И все же Гитлер ничего не смыслит в блицкриге

 

В данный момент это выглядит как величайшая военная катастрофа в истории.

Генерал Эдмунд Айронсайд, начальник британского Генерального штаба, о положении Союзников на 17 мая 1940 года [159]

 

Поистине безрадостный день. Фюрер страшно нервничает. Он напуган собственным успехом, не желает рисковать и хочет остановить нас.

Франц Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных войск, 17 мая 1940 года

 

Он буйствует и кричит, что операция находится на грани провала и что нам грозит поражение.

Гальдер, днем позже [160]

 

Столь стремительное развитие событий явилось неожиданностью и для генералов германского Генштаба. Они трудились день и ночь, принимая по телефону доклады с разных участков фронта и внося коррективы в оперативные планы. В полдень и вечером генерал-майор Йодль в ставке фюрера «Фельзеннест» докладывал оперативную сводку о положении дел на фронте. Неугомонный, нетерпеливый, страдавший бессонницей Гитлер вскакивал среди ночи с кровати, выходил из своего бункера с железобетонными стенами толщиной полтора метра и, ориентируясь по светящимся фосфорным полоскам, брел через темную дубовую рощу к деревянному бараку, где адъютант Йодля уже отметил на карте новую, передвинувшуюся еще дальше на запад линию фронта. Гитлер садился на плетеный стул и дремал до утра. Лишь дрожание нижней челюсти выдавало его внутреннее возбуждение и, непонятно почему, плохое настроение.

Дело было в том, что фюрер не руководил этой кампанией, а только пытался подгонять действовавших самостоятельно танковых генералов. Хотя действовали они более чем успешно, диктатор не мог перенести, что у него, как ему казалось, вырвали из рук бразды правления. Была ли это вообще «его» война? Не перехватили ли у него инициативу военачальники, которые так долго возражали против наступления, а теперь наступали быстрее, чем предусматривали планы, разработанные в деревянном бараке? Страх Гитлера перед профессиональными военными, которые были гораздо образованнее его, простого ефрейтора, проявился теперь в полной мере. Ему мерещились проблемы там, где их не было, и он упрекал генералов в том, что они, опьяненные победами, оголяют фланги. А что, если союзники ударят из Бельгии и с юга по чрезмерно растянутым боевым порядкам, прорвут их и возьмут основные силы немецкой армии в кольцо? Однако в силу хаоса и сумбура в рядах противника такая угроза отсутствовала. Но Гитлер не желал смотреть в лицо реальности и руководствовался собственными страхами, в основе которых лежал тлевший в глубине души комплекс неполноценности.

Так, весной 1940 года в лесу Эйфеля утративший уверенность в себе Верховный главнокомандующий совершил роковую ошибку, приняв решение остудить набравший большие обороты, подогревавшийся стимуляторами немецкий мозг. Ему очень хотелось отстранить командование армией от руководства этой войной, но он пока не знал, как это сделать. Все должны были видеть, кто в действительности всем управляет. Гитлер был твердо убежден в том, что физическая выносливость позволяет гениальному человеку, каковым он себя считал, одержать победу над противником. Когда у всех сдадут нервы, он, и только он, сохранит твердость. Физически он ощущал себя сильным, как боевой конь, и верил, что способен помериться силами со всем миром. Так что тогда для него командование его собственной армией?!

Даже личный врач Гитлера, как это ни парадоксально, воспринимал в те дни поразительные успехи вермахта как личное поражение. Он был готов к тому, что его профессиональные услуги могут понадобиться в любой момент. Своей жене он писал: «Пару дней назад я спросил фюрера, не жалуется ли он на что-нибудь. Фюрер ответил отрицательно. Он действительно чувствует себя отлично. Выглядит свежим и бодрым. Врачу здесь почти нечего делать»[161]. Будучи штатским, Морелль на командном пункте, где все было подчинено строгому распорядку, держался особняком. Этот толстяк вечно путался у всех под ногами. Из-за его внешнего вида, из-за его роли при фюрере многие инстинктивно испытывали к нему отвращение. Не помогло ему и то, что он пошил себе причудливую полувоенную униформу с золотыми посохами Эскулапа в серо-зеленых петлицах, дабы не выглядеть белой вороной. Его нелепый вид вызывал у генералов лишь язвительные усмешки. Когда Морелль, чтобы произвести впечатление, надел на свой черный ремень эсэсовскую пряжку, кто-то из военных недовольно заметил, что он не является членом СС, и ему пришлось ее снять. Придя в отчаяние, он выбрал вместо нее несколько опереточную золотую пряжку. Морелль с завистью смотрел на своего конкурента, лейб-хирурга Гитлера, который носил настоящую форму вермахта: «С сегодняшнего дня доктор Брандт носит погоны подполковника (сухопутных войск)»[162]. Он тоже хотел получить офицерское звание, но все его просьбы остались без ответа. Даже Гитлер не поддержал его. Да, он ценил своего личного врача, но не мог позволить кому-либо, тем более не имевшему постов в партии, вермахте или какой-либо другой массовой организации, так просто манипулировать собой или злоупотреблять близостью к нему для разного рода интриг. Все решения должен был принимать он, и только он – фюрер.

В то время как германские танки утюжили врага, Морелля, пребывавшего в изоляции в «Фельзеннесте», преследовали мучительные экзистенциальные страхи. Другие персонажи из окружения Гитлера, такие, как фотограф Гоффман, извлекали немалую выгоду из успехов Третьего рейха. Внутри правящей клики сложилась своего рода современная версия шайки рыцарей-разбойников. Что же касается Морелля, он получал ежемесячный оклад в 3000 рейхсмарок за медицинское обслуживание Гитлера и его адъютантов. «Поскольку все остальные господа пользуются меньшей свободой, я постоянно сижу один […]. Если бы не фюрер, я был бы рад оказаться дома. Мне уже 54 года», – писал он в письме своей жене и сожалел о том, что его виллу на «Шваненвердере» можно содержать только при наличии высоких доходов, и, стало быть, я должен либо больше зарабатывать на медицинском поприще (что скажется на моей работоспособности), либо посвятить себя фармакологии[163]. Фармакологией он в конце концов и займется, и результаты его деятельности окажутся впечатляющими не только для его пациентов.

 

«Стоп-приказ» под Дюнкерком – фармакологическая интерпретация

 

Через пару дней мы потеряем практически всех наших обученных солдат – нас может спасти только чудо.

Генерал Эдмунд Айронсайд, начальник британского Генерального штаба [164]

 

Во вторник 20 мая 1940 года на аэродроме ставки «Фельзеннест» приземлился самолет связи, который доставил только что отснятый выпуск «Вохеншау», подготовленный под личным контролем Геббельса. Гитлер пешком спустился по склону холма в деревню, к пивной «Хак». Расположившись в дальней комнате, он трижды просмотрел ролики, продиктовал свои пожелания относительно поправок, принял в ванной душ и распорядился доставить себя обратно на командный пункт[165]. В тот же день в Берлин была отправлена депеша, а в четверг утром засветились экраны всех кинотеатров на Курфюрстендамм. Разумеется, о стимуляторе в этом выпуске «Вохеншау» от 22 мая 1940 года не было сказано ни слова. Речь шла о «немецком мече, который пишет сегодня новую страницу истории» и о «непобедимом арийском боевом духе»[166].

Тем временем Гудериан захватил Абвиль, важный портовый город на берегу Ла-Манша. Все французские, британские и бельгийские войска, находившиеся к северу от «удара серпом», оказались отрезанными от частей, располагавшихся южнее, и единственной возможностью спасения для них оставался Дюнкерк – порт на атлантическом побережье. Гудериан опять опередил противника и достиг этого города спустя пять дней. Ему понадобилось бы всего несколько часов для того, чтобы блокировать Дюнкерк, в результате чего около миллиона солдат союзных войск попали бы в котел. Они находились в доброй сотне километров от порта, ведя бои с частями 6-й и 18-й немецких армий, и теперь им грозила смертельная опасность с тыла. До крушения Британской империи оставалось не более десяти дней.

В это время в «Фельзеннесте» гостил Геринг. Вследствие ранения в живот, полученного при марше к мюнхенскому Фельдхерренхалле в 1923 году, во время «Пивного путча», второй человек в государстве на протяжении многих лет страдал тяжелой зависимостью от морфина[167]. Прежде чем покинуть свою спальню, Боров, как его называли за глаза, достал из светло-коричневого футляра оленьей кожи шприц с золотым кольцом, привычным движением засучил рукав своей зеленой шелковой ночной рубашки, перевязал руку, сощурил глаза, чтобы рассмотреть нужное место, и сделал себе укол. Спустя несколько секунд морфин начал оказывать свое воздействие, и огромная рубиновая брошь на его груди начала переливаться так красиво, как ее мог видеть только рейхсмаршал. Блестевшие глаза Геринга расширились, зрачки, напротив, сузились, и их взгляд сделался колючим. Мир лежал у его ног – как он мог быть другим? В его затуманенном морфином, блаженном сознании созрела мысль: нельзя ни в коем случае отдавать славную победу над Союзниками этим надменным армейским полководцам. Он опасался, что в противном случае немецкие генералы завоевали бы в глазах народа большое уважение, а это означало бы прямую угрозу его положению, как и положению Гитлера. Кроме того, с военной точки зрения имело смысл подключить к операции люфтваффе, которые могли уничтожить силы противника с воздуха. Немецким танковым частям нужно будет только немного отойти назад, чтобы не оказаться в зоне поражения. Геринг самодовольно кивнул, гордясь тем, что ему в голову пришла столь гениальная идея. Сменив остроносые комнатные туфли на черные сапоги с подкладкой из овечьей шерсти, он побрел в лес, чувствуя, как вызванная морфином эйфория усиливается.

Когда они сидели под цветущими кленами за столом, на котором стояли тарелки с овсяным супом и мюсли рядом с чашками с яблочным чаем, Гитлер с радостью ухватился за идею своего заместителя. Эти два старых боевых товарища слепо доверяли друг другу. Пока что. Между ними существовала незримая связь. Гитлер чувствовал, что они с Боровом находятся на одной волне – в отличие от сидевших на первитине генералов. В мировоззренческом плане «национал-социалистские люфтваффе» он ставил выше «прусской военщины». Фюрер согласился с предложением рейхсмаршала еще и потому, что увидел в нем возможность продемонстрировать Верховному командованию вермахта, что значит «фюрер-принцип», что ему с некоторых пор не терпелось сделать. Еще в первой половине дня он вылетел в Шарлевиль, где находился штаб группы армий «А». Без четверти час оттуда в войска поступил приказ, по поводу которого до сих пор ломают голову военные историки. Это был пресловутый «стоп-приказ» об остановке немецкого наступления под Дюнкерком, логика которого не поддается пониманию.

Когда англичане увидели, что немецкие танки неожиданно остановились, они не могли поверить в свое счастье. Войска Союзников поспешили в направлении Дюнкерка, и тут же началась беспрецедентная по масштабам операция по эвакуации. В течение короткого промежутка времени к берегу в районе Дюнкерка причалили десять тысяч судов. Это была весьма пестрая армада: эсминцы и другие корабли Королевского ВМФ, баркасы, пароходы, конфискованные частные яхты, баржи с Темзы. По импровизированным мостам из грузовиков, поверх которых были положены доски, солдаты войск Союзников поднялись на спасительные суда.

Гудериану оставалось лишь наблюдать в бинокль за тем, как в портовый город тянутся нескончаемые колонны британских и французских солдат. Двигаться вперед ему запрещал приказ, хотя план Геринга, который хотел добиться победы путем воздушных бомбардировок, так и не был осуществлен. Неожиданно у люфтваффе обнаружились слабые места – как в материальной, так и в стратегической сфере. Одурманенный морфием рейхсмаршал явно переоценил свои возможности. Хотя его «Штуки»[168] пикировали на британские суда, небо было затянуто облаками, что существенно ограничивало видимость. Кроме того, базы Королевских ВВС находились значительно ближе к Дюнкерку. Неожиданно появившиеся «Спитфайеры» быстро завоевали господство в воздухе. Прибывший в «Фельзеннест» главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич находился на грани нервного срыва. Он настоятельно просил Гитлера позволить ему нанести противнику последний удар и победоносно завершить кампанию. Но диктатор был непреклонен. Ему хотелось показать военным, что именно он руководит этой войной – он,  и никто иной.

Таким образом, 340 тысяч британских, французских и бельгийских солдат были спасены. В последнюю секунду Союзники избежали полного поражения. Позже фон Манштейн, автор идеи «удара серпом», назвал это «напрасной победой».

Когда 4 июня в 9:40 Гудериан после десяти дней непонятной ему задержки вошел наконец в Дюнкерк, он обнаружил там огромное количество брошенной англичанами техники: 63 тысячи автомобилей, 22 тысячи мотоциклов, 475 танков, 2400 орудий, горы боеприпасов и ручного огнестрельного оружия, а также 80 тысяч французских солдат, для которых не нашлось места на английских судах. И закопченные руины разбомбленного города, который, казалось, насмехался над ним. Англичане выскользнули из западни, которая вот-вот должна была захлопнуться.

Битва за Фландрию завершилась, первый этап плана «Гельб» был осуществлен. Вопреки появившимся впоследствии версиям, эта операция вовсе не задумывалась как блицкриг – с самого начала и до самого конца. После прорыва под Седаном благодаря массовому употреблению немцами первитина она приобрела собственную динамику, которую мог погасить только Гитлер, которого пугало столь стремительное развитие событий. Невзирая на это, он приписал победу исключительно своим собственным качествам. Фюрер считал все свои решения безошибочными – несмотря на чреватый тяжелыми последствиями «стоп-приказ», – и его окружение, трепетавшее перед ним, с готовностью подыгрывало ему в этом. В германской прессе кампания на Западе преподносилась как «самое удивительное событие военной истории всех времен. Порой возможным становится то, что прежде, не без оснований, считалось невозможным»[169]. Начальник Верховного командования вермахта Вильгельм Кейтель после этой «величайшей военной победы всех времен»[170] назвал Гитлера «величайшим полководцем всех времен», впрочем, впоследствии, когда серьезные ошибки показали его несостоятельность как военачальника, Гитлера стали иронично называть сокращенно Грёфац[171].

 

Драгдилер вермахта

 

Я приказал вам не спать в течение 48 часов, а вы продержались 17 дней.

Гейнц Гудериан [172]

 

Берлин, 6 июня 1940 года. Из иссиня-черных грозовых туч низвергались потоки дождя, барабаня по кузовам автомобилей, автобусов и пролеток, оставляя блестящие капли на плащах, зонтах, фуражках и шляпах. Из громкоговорителя сверкавшей новизной автомобильной радиоустановки «Телефункен» Т-655 доносился дребезжащий, проникнутый воодушевлением голос диктора, сообщавшего о том, что немецкие войска стоят перед Парижем. Водитель черного «Хорьха» переключил радио. Салон служебного автомобиля заполнили звуки песни «Я такой, какой есть» в исполнении Арне Хюльферса и его оркестра, в то время как на улице, в покрытых рябью дождя лужах отражался светло-зелеными неоновыми буквами рекламный слоган: «Персил» всегда «Персил».

В 22:52 поезд, отправившийся от платформы Ангальтского вокзала, унес на запад доктора Ранке. Он отправился на фронт, чтобы изучить потребление военными первитина и привезти запас стимулятора. В его военном дневнике, хранящемся в Военном архиве во Фрайбурге, беспристрастно, без каких-либо прикрас, описаны события второй фазы кампании, в ходе которой были оккупированы внутренние области Франции – в соответствии с планом «Рот». Зачастую он пишет рублеными фразами, его описания несколько сумбурны, в них много сокращений. И постоянно присутствует метамфетамин: «14.6.40, пятница, 9 часов: Совещание. Представление. Согласно сообщению Вейса, он принимает самостоятельно по 2 таблетки через день, находит его действие чудесным, чувствует себя после этого бодрым, не испытывает ни малейшей усталости, никакого снижения умственной работоспособности. Отвечал он на мои вопросы прямо и недвусмысленно»[173].

Ранке совершил тур по Франции, преодолев свыше 4000 километров и изъездив страну вдоль и поперек – морское побережье, горы, города, – и всюду допинг играл чрезвычайно важную роль. Весьма примечательно то, что в своей поездке он сопровождал изобретателей блицкрига Гудериана и Роммеля. Ранке постоянно оказывался там, где потреблялось больше всего метамфетамина, где все ходили под кайфом и нуждались в нем – ибо он имел при себе большое количество наркотиков и с готовностью раздавал их: «16.6.40, воскресенье: Незадолго до запланированного отъезда, около 10 часов появился мой автомобиль с водителем Хольтом, который ночью нас не нашел. Ура. Упаковки с 40 000 таблеток первитина. В 11 часов поехали в XIV армейский корпус, первая шоколадка (я за рулем), на рыночной площади Лорма 1 чашка кофе, дальше до Монтсоша. За весь день я съел одну коробку печенья»[174].

Во время своей разведывательной миссии Ранке часто пользовался фотокамерой. Как ни странно, зачастую он снимал спящих: солдаты, растянувшиеся в траве рядом с «Кюбельвагеном»; водители, дремлющие за рулем; офицеры, клюющие носом, сидя в седлах; гауптфельдфебель, полулежащий в шезлонге. Казалось, эти фотографии свидетельствовали о том, что Морфей, главный враг Ранке, до сих пор не побежден и должен, как и прежде, находиться в фокусе внимания или в окуляре прицела. И, разумеется, единственным оружием в борьбе с ним являлся первитин.

Внешний враг был повержен: когда в середине июня немцы вошли в Париж, французская армия почти не оказала сопротивления. В те дни Франция являла собой печальное зрелище: «Руины, остовы автомобилей, трупы лошадей на городских площадях, окруженных почерневшими деревьями, сожженные дома. На путях отступления англичане и французы оставляли беспорядочную свалку военной техники – танки, орудия, грузовики. Дороги были запружены беженцами, навьюченными скудными пожитками и передвигавшимися по большей части на велосипедах»[175].

Начальник Ранке, санитарный инспектор сухопутных войск Вальдман, тоже путешествовал в те дни по зоне боевых действий и превозносил первитин, хотя и не упоминал его название: «Линия Мажино прорвана. Невероятная скорость продвижения – 60–80 километров в день! Снабжение, повышение работоспособности, эвакуация в тыл – все намного лучше, чем в 1918 году»[176]. В этой войне немецкие войска не буксовали, а двигались вперед с беспрецедентной скоростью. Роммель, который старался обходить последние оборонительные позиции французов и зачастую продвигался по полям, преодолев 17 июня 1940 года 240 километров, установил своего рода «военный мировой рекорд». Начальник Оперативного штаба люфтваффе отмечал: «Темпы продвижения на марше просто потрясают»[177].

В середине июня Гудериан достиг швейцарской границы в районе Понтарлье. Полмиллиона французских солдат, стоявших на линии Мажино, тоже попали в окружение. Победа Германского рейха над своим соседом стала окончательной. Только Гитлер все еще не понимал, почему все произошло так быстро: «Ваше сообщение основывается на ошибке, – телеграфировал он своему генералу. – Вы, очевидно, имеете в виду Понтайе-сюр-Саон». Гудериану пришлось разъяснить ему: «Никакой ошибки. Я нахожусь в Понтарлье на швейцарской границе»[178]. Насколько быстро протекало наступление, наглядно свидетельствует сообщение одного немецкого военного репортера, выдержанное в типичном для того времени стиле: «Непрерывно катятся вперед танки, артиллерийские и зенитные орудия, колонны грузовиков с провиантом и боеприпасами. Даже по ночам мы пробираемся на ощупь. Все забыли о сне. Плитка шоколада заменяет обед. Только вперед! Мы проехали 300 километров, преодолев часть пути по полям, лугам и пашням. Что это означает, могут сказать только те, кто сидит за рулем. В самом деле, в последние дни наши водители совершили невозможное. Мы продвигались с такой скоростью, что французское население не успевало разбегаться. „Вы, немцы, мчитесь, словно вихрь, – сказал нам один француз. – Несколько дней назад вы были еще в Кале, а сегодня уже находитесь на юге Франции“. Ему не оставалось ничего иного, кроме как качать головой»[179].

Обед немецким солдатам заменял не только шоколад, как писала «Берлинер Лёкаль-Анцайгер», но и маленькие круглые таблетки фирмы «Теммлер», ибо они, помимо всего прочего, притупляли чувство голода. Сопровождая Гудериана, Ранке преодолел за три дня свыше 500 километров, и однажды, из разговора с офицером санитарной службы танковой группы, узнал, что водители принимали от двух до пяти таблеток первитина в день. Хотя германская пропаганда преподносила молниеносную победу над Союзниками как доказательство превосходства национал-социалистского боевого духа, это не соответствовало действительности. Военный дневник Ранке ясно свидетельствует о том, что дело было вовсе не в боевом духе, а в химии: «Обер-штабс-арцт Круммахер имеет опыт использования первитина. Он представил меня полковнику Штокхаузену […]. Сообщение о подполковнике Кречмаре, который был подробно опрошен после того, как стал настоятельно просить первитин […]. В начале кампании у него имелась трубочка с 30 таблетками, и он принимал до 6 таблеток в день»[180].

О Кречмаре, который исполнял обязанности квартирмейстера танковой группы «Клейст» и отвечал за ее снабжение, Ранке писал, что тот «благодаря первитину неоднократно приходил в состояние, в котором работал, не испытывая усталости. Кроме того, Кречмар говорил, что первитин поднимал ему настроение и что под его воздействием он успешно справлялся с трудной работой, требовавшей большой концентрации внимания».

А еще – и это главное – были «офицеры Генерального штаба […], которые знали, ценили и просили у меня первитин». Со старшим офицером санитарной службы Роммеля оберст-арцтом Баумейстером Ранке провел «обстоятельную, приятную беседу о первитине и науке». Даже эсэсовцы, кичившиеся своей боеспособностью, не отказывались от стимулятора: «Отъезд в 10 часов по маршруту следования 10-й танковой дивизии. При этом эсэсовцам, показавшим высокий уровень дисциплины, несмотря на длительный марш, военный врач выдал 2000 таблеток первитина».

Однако при употреблении этого фармакологического средства в больших количествах отмечались и побочные эффекты негативного характера. Впрочем, Ранке не принимал их к сведению – или просто умалчивал о них в своих записях. У офицеров старшего возраста – кому было за сорок – возникали проблемы с сердцем. Один полковник из 12-й танковой дивизии, о котором было известно, что он «принимал много первитина», умер во время купания в Атлантике от сердечного приступа[181]. Такой же случай произошел с одним капитаном, у которого после употребления первитина во время вечеринки в мужской компании случился инфаркт. Один генерал-лейтенант еще во время боев жаловался на усталость и поэтому принял первитин, после чего, вопреки совету врача, отправился в боевые порядки. Там он упал в обморок. Один подполковник из 1-го запасного танкового батальона, который во время боевых действий «на протяжении четырех недель принимал ежедневно 2 раза по 2 таблетки первитина»[182], жаловался на боли в сердце и утверждал, что «до того, как он начал употреблять первитин, система кровообращения у него была в порядке». Он так писал об организованном массовом употреблении допинга: «Первитин официально поставлялся перед началом наступления и раздавался офицерам, вплоть до командиров рот, для собственного употребления и для дальнейшей раздачи подчиненным – с указанием, что эти таблетки отгоняют сон, что их следует обязательно принимать во время боевых действий. Был отдан недвусмысленный приказ танкистам принимать первитин».

О еще одном штабном офицере было известно, что на протяжении полутора месяцев, в течение 33 дней боев, он ежедневно принимал по четыре таблетки первитина. После этого он был признан непригодным к службе из-за «красной гипертонии»[183]. Стали известны случаи развития зависимости. Все больше людей испытывали побочные эффекты употребления стимулятора – апатию и депрессию. Как только действие наркотика слабело, ими овладевало беспокойство и их самочувствие ухудшалось. Чем дольше люди употребляли метамфетамин, тем меньше в их мозге высвобождалось допамина и серотонина, тем хуже становилось самочувствие и тем больше стимулятора они принимали. В этой дьявольской спирали и формировалась зависимость.

Все это ускользнуло от внимания Ранке в соответствии с девизом «Война есть война, а метамфетамин есть метамфетамин». Считавшийся в своем институте при Военно-медицинской академии неподкупным ученым, он приукрасил нарисованную им для Берлина картину результатов изучения потребления стимулятора. При этом вскрылся его собственный, личный дефект: он знал первитин, как никто другой в армии, и сознавал таившиеся в нем опасности, но, попав в зависимость от него, преуменьшал его побочные негативные эффекты. Классический случай наркозависимого дилера. Злоупотребление стимулятором со стороны Ранке сильно повлияло на судьбы очень многих солдат и гражданских лиц.

 

Война и витамины

 

В то время как в Германии царила атмосфера победной эйфории, Морелль вспомнил о своей роли первопроходца в области использования витаминов и задумался над производством и сбытом на территории Европы комбинированного препарата под названием «витамультин». Разработанная им стратегия маркетинга была проста: достаточно было уговорить великих полководцев – своих пациентов – объявить себя приверженцами данного продукта, после чего за ними наверняка последуют все остальные. Дабы повысить тонус у Гитлера, Морелль поручил гамбургской фирме «Нордмарк», 50 процентами акций которой он владел, изготовить так называемый нобель-витамультин. Он предназначался для одного человека, и его упаковка из золотой бумаги была снабжена штемпелем SF – Sonderanfertigung Führer[184]. Содержимое упаковки выглядело не столь гламурно. Это были плитки из смеси порошка из плодов шиповника, сушеных лимонов, дрожжевого экстракта, обезжиренного молока и рафинированного сахара[185].

Хотя Гитлер не испытывал недостатка в витаминах, поскольку питался почти исключительно овощами и фруктами, он ухватился за новый препарат, словно это были яблоки из сада Гесперид. В конце концов, никакого вреда дополнительные витамины принести не могли. С каждым днем он поедал все больше и больше плиток, и Морелль распорядился организовать поблизости от Имперской канцелярии аптеку «Ангел», нечто вроде придворной аптеки, в которой «должно постоянно наличествовать примерно 500-1000 упаковок нобель-витамультина […]. Запас необходимо непрерывно пополнять»[186]. Рецепт он держал под замком, и аптекарь, в соответствии с его приказом, должен был вручать эксклюзивный продукт либо ему лично, либо слуге Гитлера.

Затем последовал второй шаг маркетинговой стратегии Морелля. Верхушке командования вермахта предприимчивый лейб-медик предложил препарат, упакованный уже не в золотую, а в серебряную бумагу со штемпелем SRK – Sonderanfertigung Reichskanzlei[187]. Очень скоро высшие офицеры начали расхватывать вполне сносные на вкус сласти и демонстративно есть их во время совещаний. Довольный Морелль писал из Ставки фюрера своей жене: «Витамультин пользуется здесь большой популярностью. Все господа выражают восторг и рекомендуют его членам своих семей»[188].

Этот успех заложил основу для крупных контрактов с общественными и политическими организациями Третьего рейха. Бесстыдно пользуясь своим положением, Морелль добился от Германского трудового фронта огромного заказа – 260 миллионов плиток витамультина, а затем еще больше – 390 миллионов! В общей сложности Германский трудовой фронт получил около миллиарда упаковок витамультина. Его широкое использование должно было привести к повышению производительности труда рабочих оборонной промышленности, а также укрепить их сопротивляемость инфекционным заболеваниям. Не оставил своим вниманием доктор и СС. Сначала они получили от него «в дар» 100 000 плиток витамультина. На него должны были подсесть горные стрелки в Норвегии. В личной беседе с рейхсфюрером СС Гиммлером Морелль так обосновал целесообразность использования витамультина в Скандинавии: витамин С помогает лучше видеть в темноте, а там часто бывает темно[189]. Похоже, эсэсовцы остались довольны результатом, поскольку в итоге они заказали еще много сотен миллионов плиток. Продукт даже получил собственный бренд – СС-витамультин[190].

Под прицел меркантильного доктора попали и солдаты наземных частей: «Может быть, сухопутным войскам следует подать еще одну заявку на витамультин?» – писал он в письме[191]. Однако здесь лейб-медик натолкнулся на гранитную скалу в лице Отто Ранке, главного драгдилера вермахта. На военного физиолога, давно привыкшего к более радикальным средствам, витаминный препарат не произвел ни малейшего впечатления, и он воспрепятствовал включению витамультина в солдатский рацион.

Тем не менее дела с продажей витамультина шли в гору и без сухопутных войск. Даже отказ люфтваффе от сотрудничества с ним не смутил Морелля. Он воспринял это как личное оскорбление и начал плести интриги против генерал-обер-штабс-арцта доктора Хиппке, начальника санитарной службы люфтваффе: «Под надуманным предлогом господин генерал-обер-штабс-арцт доктор Хиппке пытается дезавуировать ценный препарат и распространяет письмо дискредитирующего меня содержания, – обратился Морелль к начальнику Хиппке, имперскому министру авиации Герингу. – Я не могу мириться с подобным поведением на службе. Если бы это произошло в частной жизни, я подал бы жалобу, и поэтому прошу Вас, уважаемый рейхсмаршал, вынести справедливое решение по данному вопросу. С глубоким уважением к вам, господин рейхсмаршал. Хайль Гитлер»[192]. Геринг отреагировал на это обращение, и Хиппке пришлось уйти в отставку. Это был триумф личного врача Гитлера. Так началась карьера предпринимателя от фармакологии, развернувшего свою деятельность по всему европейскому континенту.

 

Эйфория в небесах

 

После своего фиаско под Дюнкерком Толстяк – еще одно прозвище Геринга, которое он получил из-за своей тучности, – попытался вновь предстать в образе лучезарного сверхчеловека, каким он себя воображал в навеянном морфином дурмане. Был разработан план «Морской лев», предусматривавший высадку немецких войск на побережье Англии. Чтобы осуществить чрезвычайно рискованную операцию по переправе сотен тысяч немецких солдат через Ла-Манш, необходимо было предварительно завоевать господство в воздухе, дабы защитить их от ударов британской авиации. Для Геринга это был хороший шанс произвести впечатление на Гитлера, подтвердить свои властные полномочия и оправдать свой роскошный образ жизни[193].

Для того чтобы с помощью авиаударов поставить Великобританию на колени, нужно было сначала разбомбить объекты инфраструктуры Королевских ВВС – аэродромы, ангары, взлетно-посадочные полосы, а также уничтожить их самолеты на земле. Началась «Битва за Британию». Однако после того, как 25 августа 1940 года англичане совершили ночной налет на районы Берлина Кройцберг и Веддинг, стратегию дальнейших действий пришлось пересмотреть. Гитлер приказал 4 сентября подвергнуть бомбардировке Лондон, считая, что это деморализующе подействует на его жителей. С военной точки зрения это решение нельзя расценивать иначе как серьезную ошибку, поскольку аэродромы остались целыми и англичане получили время для укрепления своей обороны.

Бомбы начали падать на британскую столицу и другие города Англии. До конца 1940 года погибло свыше 40 000 мирных жителей. Это были первые акции устрашения Второй мировой войны. Тем не менее жители острова продолжали, насупившись, повторять: «London can take it» («Лондон выдержит это»)[194]. Ответ Королевских ВВС был решительным. В английском небе было сбито множество немецких самолетов, и, кроме того, англичане наносили удары возмездия по городам Германии. Война набирала обороты. В скором времени дневные авианалеты для люфтваффе становятся слишком опасными. Один летчик бомбардировочной авиации так описывает сложившуюся ситуацию: «Зачастую мы взлетали поздно вечером, в 10–11 часов, в 1 или 2 часа ночи были над Лондоном или каким-то другим английским городом, и, естественно, к этому времени на нас наваливалась усталость. Заметив это – а допускать такое было нельзя ни в коем случае, – мы принимали одну-две таблетки первитина, и все снова было в порядке […]. Я совершил очень много ночных вылетов. Командир должен вести своих людей в бой. И в качестве профилактического средства и я принимал первитин. Представьте себе командира, который во время боя испытывает усталость. Это совершенно неприемлемо […]. Мы не отказывались от первитина, хотя, возможно, он вреден для здоровья. Какое это имеет значение, если человек и без того готов в любой момент к смерти!»[195]

Поистине все судьбы в единую слиты. Какие-либо статистические данные об употреблении первитина в люфтваффе отсутствуют, как отсутствуют и любые доказательства историографического масштаба относительно массового употребления летчиками векамина, если не считать сделанного Ранке заказа на 35 миллионов доз – совместно для сухопутных войск и люфтваффе.

Факт остается фактом: войну выигрывает тот, кто в конце концов завоевывает господство в воздухе. А для этого требуются необходимые материалы – сталь и человеческая плоть. И то и другое должно функционировать безупречно – и дольше соответствующих материалов противника. Если «Мессершмитты» уступали по тактико-техническим параметрам «Спитфайерам» – в том, что касалось стимуляторов, люфтваффе превосходили Королевские ВВС. У первитина было много прозвищ, указывавших на его применение: «летная соль», «Штука» или «Геринг-пилюли». Один командир авиаэскадры сообщал из зоны боевых действий в районе Средиземного моря: «В моем наколенном кармане в целлофановом пакете хранятся пять или шесть молочно-белых таблеток размером с шоколадный батончик. Это первитин, таблетки от усталости – как сказал доктор Шперлинг. Я открываю карман и вынимаю сначала две, затем три таблетки, приподнимаю кислородную маску, засовываю их в рот и начинаю жевать. Они ужасно горькие на вкус и напоминают мел, но запить мне их нечем»[196].

Спустя некоторое время таблетки начинают действовать: «Двигатель работает ритмично и негромко. У меня ясное сознание, я бодр, удары сердца отдаются в ушах. Небо неожиданно оказывается ярким, глаза слепит резкий свет. Я едва переношу его и вынужден прикрывать глаза рукой. Двигатель гудит ровно, без перебоев – кажется, будто он где-то далеко. В кабине почти тихо. Все представляется несущественным и абстрактным. Я начинаю грезить. Возникает впечатление, будто я лечу над своим самолетом».

После приземления окружающая действительность показалась пилоту совершенно чуждым миром: «Я точно следовал заданным курсом, несмотря на охватившее меня вследствие эйфории равнодушие и состояние невесомости. Приземлившись, я нашел аэродром в состоянии полного оцепенения. Неподвижность и безмолвие, ни единой души, среди воронок от бомб высятся развалины ангаров. При заруливании на место стоянки самолетов эскадры лопается правая шина шасси – вероятно, я переехал осколок бомбы. Встретившись в тот день с доктором Шперлингом, я спросил у него между прочим, что за „дрянь“ этот первитин и не лучше ли было бы предупреждать пилотов о его действии. Узнав, что я принял сразу три таблетки, он едва не лишился чувств и строго-настрого запретил мне до конца дня даже притрагиваться к самолету».

Итак, немецкие пилоты тоже накачивали себя стимуляторами, но это не помогло им компенсировать техническое преимущество Королевских ВВС. «Битва за Британию» была ими проиграна, и это стало первым поражением Герман