Ситуация в ГДР и ФРГ в середине 50-х годов

Судя по информации, присылавшейся советским посольством в ГДР, ситуация там в 1955 году, особенно во второй половине года, выглядела весьма похожей на ту, что предшествовала событиям 17 июня 1953 г. Опять развернулась кампания против церкви и духовенства (хотя, между прочим, именно в церковных кругах по всей Германии наиболее сильны были антимилитаристские настроения): началась кампания по усиленной вербовке молодежи в «казарменную полицию» (предтеча армии ГДР) и милитаризации обучения. Результатом стали студенческие волнения (самые сильные в Грейфсвальдском университете) и новый поток беженцев на Запад.

Анализируя информационные материалы советского посольства, порой очень сложно определить собственное отношение их авторов к описываемым ими событиям и тенденциям. Очевидно, это отражало и отсутствие единой четкой позиции у сотрудников посольства. С известной долей вероятности можно предположить, что сам посол вряд ли мог солидаризироваться с конфронтационным курсом властей ГДР хотя бы уже потому, что он подрывал его диалог с западногерманскими политиками, направленный на отрыв ФРГ от НАТО. Во всяком случае, позднее, уже в 1958 году, когда в ГДР была разоблачена очередная «антипартийная группа» – Ширдевана – Вольвебера, которых, как и ранее Цайссера с Херрнштадтом, обвинили в «капитулянтстве» и политике «открытого вентиля» (т.е. политике известной либерализации режима), то в закрытых материалах СЕПГ прямо говорилось, что одним из прегрешений этой группы были излишне тесные контакты с послом Пушкиным. В архивах ЦК КПСС имеются прямые жалобы руководства ГДР на Пушкина, что, видимо, сыграло свою роль в его отзыве. «Партийная» дипломатия одержала верх над государственной, идеологическая заданность – над рационализмом.

Впрочем, не стоит преувеличивать и перспективность «линии Пушкина». Очевидно, он и его люди чрезмерно увлеклись апелляцией к немецкому «антиамериканизму», к немецким военным традициям и к лицам и организациям, их представлявшим. Это выразилось, например, в организации встречи бывших немецких военных под патронажем бывшего фельдмаршала Паулюса и усиленных контактах с организациями типа «Общества Секта» (его руководитель О. Вегенер сам представлялся как заместитель Гитлера по СА), «Союза бывших офицеров» или «Союза лишенных родины и прав» (эта политическая партия ФРГ выражала интересы «изгнанных» и пострадавших от денацификации). Помимо того что эти люди и организации не представляли собой сколько-нибудь влиятельной политической силы в ФРГ, такое заигрывание с «националистически настроенными кругами» (так сами себя определяли эти пользовавшиеся вниманием Пушкина партнеры) было вряд ли оправданно с точки зрения долговременных национальных интересов всех государств, граничащих с Германией. Ведь в этих кругах не проявляли никакой склонности к признанию послевоенных территориальных реальностей в Европе, граница по Одеру – Нейсе была для них анафемой. Немецкий национализм, конечно, был непригодной основой для формирования здоровой, сбалансированной политики. Ориентация на него также означала бы ее идеологизацию.

Как бы то ни было, продолжала сохраняться та печальная ситуация, которая наблюдалась, как мы говорили, в самые первые годы послевоенной Германии: кроме коммунистов и СЕПГ советская сторона не видела в Германии политических сил, которые бы последовательно и твердо выступали за новые границы и против реваншизма.

Между тем в политике руководства ФРГ порой проявлялись нетрадиционные подходы, которые в принципе могли бы представлять интерес с точки зрения ускорения решения германского вопроса. В марте 1958 года в беседе с советским послом в ФРГ А.А. Смирновым канцлер предложил так называемый «австрийский вариант» для ГДР: с ее территории выводились бы советские войска, она получила бы нейтральный статус, в то время как ФРГ по-прежнему оставалась бы в НАТО и на ее территории по-прежнему оставались бы вооруженные силы западных держав. Однако вопрос о скором проведении общегерманских выборов снимался, и вообще, по крайней мере временно, признавалось параллельное существование двух германских государств.

С советской стороны реакции не последовало. В это время шла «холодная война», СССР отставал от США в ракетно-ядерной области, и потому восточногерманский плацдарм с точки зрения безопасности СССР мог быть оставлен только в обмен на соответствующие шаги со стороны противоположного блока. И что, может быть, главное – отсутствовало доверие, а ведь, по существу, от советской стороны требовались весьма серьезные акции в обмен всего лишь на западногерманские обещания временного признания ГДР.

В начале 1959 года был разработан «план Глобке» (Г. Глобке руководил личной канцелярией Аденауэра). От инициативы 1958 года он отличался в двух отношениях: предусматривались установление дипломатических отношений между ФРГ и ГДР и проведение общегерманского референдума по вопросу о воссоединении в пятилетний срок. Предложение установить дипломатические отношения, конечно, представляло собой гигантский прогресс, но он обесценивался вторым элементом плана. Что толку было в признании статус-кво, если имелось в виду, что через пять лет он кардинально изменится? План был к тому же крайне противоречив: установление дипломатических отношений предполагало взаимное признание друг друга в качестве суверенных и независимых государств, однако почему в таком случае в них должно было проводиться общее голосование? А что было делать, если, положим, правительство ГДР, вначале согласившись на него, затем отказалось бы? Разрывать дипломатические отношения? Но это означало бы создание международного кризиса и опасную дестабилизацию ситуации. План так и остался чисто канцелярской разработкой, не был доведен не только до общественности, но и до непосредственного адресата хотя бы таким же неформальным образом, как план 1958 года. (Трудно сказать, что было тому причиной: то ли испуг от собственной смелости в дезавуировании принципа непризнания ГДР, то ли осознание противоречивости плана).

6 июня 1962 г. Аденауэр передал А.А. Смирнову еще одно, также неформальное предложение – о «гражданском мире». Период, когда стороны воздерживались бы от постановки вопроса о воссоединении, продлевался до 10 лет, но уже не упоминалось ни о признании ГДР, ни о нейтральном статусе ее территории. Зато от СССР требовалось обеспечить там «улучшение гуманитарной ситуации», другими словами, попросту «убрать Ульбрихта», как это расшифровывали комментаторы.

На этот раз советская сторона предала гласности предложение ФРГ, разумеется, отозвавшись о нем вполне негативно (октябрь 1963 г.). Нить «тайной дипломатии» между Бонном и Москвой была оборвана. Интересно в данном случае то обстоятельство, что советская сторона решила это сделать только в ответ на уже более жесткий и явно неприемлемый вариант. Не говорит ли это о том, что до 1963 года советское руководство все-таки ждало какого-то более мягкого, компромиссного предложения со стороны ФРГ и готово было его серьезно рассмотреть? Если так, то тогда тезис об упущенных возможностях приобретает особую убедительность.