XIII. Отречение от звания профессора живописи

Не осталась равнодушной к выставке и Академия Художеств, которая решила дать Верещагину звание профессора. В. В. Верещагин был уже в Бомбее, когда получил уведомление от В. В. Стасова о чести, оказанной ему Академией, и немедленно же отправил в редакцию «Голоса» буквально следующее письмо: «Известясь о том, что Императорская Академии Художеств произвела меня в профессора, я, считая все чины и отличия в искусстве, безусловно, вредными, начисто отказываюсь от этого звания. В. Верещагин. Бомбей, 1‑13 Августа». Позже, вспоминая об этом, Верещагин нисколько не сожалел о своем поступке. «Считаю, что я очень хорошо сделал», говорит он, «отказавшись от чина профессорства. Чины, по моему мнению, язва, ржавчина нашего организма. Они присосались и к художникам. Тайный советник такой‑то, действительный статский – другой – смешны, мелки и глупы. Молодое поколение должно было видеть, что есть думающие иначе обо всех этих „отличиях“… Искусство должно быть свободно от такого вредного вздора. Может быть, я мог выразиться мягче – с этим не спорю»…

Как бы то не было, но письмо было напечатано в 252‑м No «Голоса» в 1874 году и вызвало ужасную бурю. «Беспримерное дело совершается на Руси», писал в «Соврем. Извест.» (№ 233) какой‑то Урусов: «Отказываться от почетнейшего звания, подносимого императорской Академией Художеств! Мы в затруднении, плакать нам, или смеяться при виде такого явления, необычайного у нас и редкого в целом свете». Академик Тютрюмов напечатал в «Русском Мире» (№ 262) статью под заглавием: «Несколько слов касательно отречения г. Верещагина от звания профессора живописи». Назвав нисколько раз Верещагина азиатом, – «из русского преобразившимся душой и телом в один из тех типов, которые он набросал (!) в своих картинках» (!), Тютрюмов каким‑то непонятным образом сделал из письма Верещагина вывод, что «такому художнику, как он, всякие почетные титулы вредны, а полезны только деньги, деньги и деньги, которые он и сумел ловко выручить». Не ограничиваясь такой передержкой, Тютрюмов рассказал, что огненное освещение некоторых зал выставки было устроено для того, чтобы «скрыть недостатки письма многих картин», что вообще все картины писаны не самим Верещагиным, а «компанейским способом», в Мюнхене, что одному человеку не под силу в 4–5 лет написать такую массу картин, и поэтому‑то Верещагину, «давшему только свою фирму, совестно было принять профессорство». Любопытно, что и в Академии нашелся господин (покойный Ф. И. Иордан), который читал статью в рукописи, а затем, когда она была напечатана, читал ее всем профессорам, предлагал даже прочесть в Совете Академии, как нечто такое, с чем Совет должен согласиться и даже одобрить[13].

Возмущенные выходкой Тютрюмова, бар. М. П. Клодт, М. К. Клодт, В. Якоби, П. Шишкин, П. Крамской, П. Чистяков, Н. Ге, А. Попов, Г. Мясоедов, П. Забелло и К. Гун написали коллективное заявление от товарищества передвижных выставок и напечатали его в газете «Голоси» (№ 275). «Никогда в печати», говорилось в этом заявлении, «не появлялось более возмутительного обвинения, направленного против художника. Тем не менее, мы, пишущие эти строки, не сочли бы себя в праве возражать академику Тютрюмову, если бы он говорил от своего лица, а не от лица художников вообще. Подобное обобщение его мнения с мнением всех художников обязывает нас заявить публично, что мнения г. Тютрюмова нами совершенно чужды. Мы не делим ни его разочарований, ни подозрний, ни его критических взглядов и смеем думать, что Верещагин с честью может оставаться в семье русских художников, что бы не думал о нем г. Тютрюмов»[14]. Уполномоченный Верещагиным, В. В. Стасов потребовал (в «С.‑Петербургских Ведомостях», № 269) от Тютрюмова фактов, на основании которых он сделал свое заявление, и получили самый уклончивый ответ. Кроме того, тот же В. Стасов, по совету известного баталиста, проф. А. Коцебу, возмущенного этой теорией, обратился к Мюнхенскому обществу художников с просьбой произвести формальное художественное следствие о работах Верещагина за время его пребывании в Мюнхене, т. е. с 1871 г. по 1873 год. По этому поводу «Мюнхенское художественное товарищество», состоявшее из 600 приблизительно художников, прислало официальное письмо от 18–30 декабря 1874 г., где говорилось, что общество это произвело тщательнейшее расследование по этому предмету, созывало в общее собрание всех своих членов, расспрашивало прежнюю прислугу Верещагина, но никакие расспросы и справки не подтвердили слов академика Тютрюмова. «Как в их общем собрании, так и вне его», говорилось в письме, «во всех художественные кружках, факт оклеветания такого высокого художника, как Верещагин вызвал глубочайшее негодование, и что, без единого исключения, все многочисленные художники, знающие произведения Верещагина по фотографиями, выразили самую твердую уверенность, что высокая оригинальность этих созданий на сюжеты из ташкентской войны, решительно исключает участие всякой другой руки, кроме руки самого мастера». Заявление это, подписанное председателем, секрётарем и членами Товарищества мюнхенского общества, было напечатано В. Стасовыми в № 325 «С.‑Петербургских Ведомостей» и убедило всех, насколько нелеп был пасквиль академика Тютрюмова.