Позиция Аденауэра по вопросу объединения Германии

Почему же дело не пошло дальше планов и зондажей? Аденауэру приходилось учитывать настроения общественности и линию оппозиции в ФРГ. Опрос, проведенный в сентябре 1956 года, показал, что 63% респондентов ожидали, что раскол продлится еще не более двух лет, а 65% считали, что правительство должно непрерывно требовать ускорения процесса его преодоления. Социал-демократы продолжали утверждать, что они держат в руках «ключи» к немедленному воссоединению – стоит им только прийти к власти и заявить о выходе из НАТО. (23 мая 1957 г. появился «Германский план СДПГ по достижению воссоединения и безопасности», согласно которому четыре державы должны были договориться об исключении обоих германских государств из соответствующих военных союзов). В этих условиях выступить с чем-то вроде декларации о безоговорочном признании границ по Одеру – Нейсе и по Эльбе – Верре и попытаться объяснить, что таков единственно возможный путь к воссоединению, хотя и далеко не быстрый, было бы для Аденауэра попросту политическим самоубийством. Можно, конечно, сказать, что он сам своей предшествующей политикой и пропагандой завел себя в такую западню, и это будет верно. Но это ничего не меняет в той характеристике сложившейся ситуации, которую очень точно определил И. Фошепот: «Советы, западные державы и Аденауэр – все были едины в том, что не следует делать ничего, что меняло бы существующее положение. Различие заключалось в том, что Советы это уже говорили вслух, а Аденауэр и западные державы именно ради сохранения статус-кво должны были публично подвергать его сомнению».

Но даже и в этой обстановке оставалось пространство для маневра. К сожалению, следует констатировать, что, в отличие от аденауэровских планов и зондажей, его реальные политические акции лишь сужали, если совсем не ликвидировали это пространство.

Наиболее известной и роковой акцией было провозглашение 22 сентября 1955 г. «доктрины Хальштейна», согласно которой установление какой-либо страной дипломатических отношений с «режимом зоны» отныне рассматривалось как враждебный акт по отношению к ФРГ. Позднее, на совещании послов ФРГ за рубежом в декабре 1955 года, было конкретизировано, что с любым государством, которое признает ГДР, будут разорваны дипломатические отношения. Это было сделано в отношении Югославии (1957 г.), Кубы (1963 г.) и Занзибара (1964 г.). Последний случай особенно охотно упоминается как доказательство «успеха» доктрины: вскоре Занзибар объединился с Танганьикой, и новое государство, Танзания, отступило – оно отказалось от признания ГДР.

Для решения германского вопроса, однако, гораздо большее значение имели отношения не с африканскими странами, а с восточными соседями Германии, но здесь «доктрина Хальштейна» оказалась явно контрпродуктивной даже в краткосрочном плане. Все эти государства уже давно имели дипломатические отношения с ГДР, а потому как бы не существовали для ФРГ. В результате были упущены, пожалуй, наиболее существенные возможности достижения прорыва в германском урегулировании. По свидетельству известного публициста ФРГ Г.-Я. Штеле, который в 1957–1962 годах был корреспондентом «Франкфуртер альгемайне» в Польше и совмещал свои официальные функции с функциями неофициального посредника между Бонном и Варшавой, вначале польская сторона была готова установить дипломатические отношения с ФРГ, даже не требуя признания границы по Одеру – Нейсе, но западногерманская сторона реагировала в том духе, что такой акт «еще не актуален», «еще не созрел» и т.д. Даже когда польский министр иностранных дел А. Рапацкий в одном из своих выступлений фактически принял один из основных постулатов официального Бонна – о том, что воссоединение Германии является «условием полной нормализации отношений в Европе», – это не нашло никакого отклика со стороны правительства Аденауэра. Общий вывод Г.-Я. Штеле: негибкая позиция бундесканцлера и министра иностранных дел Брентано буквально вынудила польских лидеров вновь взять «московский курс», от которого они в принципе хотели отойти. Возможно, данный автор чрезмерно преувеличивает степень такого желания (и возможностей) поляков, равно как и степень их разногласий с советским руководством, но ясно, что догматизм Бонна не мог не стимулировать консерватизма другой стороны. Не менее значительную (и в принципе идентичную) роль играло упорное нежелание Аденауэра отказаться от требования восстановления Германии «в границах 1937 года», в результате чего против него в конце концов был вынужден выступить даже глава польского духовенства кардинал Вышинский, долгое время воздерживавшийся от полемики с «единоверцем».