Про бельчонка по имени Орешкин

 

 

Это рассказ с хвостом… Нет, не так. Это рассказ как раз без хвоста. Ну, в общем, это рассказ про рыжий пушистый хвост бельчонка по имени Орешкин.

Так вот, у бельчонка по имени Орешкин был брат, которого звали Вкуснйчка. И ещё у них была целая куча всяких двоюродных братьев и сестёр. Все они жили на опушке, на самом берегу озера.

А на середине озера был остров, поросший орешником. А ещё там стоял старый дуб, как водится, с большим дуплом, а в дупле жил филин по имени Старый Браун.

Однажды осенью, когда орехи поспели, а листья орешника кое-где уже были золотыми, — Орешкин, Вкуснйчка и другие бельчата сплели из прутьев небольшие плотики и, захватив по мешку, поплыли на остров к Старому Брауну за орехами.

В лапках у каждого бельчонка было по веслу, а распушённые хвосты служили им парусами.

В подарок Старому Брауну Вкусничка и другие бельчата везли трёх жирных мышей.

Отвесив низкий поклон, бельчата положили свой подарок на пороге дупла и очень вежливо попросили:

— Мистер Старый Браун, окажите нам любезность, позвольте набрать орехов на вашем острове.

Но Орешкин, вместо того чтобы поклониться как все, дёргался, точно красная вишня на ветке, и распевал:

 

Эту загадку не знает никто:

Маленький, красненький, в красном пальто.

С палкой в руке,

С камнем в мешке.

Отгадай — и прибавится

Монетка в кошельке!

 

Эта загадка была стара как «мир, так что мистер Старый Браун не обратил на Орешкина ровно никакого внимания.

Он, как всегда, прищурил глаза и заснул.

А бельчата набили мешки орехами и к вечеру поплыли домой.

На следующее утро они вновь вернулись к филину на остров. Вкуснйчка и другие бельчата привезли с собой жирного крота и положили его перед Старым Брауном на пороге.

— Мистер Старый Браун, будьте столь великодушны, — просили они, — позвольте нам пособирать ещё орехов на вашем острове.

Но от Орешкина разве дождёшься уважения? Он приплясывал, щекотал мистера Брауна крапивой и при этом припевал:

 

Старый мистер Бе!

Вот загадочка тебе:

„Хитти-питти у ограды,

Хитти-питти за оградой,

А коснётесь Хитти-питти,

Жизни будете не рады!“

Кусь!

 

Мистер Браун неожиданно проснулся и унёс крота в дом. Он захлопнул дверь прямо у Орешкина перед носом.

Бельчата рассыпались по всему острову и набрали полные мешки орехов.

А дерзкий Орешкин набрал жёлтых и красных желудей, уселся на пень старого бука и, забавляясь желудями, поглядывал на дверь мистера Брауна.

На третий день Вкуснйчка и шесть других бельчат поднялись рано-рано и отправились на рыбалку. Они поймали в подарок Старому Брауну семь жирных миног.

А у Орешкина не было никакого подарка. Он бежал впереди и распевал:

 

Как-то раз в пустыне спросил меня монах:

— Сколько земляники зреет на волнах?

Я ему ответил вежливо вполне:

— Столько, сколько карпов спеет на сосне!

 

Но мистер Старый Браун не интересовался загадками, даже если ему подсказывали ответ.

На четвёртый день бельчата привезли в подарок Старому Брауну шесть больших жуков, а для него жуки что сливы в пудинге. Каждый жук был завёрнут в лист щавеля, а каждый лист — скреплён сосновой иголкой.

Но Орешкин по-прежнему распевал, как самый настоящий невежа:

 

Старый мистер Бе!

Вот загадочка тебе:

„Мука — англичанка.

И фрукт испанский в синем

Встретились однажды

Под ужасным ливнем,

Долго обсыхали в очень жаркой печке.

Если угадаешь — дам тебе колечко!“

 

Всё это было просто смешно, потому что у Орешкина не было никакого колечка, и дать Старому Брауну было абсолютно нечего.

Остальные бельчата гоняли по всему острову за орехами, а наш Орешкин нарвал цветов шиповника и натыкал в них сосновых иголок. Он решил подарить их малиновкам вместо подушечек для булавок.

На пятый день бельчата привезли в подарок филину дикого мёда. Они стащили его у шмелей, которые жили на самой-самой макушке холма. Мёд был такой сладкий и липкий, что бельчата все перемазались. Пришлось облизывать пальчики. Наконец, они выложили мёд перед дверью мистера Старого Брауна.

А Орешкин в это время подпрыгивал и пел:

 

Жжу-жжу-жжу!

Жжу-жжу-жжу!

Жжу-жжу-жжу!

Когда я брёл через перевал,

Я летучих свинок повстречал:

С жёлтыми шейками, с жёлтыми спинками;

Я счастлив, что встретился с этими свинками!

 

Мистер Старый Браун с отвращением посмотрел на нахального Орешкина. Но мёд съел весь!

На шестой день, а это была суббота, бельчата снова приплыли на остров. В последний раз. В подарок старому филину они привезли с собой свежее яичко.

А весёлый Орешкин скакал перед ним и горланил:

 

Шалтай-Болтай лежал на траве,

С белым покрывалом на лысой голове,

Сорок врачей лечили его,

Не могли поделать с Шалтаем ничего!

Орешкин становился всё нахальнее и нахальнее:

Старый мистер Бе! Старый мистер Бе!

Хикамор-Хэкамор

Влез на кухню

На спор!

И вот королевский повар

Совсем не знает теперь,

Как Хикамора,

Как Хэкамора

Выгнать из кухни за дверь!

 

Орешкин приплясывал, как солнечный лучик. Но Старый Браун всё ещё молчал и пока не говорил ни слова.

 

А Орешкин не унимался. Он скакал, и вопил, и завывал как ветер, и наконец подпрыгнул и с разбегу вскочил прямо на голову Старого Брауна!..

И послышался шелест крыльев, и раздался шум драки, и разнеслось очень громкое — „Виу!“. Остальные бельчата бросились врассыпную и попрятались в кустах.

Когда они осторожненько, оглядываясь по сторонам, вылезли из кустов, то увидели, как Старый Браун тихо сидит на пороге и глаза у него закрыты, будто ничего не случилось.

 

 

***

Но Орешкин сидел в жилетном кармане мистера Старого Брауна!

 

 

***

Кажется, тут и конец всей истории. Но это не так.

Старый Браун понёс Орешкина в дом, взяв его за хвост. Но Орешкин стал вырываться изо всех сил, и хвост его переломился как раз на две половинки. Орешкин рванулся к лестнице и выскочил в чердачное окно.

И до сего дня, если вы увидите Орешкина на дереве и попытаетесь загадать ему загадку, он будет швырять в вас палками, и топать ногами, и ругаться, и кричать:

— Чок-чок-чок-кук-курр-кук-к!

 

Старый портной из Глостера

 

 

В те далёкие времена, когда в моде были шпаги, напудренные парики и долгополые камзолы с вышитыми на лацканах цветами — именно тогда, когда благородные господа носили гофрированные кружевные манжеты и жилетки из тафты, обшитые золотыми лентами, — жил-поживал в городе Глостере старый портной.

Сидел он себе посиживал, скрестив ноги по-турецки, на портновском столе возле самого окна в своей маленькой мастерской с раннего утра и до самых сумерек.

Целыми днями кроил он и выкраивал, сшивал и смётывал куски гроденапля и люстрина: у тканей тогда бывали такие странные имена!

Надо заметить, что хоть он и шил всякие шёлковые наряды для горожан, сам-то старый портной был бедный-пребедный. Был он маленький сухонький старичок с остреньким личиком, в очках, со скрюченными от старости пальцами, в потёртом пиджачке.

Он кроил заказанное ему платье экономно, присматриваясь к вышивке на ткани, так что у него оставались только крошечные лоскуточки.

— Ничего из них не сошьёшь, — усмехался портной. — Разве что жилетки для мышек или ленточки для мышиных чепчиков.

Однажды холодным зимним днем, в канун Рождества, портной принялся кроить вишнёвого цвета камзол из плиса, расшитого розочками и анютиными глазками. К камзолу ещё полагался жилет из кремового атласа с отделкой из тончайшего газа, обшитого зелёненькой синелькой. Этот наряд предназначался самому господину мэру города Глостера.

Портной работал не покладая рук и за работой разговаривал сам с собой, потому что больше разговаривать было не с кем. Он аккуратно всё промерял, а затем, повертев материю так и этак, резал её по выкройке. Вскоре весь портновский стол покрылся лоскутками вишнёвого цвета.

— Ну, прямо никакой тебе ширины! — бормотал он себе под нос. — Пелеринки для мышек, ленточки для чепчиков… Для мышек, да и только!

Когда снег повалил хлопьями и снежинки густо облепили оконные стёкла, так что свет совсем перестал проникать в окно, портной решил закончить работу. Шёлк, расшитый плис и атлас, вырезанные точно по выкройке, остались лежать на столе. Всего оказалось двенадцать кусочков для камзола и четыре — для жилета. И ещё там же находились клапаны для карманов, и кружево для манжет, и пуговички тоже были разложены в образцовом порядке. Для подкладки была приготовлена тонкая жёлтая тафта, а чтобы обшить петельки на жилете, был приготовлен вишнёвого цвета шнурочек. Словом, утром оставалось только всё это одно к другому пригнать и пришить. Правда, недоставало ещё одного моточка вишнёвого шёлка для шнурка на самую последнюю петельку.

Старый портной вышел на тёмную улицу. Он не оставался ночевать в своей мастерской. Портной проверил, хорошо ли заперто окошко, повернул ключ в дверном замке и положил его в карман. В маленькой портняжной мастерской никого не бывало по ночам, кроме маленьких сереньких мышек, а они входили туда и выходили оттуда безо всяких ключей! Потому что за деревянной обшивкой всех старых домов в городе Глостере есть потайные дверцы и крошечные галерейки, по которым мышки перебегают из дома в дом: они могут обойти вообще все дома в городе, ни разу не показавшись на улице.

 

Старый портной побрёл домой сквозь густую пелену снега. Он жил рядышком с глостерским колледжем. Его дом стоял возле самых ворот. И хотя это был совсем небольшой домик, бедный портной мог позволить себе снимать в нём всего лишь маленькую кухоньку. Он жил один, и был у него только кот, которого звали Симпкин. Пока хозяин находился на работе, Симпкин хозяйничал дома. Надо сказать, что он тоже очень любил мышек, хоть и не помышлял о том, чтобы шить им пелеринки или чепчики!

— Мяу? — промяукал кот, как только хозяин появился на пороге. — Мяу?

— Симпкин, — сказал портной, — Симпкин, может, мы с тобой хорошо заработаем. Но я так устал, что прямо весь расползаюсь по швам. На-ка, возьми четырёхпенсовик, Симпкин, и ещё прихвати глиняный горшочек. На один пенни купи хлебца, на другой — молочка, на третий — колбаски. И послушай, Симпкин, купи моточек шёлка вишнёвого цвета. И гляди, не потеряй последний пенни, иначе я просто конченый человек, потому что у меня не хватает шнурочка на последнюю петельку.

На что Симпкин снова сказал:

— Мяу?

И, взяв деньги и прихватив горшочек, вышел на тёмную улицу.

Портной ужасно устал, к тому же он чувствовал, что заболевает. Он расположился в кресле возле камина, разговаривая с самим собой о камзоле, который ему предстояло сшить.

— Я, конечно, хорошо заработаю. Мэр города Глостера венчается на Рождество, и он заказал мне камзол и расшитый жилет на подкладке из жёлтой тафты. Тафты как раз хватает, остаётся только на пелеринки для мышек…

Но тут портной вздрогнул, потому что со стороны кухонного шкафчика до его слуха донеслись странные звуки: „Тип-тап, тип-тап, тип-тап, тип!“

— Что бы это могло быть? — воскликнул портной, вскакивая с кресла. Полки шкафчика были уставлены кастрюльками и глиняными горшочками, тарелками с рисунком из ивовых листьев, чашками и кружками.

Портной подошёл к шкафчику и застыл возле него, прислушиваясь и приглядываясь сквозь очки. Снова из-под одной из чашек донеслись те же самые необычные звуки: „Тип-тап, тип-тап, тип-тап, тип!“

— Всё это довольно странно, — заметил старый портной из Глостера. Он приподнял одну из чашек, что лежала на полке кверху донышком. Из-под неё выступила крошечная живая леди-мышь и присела в изящном реверансе. После этого она ловко соскочила с полки и скрылась за деревянной обшивкой стены.

Портной снова опустился в своё кресло перед камином и забормотал невнятно:

— Деревянная обшивка выкроена из шёлка персикового цвета, вышита тамбурным швом и расшита красивыми бутончиками роз. И стоило ли доверять последний четырёхпенсовик коту? Двадцать одна петелька, обшитая шнурочком вишнёвого цвета!

Но тут снова от шкафа донеслись всё те же самые звуки: „Тип-тап, тип-тап, тип-тап, тип!“

 

— Ну, это просто что-то сверхъестественное, — заметил портной из Глостера и перевернул ещё одну чашку, которая стояла кверху донышком. Из-под неё появился джентльмен-мышка и отвесил ему низкий поклон. И тут зазвучал прямо целый хор „та-пов“ и „типов“, перекликавшихся друг с другом, точно скрип жучков-древоточцев в старых, изъеденных оконных ставнях.

„Тип-тап, тип-тап, тип-тап, тип!“

И из-под чашек, и горшочков, и мисочек стали появляться мышки, которые тут же соскакивали с полок и исчезали за деревянной обшивкой.

Старый портной рухнул в своё кресло, приговаривая:

— Двадцать Одна петелька из вишнёвого шёлка! Надо всё закончить к полудню в четверг. А сейчас вечер вторника. И должен ли я был выпустить всех этих мышей? Ведь они, несомненно, собственность Симпкина! Ах, пропал я, пропал, ведь у меня недостаёт шнурочка!

Мышки высунули мордочки из-за обшивки и прислушались к тому, что он там бормотал по поводу этого замечательного камзола. Они что-то прошептали друг другу относительно подкладки из тафты и про пелеринки для мышек. И все разом умчались по своим потайным переходам за деревянной обшивкой домов, тоненькими голосами скликая всех городских мышей. Ни единой мышки не осталось у портного на кухне, когда вернулся Симпкин, держа в лапах горшочек с молоком. Он ворвался в дом с сердитым „Гр-р-р“. Так ворчат коты, когда их что-то раздражает. Симпкин терпеть не мог, когда идёт снег. Снег запорошил ему уши, нападал за воротник. Он положил хлеб и колбасу на стол и принюхался…

— Симпкин, — сказал портной. — А где же моток вишнёвого шёлка для шнурка?

Но Симпкин молча поставил горшочек с молоком на полку и подозрительно поглядел на перевёрнутые чашки. Куда подевался его ужин из прекрасных жирненьких мышек?

— Симпкин, — сказал портной, — где мой вишнёвый моток?

Симпкин незаметно сунул свёрточек с шёлком в чайник для заварки и, не отвечая на вопрос, только плевался и ворчал на хозяина. Если бы он умел пользоваться человеческим языком, он, несомненно, в свою очередь спросил бы:

— А где мои мыши?

— Увы, я конченый человек! — вздохнул портной из Глостера и в глубокой печали отправился спать.

Всю эту долгую ночь Симпкин шарил и шарил по всей кухне, заглядывал в буфеты, и ящики, и за деревянную стенную обшивку. Он поискал даже в чайнике, куда он спрятал моток вишнёвого шёлка, но решительно нигде не мог найти ни одной мышки!

Когда портной начинал что-то бормотать во сне, Симпкин говорил: „Миауу-гррр!“ — и вообще издавал те странные и противные звуки, которыми кошки обычно изъясняются по ночам.

А бедный портной заболел лихорадкой. Он метался во сне в своей деревянной кровати под балдахином и всё время повторял:

— Не хватает шнурочка! Не хватает шнурочка!

Он проболел весь следующий день и ещё следующий. Что ж это будет с камзолом вишнёвого цвета? В портняжной мастерской на столе лежали выкроенные кусочки атласа и расшитого шёлка, и была прорезана ровно двадцать одна петелька. Кто же, кто же сошьёт их, кто зайдёт в мастерскую, раз все задвижки на окнах задвинуты и дверь крепко заперта на замок?

Но какие замки помешают маленьким сереньким мышкам? Они и без всяких ключей спокойно входят во все старые дома в городе Глостере!

А люди в это время спешили на рынок, с трудом продираясь сквозь густую снежную пелену. Они торопились купить рождественских гусей и индеек, надо ведь было ещё успеть испечь рождественские пироги. И только бедного портного и голодного Сим-пкина не ждал никакой ужин на Рождество!

Портной лежал в жару три дня и три ночи. И вот уже наступил Сочельник, и было уже довольно поздно. Луна взобралась высоко в небо, повисла над крышами и каминными трубами, глянула вниз на домик рядом с городским колледжем. Света не было ни в одном из домов. В городе стояла тишина. Весь город Глостер крепко спал под плотным снежным одеялом.

Симпкину страх как хотелось есть. Он стоял возле кровати с балдахином и мяукал, спрашивая, куда же подевались его мыши.

Но это только в старых сказках рассказывается, что будто бы в ночь перед Рождеством звери начинают говорить человеческими словами. Правда, изредка встречаются такие люди, которые уверяют, будто понимают, что звери говорят.

Когда часы на городском Соборе пробили полночь, Симпкину показалось, что он услышал ответ на свой вопрос. Он выбрался из дому и пошёл по заснеженным улицам. Со всех коньков старых глостерских крыш доносились тысячи весёлых голосов, которые распевали старинные рождественские гимны — все, какие мне довелось в жизни услышать, а некоторые и не доводилось вовсе никогда.

Сперва Симпкин разобрал, что прокричал петух:

— Хозяйка, вставай, пеки пироги!

— Ой-ей-ей-ей! — вздохнул голодный Симпкин.

На одном из чердаков зажёгся свет, послышался топот танцующих кошачьих лап.

— Тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота! — пробормотал Симпкин. — Все коты в городе Глостере пляшут, кроме меня.

Под деревянными стрехами все воробышки-скворушки распевали в ожидании рождественского пирога. На соборной колокольне пробудились галки. И хотя на дворе стояла полночь, вовсю заливались дрозды и малиновки: воздух так и звенел от тоненьких птичьих голосов. У бедного голодного Симпкина всё это вызывало одну лишь досаду. Особенно его сердили пронзительные голоса, доносившиеся из-за деревянной решётки в каком-то чердачном окне. Наверняка голоса эти принадлежали летучим мышам. Вечно они в самые лютые морозы что-то бормочут во сне, ну прямо как старый портной из Глостера. Они выговаривали нечто загадочное, что-то вроде:

 

„Ззум“, — сказал зелёный шмель.

„Жжу“, — пчела сказала.

Скажем мы и „ззум“ и „жжу“

И все начнём сначала.

 

Симпкин пошёл прочь, потряхивая ушами, точно у него в шапке засела пчела.

 

Из окошка портняжной мастерской на улицу падал свет. Когда Симпкин подкрался к окну и заглянул внутрь, он увидел, что там горит множество свечей. До него донеслось звяканье ножниц, треск обрываемых ниток, а тоненькие мышиные голосочки весело пели:

 

Двадцать три портняжки

Пошли ловить улитку,

С собою захвативши

Сиреневую нитку.

Из них один портняжка,

Чей был всех выше рост,

Улитку подрядился

К утру поймать за хвост.

Но хитрая улитка,

На них наставив рожки,

Заставила портняжек

Спасаться по дорожке!

Бегите, бегите, а не то забодает!

 

И тут же, не сделав и минутной передышки, тоненькие мышиные голосочки опять завели песенку:

 

Муку для нашей леди

Просеем через сито,

Овсяные лепёшки

Уложены в корыто.

Каштаны жарить будем

Мы в печке целый час…

 

— Мяу! Мяу! — прервал их пение Симпкин и стал скрестись в дверь. Но ключ-то ведь находился у портного под подушкой, и коту было никак не войти в дверь.

 

Серенькие мышки только посмеялись над ним и снова затянули хором:

 

За прялками сидели

Три мышки у окошка,

В окошко постучалась

К ним миссис Пусси — кошка.

— Чем заняты, ребята?

— Прядём из шерсти пряжу.

Прядём её прилежно

Отнюдь не на продажу!

Для джентльменов платье

Из пряжи будет выткано.

— Впустите на минутку,

Я стану резать нитки вам,

Перекушу — и сразу начну мотать в клубки.

— Ах нет, не надо, право,

Не впустим, миссис Пусси,

А ну как вместо ниток

Нам головы откусишь!

 

— Мяу! Мяу! — завопил Симпкин, а мышки сказали:

— Хей, дидл, динкети? И тут же запели:

 

Хей, диддл, динкети, поппети, пет!

На каждом купце красный плащик надет:

Шёлковый ворот, подол меховой.

Купцы с весёлой песней идут по мостовой.

 

Мышки при этом отбивали такт серебряными напёрсточками, но Симпкину все эти песни не нравились нисколечко.

Он всё принюхивался и мяукал под дверью. А из-за двери неслись уж совсем чудные припевки:

 

Купил я в воскресенье

Горшки и горшочки,

Чепцы и черепочки

За фартинг за один.

 

— И всё положил под чашки в кухонном шкафчике, — добавили мышки с издёвкой.

— Мяу! Царап! Царап! — лупил Симпкин лапами по оконной раме.

А мышки в ответ на это все вскочили на ноги и завопили хором:

— Не хватает шнурочка! Не хватает шнурочка!

И тут же задёрнули шторы, так что Симпкин ничего больше видеть не мог.

Но через щёлочки в шторах до него всё-таки доносились серебряный стук напёрсточков и тоненькие мышиные голосочки, которые выпевали:

— Не хватает шнурочка! Не хватает шнурочка!

Симпкин отошёл от дверей мастерской и направился обратно к дому, о чём-то глубоко задумавшись.

Дома он обнаружил, что хозяин спит спокойно: температура у него спала. Тогда Симпкин на цыпочках прошёлся* по кухне и достал свёрточек с вишнёвым шёлком из заварочного чайника.

В незанавешенное окно падал лунный свет.

Симпкин хорошенько рассмотрел моточек, и ему стало стыдно, потому что он оказался гораздо хуже, чем добрые маленькие мышки.

Когда старый портной проснулся на следующее утро, первое, что он увидел, это моточек вишнёвого шёлка, лежащий на его стёганом одеяле. А рядом с кроватью стоял глубоко раскаявшийся Симпкин.

— Увы! — воскликнул портной. — Я конченый человек, мне пора расползаться по швам. Но зато — вот он, мой моточек вишнёвого шёлка!

Солнце золотило снег, когда портной поднялся с постели, оделся и вышел на улицу. Симпкин бежал впереди.

Скворцы насвистывали, усевшись на края каминных труб, дрозды и малиновки тоже напевали что-то своё, совсем не то, что они пели полночной порой.

— Увы! — вздыхал старый портной. — Теперь у меня есть вишнёвые нитки для шнурочка. Но сил у меня нет, и времени осталось разве что обметать одну-единственную петельку: ведь уже наступило рождественское утро! А глостерский мэр венчается в полдень. И где же его вишнёвого цвета камзол?

Он отпер дверь своей маленькой мастерской, и Симпкин кинулся туда первым, точно заранее знал, что он там обнаружит.

Но в мастерской решительно никого не было.

Ни одной — ни единой серенькой мышки!

Стол был чисто вытерт тряпочкой. Обрывки ниток и лоскуточки были подобраны с пола.

А на столе — о радость! — старый портной не удержался от громкого возгласа — там, на столе, где он оставил всего лишь крой вишнёвого плиса — лежал красивейший камзол и расшитый атласный жилет, какой ещё ни разу не носил ни один мэр города Глостера.

На камзоле красовалась вышивка из розочек и анютиных глазок, а по жилету были разбросаны маки и васильки.

Всё было готово, кроме одной-единственной петельки, которая оставалась необмётанной, а к тому месту, где ей полагалось быть, булавкой была прикреплена записочка.

На ней бисерным почерком было написано: „Не хватает шнурочка“.

С этого самого дня счастье повернулось лицом к старому портному из Глостера.

Он разбогател и растолстел чрезвычайно.

Он шил потрясающие жилеты для всех богатых купцов города Глостера, и для всех благородных джентльменов в его окрестностях.

Никто ещё нигде не встречал таких тонких кружевных манжет и расшитых лацканов!

Но его петли — каждая из них была настоящим шедевром!

Стежки, какими обмётывались петли, были такие изящные, такие изящные, что невозможно было вообразить, как старый человек в очках может сделать их скрюченными пальцами. Стежки были такие крошечные, такие крошечные — казалось, что их могли сделать только маленькие серенькие мышки!