Кто такие Даждьбог, Стрибог, Карна, Желя?

Дажьбо́г — один из главных богов в восточнославянской мифологии, бог Солнца и его олицетворение, бог плодородия и солнечного света. «Даждьбожьи внуки» — такую метафору использовал автор «Слова о Полку Игореве» в отношении русичей для выделения их родственной общности и необходимости прекратить распри и сплотиться перед угрозой внешних врагов. Обозначение народов сыновьями героев и внуками богов (эвгемеризм) характерно для средневековой христианской книжности. Каждый христианский народ, согласно этой традиции, должен был иметь библейскую генеалогию.

Как пишет В. Я. Петрухин, русичи из гордыни вступили на нехристианскую землю половцев, «детей бесовых», и поэтому оказались к ним приравнены как внуки языческого бога («Дажьбожьи внуки»). Приравнение конечно было неполным, поскольку в «Слове» бесы и языческие боги полностью не отождествляются. Тем не менее, русичи, таким образом, стали одним из «языков», языческих народов, лишившись библейской генеалогии и Божьей помощи.

Стрибо́г — божество древнерусского пантеона, традиционно считается богом ветра или воздуха. Согласно «Повести временных лет», идол Стрибога был установлен в Киеве в 980 году вместе с «кумирами» других важнейших славянских божеств: Перуна, Хорса, Дажьбога, Симаргла и Мокоши. В этом и в ряде других источников имя Стрибога сочетается с именем Дажьбога.

«Слово о Полку Игореве» сообщает о связи внуков Стрибога с воздушной стихией: «Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы». На основании этой фразы многие исследователи (Ф. И. Буслаев, А. Н. Афанасьев, Д. С. Лихачёв и др.) пришли к ошибочному выводу, что Стрибог был богом ветра или воздуха. Историк Н. И. Кареев даже предположил, что в этом мифологическом персонаже, «как в ведийском Вритре, олицетворялась враждебная сторона грозы, тучи, бури», и сопоставил его с Соловьём-разбойником.

В настоящее время учёные рассматривают Стрибога либо как мрачное божество, противоположное светлому Дажьбогу, либо, наоборот, сближают функции и значение этих двух мифологических персонажей.

Карна — славянская Богиня, задокументированные упоминания о которой есть в древних текстах. В «Слове о полку Игореве» она предстает утешительницей тех, кто утратил своих близких в бою. Также, в этом историческом документе Богиня противопоставляется своей сестре Желе – воплощает в себе Предназначение, тогда как Желя (Жля) – Рок. А вот в «Слове св. Григория» Карну называют – Коруной, представляют в качестве Матери всего живого.

Карна и Желя (Карна и Жля) — гипотетические божества горя и плача в восточнославянской мифологии, предположительно упоминаемые в «Слове о полку Игореве»: «За нимъ кликну Карна и Жля, по скочи по Руской земли, смагу мычючи въ пламянѣ розѣ» (в первом издании памятника — написание слитное: Карнаижля).

Первые комментаторы (А. С. Шишков, Н. С. Тихонравов, Я. Пожарский, Д. Н. Дубенский) трактовали «Карну и Жлю» как имена половецких ханов (так, М. А. Максимович видел в «Карне и Жле» «искажение имен Кончака и Кзы, которые, по пленении Игоря на Каяле, опять кинулись разорять Русскую землю»; в наше время эту точку зрения отстаивали такие авторы, как А. К. Югов). Начиная с А. Ф. Вельтмана, имена Карны и Жли стало принято сближать с встречающимся в древнерусских памятниках словом «желя» — «жалоба, плач, печаль, оплакивание умерших» и с глаголом «карити» — «оплакивать», гипотетическими «карья», «карьба» — «плач по умершим», иногда и современным диалектным «карна» — «мука, скорбь». Е. В. Барсов предложил вместо «Карна и Жля» читать «Карина и Желя» и объявил их участницами славянского погребального ритуала: Карина — «вопленица», вестница смерти, «Желя же заканчивала погребальный ритуал, разнося сетование по родным и знакомым вместе с погребальным пеплом». Д. И. Прозоровский (вслед за С. Гедеоновым, интерпретировавшим Карну и Жлю как злых духов) видел в Карне и Жле «мифическое представление бедствий, гениев несчастья, вестников бед». В. В. Иванов и В. Н. Топоров отмечали близость имён Карны и Жли названиям обрядов «желенья и каранья», упоминаемых в списке «Слова некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», датируемом XVII веком.

В. Ф. Миллер трактовал Карну и Жлю (Желю) как олицетворение «нравственных понятий, которые так любил автор Слова», уподобляя их таким фигурам, как упоминаемая в том же памятнике «дева Обида»; эту точку зрения разделяют многие более поздние исследования. По мнению Л. В. Соколовой, «наиболее убедительной представляется точка зрения тех исследователей», которые считают Карну и Желю «мифич[ескими] персонаж[ами]: персонификацией, олицетворением скорби по умершему»^[4]. Мифологический «статус» Карны и Жли (Жели) при этом остаётся не вполне прояснённым: некоторые авторы (например, Д. С. Лихачёв) видят в них божества, действительно почитавшиеся славянами и входившие в славянский пантеон, другие трактуют их скорее как народно-поэтические образы (Н. К. Гудзий, Л. А. Булаховский, Н. А. Мещерский). Рыбаков Б. А., хотя и относил Желю к второстепенным богиням, замечал, что «сyществование богини смеpтной печали можно возводить к значительной древности», поскольку «имя её встpечено в pазных славянских землях» (он, вслед за Гедеоновым, сопоставлял Желю с упоминаемым в чешских хрониках персонажем Zelu).

 

14. Почему Святослав Киевский назван отцом Игоря и Всеволода?

Речь идет о Святославе Всеволодовиче Киевском — сыне Всеволода Ольговича, двоюродном брате Игоря и Всеволода Святославичей. «Отцом» Игоря и Всеволода Святослав назван как их феодальный глава. Святослав Всеволодович провел бурную жизнь. В 1141 г. он получил в княжение Туров. Затем до 1146 г. княжил во Владимире Волынском. Вскоре затем он несколько лет деятельно поддерживал в Северской земле Святослава Ольговича — отца Игоря Святославича — в его борьбе с Мономаховичами. Тогда, повидимому, и установилось у Святослава нежное и отеческое отношение к Игорю. После смерти Изяслава Мстиславича Святослав получил в княжение от Ростислава Мстиславича Туров и Пинск. С 1158 по 1164 г. Святослав княжил в Новгороде Северском, откуда перешел на княжение в Чернигов. В 1174 г. Святослав осаждал Киев. Во время смут во Владимире Суздальском после смерти Андрея Боголюбского Святослав поддерживал его брата Всеволода Юрьевича и Михалку. С 1180 г. Святослав надолго утверждается в Киеве, но владел он только Киевом. Остальными городами киевского княжения обладал Рюрик Ростиславич. Совместно с Рюриком Святослав организовывает объединенные походы русских князей на половцев, из которых особенно успешным был тот самый поход 1184 г., в котором не успел принять участие Игорь Святославич (см. стр. 243). Возрастающему влиянию Всеволода Юрьевича Владимиро-Суздальского Святослав пытался оказать сопротивление, но безуспешно. Умер Святослав в 1194 г. Данные исследования выстроенного Святославом в Чернигове Благовещенского собора позволяют говорить о своеобразной школе зодчества Святослава Всеволодовича, воскресившей архитектурные традиции единой Руси XI в. Таковы некоторые внешние данные его биографии, за которыми кроется трудная, бурная, обильная событиями жизнь незаурядного, умного и деятельного русского князя XII в.

Святославь грозный великый киевскый грозою. Почему Святослав «грозный»? Здесь идеальное представление о князе, в особенности киевском. На самом деле Святослав «грозным» не был, он владел только Киевом, деля свою власть с Рюриком, обладавшим остальными киевскими городами. Святослав — один из слабейших князей, когда-либо княживших в Киеве. Однако Киев и в XII в. продолжал считаться, если и не реально, то в каком-то идеальном смысле, центром Руси, а киевский князь — главою всех русских князей. Автор «Слова» видит в строгом и безусловном выполнении феодальных обязательств по отношению к слабеющему золотому киевскому столу одно из противоядий против феодальных усобиц, одно из средств сохранения единства Руси. Он наделяет Святослава идеальными свойствами главы русских князей: он «грозный» и «великый». Слово «великий» еще не входило в титул киевских князей. Титул «великого князя» был, повидимому, впервые принят на северо-востоке Руси, Всеволодом Юрьевичем Суздальским. Слово «великий» употреблено здесь, как и слово «грозный», для того, чтобы подчеркнуть величие киевского стола и приписать киевскому князю идеальные свойства главы всех русских князей.

 

15. Каков смысл упоминания о готских девах, о бусе, о шарукане?

Непосредственно Г. упоминаются в С. во фразе: «Се бо готскія красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелѣютъ месть Шароканю». Комментируя эту фразу, первые издатели писали: «По какой связи сия одержанная половцами победа могла доставить готфским девам русское золото, сообразить невозможно». По предположению М. А. Салминой, готы упоминаются и в др. фразе Слова: «А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону Великому» (С. 9) (пер.: «не го́товыми дорогами» или «не дорогами готов»).

О каких готах говорит автор Слова? Согласно одной точке зрения, в Слове имеются в виду потомки готов, жившие в Крыму, Тмутаракани или на Дунае; согласно другой — это готы северные.

Крымские готы — потомки Г. Эрманариха. В X—XI вв. Готия (как именовался Крым в визант. источниках) подчинялась Византии. В сер. XI в. южнорус. степями и отчасти Крымом завладели половцы и господствовали здесь до нач. XIII в., до нашествия татар. По свидетельству минорита Вильгельма де Рубрука, следовавшего в 1253 из Константинополя к татарам, он видел на юж. побережье Крыма за́мки, в которых «было много готов, язык которых немецкий»

. Если предположить, что готы на тот момент были подданными или союзниками половцев, становится понятна их радость по поводу половецких побед, которые сулили бы им денежную прибыль, т. е. «русское злато». Победа половцев над русскими, соответственно, воспринималась бы как месть за поражение, нанесенное русским оружием в 1107 (или 1111) хану Шарукану, деду упоминающегося в «Слове» хана Кончака..

В 1975 году известный казахский поэт Олжас Сулейменов опубликовал книгу «Аз и я. Книга благонамеренного читателя» (Алма-Ата, 1975). В ней поэт утверждал, что и «готские девы» и «время Бусово» — не более чем ошибки поздних переписчиков рукописи, неправильно понимавших тюркские заимствования древнерусского оригинала поэмы. Так, по его мнению, увидев упоминание о «диве» в тексте поэмы, переписчик XVI века решился добавить комментарий «се бог отскии», что на современном русском значило бы «это — бог от[ече]ский», или «это — божество предков». А.И. Мусин-Пушкин, переписавший рукопись в XVIII веке, якобы принял этот комментарий за часть текста поэмы, разбив его несколько иначе, чем переписчик XVI века: «се бо готскія». Так в тексте «Слова» появились «готские девы». Чуть ниже, по мнению Сулейменова, содержалось слово «босоврамне» (искаженное «бусурмане», т. е. «мусульмане»). Не знавший этого слова переписчик XVI века, якобы переставил части этого слова местами и исказил его до «время Бусово». Сам О. Сулейменов пишет об этом так: «Так появляется знаменитое «время Бусово» в сочетании с «готскими девами», произведшее много шуму в славянской историографии. Отголоски этого «шума из ничего» слышны до сих пор».

Мысль о мести за хана Шарукана могла еще жить в надеждах половцев в 1185 г. Это доказывается следующим местом Ипатьевской летописи под 1185 г. После поражения Игоря Святославича хан Кончак говорит хану Гзе: «Пойдем на Киевьскую сторону, где суть избита братиа наша и великый князь нашь Боняк». Месть за Боняка, о которой говорит Кончак, это и есть месть за Шарукана, так как Боняк и Шарукан потерпели поражение в одной и той же битве 1106 г.: «том же лете прииде Боняк и Шарукань старый и ини князи мнози, и сташа около Лубна. Святополк же, и Володимер, и Олег, Святослав, Мьстислав, Вячьслав, Ярополк, идоша на половце к Лубьну; в 6 час дне бродишася черес Сулу и кликоша (в Лавр. лет. — «кликнуша». — Д. Л.) на не. Половци же вжасошася от страха, не възмогоша и стяга поставити, но побегоша хватаючи конии, а друзии пеши побегоша; наши же начаша сещи я?, а другыя руками имати. И гнаша я? до Хорола; убиша же Тааза Бонякова брата, а угре яша и братию его (в Лавр. лет. — «а Сугра яша и брата его». — Д. Л.), а Шарукань одва утече» (Ипат. лет., под 1106 г.).Почему же, однако, готы, половцы (и их хан Кончак) лелеют мысль о мести именно за Шарукана? Ведь не один Шарукан терпел поражения от русских? Месть за Шарукана, которую лелеют «на брезe синему морю» готские красные девы, упомянута в «Слове» отнюдь не случайно. Шарукан был дедом хана Кончака. Месть за деда, как и слава дедовская, была естественной в представлениях того времени. Шарукан потерпел жестокое поражение от Владимира Мономаха. Его сына Отрока Владимир Мономах загнал на Кавказ за Железные Ворота. Внук Шарукана и сын Отрока — хан Кончак — впервые смог отомстить за бесславие своего деда и своего отца.

 

16. Каков смысл упоминания Киевским князем Ярослава Черниговского, города Римова, князя Владимира Глебовича?

В связи со Всеволодом называется Чернигов, его «отчина» и «дедина». Упоминание Чернигова в данном пассаже обеспечивает плавный переход к Олегу Святославичу и его полкам.
На момент описываемых событий в Чернигове сидит двоюродный брат Всеволода Ярослав, младший брат великого князя Святослава. Следующий по «старейшенству» – Игорь (он станет Черниговским князем в 1198 году), следующий за Игорем – Всеволод. Черниговским князем Всеволод мог стать или после смерти старших князей или… если бы Игорь стал великим Киевским князем.

Ри́мов — один из трёх крупных древних городов (наряду с Рыльском и Курском) Курской земли, в отличие от последних, не сохранившийся до наших дней.

Впервые Римов упоминается в Лаврентьевской летописи 1096 года. Также упоминание о Римове мы находим в Ипатьевской летописи и «Поучении Владимира Мономаха». По летописным источникам Римов был полностью разрушен половцами в 1185 году. О разрушении Римова упоминается в поэме «Слово о полку Игореве»: «Се у Рим кричат под саблями половецкыми…»

Святослав „притомил поганых“ в своем походе 1184 г., но Игорь, „не сдержав юности“, свел на-нет его результаты: „отворил ворота“ половцам на Русскую землю. Скорбь и лютая туга распространились по всей Русской земле: „и не мило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, — говорит летописец, — но мнозе тогда отрекахутся душь своих жалующе по князих своих“. Поганые половцы, победив Игоря с братиею, „взяша гордость велику“ и, собрав весь свой народ, ринулись на Русскую землю. И была между ними распря: Кончак хотел итти на Киев отомстить за Боняка и деда своего Шарукана, потерпевших там поражение в 1106 г., а Кза предлагал пойти на Семь, „где ся остале жены и дети: готов нам полон собран; емлем же городы без опаса“. И так разделились надвое. Кончак пошел к Переяславлю Южному, осадил город и бился здесь весь день. В Переяславле был тогда князем Владимир Глебович. Был он „дерз и крепок к рати“, выехал из города и бросился на половцев, но дружины выехать за ним дерзнуло немного. Князь крепко бился со врагами, был окружен и ранен тремя копьями. Тогда прочие подоспели из города и отняли князя. Владимир из города послал сказать к Святославу Киевскому, Рюрику и Давыду Ростиславичам: „Се половьци у мене, а помозите ми“. Святослав послал к Давыду, который стоял у Треполя со своими смольнянами. Смольняне стали вечем и сказали: „Мы пошли до Киева; да же бы была рать, бились быхом (мы пошли к Киеву; если бы встретили врага, то и бились бы); нам ли иное рати искати, то не можемь, уже ся есмы изнемогли“. Святослав с Рюриком поплыли по Днепру против половцев, а Давыд со своими смольнянами возвратился обратно. Услышав о приближении войска Святослава и Рюрика, половцы отступили от Переяславля и на обратном пути осадили Римов. Во время осады Римова рухнула часть стены (две городни?). Часть осажденных вышла на вылазку биться с половцами и избегла плена. Всех остальных половцы взяли в плен либо избили

 

«Раны Владимира» часто приводятся как аргумент в пользу создания «Слова» вскоре после описываемых в нём событий. Гговорят, если бы текст был создан позже 1187 года, то автор написал бы, что Владимир не под ранами, а умер. Это наивный аргумент, поскольку фразу «Владимир под ранами» произносит в тексте Святослав Киевский. Возможно, нечто подобное он действительно произнёс в 1186 году, а автор в данном эпизоде просто цитирует его или же воспроизводит его мысли образца того тяжкого для Русской земли года.
Переяславский князь Владимир Глебович (брат Глебовны, жены Всеволода) – недруг Игоря. Когда-то в отместку за то, что Игорь (протеже Святослава) сам возглавил авангард войска, обиженный Владимир Глебович (протеже Рюрика) разграбил Новгород-Северскую землю, а всего за четыре месяца до описываемого в «Слове» похода Игорь ходил воевать к Переяславлю (в этом летописный Игорь, оказавшись в плену, сильно раскаивается). Разорив Переяславскую землю и смертельно ранив их князя, хан Кончак показал себя другом Игоря.

 

17. Как толкуют исследователи упоминание об Изяславе Васильковиче?

Изяслав Василькович (—до 1185) — князь городецкий, сын Василька Святославича, упоминаемый в «Слове о полку Игореве» как погибший в борьбе с литовцами, не поддержанный братьями Брячиславом и Всеволодом.

Изяслав Василькович — герой «Слова о полку Игореве»; безусловно, историческая личность, но упоминается только в этом произведении, в других памятниках письменности о нем пока не найдено никаких сведений. Согласно «Слову», погиб во время нападения на его княжество литовцев, которые воспользовались неблагоприятным для русских моментом.

Автор с большой симпатией пишет об И. В. В печальной истории последних дней жизни этого князя мы слышим голос все той же самой трагедии Руси — трагедии разобщения сил, трагедии межкняжеских раздоров. На этот раз в ней особенно проникновенно звучит нота полного одиночества, щемящей тоски оттого, что родные братья покинули И. В. в решающий час его жизни и ему одному пришлось идти на бой с превосходящими силами противника. Тем самым отмечается следующая, уже роковая, ступень заранее предопределенной гибели: распалось даже родовое «гнездо», порвались связи между самыми близкими людьми. Под литовскими мечами не только полегла на поле боя вся дружина И. В., но те же мечи и «ему самому отзвонили конец». И на Руси никто почему-то не плачет о них; все «почести», навевающие новую печаль, идут от природы: «дружину новую, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь ее полизали». Такая безвестная, немая трагедия полного уничтожения воинов означает не только бесславный конец их жизненного пути, но и символизирует конец былой дедовской боевой славы: тут, уже подведена итоговая черта под всем прошлым величием Полоцкого княжества.

Сам И. В. не мог быть причиной своей обреченности на одиночество в борьбе против своих соседей-врагов, ведь он был, как подчеркивает Автор, человеком «жемчужной», т. е. чистейшей, благороднейшей, души, а не «яростным туром», не «буйным» князем, подобно Игорю, Всеволоду и многим другим. Но, оказывается, в атмосфере всеобщего разлада, сплошных междоусобиц «жемчужная» душа не дает никаких преимуществ ее обладателю. Автор, может быть, ставит его в худшее положение: судя по намекам, И. В. вынужден был один выступить против литовцев, так как надо было защищать честь «деда своего Всеслава».

Образ мужественного, честного князя И. В., ничем, похоже, не провинившегося ни перед высшими силами, ни перед своими братьями, добровольно принявшего неравный, смертный бой с литовцами, усиливает мотив обреченности, неизбежной гибели Руси от внешних врагов, если она не найдет пути к объединению своих сил.

 

18. Что такое зегзица, бебрян рукав, забрало?

М. А. Максимович (Песнь о полку Игореве. — Собр. соч.): „Зегзице, т. е. кукушке уподоблена Ярославна, тоскующая одиноко по своем Игоре. Птица сия... есть верный символ сиротства и родственной печали. И в украинских песнях, где так сильно развито сие чувство, всегда зозуля прилетает тужить над неоплаканным трупом: это живая печаль матери или сестры... у литовцев... есть поверье, что в кукушку обратилась сестра, тосковавшая о смерти трех братьев“.

омочю бебрянъ рукавъ въ Каялe рeцe, утру князю кровавыя его раны на жестоцeмъ его тeлe. Рукава верхней одежды знати в древней Руси делались длинными. Их обычно поднимали кверху, перехватывая запястьями. В ряде церемониальных положений их спускали книзу (стояли «спустя рукава»). Такой длинный рукав легко можно было омочить в воде, чтобы утирать им раны, как платком. Бобровый мех был излюбленным мехом в древней Руси. Им широко пользовались для опушки краев богатой одежды, в частности, и рукавов.

ЗАБОРОЛО (или ЗАБРАЛО) — площадка или ход для воинов в верхней части крепостного ограждения, защищенные с внеш. стороны бревенчатым бруствером или каменными зубцами.

 

19. Почему в тексте противопоставлены Донец и Стугна?

Донец сказал Игорю: «Княже Игорь! Немало тебе величия, а Кончаку нелюбия, а Русской земле веселия!» Игорь отвечал: и тебе, Донец, немало величия: ты лелеял князя на волнах, стлал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевал теплыми туманами под зелеными деревьями. Не то река Стугна: пожрала чужие корабли, затворила путь юноше князю Ростиславу, и плачется теперь его мать.
Донец и Стугна — реки, одушевленные персонажи в «Слове». Донец — приток Дона, Стугна — правый приток Днепра. Все атрибуты Донца, кроме речи, — от природы, а не от человека. Донец течет, у него есть берега, на нем плавают и над ним летают птицы, но вместе с тем сама река, ее берега и все природное окружение действуют как разумные существа, подчиненные единой воле. Донец, хотя и не изображается человеком, но, словно равный с равным, беседует с князем.
Донец принимает Игоря во время его побега как заботливый хозяин, как друг принимает гостя, милого сердцу. Донец предоставил ему в распоряжение самого себя («лелеял князя на волнах»), двух своих ближайших друзей («подстилал зеленую траву на серебряных берегах»), друзей из своего окружения («одевал туманом теплым под се-нию дерев зеленых»), своих зорких и надежных слуг («охранял — гоголем на воде, чайкой над рекой, чернядью на ветрах») (гоголь и чернядь — нырковые утки, обитающие в глубоководных водоемах и отличающиеся осторожностью).
Донец — символ друга, которым может быть и человек, и природа. Игорь, счастливо вырвавшийся из тьмы плена, полон раздумий об этом. Он благодарен, искренне и глубоко, всем друзьям — от Солнца, Донец до Овлура и черняди. Именно в беседе с ним открывается читателю еще одна новая особенность сознания, преображенного после испытания поражением и пленом Игоря: чувство благодарности подлинным друзьям, признание их заслуг. Оно скрепляет его спасительный союз с природой и людьми.
В беседе с ним Игорю вспомнился 1093 г. Память включилась по ассоциативной связи двух побегов от половцев — его, Игоря, в 1185г., и Владимира Мономаха с младшим братом Ростиславом в 1093 г. — побегов, в которых участвовали две русские реки, Донец и Стугна. Тогда, почти 100 лет назад, половцы нанесли русским тяжелое поражение, и в бурной, разлившейся от дождей Стугне утонул Ростислав, а сам Мономах, выручая брата, едва-едва спасся.
С. одушевлена, как и Д., но противопоставлена ему. С. — река мелководная, жадная до чужих ручьев и речек, до чужой воды, которую она «пожирает» в периоды разлива и за счет которой полнится, «бурлит, ширится к устью». Таков ее нрав. Русских она встретила как врагов и Ростислава закрутила в водовороте и утащила на дно, под «темный», недружелюбный берег. Так Стугна, «пожрав» чужие реки и ручьи, из реки русской превратилась в чуждую, враждебную. С. символизирует мнимого друга, своего по внешнему виду и местонахождению, но чужого по внутренней сути. Таким и был дед Игоря, Олег Гориславич, который и тогда, в 1093 г, в союзе с половцами разбил русские дружины, и когда они переправлялись, убегая от врагов, через Стугну, князь Ростислав и стал ее жертвой.
Как и Стугна, Олег Гориславич не раз «топил» доверившихся ему друзей, и Автору достаточно намека, чтобы в памяти современников всплыли и смерть другого молодого князя Бориса Вяче-славича, и трагическая картина опустошенных при участии Гориславича русских сел и деревень. Сам Автор разделяет горе матери Ростислава, оплакивающей его. И князь Игорь на ее стороне. Значит, он поддерживает Владимира Мономаха, а не своего деда — так глубоко преобразилась его душа! Поэтому он отводит от себя похвалу Донец за удачный побег. Ни о каком «веселии Руси» по поводу своего побега Игорь и не помышляет, а думает о продолжающейся долгие десятилетия погибельной драме Отечества и ее причинах. По сравнению с ней побег Игоря -событие незначительное и потому не может развеять его глубокую скорбь. Игорь думает о том, что мнимые друзья среди князей не перевелись, и в час кризиса они, как Стугна, станут врагами своих и друзьями чужих.