Конечная игра существует в границах мира

 

 

63

 

Конечная игра существует в границах мира. Сам факт того, что конечная игра должна быть временной и территориально ограниченной, и это предполагает, что существует что-то за пределами этой игры. У любой конечной игры есть внешняя сущность, лежащая за ней. Границы не имеют смысла, если ограничивать нечего, если не существует чего-то большего: более широкого пространства, продолжительного времени, большего количества возможных участников.

В конечной игре нет ничего, что способно само определить, в какое время игра должна состояться, кто играет и где она проходит.

Правила конечной игры указывают на все вышеперечисленные пределы на временную, пространственную и числовую природу игры. Например, игра, которая продлится шесть минут, будет проведена на площадке в сто ярдов с двумя командами по одиннадцать человек. В правилах не могут быть определены дата, время, место и особые участники. В них не говорится о том, что необходимы команды профессионалов, составленные из определенного количества людей, которые получают заработную плату определенного размера и играют в конце каждого сезона в национальных соревнованиях. Например, в правилах о медицинской практике или об исполнении обязанностей епископа в Риме не прописывается, кто должен участвовать в этих «играх», но обозначается, какие черты и навыки необходимы, хотя в них нет списка конкретных имен.

Миром организовывается только ссылка на игру, без которой все остальные ее условия не имеют смысла. Такая ссылка абсолютна.

Что бы ни происходило в игре, события относятся к этой ссылке, а по такой абсолютной ссылке понятно, к какому миру принадлежат и ради какого мира существуют границы игры.

Довольно ожидаемо, что кандидат выиграет президентские выборы, если получит несколько тысяч голосов после десятимесячной кампании. Абсолютно нормально быть шестнадцатым Президентом США, однозначно выделенным обществом из остальной части мира прописанными границами в 1860 году.

Мы не сможем понять, что значит быть победителем конкурса, если не впишем игру в абсолютные измерители мира этой игры.

 

64

 

Мир – это аудитория. И если мы даем такое определение миру, то автоматически мир становится не всем, а тем, что подразумевается как всё.

Аудитория состоит из людей, которые следят за соревнованиями, не принимая в них участие.

Нет того, кто может четко ограничить состав зрителей. Никакое выражение силы не создаст мир. У мира должен быть свой независимый и самовозникающий источник. «Мир миров» (Хайдеггер). Кто должен быть миром, миром быть не может.

Количество людей, которое должно входить в зрительский состав, неважно. Так же как и время, и место, в котором зрители появляются. Временные и пространственные пределы конечной игры должны быть абсолютными – в соответствии с аудиторией, иначе миром. Но где, когда и кого включает аудитория – не является нужным и важным. Мы не говорим: «я был в мире, или составе аудитории 22 ноября 1963 года», – скорее, – «я вылезал из машины, думал, что бы приготовить на ужин, и услышал, что президента подстрелили». Аудитория идентифицируется по обозреваемому ею событию, а не по людям, которые в нее входят.

Границы зрительного зала неважны, но имеет значение сплоченность зрителей. Они должны быть целостным организмом, связанным своим желанием следить за тем, кто выиграет соревнования, проходящие перед ними. Все, для кого это желание стоит не на первом месте, не являются аудиторией для игры, и такие люди не включены в мир этой игры.

Между конечной игрой и ее миром существует сильная взаимосвязь – взаимность. Конечной игре необходима аудитория, перед которой будет разворачиваться действие, а аудитория должна быть в едином порыве поглощена этой игрой. Для конечных игроков нужен их мир, чтобы он показал им их самих, одновременно с этим миру нужна театральная постановка конечной игры, чтобы оставаться миром. Персонаж Джордж Элиот Гранкур «не думал о ругани для достижения восхищения окружающих», но это чувство незаинтересованности, в такой же мере, как и желание, должно было иметь объект, на который оно было направлено – мир зрителей, полный восторга и зависти: если вы с холодностью относитесь к улыбающимся людям, такие обязательно будут в аудитории и, несомненно, будут улыбаться».

 

65

 

Количество миров неопределенно.

 

66

 

Взаимное влияние игры и мира оказывает еще одно более глубокое воздействие на участников. Игроки нуждаются в изменении предполагаемой оценки себя (они думают, что о них думают хуже или лучше, чем они есть), и это проявляется в продуманности конечной игры, однако нет никаких условий, чтобы зрители физически присутствовали при проведении игры, потому что сами игроки и являются зрителями. Примерно как в конечной игре сексуальности, где отсутствие или смерть родителей не влияет на решимость ребенка доказать им их неправоту.

Игроки в конечной игре становятся враждебно настроенными наблюдателями игры в самом ее процессе.

Я не могу быть конечным игроком без выступления против себя самого.

Такое же противоречие возникает и в аудитории. Когда зрители забывают о том, что они выступают зрителями, они становятся настолько увлеченными происходящим, что теряют ощущение нереальности, что становятся частью игры и начинают воспринимать себя наравне с игроками. Они, как и игроки, выигрывают и проигрывают. Из-за этого зрители воплощают внутри своей группы ту же политику неудовлетворенности, которая заставляет игроков показывать, что они не те, кем, по их мнению, их считают окружающие.

Такая же динамика наблюдается среди зрителей. Когда аудитория в достаточной степени перестает считать себя аудиторией, и наблюдатели конечной игры становятся настолько поглощены своим поведением, что забывают про дистанцию между собой и игроками. Они чувствуют, что тоже, как и участники, должны выиграть или проиграть. Поэтому в зрительном зале тоже ощущается чувство обиды, которое мотивирует игроков показывать, что они не те, кем их считают зрители, насколько им кажется. А зрители также пытаются опровергнуть это суждение.

Если мы спросим, где аудитория находит зрителей для себя, то увидим, что все зрительные залы склонны к разделению: на каждой стороне конфликта есть зрители-партизаны. Поскольку конфликт проходит в рамках взаимодействия в процессе игры, зрители объединяются, но такое объединение включает в себя и оппозицию аудитории самой себе.

Мы не станем миром, если не будем делиться и выступать против самих себя.

 

67

 

Конечная игра появляется до образования мира, в театральном смысле, но она возникает в рамках времени. Так как у нее есть пределы – начало и конец. Конечный игрок расходует время внутри определенных миром временных границ. Оно утекает.

У конечной игры нет своего собственного времени, она существует во времени мира. Аудитория выделяет игрокам определенное количество времени на победу или проигрыш.

Если игра заканчивается раньше предоставленного периода времени, зрители расстраиваются, но остается свободное время, чтобы продумать стратегии на будущее. Если победа затягивается, время улетает быстрее. Свобода выбора становится более ограниченной, поэтому к выбору подходят с большей внимательностью. Ошибки катастрофичны.

Мы вспоминаем наше детство и юность как «время жизни», богатое возможностями, только потому что нам кажется, что там все еще остается столько путей, ведущих к успешному исходу. Года проходят, и ценность стратегически правильного выбора в соревнованиях повышается. Ошибки детства, кажется, имеют меньше негативных последствий, чем ошибки во взрослой жизни.

Для конечных игроков в нас свобода. Свобода – это функция времени. Нам нужно время, чтобы быть свободными.

Трата времени всегда относится к тому, что не заканчивается, является вечным. Победы зависят от времени, однако статусы безвременны. Титулы не стареют и не умирают. Точки отсчета всей конечной истории – это чьи-то триумфы, которые больше никогда не забудутся: появление престола Давида, рождение Спасителя, путешествие в Медину, битва при Гастингсе, Американская, Французская, Русская, Китайская и Кубинская революции.

 

Время делят на периоды в театральной игре. Промежуток времени между открытием и закрытием эпохи, эры – это постановка между открытием и закрытием занавеса. Это не то время, которое проживают, а то время, за которым наблюдают и игроки, и зрители. Периодизация времени предполагает, что зритель находится вне рамок игры: он может увидеть и начало, и конец одновременно.

Исходом конечной игры является прошлое, наступления которого ждут. Кто бы ни играл для достижения определенного исхода, желает конкретного прошлого. Соревнуясь за будущий приз, конечные игроки борются за заслуженное прошлое.

 

68

 

Бесконечный игрок не «потребляет» время, а генерирует его. Бесконечная игра драматична, и у нее нет предписанного исхода, время в ней проживается, а не обозревается.

В качестве бесконечного игрока человек не может быть молодым или старым, потому что он не живет во времени Других игроков, – а старость и молодость относительны. Для времени бесконечного игрока нет внешних измерителей. Время не проходит. Каждый момент жизни – это начало.

Начало не периода времени, а события, которое представляет время в его конкретном качестве. Для бесконечного игрока нет таких понятий, как час времени. Есть час любви, день скорби, сезон обучения, период работы. Бесконечный игрок не начинает деятельность с целью занять период времени работой, скорее, уделить работе время. Работа для бесконечного игрока – это не способ провести время, а путь использования возможности. Это не попытка присутствовать там, где этого ждут, и защититься от непредсказуемого будущего, это движение в сторону этого будущего, которое, в свою очередь, имеет свое будущее.

Бесконечные игроки не могут сказать, как много они сделали по своей работе, в любви, в ссоре, а только как много еще не сделано. Они не волнуются по поводу достижения конца работы, а думают о том, что произойдет по мере их нынешних действий.

 

Для конечного игрока свобода – это функция времени. Нам нужно время, чтобы быть свободными. Для бесконечного игрока время – это функция свободы. Мы свободны иметь время. Конечный игрок вписывает игру во время. Бесконечный игрок включает время в игру.

 

69

 

Бесконечные игроки могут проводить любое количество конечных игр, и с тем же успехом они могут становиться зрителями любой игры. Однако, будучи в составе аудитории, они осознают, что являются только зрителями. Они смотрят и видят, но не участвуют.

Бесконечная игра невидна для конечного зрителя. Такие наблюдатели смотрят на окончание игры, ждут его, следят за тем, как игроки могут довести игру до конца, завершить все, чтобы ничто не оставалось незавершенным.

Если цель конечной игры состоит в том, чтобы завоевать титулы за их безвременность, и, таким образом, вечную жизнь для себя, суть бесконечной игры заключается в парадоксальном взаимодействии с темпоральностью, которое Майстер Экхарт назвал «вечным рождением».

Зрители ищут способ сократить время, подчинить его себе, и кажется, что скоро его найдут. Конечные игроки стоят перед бесконечной игрой как перед произведением искусства, смотрят на него, слагают про него «поэмы».

Если, однако, зрители видят «поэзию» в работе, они сразу же перестают за ней наблюдать, становятся участниками. Они видят себя во времени, осознавая, что оно остается незаконченным, понимая, что то, как они понимают эту «поэзию», само по себе является «поэзией». И когда их провоцирует творец произведения искусства, они открывают своего собственного творца, просто хватаясь за эту возможность, начиная делать то, что сами не ожидали.

Цель конечной игры – достичь статусов и безвременности, иными словами, вечности для себя. Сущность бесконечной игры – в парадоксальном взаимодействии с темпоральностью, которое Майстер Экхарт называл «вечным рождением».

 

Глава пятая

Природа – область молчания

 

70

 

Природа – область молчания. У самой природы нет голоса, да ей и нечего сказать. Мы наблюдаем молчание природы как абсолютную противоположность мира людей.

Мастер Игры в нас абсолютно спокойно относится к этому безразличию природы. В действительности же мы воспринимаем эту тишину как препятствие, приглашение посоревноваться. Если природа не обеспечит дом для нас, вообще ничего нам не предоставит, мы сами очистим и организуем себе место. Мы воспринимаем природу как оппонента, который должен быть покорен ради цивилизации. Мы считаем самым большим достижением современного общества развитие технологий, позволяющих нам контролировать капризы природы.

Наши действия в отношениях с природой принимают форму постановки театрального представления. Как любой Мастер Игры мы терпеливы и внимательны к малейшим намекам в поведении нашего оппонента, чтобы максимально под готовить себя и не столкнуться с неожиданностями. Как охотники, преследующие свою добычу, мы научились копировать природные процессы, поджидая момент, когда мы сможем овладеть ими до того, как они исчезнут. Природа покоряется лишь тому, кто сам подчиняется ей (Ф. Бэкон). Как будто бы если мы выучим ее секреты и прочитаем заранее подготовленные роли, мы научимся сами направлять игру в нужное нам русло. При таком варианте сюрпризов осталось бы мало.

В основе нашей борьбы с природой лежит предположение, что глубоко внутри себя природа содержит структуру, порядок, который в конечном счете понятен человеческому пониманию. Поскольку эта неотъемлемая структура определяет способ изменения вещей и сама по себе не подвержена изменениям, мы говорим о том, что природа является законом, повторяясь по вполне предсказуемым шаблонам. И мы пытаемся расшифровать и объяснить, как определенные процессы повторяют сами себя по открытым нами законам. Описание – это вид системы понятий и категорий, в которой мы рассказываем, почему дела должны идти именно так, как они идут. Все законы, расписанные в таком объяснении, смотрят назад на окончание или завершение последовательности. Мы считаем, что в любом описании, где есть возможность предсказать необходимость исхода прошедших событий, можно открыть и возможности будущих ситуаций. То, что можно объяснить, можно и предсказать, если мы знаем изначальное событие и законы, по которым происходит действие. Предположение – это объяснение, сделанное заранее, еще до начала игры.

У природы нет своего внутреннего творца из-за этого беспрекословного подчинения законам. Иногда люди думают, что величайшим открытием человека может быть способность совмещения структуры природного порядка и структуры человеческого разума, что приведет к абсолютному пониманию природы. Вечная загадка мира – это его познаваемость (А. Эйнштейн).

Иными словами, у природы нет голоса, но при этом ее голос не отличается от нашего. Таким образом мы можем говорить о невысказываемом.

 

Люди считают, что достигнув этого понимания, мы можем считать, что наша современная цивилизация превзошла утерянные и утраченные цивилизации Древнего мира. Нашим великим навыком является фиксирование шаблонов, по которым игра повторяется, даже если речь идет о случайности. Менее успешные цивилизации взывали к сверхъестественным силам, чтобы защитить себя от природных катастроф. Но как оказалось, боги их игнорировали или говорили неправду – истина заглушала их.

 

71

 

Молчанию богов свойственно ироничное противоречие. Если мы говорим от имени молчаливого (природы), мы слышим свой голос как голос природы, но нам необходимо выйти за границы природы для этого. Для физики и химии говорить о природе – это одно дело, но если этим наукам нужно говорить вместо природы, ситуация меняется. Никакой химик не будет называть химию самой по себе химической, потому что наши разговоры не могут быть о предмете химии и о процессе химии одновременно. Если говорить о процессе, который сам по себе является частью большего процесса, то что-то обязательно будет упущено или сокрыто от говорящего, причем на постоянной основе. Чтобы нас понимали, необходимо выйти из процесса и говорить о нем объективно, беспристрастно, без какой-либо его оценки. Ирония возникает именно здесь: требование беспристрастности все еще остается разумным, но мы говорим, что боги должны участвовать в нашей борьбе с природой. И мы лишаем богов их собственных голосов и даем им наши. И всё это мы говорим от лица сверхъестественного разума, сил и внешней власти природы.

 

Мы не замечаем этой иронии, пока продолжаем скрывать от самих себя очевидное: природа не позволяет собой владеть. Принцип Ф. Бэкона работает в обе стороны: если нам нужно покориться, чтобы подчинять, то наше превосходство будет выражаться только в подчинении. Не бывает неестественных действий (в английском языке «nature» – природа и «natural» – естественный – однокоренные слова). Ничто не может быть сделано против природы, а тем более вне ее. Поэтому невежество, которого мы могли бы избежать, неотрывно наблюдая за природой, настигает нас снова. То, что мы, по нашему мнению, читаем в природе, мы в природу сами вписываем. В процессе познания природа отвечает на наши вопросы, но ее ответы зависят не только от ее устройства, но и от нашего способа постановки вопросов (В. Гейзенберг).

 

72

 

Мы говорим не об обычном невежестве, не о том, что мы могли бы знать что-то, но не знаем, а о самой глубинной форме невежества: то, что разум просто не может понять.

Без масок, осознавая непреодолимое ограничение любой нашей попытки увидеть, мы возвращаемся к идеальной тишине природы. Это настолько полная, завершенная тишина, что мы даже не сможем узнать, о чем она и что означает. И познавая эту тишину, мы учимся понимать, что между природой и тем, что мы думаем и говорим, нет ничего похожего. И эта тишина противоречива, это молчание совсем не отупляет нас, оно является незыблемым условием для самого возникновения разума. Природа становится источником образного мышления, потому что сталкивает нас с абсолютными различиями.

Образное представление – это сопоставление похожего и непохожего, в котором они никогда не могут перейти в состояние друг друга. Метафоричность требует несводимости, невозмутимого равнодушия сторон друг к другу. Сокол может быть «дофином дневного света», только у дневного света не может быть дофина, если он вообще не связан с дофинами.

Метафоричность лежит в основе и языка, ведь неважно, о чем идет речь, он остается языком, абсолютно отличным от того, о чем он говорит. Это значит, что мы никогда не сможем найти сокола, только слово «сокол». Говорить, что существует сокол, а не «сокол», значит предполагать, что мы знаем, что это такое, что мы можем видеть его полностью, т. е. говорить как сама природа.

Невысказанность природы есть сама возможность языка.

Наши попытки взять власть над природой, быть Мастерами Игры в нашем противостоянии с ней – это попытка лишить себя языка. Это нежелание принять природу как «природу». Это то же самое, что оглушить самих себя до метафоры, сделать природу чем-то настолько понятным, чтобы она, по сути, стала продолжением необходимых нам и желанных разговоров. Охотник убивает не оленя, а метафору оленя – «оленя». Убийство оленя – это не поступок против природы, это поступок против языка.

 

Убивать значит довести до молчания, которое останется молчанием. Это сокращение непредсказуемой жизненности до предсказуемой массы, трансформация незнакомого в известное. Это избавление себя от заботы о своем ином проявлении.

Учителя физики смотрят на объекты в рамках границ, изученных физикой, те же, кто видят лимиты, которыми они ограничивают пространство вокруг объектов, преподают «физику». Для них физика – это «поэзия».

 

73

 

Если природа – это область невысказываемого, история – сфера высказываемого. По факту, мы не можем говорить о том, что само по себе не является историческим. Студенты-историки, как и студенты- природоведы, верят, что найдут что-то объективное, непосредственные описания событий. Они смотрят на жизнь других, отмечают моменты, в которых она была ограничена временными условиями. Но никто не смотрит на само время, да и не может смотреть, даже если это собственный возраст, без того, чтобы посмотреть извне этого возраста. За пределами истории для таких обозревателей спрятаться негде, как и нельзя найти преимуществ за пределами природы.

История – это гениальная драма, и постоянно возникающие неожиданности в ней заставляют нас вписывать ее в какие-то границы, перелистывать ее в поисках шаблонов для понимания повторений в будущем. Иногда историки говорят о трендах, циклах, течениях, силах, как будто стараются описывать природные события. Такими действиями они лишают себя истории, смотрят с перспективы вечности, верят, что любая изучаемая история относится к кому-то, а не к ним самим, а каждый процесс наблюдения направлен на историю, но не является историческим сам.

Именно поэтому выдающиеся историки отклоняют предположение наблюдателей природы, что процесс наблюдения является природным явлением. Историки, принимающие себя как исторических личностей, вообще отказываются что-либо объяснять.

Такая история самопознания сочетается со способом дискурса, который называют повествованием.

Как и объяснение, повествование отвечает за последовательность событий и приведение истории к концу. Однако нет такого требования, который делал бы такие условия обязательными. В подлинной истории нет таких законов, которые вообще рассматривали бы обязательным хоть какое-то действие. Пояснения позволяют поместить все возможности в контекст необходимого, в повествовании все необходимые условия включаются в контекст возможного.

Объяснение может содержать в себе какую-либо степень неизвестности, но оно не связано со свободой в ее широком понимании. Мы ничего не объясняем, когда говорим, что люди делают, вне зависимости от того, что они делают, ведь это их решение заниматься такой деятельностью. Что касается повествования, в нем причинности нет места вообще. Истории не получится, если мы покажем, что они делают то, что делают, потому что так получилось – причины лежат в генетике, социальных обстоятельствах, влиянии богов.

 

Пояснения подходят к проблемам с точки зрения их конечности. В повествовании поднимаются вопросы, которые не рассматриваются как конечные: они не заканчиваются так, как они должны, а так, как получилось. Объяснения указывают на необходимость дальнейшего расследования. Повествование предлагает нам переосмыслить то, что, как мы думали, мы знали.

Молчание природы – это возможность языка. Язык – это возможность истории.

 

74

 

Хорошие объяснения оцениваются так не потому, что кто-то хорошо говорит. Та сущность, смысл которой объясняется, не является субъектом истории. Если я объясняю тебе, почему холодная вода тяжелее и опускается на дно емкости, а лед всплывает на поверхность, я не утверждаю, что мои объяснения будут правдивыми только сейчас и не позже.

Объяснение является истинным всегда и в любое время.

Однако то, что я захотел объяснить именно это, именно вам, именно в это время и в этом месте, – историческое событие. Это событие, повествование о нашем отношении друг к другу. Поэтому должна быть причина для разговора такого содержания. Объяснения не являются актом щедрости со стороны говорящего, просто потому что лед всплывает. Я ничего вам не могу объяснить, если только я вначале не обращу ваше внимание на несостыковки в ваших знаниях, в понимании связей между объектами или на аномальные проявления, которые нельзя объяснить никаким законом. А вы не услышите моих объяснений, пока не признаете себя ошибающимся.

Многие из таких обвинений конечно же незначительны, они требуют довольно небольших поправок, не ставя под сомнение сами взгляды полностью. Основные столкновения возникают, однако, когда вопрос настолько серьезен, что не сможет быть решен одним аргументом или подробным объяснением. В таком случае возникает необходимость совершенного окончания разговора или беседы. Человек не перейдет из манихейства в христианство или не сменит течение ламаркианизма на дарвинизм благодаря простой корректировке взглядов. Настоящее изменение не произойдет без выбора новой аудитории, то есть нового мира. Все, что когда-то было знакомым, теперь будет выглядеть абсолютно по-новому.

Изменения театральны, и в них не уделяется внимание тому, каков уровень у выбора при переходе из одного состояния в другое. Например, радикальные изменения скрывают от себя же применяемый уровень тирании. Августин, самый знаменитый человек, поменявший свои взгляды в древности, задумался о том, что глубоко погряз во лжи разного рода, но не был поражен тем, что существует так много истин. Его изменение было не переходом из объяснения в повествование, а от одного объяснения к другому. Когда

Августин пересек линию и перешел из язычества в христианство, он вступил в пространство истины, выходящей за пределы прежнего состояния.

Объяснение дает плоды, только если сопротивляющийся слушатель признает свою ошибку. Если вы не услышите моего объяснения, пока ставите под сомнение вашу правду, вы не услышите его и если согласитесь с тем, что вы не правы. Объяснения – это враждебное столкновение, в котором один из оппонентов должен «переманить» на свою сторону другого, «победить» его. В нем абсолютно так же присутствует чувство обиды и притеснения как в любой конечной игре. Я буду давить тебя своими объяснениями, потому что я должен показать, что я не ошибаюсь, как, как мне кажется, другие считают.

Кто бы ни выиграл в этом столкновении, борьба идет за истинное знание. Знания приходят к человеку – вот таков результат данного сопротивления. Победители получают неотъемлемое право высказывать какие-либо утверждения, и их должны слушать. В тех областях, где состоялась игра, победители будут обладателями знания, которое уже никто не сможет оспорить.

 

Однако знания похожи на собственность. Они должны быть опубликованы, высказаны или любым другим способом переданы другим людям, которые не могут их не учитывать. Они должны быть символичными, подтверждать конкурентные способности своего владельца.

Знания и имущество стоят так близко, что их часто считают непрерывными. Те, кто получает статус обладателя знаний, считают, что им также должна перейти часть собственности, а те, у кого есть имущество, думают, что вместе с ним получат долю знаний. Ученые требуют более высоких зарплат для более высоких результатов, а производители сидят на университетских советах.

 

75

 

Хорошее объяснение должно забывать о молчании природы, но оно также должно навязывать тишину своим слушателям, иначе успеха не состоится. Принужденная тишина – первая ступень в победе Мастера Игры.

Выигрывая статус, мы выигрываем привилегии, у нас появляется право произнести «речь магистра». Это самая большая честь, которая может быть оказана обладателю этого титула. Мы считаем, что первое, что должен сделать победитель, – сказать речь. Первым действием проигравшего тоже может быть речь, но в ней будет выражаться уступка победителю, заявление, что дальнейшего соперничества не состоится. Такая речь является обещанием проигравшего замолчать.

И такое молчание – тишина послушания. Проигравшим нечего сказать, хотя у них и нет тех, кто бы их слушал. У покоренных и победителей, по сути, одинаковые желания, одно направление мысли, они абсолютно не способны сопротивляться, поэтому они не являются «иными» по сравнению с победителями.

Победители не разговаривают с побежденными, они говорят от их лица. Мужья говорят за жен в конечной семье, родители за своих детей, короли – за королевство, правители – за государство, служители церкви – за церковь. Поэтому титулы, как титулы, ни с кем не могут говорить.

Суть магистерской речи – выразить силу победителя. Быть сильным значит подчинить чьи-то слова. Только магистерской речью можно сберечь символичность собственности победителей. Назначенные на должности имеют привилегии вызывать полицию, призывать армию, заставлять узнавать эмблемы.

Сила богов строится на их высказываниях. «Sicut dixit dominus» (так говорит Господь) всегда является сигналом к ритуальному молчанию. Речь Бога о своей силе может быть настолько выразительной, что становится тождественной: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Перед Богом нам сказать нечего, так же как и перед победителем, потому что других больше не волнует, что мы можем сказать. Проиграть в игре значит подчиниться, стать послушным значит потерять своих слушателей. Тишина покорности – это тишина, которую нельзя услышать. Это тишина смерти. Поэтому требование такой тишины, подчинения – это по своей сути зло.

Молчание природы – это возможность языка. Покоряя природу, боги дают ей свои голоса, но рассматривая природу как оппонента, они переводят всех своих слушателей на сторону оппонента. Отрицая молчание природы, они требуют тишины покоренных. Невыразимость природы становится невыражением языка.

 

76

 

Бесконечная речь – это способ дискурса, призванного постоянно напоминать нам, что природа невыразима. Она не претендует на правду, появляясь благодаря творцу в говорящем субъекте. Поэтому бесконечная речь говорит не о чем-то, она всегда говорит кому-то. Это не команда, а посыл, и полностью относится к самому разговору.

Этот язык не придает ему статус метафоры. Метафора в нем нигде не выделяется. Мы никогда и нигде не найдем «королевство дофина дневного света». Роль метафоры заключается не в том, чтобы привлечь наш взгляд к тому, что в ней выражается, скорее к тому, что в нее не включено, и даже не может нигде существовать. Метафора горизонтальна, она напоминает нам, что видение человека всегда ограничено.

Дискурс говорящего в конечной игре заключается в том, что предшествует этому высказыванию, что уже описано, поэтому существует то, о чем говорят, или нет, становится неважным, речь продолжается.

Что касается речи бесконечного игрока, дискурс можно найти в том, что будет после слов, и значительным становится именно существование самой этой речи.

Конечный язык существует в своей полноте до того, как кто-то начнет говорить. Вначале – язык, потом – мы, которые учимся на нем говорить. Бесконечный язык существует только тогда, когда на нем говорят. Он возникает только тогда, когда мы начинаем на нем говорить. В этом смысле бесконечный дискурс возникает из абсолютной тишины.

 

Речь конечных игроков отрепетирована, а голос поставлен. Им нужно понимать, как лучше использовать язык и знать это заранее. Бесконечным игрокам вначале необходимо увидеть, что с их языком делают слушатели, только потом они смогут понять, что они сказали. Речь бесконечного игрока не нацелена на то, что слушатель увидит то, что ему уже известно. Говорящий хочет поделиться видением, которое он не смог бы создать, если бы не получил реакции слушателя.

Слушатель и оратор понимают друг друга не потому, что у них есть одна и та же база знаний, и не потому, что их образ мыслей схож, а потому, что они знают «как продолжать» взаимодействовать друг с другом (Л. Витгенштейн).

 

77

 

Адресованность, обмен реакцией между слушателем и говорящим, бесконечная речь основываются на процессе восприятия на слух и не заканчиваются покорным молчанием слушателя, они продолжаются в отзывчивом молчании оратора. В этой тишине сама речь не умирает, это та тишина, в которой речь рождается.

Бесконечный оратор не говорит вместо кого-либо, он никому не доверяет свой голос, он получает голос от других. Поэтому бесконечные ораторы не обращаются к миру как к аудитории, не говорят перед миром, а представляют себя как аудиторию, разговаривая с другими. Конечная речь информирует другого человека о мире ради того, чтобы быть услышанным. Бесконечная речь создает мир о другом человеке ради того, чтобы быть понятым.

Именно по этой причине боги, в той мере, в какой они говорят как владыки этого мира, по-магистерски, говорят перед этим миром и поэтому не в состоянии изменить его. Такие боги не могут создать мир, но могут быть только творениями мира – только идолами. Бог не может создать мир и быть в нем учителем. Религии, которые считают Божественность главенствующим элементом всякий раз, когда есть возможность проявить силу, ошибаются. Даже если они выступают как монотеисты, они все равно поклоняются идолам (С. Вейл).

Бог может создать мир, только если будет слушать и понимать.

Если бы боги адресовали нам свои мысли, они бы не пытались привести нас к молчанию через свою речь, скорее давали бы нам говорить через свое молчание.

Противоречие конечной речи в том, что она заканчивается, если ее услышали. Парадокс бесконечной речи – она продолжается только потому, что ее слышат. Конечная речь заканчивается молчанием по ее завершению. Бесконечная речь начинается при обнаружении тишины.

 

78

 

Рассказчики не меняют своих слушателей. Они не переносят их в область высшей истины. Игнорируя сущность истины и лжи, они предлагают слушателям только видение. Процесс рассказа не связан с борьбой, в нем не побеждают и не проигрывают. Рассказ нельзя подчинить. Вместо того чтобы сталкивать двух знающих людей, рассказчики приглашают нас отклониться от линии знания к линии обдумывания, от ограниченного взгляда к горизонтальному способу наблюдения.

Бесконечные ораторы – это платоновские «поэты», ищущие свое место в истории. Рассказчики оставляют свой отпечаток в истории не тогда, когда их рассказ полон анекдотов о реальных людях, или если они предстают в качестве персонажей своих историй, а лишь тогда, когда в их речи мы начинаем видеть наши жизни. Если их рассказы прикасаются к нам. Когда то, что мы воспринимаем как случайную последовательность событий, неожиданно обретает драматическую форму открытого повествования.

Повествование всегда имеет структуру, или иначе, сюжет. В хорошей истории эта структура выглядит как судьба, как неизбежный суд, погружающий своих ничего не подозревающих героев в метафизическую случайность, которая исключает для них возможность выбора. Судьба возникает не в качестве ограничения нашей свободы, наоборот, как ее проявление, и свидетельствует о том, что выбор в причинно-следственном подходе является следствием. Воплощение вашей свободы не может прервать реализацию моей свободной воли, но может определить контекст, в рамках которого я смогу действовать свободно. Вы не можете сделать выбор за меня, но вы можете, в широком смысле этого слова, повлиять на то, каким будет мой выбор. Хорошие истории воплощают драму этого глубокого соприкосновения, происходящего между двумя свободными людьми, и это истинно сексуальные драмы, поражающие нас чарами своего происхождения.

Миф об Эдипе является одним из многих сексуальных сюжетов мировой сокровищницы культуры Запада, который рассказывает о драматической связи судьбы и происхождения. Однажды Эдип убивает Лая в порыве ярости, не ведая, что тот был его отцом. Амбиции, гордость и похоть привели его к браку с женой убитого – конечно же он не знал ее подлинной личности. Мы могли бы сказать о том, что это судьба, могли бы прочитать эту историю как акт своеволия, ведущий к следующему такому же действию. Эдип решил стать Мастером Игры, исполняя движения времени, – однако не о времени здесь идет речь. Эдип ничего не способен закончить. Даже сам акт ослепления, означающий своего рода заключительный жест, только приводит его к еще большему невидени