Галина Дмитриевна (1937 г.р.)

Я, Тимофеева (Ежова) Галина Дмитриевна, и брат мой, Ежов Юрий Дмитриевич, - двойняшки - родились

27 февраля 1937 года в  Кировске Мурманской области. Брат умер в 2000-м году от рака лёгких - много курил, начал курить с 7 лет.

Родители наши спецпереселенцы, высланы из родных мест: папа, Дмитрий Яковлевич Ежов, 1910 года рождения, - из села Каратабан Еткульского района Челябинской области, мама, Ежова Федосья Ананьевна (в девичестве - Лазарева), 1913 года рождения, - из деревни Аполье Пушкиногорского района Псковской области.

Папа с мамой были не расписаны, так как спецпереселенцам запрещалось изменять свои персонально-учётные данные (имя, отчество, фамилию). Запрещалось усыновлять детей спецпереселенцев. Не поощрялись браки с вольными. А к моменту нашего рождения мама была восстановлена как ударница в 1936 году. Мы были записаны на папу. А расписались они 14 июня 1951 года.

Папина мама умерла, оставив папиному отцу 6 детей. Он женился на другой, которая привела к нему в дом своих 6 детей. От их совместной жизни родилось ещё пятеро. Так случилось, что из этой большой семьи нашего папу выгнали из дома в 7 лет. Папа побирался, пас чей-нибудь скот, перебивался случайными заработками и ночевал, где придётся. Как потом оказалось, отец переписал на папу всё имущество, в том числе и мясную лавку. Папу, как владельца мясной лавки, в 1930 году раскулачили и выслали в Хибины, хотя в то время уже не было ни мясной лавки, ни дедушки.

В 1935 году в тресте «Апатит», как и по всей стране, было стахановское движение. Папа тоже стал стахановцем и был награждён в 1936 году комнатой 10 квадратных метров в новом каменном доме, Индустриальная, 3 (теперь - Ленина, 13). Так что мы с братом родились уже в благоприятных условиях.

 

Дмитрий Яковлевич, Федосья Ананьевна

и их дети Юра и Галя

 

Ананий Лазаревич и Евгения Григорьевна

Мамин отец Лазарев Ананий Лазаревич родился в 1873 году, мамина мама Лазарева Евгения Григорьевна родилась в 1876 году. Староверы.

Дедушка за всю жизнь ни капли не выпил спиртного и никогда не курил. Был крепкий. И очень хороший плотник. Построил себе новый дом, помогал строить дома всем в деревне. Одним словом - труженик.

Когда в деревню въехали подводы, чтобы вывезти «кулаков», постучались в первую избу и спросили: «Где у вас кулаки?», им ответили: «Видите - новый дом!».

А дом их стоял в центре деревни. Жили в этом доме дедушка, бабушка, их дети, бабушкин брат с семьёй, двоюродные братья и сёстры. Всего жило 17 человек. Бабушкин брат был очень больной. Стащили его с кровати, положили на телегу, а когда привезли в Кировск, вскоре умер.

Рядом с домом дедушки и бабушки жил сосед с женой, выпивал и играл на гармошке. Крыша их избы покосилась. Когда мы с мамой приехали летом 1950 года (маме очень хотелось увидеть свою деревню), дома дедушкиного уже не было. Нам сказали, что этот дом сожгли через год. А сосед всё так же выпивал и играл на гармошке, а край крыши их избы одной стороной врос в землю.

Жители деревни, увидев маму в красивом платье из штапеля, удивились: «Ты ещё жива? А мы думали, что вы все уже умерли!».

На новом месте дедушка, бабушка и моя мама (ей было 18 лет) принимали участие в строительстве города. За ударную работу маму в 1936 году восстановили в правах (раскулаченные не имели права голоса).

Когда началась война, маму с нами (двойняшками) эвакуировали в Архангельскую область. Мамины родители тоже с нами поехали. Папу на фронт не взяли, как раскулаченного. В войну он работал на фосфорном заводе и два раза горел.

В эвакуации был страшный голод. Спасая от голодной смерти внуков, отдавая им всю еду, в 1942 году умирают дедушка и бабушка.

В конце 1944 года за нами приехал папа и увёз нас в Кировск. Мы с братом от истощения не стояли на ногах. Поэтому нас определили в детский санаторий, который находился на 20-м километре (сейчас это Олимпийская улица). В санатории мы впервые увидели цветные карандаши. Что мы рисовали, не помню, а помню, что карандаши были из некрашеного дерева.

1 сентября 1945 года мы с братом пошли в первый класс. Нам было по восемь с половиной лет, но мы не знали ни одной буквы, так как мама научилась читать в ликбезе, а у папы было 2-3 класса, то есть они сами не очень хорошо читали. Первая наша учительница -  Ольга Томасовна Кемпи. Она быстро научила нас читать.

Учебники выдавали бесплатно, но так как на всех не хватало, нам с братом давали один учебник на двоих. Учились мы в 1-й средней школе с 1-го по 10-й класс, а в 1-4 классах даже сидели на одной парте.

После окончания школы в 1955 году я окончила библиотечные курсы в Мурманске, но по направлению была не востребована. В декабре 1956 года я начала работать в Снежно-метеорологической службе комбината «Апатит», а в 1958-м поступила на заочное отделение ЛГИ на геофизические методы поисков и разведки полезных ископаемых. В 1964 году после академического отпуска я продолжила учёбу на вечернем факультете ЛГИ в  Кировске по специальности «Обогащение полезных ископаемых» и, в связи с этим, в 1966 году перешла работать в Центральную лабораторию комбината. Окончила институт инженером-технологом в 1986 году. С 1982 года до ухода на пенсию в 1988 году работала в отделе управления качеством продукции комбината.

 

Г.Д. Тимофеева

4 июля 2013 года

 

Тимофеев Василий Григорьевич (1932 год).

Я, Тимофеев Василий Григорьевич, родился в 1932 году в г. Хибиногорске (1934г. - г. Кировск) Мурманского округа Ленинградской области в семье спецпереселенца. С 1938г. Мурманский округ преобразован в область.

Мой отец (я всегда называл его тятей) Григорий Яковлевич Тимофеев 1886 года рождения, и мамушка Елена Николаевна Тимофеева (в девичестве Андрианова), 1890 года рождения - крестьяне деревни Базарова Горка Боровичского уезда Новгородской губернии.

Во времена НЭПа тятя скупал в своей округе у крестьян скот, предназначенный к продаже, и перегонял образовавшееся стадо перекупщикам. Дело рисковое, бывал и в убытке, но к 1931 году смог накопить денег и построить дом (где они ютились до того, не знаю, возможно, и речи не было). Как торговец (а для чего же НЭП выдумали большевики?) был лишён избирательных прав, и летом, может быть в конце июня 1931 года, семья была выслана на место будущего города Хибиногорска.

В момент выселения тятя был в отъезде, и мамушке одной, уже беременной мной, с четырьмя детьми 2-х, 5, 8 и 12 лет пришлось принимать немыслимые решения: что взять из домашних вещей с такими помощниками. Были погружены на телегу: завёрнутая в тряпьё головка швейной машинки «Зингер» (станок закопали в сарае, чтобы не попал на глаза жадным до чужого), самовар, духовой утюг, чугунок, деревянные ложки, подушки и, конечно, две иконки в киотах. И вот, уже под конвоем, до станции  Боровичи (10 вёрст), а дальше, как и других, пригнанных из других деревень, погрузили в «телятники» с двухэтажными нарами и где-то под потолком крошечными окошками, с ведром-парашей для  нужды, не разбирая ни пола, ни возраста. В этих скотских условиях с остановками для опорожнения параши, а, может быть, удастся и водой разжиться, всё так же под конвоем ехали к месту назначения. У нас в семье до 1954 года разговоров об этом я не слышал. А вот товарищ, ветеран войны, тоже из спецпереселенцев, будучи на пенсии, по моей просьбе написал в письме, в частности, о том, что его братик - грудной ребёнок - умер в пути, так как у матери пропало молоко. А взрослые больные, если не в дороге, то вскоре по прибытии умирали и были похоронены на кладбище 16-го километра. Многодневный и многострадальный путь закончился у излучины реки Белой,

что находится под горбольницей. Из открытых вагонов выгружались на насыпь. Вниз по крутому склону покатились тюки и мешки. С помощью взрослых спускались дети, старики и немощные больные. Заселяли в палатки, оборудованные двумя рядами сплошных дощатых нар (некоторые вспоминают, что были и двухэтажные), разделённых проходом. В проходе - железная печка, которую топили беспрерывно. Но холод при этом всё равно был «собачий», и волосы порой примерзали к стенкам или нарам. В каждой палатке по 50-70 человек. На каждого жителя приходилось около 40см нар. Семья от семьи отделялись доской, поставленной на ребро. Родные вспоминали: чтобы полежать, надо было протискиваться между лежащими. Фотография этого палаточного поселения стала уже хрестоматийной и кочует из книги в книгу. Теперь на этом месте гаражи и пустырь.

О тяжёлых санитарно-гигиенических условиях существования в палатках и шалманах (было и такое суррогатное жильё, более прочное, чем палатка, но тоже не ахти) говорится не только в воспоминаниях жителей, но и в официальны документах - актах обследования.

Спецпереселенец А.В. Гусев, привезенный зимой 1930 года, вспоминает: «Шалман этот предстал моему детскому восприятию как нечто нечеловеческое, потустороннее, страшное. Это было палаточное сооружение довольно больших размеров в длину и ширину и, как мне показалось тогда, весьма высокое: если зрительная память мне не изменяет, в шалмане были нары в три «этажа». На нарах лежали и сидели люди: мужчины и женщины, дети и старики. Топились две (или три) печи-буржуйки. Вокруг них висели мокрые валенки, фуфайки, брюки, шапки, бушлаты, полушубки, портянки. От всего этого шёл пар, который, как адский чад или дымовая завеса, заполнял всё пространство шалмана, так что второй и особенно третий «этажи» нар еле проглядывались. Но сквозь сплошной пар и чад еле пробивался какой-то свет тусклый - или от свечек, или от керосиновой лампы. Плакали дети. Кашляли и стонали старики. Разговаривали и перебранивались мужчины и женщины. Кругом стоял сплошной гвалт.

Потом, через годы, когда память возвращала меня к этому шалману на 13-м километре и палаткам спецпереселенцев на 18-м и 20-м километрах, мне казалось, что я тогда побывал в самом настоящем (а не мифическо-религиозном) аду. Шалманы и палатки, невыносимые условия жизни и быта спецпереселенцев часто ассоциировались в моём сознании с Тартаром, с адом из «Божественной комедии» Данте  - этим вечным и страшным «царством мук»».

«В палатках и шалманах прогорели печи и трубы, поэтому население дышит дымом, и всё загрязняется копотью. Существует большая опасность в пожарном отношении. Население не обеспечено водой, кипятком...» - это из протокола секции здравоохранения горсовета. В другом документе – акте обследования той же секции от 17 марта 1932 года - говорится о вопиющей антисанитарии, особенно около палаток и шалманов. И неудивительно: туалетов в первое время не было. По свидетельствам очевидцев, вокруг, с позволения сказать, «жилья», было вскоре загажено. Но если они (туалеты) потом и появились, то их было далеко недостаточно при поступлении новых партий высланных, а нечистоты удалялись плохо. Широко распространилась дизентерия, а с наступлением холодов воспаление лёгких и другие простудные заболевания, от которых  умирали прежде всего дети. Глубокой осенью 1931 года (то есть не прошло и четырёх месяцев со дня прибытия) от воспаления лёгких умирает младшая сестра Танюшка..

В зиму 1931- 1932г г. нахлынула вторая волна тифа. Тифом заболевает тятя. Как он рассказывал уже после войны, больные тифом лежали в палатках. Однажды в сильный буран одну из палаток сорвало ветром, и больные остались в этой снеговерти под открытым небом. Врачи И.И. Шилейко и Б.А. Спивак проявили тогда самообладание и находчивость.Не раздумывая,преодолевая разбушевавшуюся стихию, они перетаскали на носилках в другую палатку из разрушенной всех больных. Тиф унёс многие десятки жизней, но общий показатель смертности был  за счёт простудных заболеваний. А это тысячи и, в первую очередь, как уже сказано - дети.

Как и некоторым другие, родился я в шалмане (в нём тогда располагалось родильное отделение), до зимы 1932-19ЗЗгг. жил в палатке, потом - в сборно-щитовом бараке (чтоб не резало слух, было постановлено называть бараки домами) на Хибиногорском шоссе, сначала в доме № 16, а вскоре - в доме № 17. Десятый ребёнок в семье мог и не родиться. Был случай: врача, который должен был сделать ей аборт, куда-то надолго отозвали, и она передумала - соскочила с операционного стола и ушла: «Была не была - рожу десятого». Так была решена моя судьба.

Конечно,, я не могу помнить о жизни в палатке. Вся тяжесть сохранения меня зимой легла на мамушку. Трудно представить, но она сохранила меня, примотав к своему телу. А, ведь на её руках и остальные трое - Таиса, Серёжа и Лёша.

Помню я себя уже в бараке. Мне не было ещё двух лет. Мамушка кормила меня грудью до двух лет (врачи в консультации ругали, что так долго), и я, бывало, находил её у соседей по её громкому голосу, который был слышен на коридоре. Найдя, я тащил её за юбку домой.

Помню обрешеченные дранкой стены комнаты в бараке. Значит, заселяли в неоштукатуренные комнаты. А лестничные клетки были оштукатурены много позже.

Помню, как заболел и умер в феврале 1936 года от непосильной жизни брат Лёша, учившийся на последнем курсе фельдшерско-акушерского училища. Летом того же года приехал старший брат Саня.

Помню, как носила меня мамушка в баню «на закуклах», привязав к спине большой шерстяной шалью. Помню пни от былого леса между нашим бараком и больницей. А уж в четыре, летом 1936 года, мы с соседским пацаном лет шести ползали по чужим грядкам за турнепсом (конечно — его инициатива).

В пять я уже научился читать и пытался в компании ликбеза учить читать нашу соседку по бараку тётю Полю Иванову (хотя у них и свои дети были уже школьниками).

Как младший при старших, я рано научился не только читать, но и писать и хотел идти в школу, когда мне было только шесть лет. Но до войны в школу принимали с восьми лет, и меня не взяли. С трудом устроили на следующий 1939 год. Учился я в школе №9, которая находилась на Новой улице. Учился хорошо и даже был премирован цветными карандашами, тетрадью для рисования и детскими игральными картами с «Петрушкой». Любил рисовать, и первой цветной картинкой, которую я нарисовал на уроке, был гриб- подосиновик. Получилось, как помню, правдоподобно. Большие требования были к каллиграфии и чистописанию. Особенно в первом классе. Писали очень крупными буквами прописи, с нажимом. С облегчением и гордостью (растём!) переходили на меньшие по размерам буквы. Писали мы ручками-«вставочками» - круглыми крашеными деревянными палочками с жестяной обоймой для вставки стального пёрышка, в первом классе обязательно № 86. Потом разрешали и другими, но никогда «рондо». Макали  в чернильницы-нептроливайки, которые стояли на каждой парте в специальных углублениях

Так как пропаганда в СССР была на высоком уровне, то даже дети были в курсе событий не только в своей стране, но и за рубежом.

И вот — война! Братьев, Саню и Серёжу, взяли в армию. 26 июня первый немецкий самолёт пролетает над нашим бараком. 28 июня бомбили фабрику и железнодорожный вокзал. Во второй половине августа нас,:, тятю, мамушку, Таису и меня, как и многих других, с вещами грузят на станции Кировск в пассажирские вагоны и везут в Кандалакшу. Нас тысячи, грузят в морской пароход «Родина» и везут Белым морем в Архангельск. В глубоком полутёмном чреве трюма очень душно. К тому же меня мутит от качки, и сестра выводит меня на свежий воздух. Вокруг безбрежное море и полная беззащитность.

В Архангельске нас перегружают на речной пароход. С шатких мостков, перекинутых с парохода на пароход, падает в воду женщина с узлами. Утонула.

Пароходами эвакуированных развозят вдоль всей Северной Двины — от Архангельска до Котласа. Нас с другими кировчанами выгрузили на пристани Ягрьш, а дальше на телегах по колхозам. Нас поселяют в колхозе имени Павлина Виноградова. Колхоз не из бедных, но на первых порах приходится туго. Меняем на картошку самовар. Хлеб, как эвакуированным, продают в сельпо только первые месяц-два,, а потом отказали. Сразу впрягаемся в работу. Сентябрь. Я ученик третьего класса Боровской начальной школы. Вместе с другими учениками

нашего колхоза весь сентябрь собираю колоски с полей после уборки урожая. Учиться начинаем с 1 октября. Школа была в соседнем колхозе, в двух километрах от нашего дома. Взрослые на работах. Сестра Таиса в школу не пошла — зарабатывает трудодни. Разными ухищрениями родителям удаётся уйти от лютого голода. В еде не разборчивы, быть бы живу. И так все четыре года войны. В пятый и шестой классы приходится

ходить за шесть километров в Ягрышскую среднюю школу. В школе на большой перемене давали пустые щи, помнится, даже без картошки. Но ел охотно. Учился я старательно, был среди лучших учеников. Пропустив год, сестра учится в этой же школе с восьмого по десятый. Летом я принимаю посильное участие в полевых работах в колхозе и на своём огороде. Кроме того, хожу с ребятами в лес за грибами — заметное подспорье, особенно зимой.

И вот — Победа! Ясное солнечное, но прохладное утро 9 мая 1945 года. Радость от окончания войны. Ждём вызов из Кировска — возможность остаться в колхозе не радует. И в то же время посадили картошку и даже посеяли ячмень. Мне поручено пропалывать и окучивать картошку. Солнце греет, спину с непривычки ломит. Я ложусь на межу и засыпаю. Проснулся от ощущения сильной прохлады. Сумрак, как после захода солнца. В тревоге рванул что было силы домой. А там соседи с понятным оживлением рассматривают через закопченное стекло солнце. Было полное затмение солнца 9 июля 1945 года.

Дождались вызова из Кировска, но РОНО не отпускает Таису, окончившую курсы учителей начальной школы в Сольвычегодске. С большим трудом удаётся уехать всем. Не запомнился мне красавец-пароход «Гоголь», на котором мы плыли от Ягрыша до Котласа, но хорошо запомнились мытарства на железной дороге от Котласа до Кировска с пересадкой в Коноше. Ехали в тамбурах, на переходах между вагонами и, временами, на подножках вагонов. И это с пересадками, с узлами и чемоданами. Самые отчаянные устраивались на крышах вагонов. А мне всё время хотелось есть.

Наконец, Апатиты. Почти дома. От Апатитов до Кировска добираемся в товарном вагоне с открытыми дверями.

Поселяемся в той же комнате дома № 17 на Хибшоссе, с той же обстановкой: деревянные односпальные кровати без матрацев, столешница на «козлах», сундук, три табуретки и скамеечка. Вскоре после приезда кончились продукты, взятые в дорогу на первое время. Живём тем, что дают по карточкам. Голодно. Хуже, чем в эвакуации. Тятя - сторож, мамушка на подёнке, на очистке железнодорожных путей от снега. Я хожу в школу №1 в седьмой класс. Опоздав к началу учебного года и имея слабую для требований этой школы подготовку, вынужден, как и некоторые другие сельские, идти снова в шестой класс.

Окончив 7 класс, поступил в Кировский горно-химический техникум, который благополучно окончил в мае 1951 года техником-разведчиком. С 18 июня -коллектор рудника им. С.М. Кирова. По состоянию здоровья меня переводят в Расвумчоррскую геологоразведочную партию Геологоразведочного управления комбината «Апатит» на должность старшего коллектора, Фактически работаю наблюдателем-гидрогеологом в Апатитовом цирке. В сырую и холодную осень-зиму 1951 года заболел радикулитом. Призывной медкомиссией был признан нестроевым, и в армии не служил. А потом -  геологическая разведка месторождения «Плато Расвумчорр». Буровым работам на плато предшествовали подготовительные работы. Полгода мне с товарищем по работе пришлось учитывать грузы, поднимаемые заключёнными вручную от подножья на гору. Это - детали буровых вышек и домов для работников геологоразведочной партии. А потом — описание кернов буровых скважин: предварительные - на буровых вышках, и детальные в кернохранилище Скважины бурились одновременно и на плато, и в Раслакском цирке, поэтому приходилось в один день быть и на горе, и в долине, особенно в день закрытия нарядов. Это была работа. Была ли романтика? Была. Но она была тихая, затаённая. Восхищали в кернах приконтактные (рудного тела с покрывающими породами) крупнокристаллические скопления эвдиалита, нефелина, полевого шпата, пластинчатого сфена, шлиры титаномагнетита. К сожалению, из-за незнания приходилось гадать над так называемыми акцессорными (второстепенными) минералами. Привычка детства к буранам, будничность так называемой плохой погоды было для меня нормой. Это свежему человеку с «югов» или средней полосы штормовая погода навевала ужас или поэтические строки. По весне с товарищем лихо спускались домой, скользя в сапогах, опираясь на палки, по сохранившемуся в ложбинах снегу либо в Апатитовый цирк, либо цирк над Парковой улицей, где были потом устроены трамплины и подъемники для горнолыжников. В порядке вещей.

После сокращения штатов геологов на плато в 1957 году перехожу в Снежно-метеорологическую службу (СМС) комбината «Апатит». Вначале было грустно смотреть вместо камней на снег. Но в снеге тоже своя поэзия. И я снова на плато, но уже в качестве техника-снежника. Вместе с другими

работниками СМС, иногда во главе с начальником Василием Никаноровичем Аккуратовым, периодически делаем походы по определению мощности снежного покрова на месте будущей промплощадки Центрального рудника и по трассе будущей автодороги.Как к свежему человеку с поговоркой «всё в мире относительно», он ко мне благоволит. С помощью щупов из дюралевых трубок определяем мощности снежного покрова в определённых точках и наносим их на карту местности.

Маршрут длинный, и в короткий зимний день не укладываемся - ночуем в домике геологов. Даже пользуемся их столовой. Весной (а на плато это всё ещё зима) укладываемся в один день. Передвигаемся на горных лыжах, приспособленных для равнины и для спуска по трассе будущей дороги на плато. В конторе СМС я обрабатываю результаты снегосъёмки – рисую изолинии мощностей снежного покрова. Мы были молодые и увлечённые работой. К счастью, обошлось без приключений за исключением одного. В 1958 году мы с М.А. Гербером заканчивали снегосъёмку на южном склоне Ловчорра. Была солнечная погода. Мы обнажились до пояса и, загорая, спускались на лыжах. Гербер спешил домой. Его жена должна была родить, и он волновался. Мы перемахнули через Айкуайвенчорр, спустились в городской парк и разошлись. Коварная погода дала Герберу такую простуду, что губы его раздуло до неимоверных размеров. Невозможно было удержаться от смеха, глядя на него. А он сам не терял бодрости духа и пытался изобразить улыбку. Жена родила ему сына.

Занимался я также снегосъёмками лавинных очагов гор Юкспор и Кукисвумчорр чаще всего в паре с «Ёжиком» (Ежовой Галиной Дмитриевной). В СМС она поступила работать в 1956 году после окончания школы и библиотечных курсов.

В 1957 году она поступила в СЗПИ (Северо-западный заочный политехнический институт - в Кировске был учебно-консультационный пункт) и успешно училась по специальности «Геофизические методы разведки полезных ископаемых».

Можно сказать, я сразу в неё влюбился, глядя на её грустный задумчивый вид (она такого не помнит - грустить не в её натуре), и уже через пару недель готов был сделать ей предложение. Две недели растянулись на два года. Несчастный студент-заочник забросил учёбу. 3 октября 1959 года мы расписались. Молодой жене из каменного дома пришлось идти в барачный неуют. А потом «командировки» молодожёна на метеостанцию Юкспор и муки ревности.

В 1960 году у  нас родился первенец Гриша. Вскоре нам дают комнату на улице Кирова. А работа в Кировске. Перебиваясь у её родителей на проспекте Ленина, меняем 16 квадратных Кирова на 10  Парковой. Близко к работе и к её родителям. Потом были ещё переезды и обмены.

Итак, я флотатор-классификаторщик 5 разряда. Можно сказать, без стажировки. Работаю в третьем отделении мельнично-флотационного цеха. В нём две мельницы со спиральными классификаторами, две секции флотации кубовых камер «Крупп-Грузон» Поначалу паниковал, потом стал спокойнее. От мастера Лизы никакой подсказки:«У Вас пятый разряд!». Сменщики уже опытные, её вообще игнорируют и иначе, как Лизкой, не зовут. Иногда помогал выходить из трудных ситуаций на флотации Вася Жуган из второго отделения, опытный и благодушный. Вносил коррективы и уходил к себе. К моей радости, процесс налаживался. Со временем я освоился с работой, и начальник смены Туры лёв Евгений Васильевич, бывало, хвалил за хорошие показатели. Было приятно слышать.

Работа по сменам. А совмещать «вечернюю» учёбу с такой работой было трудно. После тяжёлой ночной бывали и колики в груди на лекциях. Обо всём коротко не расскажешь. Однажды после очередной остановки отделения на ремонт оборудования зимой при пуске флотации повылетали из выпускных патрубков оттаявшие от тёплой пульпы деревянные пробки. Пока я их забивал, набрал полный комбинезон пульпы. Был видок трагикомический. Бывали и другие случаи. При первой возможности я, не проработав на фабрике и двух лет, перехожу в 1964 году в бюро технической информации Дома техники на инженерную должность. Учиться стало легче. Летом 1965 года я окончил ЛГИ инженером-технологом, а в 1967 году меня пригласили работать в технический отдел Управления комбината. В техническом отделе я проработал 25 лет до выхода на пенсию в 1992 году Работа в отделе - в основном, учёт выполнения хоздоговорных научно-исследовательских и опытных работ.

А «Ёжик», успешно окончив два курса СЗПИ, после академического отпуска с десятью «хвостами» поступила  на вечерний факультет ЛГИ, тоже на специальность «Обогащение полезных ископаемых». И вот мы учимся уже вдвоём. Ей тоже пришлась поменять место работы: с 1966 года она -

лаборант-обогатитель Центральной лаборатории комбината. И если нашей группе повезло все шесть лет слушать лекции и сдавать экзамены и зачёты и даже защищать дипломные проекты в Кировске, то ей (с другими) пришлось за последние три курса сдавать экзамены и защищать дипломный проект в Ленинграде. Понятно, для меня это была нагрузка. После окончания института в 1968 году её переводят инженером на технологические исследования, а затем и промышленные испытания экспериментального оборудования (флотомашин «Апатит») на АНОФ-2. Позднее, после рождения второго ребенка в 1971 году, ее переводят в отдел управления качеством ПО «Апатит».

Проработав 30 лет в «Апатите», Галина Дмитриевна имеет много благодарностей за добросовестный, безупречный труд.

Я же по выходу на пенсию в 1992 году засел за мемуары, чтобы оставить след о делах минувших.

1999 год – «Мое открытие Расвумчорра» по истории разведки апатито-нефелиновых руд Расвумчорра.

2004 год - «История моей семьи» о судьбе спецпереселенцев.

2005 год – «Наша альма-матер» - история Кировского горно-химического техникума.

2007 год – «Герои нашего времени» - о трудовых подвигах кировчан.

За книги по истории города в 2008 году мне присвоено звание «Почетный гражданин Кировска».

Мы с Галиной Дмитриевной – два в одном. В честь 50-летия совместной жизни 8 июля 2010 года нас наградили медалью «За любовь и верность». Вручение состоялось в  Мурманске.

Галина – строгий читатель и редактор моих работ, но рукописи не читала, только готовые макеты книг. Много планов -  меньше возможностей. Есть новые задумки и планы….

 

Июнь 2013 года.

 

 Мой дом  (пр. Ленина, дом 7-б)

 

 

                                   З. Кировская

 

            

Я ничего уже не жду,         

Да ничего и быть не может,

Я к дому нашему иду

В минуту грусти безнадежной.

 

Мне ничего не изменить –

Живут другие люди в доме,

Но что-то тянет позвонить,

Набрать уже забытый номер.

 

Как всё решилось второпях,

Как всё мгновенно изменилось!

 

Я в дом звоню, где нет родных,

Где я чужой услышу голос…

 

Зачем бежать вперегонки

Со своею собственною тенью?

 

 

Но снова путь свой повторю –

Я снова в старый дом звоню!

 

        1997 год

СОДЕРЖАНИЕ

I Зеркало беззакония. 2

Стих - Автор неизвестен. 2

Зеркало беззакония. 3

Неизвестная стройка МВД №509. 5

День первого эшелона. 9

Воспоминания А. Карпониной (Тюшевой) 11

II -  НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ИМЕНА. 15

Песня спецпереселенцев 30-ых годов. 15

Быкова Софья Яковлевна 16

Михайлов Илья Михайлович. 20

Зеленой Илья Константинович. 24

Масленникова Фаина Ананьевна. 32

III - Говорят члены общества «Мемориал». 36

Из воспоминаний Храмовой (Киселевой) Ларисы Александровны 36

Киселева (Щербакова) Светлана Александровна. 42

Щербаков Алексей Прокофьевич. 45

Ежова (Тимофеева) Галина Дмитриевна. 49

Тимофеев Василий Григорьевич. 54

Мой дом (пр. Ленина, дом 7-б) 68

 

Редактор:

Малыгина З.Я.