I. Ливерпуль. Дитя войны на Земляничных полях

Сорок лет тому назад Ливерпуль был беспокойным и опасным местом дневных горестей и ночных страхов, затемнения, бомбежек и слез, гедонизма предпоследнего часа и тоски долгих месяцев одиночества. Слова одной из самых популярных песен военного времени, «Не отнимай у меня весь солнечный свет», очень точно передают эту тоску людей, жмущихся друг к другу в ожидании очередного налета, обливающихся слезами прощания перед темными закопченными вагонами солдатских эшелонов на Лайм-стрит и на огромной, продуваемой всеми ветрами портовой площади, известной под названием «Пайер-хед». «Не отнимай у меня весь солнечный свет»,— молились матери и жены, а малыши прятались в свои вязаные башлыки от завтрашнего дня, от пугающей неизвестностью эвакуации, от страха остаться одним или потеряться в толпе. Вот в этот мир постоянно куда-то передвигающихся, несчастных, неприкаянных людей и пришел Джон Леннон. Он родился в шесть тридцать вечера 9 октября 1940 г. в родильном доме на Оксфорд-стрит в Ливерпуле. А город в это время сотрясался от сильной бомбежки. В порыве патриотического энтузиазма его мать Джулия Леннон дала ему второе имя — Уинстон (в честь Уинстона Черчилля). Никто не знал о местопребывании его отца. Несколько месяцев тому назад он уплыл куда-то на военном корабле. Ребенок появился на свет в уже распавшейся семье.

Брак Джулии Стэнли и Фредди Леннона с самого начала был обречен на неудачу. Сам Фредди вырос без родителей и поэтому, когда встретил мать Джона и стал за ней ухаживать, семья Джулии в особенно три ее старших сестры всеми силами сопротивлялись этому браку. Джулия выла ветреной, легкомысленной девушкой, работала билетершей в кинотеатре. А Фредди оказался совершенно безответственным парнем. Они были женаты почти два года, но так как Фредди служил официантом на корабле и большую часть времени находился в море, Джулия продолжала жить с родителями, к ним и принесла из роддома своего первенца. Поначалу Фредди присылал хотя бы деньги на содержание жены и сына, а через полтора года и это прекратилось. Брак сохранялся чисто формально. Уже будучи взрослым человеком, Джон характеризовал своего отца как «пьяницу и неисправимого лодыря».

Что же касается личности Джулии, то здесь всегда существовал налет некоторой тайны. Безусловно, в семье Стэнли ее считали паршивой овцой: во-первых, вышла замуж за Фредди, а во-вторых, родила ребенка, не имея ни средств, ни возможностей его растить. Однако ни Джон, ни кто-либо из его теток никогда публично не осуждали Джулию. В конце концов Джулия развелась с Фредди, встретила другого человека и ушла к нему, оставив трехлетнего Джона на попечении его любимой тетки Мэри Смит — «тети Мими».

Потом Джон писал песни о любви к своей матери, но никогда не упоминал двух своих единоутробных сестер, родившихся в середине сороковых годов, и, как это ни странно, они тоже никогда не афишировали своего родства с ним, хотя в период битломании они были как раз в том же возрасте, что и поклонники «Битлз». Позже «тетя Мими» говорила писателю Хантеру Дэвису, собиравше му материал для своей книги «Битлз»: «Я никогда не рассказывала Джону о его отце и матери. Я оберегала его от всего этого. Наверно, я перестаралась. Не знаю. Я просто хотела, чтобы он был счастлив».

Фредди Леннон объявился только в конце войны, решив к тому времени вообще переехать в Новую Зеландию. Он забрал Джона, и тот несколько недель прожил с ним в Блэкпуле, но вскоре туда примчалась Джулия, и Джон вернулся с ней в Ливерпуль. Следующий раз Джон увидел Фредди, когда однажды, уже на вершине славы «Битлз», открыл «Дейли экспресс» и наткнулся на фотографию отца, моющего посуду в ресторане.

В Ливерпуле Джон возвратился к тете Мими и ее мужу, дяде Джорджу. По ливерпульским стандартам это была довольно состоятельная семья: они жили в Вултоне на Менлав-авеню в собственном полуотдельном доме, построенном с претензией на стиль поздней английской готики. В те времена Вултон был пригородом и выглядел более приятно, чем остальной, в общем-то некрасивый город. Знаменитые «Земляничные поля», детский дом Армии спасения, находился рядом, за углом. Дядя Джордж торговал молочными продуктами. Но сказать, что Джон Леннон имел буржуазное воспитание, было бы значительным расширением понятия «буржуазный». Когда Джона об этом спрашивали, он отвечал: «У нашего дома имелся палисадник и задний дворик — это было ступенькой выше, чем муниципальные дома, в которых жили Пол и Джордж». В общем, что бы там ни рассказывалось в легендах, он никогда не был уличным мальчишкой, во всяком случае до тех пор, пока оставался под материнским присмотром тети Мими, то есть до восемнадцати лет. Тетя Мими воспитывала его как собственного ребенка. И не случайно так часто потом Джон своими изысканными манерами бросал вызов тому представлению, которое сложилось о нем у публики. Когда это ему было нужно, он мог проявить благовоспитанность и даже светскую учтивость, чего нельзя сказать об остальных трех Битлах, которые порой бывали просто неотесанными грубиянами. Джон, возможно, не всегда вел себя прилично (во всяком случае в юности он не очень-то соблюдал приличия), но он точно знал, как надо себя вести, когда того требовали обстоятельства.

Первой школой Джона была местная начальная школа в Доувдейле, где заметили его незаурядные способности к слову и независимость духа. В семь лет он начал создавать собственные иллюстрированные книжки, куда записывал разные истории, шутки, вклеивал фотографии кинозвезд и знаменитых футболистов. С полным сознанием своей значительности он писал на этих книжках: «Редактор и художник Дж. У. Леннон». Позже, вспоминая детство, он говорил: «Я думал тогда, что я или гений, или сумасшедший, а так как сумасшедшим себя не считал, то решил, что я, должно быть, гений». Он очень рано начал читать и читал запоем. Любимыми книгами были «Алиса в стране чудес», «Ветер в ивовых ветвях» и цикл рассказов Ричмела Кромптона «Просто Уильям» о непослушном, но очень смешном мальчике. Как и многие его сверстники, Джон, конечно, отождествлял себя с Уильямом.

Отдав своего сына Мими, Джулия время от времени навещала его, пела ему песни, играла с ним. Ему очень понравилась песенка из мультфильма Уолта Диснея, и он переделал ее потом в одну из своих первых песен — «Хочешь ли секрет узнать, обещай не выдавать» («Listen, Do Yon Want to Know a Secret»).

Если Джон не читал и не рисовал, он слушал радио. Мими была равнодушна к легкой музыке, поэтому радио в доме всегда было настроено на внутреннюю программу Би-би-си, которая давала великолепный «Детский час», новости и многосерийные радиоспектакли самых лучших комиков. Вообще это были годы расцвета радио в Великобритании, и ребенок мог получить вполне приличное образование, выбирая нужные передачи. Что Джон и делал. Много лет спустя он со смехом вспоминал и те комедийные радиопередачи, с которыми вырос, и любимых комиков — Ната Джэкли, дуэт Джимми Джуэла и Бена Уорриса из цикла «Не в своем уме».

Во многих отношениях Джон был не по годам развитым ребенком, но трудным и довольно агрессивным — некоторые родители даже не позволяли своим детям водиться с ним. Он был прирожденным лидером, всегда хотел, чтобы играли в его игры, а он бы был главным. В спорах все аргументы он обычно побивал угрозой поколотить противника. Дома это был спокойный, послушный ребенок, любящий петь и подкладывать дяде Джорджу ласковые записочки (привычку подкладывать людям записки Джон сохранил до конца жизни), а на улице он слыл грозой округи, задирал юбки девчонкам, воровал с прилавков, прогуливал уроки и пытался даже, правда безуспешно, спустить с рельсов трамвай на соседней Пенни-лейн.

Но все это было скорее детским озорством, чем злостным хулиганством. Ему зачем-то нужно было так себя вести. Потом он говорил, что в душе был деликатным и чувствительным ребенком, только его первым учителям редко доводилось видеть эту сторону его натуры. Лучшие друзья по начальной школе — Пит Шоттон и Айвен Воган — оставались его друзьями почти всю жизнь. Ему было одиннадцать лет, когда по прихотливой игре случая произошло событие, которому через несколько лет суждено было изменить ход развития популярной музыки. Все три школьных друга, сдав экзамены для одиннадцатилетних, получили право поступить в общеобразовательную среднюю школу. Джона и Пита отдали в местную школу в Куорри-Бэнк. А родители Айвена поместили его в более престижную школу в центре города, которая называлась Ливерпуль ский институт. Именно в этой школе Айвен познакомился с Полом Маккартни, и именно Айвен привел потом Пола познакомиться с Джоном.

Пита отдали в местную школу в Куорри-Бэнк. А родители Айвена поместили его в более престижную школу в центре города, которая называлась Ливерпуль ский институт. Именно в этой школе Айвен познакомился с Полом Маккартни, и именно Айвен привел потом Пола познакомиться с Джоном.

Изменения в системе английского образования в пятидесятые годы открыли новые возможности для одаренных детей. В 1944 году был издан закон, согласно которому способным ученикам, достигшим к одиннадцати годам определен ного уровня знаний, предоставлялось бесплатное среднее образование до шестнадцатилетнего возраста и оказывалась финансовая помощь для занятий в университете, если у них были способности, трудолюбие и успехи в учебе. Худо-бедно, но эта система работала — она действовала как сепаратор, отбирая лучших, поощряя стремление к высшему образованию. Многие видели в этом некую привилегию для детей из рабочего класса, которые тем самым получали возможность коренным образом изменить судьбу, причем полностью за счет налогоплательщиков. В пятидесятые годы дети из общеобразовательных школ понимали, что им предоставляется единственный шанс в жизни и что надо не упустить его, постараться использовать наилучшим образом.

Но если Джон Леннон что-нибудь и понимал, по его школьным успехам этого никак нельзя было заподозрить. Учился он из рук вон плохо. Единственный экзамен, который он сдал, позволил ему поступить в старую консервативную общеобразовательную школу Куорри-Бэнк, где учителя, копируя обычаи привилегированных закрытых школ, носили длинные накидки. Он был несомненно одаренным ребенком, но также несомненно было и полное отсутствие у него интереса к учебе. Больше всего ему нравилось паясничать. Но наверное, особое и все возрастающее раздражение учителей вызывала его заносчивость и готовность возглавить любые проделки. Раньше он обижался на тетю Мими, не принимавшую всерьез его стихи, теперь он обижался на школу, не признавшую в нем гения, каковым он себя считал. В те дни единственное, чем ребенок мог доказать свои способности, было — прилежно учиться и суметь сдать экзамены. А у Джона ни хорошо развитая речь, ни остроумие, ни явный талант в искусстве и в литературе никак не отразились на школьных оценках. Учителя жаловались, что он впустую тратит не только свое время, но и время всего остального класса. Он был лидером детской анархии.

Надо, правда, сказать, что его остроумие не всегда оставалось незамеченным и неоцененным. Конечно, учителя кривились от отвращения, когда конфисковали его непристойные рисунки и стишки, но юмор рукописного журнала, который он сделал из школьной тетрадки и назвал «Ежедневный вой», был воспринят в учительской комнате более благожелательно, в частности, пародийный прогноз погоды на завтра: «Ожидается теплота и духота с последующей мокротой и скукой» — и сатира на Дейви Крокетта «История Дейви — Протезной Головы».

Когда Джону было около тринадцати лет, умер муж Мими дядя Джордж, самый близкий в его жизни родственник-мужчина. Удар был очень сильным, и смягчил его скорее всего возросший интерес Джулии к сыну. Джон теперь часто приходил к ней в дом, общался с ее мужем и со своими сестрами. Джулия тоже любила подурачиться — она искренне смеялась над его выходками, вместо того чтобы отчитывать, как это делала тетя Мими.

И вот в 1956 году, когда Джон был в четвертом классе (в 4-м «С», если быть точным, то есть в классе для отстающих), произошло событие, которое дало наконец определенное направление всей его бунтарской энергии. Один из учеников того же 4-го «С» может поставить себе это в заслугу. «Его звали Дон Битти,— рассказывал Джон, — мать ему всегда покупала пластинки и все такое. Однажды он показал мне номер «Нью мьюзикл экспресс», нашел там список новых пластинок, ткнул пальцем в какое-то название и сказал, что потрясающая вещь, а я тогда подумал: чудное название — «Отель, где разбивают ся сердца» («Heartbreak Hotel»). Никогда не слыхал. У нас в доме легкую музыку не включали. А потом я как-то раз поймал «Радио Люксембурга». И это была та самая песня. Ничто до этого меня по-настоящему не захватывало, пока я не услышал Элвиса».

Сейчас, когда прошло уже двадцать пять лет, с трудом вспоминается, какое возбуждение повсюду среди молодежи вызвал весной и летом 1956 года Элвис Пресли и какое ошеломляющее впечатление производила Америка на подростков того времени. И то, что Джон Леннон последнюю четверть своей жизни прожил в Америке, совсем неудивительно. Англия, особенно рабочая Англия, была в конце сороковых и в пятидесятые годы во многих отношениях культурной колонией Соединенных Штатов. В ходе второй мировой войны на территории Англии скопилось полтора миллиона американских военнослужащих. Одна из многочисленных баз ВВС США находилась в Бертонвуде, неподалеку от Ливерпуля. Когда длинные колонны грузовиков с солдатами проезжали по улицам английских городов, мальчишки кричали: «Эй, на тачке, киньте жвачки». Америка представлялась страной изобилия, красивой жизни и больших денег. В портовых городах, таких как Ливерпуль, куда постоянно приходили корабли из Нью-Йорка и новые партии солдат несли с собой семена американской культуры, подобные представления были особенно распространены. Даже после окончания войны связь с Америкой сохранилась. Оставалась база в Бертонвуде, и никто не удивлялся, встречая на улицах города американских летчиков и авиамехаников. В гавани Пайер-хед, куда дядя Джордж брал с собой Джона, дети, глядя с причала вдаль, знали: следующая остановка — Америка.

В начале пятидесятых годов было очень мало популярной музыки высокого класса и большая часть того хорошего, что существовало в этом жанре, принадлежала американцам (Джонни Рэй, Фрэнки Лейн и Гай Митчелл); да и в кино—самыми популярными у молодежи были опять-таки американские фильмы: ковбойские, детективные, приключенческие. Дети, выраставшие в сороковых — пятидесятых годах в рабочих районах Англии, жили во многих смыслах как бы американской жизнью, полученной из вторых рук. Все новое было американс ким. А тут еще появился Элвис.

До конца своих дней Джон Леннон будет настаивать, что его основа — рок. Он страстно любил рок-н-ролл. Это была его музыка. Его ритм, ритм его времени. По мнению Джона, лучшей вещью в этом стиле останется никем не превзойден ная пластинка «Лотта, танцующая шейк всем телом» («Whole Lotta Shakin'») Джерри Ли Льюиса.

В более поздние годы Джон Леннон, можно сказать, не только представлял, но и в чем-то формировал культуру своего времени. То, что ему было именно пятнадцать лет, когда его потряс Элвис, в какой-то мере — счастливая игра случая. Будь ему десять или двадцать, он, я уверен, стал бы кем-то другим: может быть, чудаковатым учителем рисования, может быть, одним из местных комиков, а может, просто официантом на пароходе, остроумным, обаятельным, воспаряющим мыслями в сферы более высокие, чем его общественное положение. Но в пятнадцать лет его жизнь определилась. «Рок-н-ролл был для меня дудочкой первого моего Крысолова,— любил говорить он,— услышав ее, я бросил все».

Однако тетя Мими относилась к этому более сдержанно. В раннем детстве Джон не проявлял особого интереса к музыке. Она пробовала учить его игре на пианино, но ему было скучно упражняться в технике, и единственным музыкальным инструментом, который он освоил, была губная гармошка, подаренная дядей Джорджем. А теперь он захотел гитару. Благодаря Лонни Донегану и Элвису Пресли популярная музыка стала демократичной. В начале года Лонни Донеган произвел сенсацию своей «Рок Айлэнд-лайн», сделанной в стиле «скиффл», деревенской музыки Аппалачей, исполняемой самодеятельными оркестрами, и вот по всей Англии мальчишки-подростки начали сколачивать группы, используя в качестве инструментов гитары, стиральные доски и контрабасы домашнего изготовления. Каждый, конечно же, хотел быть Элвисом, но первые же пластинки Элвиса, выпущенные в Англии, разрушили эти надежды: он пел в сопровождении электрогитар и в специальном помещении с реверберацией. Когда вам пятнадцать лет и ваш оркестр играет в чьей-то квартире, совершенно очевидно, что такого звучания вам никогда не добиться. Но зато любой желающий мог играть в самодеятельном оркестре... так во всяком случае казалось юным честолюбцам 1956 года.

Считая все это пустым занятием, тетя Мими тем не менее купила Джону его первую гитару. (Одно время думали, что поддержала в нужный момент и поощрила молодой талант Джулия. Такая версия, что и говорить, была более романтичной и более приятной Джону, но можно не сомневаться: именно скептически настроенная Мими, купив дешевую испанскую гитару, дала ему наконец возможность удовлетворить свою все возрастающую одержимость.) Десятью годами раньше отец Элвиса Пресли предостерегал своего сына таким доводом: «Никогда не встречал гитариста, заработавшего хоть один цент»; теперь этот припев подхватила Мими: «Гитара — это хорошо. Но ты никогда не заработаешь ею на жизнь». Однако, даже если первую гитару купила ему не Джулия, то уж безусловно она научила Джона первым аккордам. В юности Джулия пела и играла на банджо и именно аккорды банджо показала тогда Джону. Ему было шестнадцать лет, и он учился в последнем классе. Мальчики, стремившиеся учиться дальше, уже сидели и зубрили, готовясь к выпускным экзаменам в июле следующего года, а Джон Леннон был занят формированием своей группы. Вполне естественно, он назвал ее «Парни из Куорри» («Quarrymen») и принимал туда всех ребят из своей школьной компании, имевших хоть какие-то музыкальные способности, а иногда и вовсе их не имевших. Состав группы держался не больше недели, так как Джон постоянно ссорился то с одним, то с другим. «Если бы ты учился в моем классе,— говорил он мне потом,— я бы заставил тебя пойти за мной и ты бы даже своей матери не послушался». Все, кто любили рок-н-ролл, могли присоединиться. И Джон, конечно, был лидером группы. Он и не представлял, как может быть иначе. С самого раннего детства он всегда вел себя с позиции своего естественного превосходства.

На протяжении того последнего школьного года Джон все глубже и глубже проникал в мир рок-музыки. Это была все еще американская культура, то есть культура, навязываемая извне. Пройдет целый год, прежде чем появится Клифф Ричард со своей песней «Двигай» («Move It»), целый год, прежде чем англичане выпустят первую стоящую пластинку рок-н-ролла, и почти целый год до того, как Джон встретится с Полом Маккартни. В течение этого года, пока «Парни из Куорри» пищали, как только что вылупившиеся цыплята, пока Джон упражнялся на крыльце своего дома, помешательство становилось повальным, и газеты начали уделять этому явлению все больше и больше места, связывая его с ростом насилия и с образами молодых бунтарей, которые создавали на экране Джеймс Дин (погибший еще до того, как Элвис прославился своей первой пластинкой) и Марлон Брандо.

По вечерам, вместо того чтобы делать уроки, Джон сидел у домашнего приемника и ловил слабые сигналы мюнхенской радиостанции «АФН» (AFN — American Forces Network — радиостанция американских войск в Европе) — ему хотелось раньше всех услышать новые американские пластинки и включал более доступное «Радио Люксембурга». (Би-би-си имела очень слабое представление о рок-н-ролле и уделяла ему в те дни минимум времени.) А Джон уже начал одеваться в модном стиле «тедди бойз» — узкие брюки, смазанные бриолином волосы и кок на голове, зачесанный а la помпадур. Бедная Мими страдала, хотя отнюдь не молча.

Джон всегда очень смешно рассказывал об этих днях своей юности. Когда на экраны Англии вышел фильм «Рок на целые сутки» («Rock Around the Clock»), который создавался для развития успеха рок-музыки, в газетах стали писать, что эта музыка вызывает у молодежи агрессивность. Естественно, Джон должен был убедиться в этом. Позже он с иронией вспоминал тот скучный вечер, вызвавший у него чувство обиды и разочарования: «Я был поражен. Никто не визжал, никто не танцевал, а я читал, что в проходах между рядами все танцуют. Ага, значит, этим занимались до моего прихода. Я приготовился ломать стулья, но никто меня не поддержал». Писательница Морин Клив передает рассказ Джона об одном ужасном моменте тех первых месяцев жизни рок-музыки, когда Джон оказался перед выбором: «Парень из нашей школы был в Голландии. Приходит и говорит, что у него дома пластинка и на ней кто-то, лучше Элвиса. А Элвис в моей жизни был больше чем религия. Мы часто ходили к этому парню домой слушать Элвиса еще на скорости 78; бывало, купим в табачной лавочке пять штук сигарет, пакетики с жареной картошкой и идем к тому парню. Новая пластинка называлась «Высокая, стройная Салли» («Long Tall Sally»). Когда она кончилась, я не мог слова сказать, настолько был потрясен. Вы знаете, меня разрывало пополам. Я же не мог отречься от Элвиса. Мы смотрели друг на друга, но я даже про себя не в состоянии был ничего сказать против Элвиса. Зачем так случилось, что они оба вошли в мою жизнь? Вдруг кто-то произнес: «Да это поет какой-то черномазый». А я ни разу не слыхал, как поют негры. Вот оно что!.. Элвис—белый, а Маленький Ричард—черный. Слава тебе господи! Это же совсем другое дело! Сидя на уроках, я все время думал об этом, вспоминал наклейки на пластинках. Одна была желтая (Маленький Ричард), другая синяя, и я думал о желтом против синего» (здесь, как часто у Леннона, двойной смысл: against — «на фоне» — может означать «против»).

Подобные истории Джон рассказывал всю жизнь, вспоминая о них с веселым удовольствием и с нелицемерным самоосуждением. С такими космическими проблемами в голове ему было не до занятий, поэтому вряд ли стоит удивляться, что последний год в школе закончился полным провалом по всем восьми дисциплинам, включая рисование и английский язык.

Если Джон чем-нибудь загорался, чем угодно, он дурака не валял. Если нет... то валял.

Между тем его мнение о себе как о сильной личности все более укреплялось. Он никогда не участвовал в уличных драках и в хулиганских вылазках, но любил модно одеться и казаться жестким, решительным мужчиной. Во многих отношениях его жизнь в этом возрасте была сплошным притворством. Джонатану Котту из «Роллинг стоун» он, например, рассказывал: «Все свое детство я ходил, задрав плечи выше головы и не надевал очков — раз очки, значит, хлюпик,—ходил, полный страха в душе, но с самым что ни на есть свирепым лицом. И попадал в разные неприятные истории именно за свой вид: я хотел быть этаким суровым и сильным Джеймсом Дином».

Всю первую половину 1957 года «Парни из Куорри» играли у себя по домам, на уличных праздниках и на свадьбах, играли обычно бесплатно или самое большее за несколько шиллингов. Когда группа «Крикетс» выпустила пластинку «Вот это будет день» («That'll Be the Day»), Джулия показала Джону еще несколько аккордов, и эта песня стала первой, которую он смог сыграть по-настоящему. Второй была «Не стыдно ли» («Ain't That a Shame»). К этому времени в рок-музыке уже существовала целая галактика звезд, таких как Фэтс Домино, Рики Нелсон, братья Эверли, Джин Винсент и Эдди Кочран. Все они были божествами для Джона.

6 июля 1957 года, вскоре после экзаменов, вернее после провала на экзаменах, Джон приехал со своими «Парнями из Куорри» в Вултон, чтобы играть на ежегодном празднике под открытым небом, который устраивали прихожане местной церкви. Верный друг Айвен Воген выбрал этот день и этот случай, чтобы познакомить Джона со своим младшим одноклассником из Ливерпульского института, четырнадцатилетним мальчиком, тоже страстным поклонником Элвиса и Бадди Холли. Так Джон, от которого сильно пахло пивом, встретился с Полом Маккартни, приехавшим на велосипеде из соседнего Аллертона. «Парни из Куорри» исполнили несколько вариаций на тему песен «Мэгги Мей», «Давай, пошли со мной» («Come Go with Me») группы «Дель Викингз», «Би-Боп-а-Лу -ла» Джина Винсента и тому подобное. Всех слов этих песен Джон не знал, поэтому ему пришлось импровизировать. Пол сказал, что получилось здорово.

Потом в церковном зале Пол показал им, что умел делать он, в частности, сыграл свою вариацию знаменитой песии Эдди Кочрана «Рок на двадцати пролетах» («Twenty Flight Rock»). Это не могло не произвести впечатления на Джона, потому что техника игры на гитаре у Пола была лучше. Он все время смотрел через плечо Пола, запоминая аккорды к песне Эдди Кочрана. Его также поразило то, что Пол начал сочинять свои собственные песни и к тому же имел хороший голос. Однако он не сразу решил принять его в свою группу. Конечно, Пол был несомненно хорош, намного лучше любого из одноклассников Джона, составлявших его тогдашний оркестр. Но возникала проблема. Джон всегда и во всем хотел быть лидером, а где это видано, чтобы в группе было два ведущих солиста? В то же время коммерческий ум Джона подсказывал, что Пол, чем-то «похожий на Элвиса», обладает большим талантом. Через неделю Пол, встретив Пита Шоттона, получил послание. Хочет ли он войти в группу? Хочет.

Приход Пола был не просто добавлением еще одного гитариста. Джону нужно было такое пришпоривание, чтобы всерьез заняться собственными сочинениями. Много потом писалось о том, как дружба и партнерство Леннона и Маккартни с годами портились и превратились, наконец, в соперничество. Но все дело в том, что, будучи друзьями, они всегда были еще и соперниками. «Я многому научился у Пола,— говорил Джон.— Он лучше меня умел играть и показал мне много новых аккордов. Я играл на гитаре, как на банджо, и мне пришлось заново переучиваться. А писать я начал после того, как Пол сыграл свою собственную песню. Ничто так не подстегивает честолюбие, как конкуренция. Среди самых первых песен Джона была «Единица после 909» («One After 909»), которая спустя десять лет будет записана в исполнении Пола на последнем диске Битлов «Ну и пусть» («Let It Be»).

Еще одну раннюю песню Джона «Привет, девочка» («Hello Little Girl») «Битлз» уступили другой ливерпульской группе «Четверо самых» («Fourmost»).

С точки зрения классовой принадлежности семья Пола была определенно более пролетарской, чем семья Джона. Отец Пола Джим Маккартни работал на текстильной фабрике и зарабатывал очень мало. Но этот человек был прирожден ным джентльменом, одним из тех добряков, которые никогда не появляются в доме своих друзей без того, чтобы в его карманах не нашлось по полкроны на сладости каждому из ребятишек. Позже это распространилось и на друзей его сыновей. Он был патриархален, любил пофилософствовать и, как большинство родителей пятидесятых годов, хотел, чтобы его сыновья воспользовались открытыми перед ними возможностями, которых не было у него. Он женился в тридцать девять лет, и когда к пятидесяти трем годам овдовел, ему пришлось столкнуться с большими трудностями в воспитании двух сыновей без матери: медсестра по профессии, она зарабатывала больше его. Но клан Маккартни был дружным кланом, и на помощь всегда приходили две сестры Джима — тетя Джинни и тетя Милли. Можно не сомневаться, что сугубо консервативный Джим Маккартни был весьма обеспокоен, когда его старший сын стал превращаться в «тедди боя» и водиться с Джоном Ленноном. Но он всегда поддерживал Пола в его увлечении музыкой, и поэтому после почти полного провала на выпускных экзаменах (только один предмет был сдан с первой попытки) Джим не настаивал, как могли бы сделать другие родители, чтобы Пол немедленно начал искать работу. Вместо этого он нашел средства, позволившие Полу остаться в школе, повторить курс не усвоенных им предметов и перейти в шестой класс, после чего, как надеялся Джим, Пол мог бы поступить в учительский колледж — поистине достойная цель для поколения Джима Маккартни.

Несмотря на разницу в возрасте (когда тебе четырнадцать лет, шестнадцатилет ний кажется взрослым), Джон и Пол стали близкими друзьями и встречались в доме Пола на Фортлин-роуд. Мать Пола почти год назад умерла от рака, и так как до прихода отца с работы братья Маккартни были по большей части предоставлены самим себе, общая комната в их доме превратилась в репетиционный зал для новото творческого союза Леннон — Маккартни.

Пол вырос в гораздо более музыкальной семье, чем Джон,— его отец когда-то играл в настоящем джаз-оркестре, — поэтому он с детства был погружен в стихию популярной музыки самых разных направлений, и это со временем сказалось на альбомах «Битлз»: они получались похожими на музыкальное варьете, что выводило из себя соавтора Пола, то есть Джона.

Трудно представить себе людей более противоположного темперамента, чем Джон Леннон и Пол Маккартни. Пол всегда был и остается трудолюбивым, обаятельным маленьким дипломатом — идеальный «представитель фирмы», скрывающий за очаровательной улыбкой свое сильное «я». Джон был безрассуден, подвержен диким страстям и навязчивым идеям, ленив в учебе, остроумен, резок, прямолинеен. В Поле всегда была сильна консервативная жилка, а Джон, несмотря на все старания Мими натаскать его в правилах светского поведения, был абсолютно чужд устоям общества. И вот этих двух ни в чем не схожих мальчиков объединила общая любовь — музыка. Группа «Парни из Куорри» постепенно перестраивалась: один за другим ее покинули друзья детства Джона — Пит и Айвен, их место заняли более честолюбивые музыканты. А в 1958 году Пол привел еще одного мальчика из Ливерпульского института — Джорджа Харрисона, который был еще моложе Пола.

В глазах Джона Джордж был почти ребенком — целых три года разницы,— к тому же он «вечно таскался за ним хвостом». Джон и в самом деле часто испытывал неловкость от того, что их видели вместе с Джорджем,— настолько огромной казалась ему разница в возрасте. К тому времени Джордж уже не питал никаких иллюзий о себе как о непонятом и неоцененном интеллектуале. Учился он слабо и, окончив Ливерпульский институт, стал работать учеником-электриком. В глазах Мими он был просто неуклюжим медвежонком, говорящим с простонародным акцентом (его отец был водителем автобуса),—для Джона это, кстати, могло быть очком в пользу Джорджа. Однако самым главным аргументом в пользу Джорджа была его игра на гитаре — единственное, что он умел делать хорошо. Джордж много и подолгу занимался, родители понимали и всячески поощряли это увлечение. Годы спустя Брайан Эпстайн скажет, что Джордж лучше остальных Битлов знал, что такое музыка. Частично это было, наверное, сказано, чтобы подбодрить Джорджа, но также и потому, что благодаря многолетней тренировке Джордж действительно лучше остальных Битлов понимал, какие требуются усилия, чтобы стать музыкантом-виртуозом. Когда он присоединился к «Парням из Куорри», то, несмотря на возраст, стал ведущей гитарой, и это было только справедливо. Джордж к тому же обладал и некоторыми другими положительными качествами. Это был от природы славный малый, гораздо приятнее в общении, чем Пол,—тот мог быть задирой и хвастуном; приятнее Джона, который, хотя постоянно шутил, часто бывал груб и жесток. Может быть, действительно для Джона тот «вечно таскающийся за ним» мальчик был обузой, но это был добрый и безгранично преданный мальчик. В отличие от Пола, всегда имевшего о себе довольно высокое мнение, Джордж боготворил Джона.

К этому времени Джон с помощью всепонимающего и всепрощающего директора своей школы в Куорри-Бэнк поступил в Ливерпульский художественный колледж. Как правило, школьники, не сдавшие ни одного выпускного экзамена, не имеют шанса попасть в колледж. Джону повезло. Но если он и был благодарен судьбе (а никаких доказательств тому у нас нет), он эту благодарность не подкрепил дальнейшим усердным трудом. Джон не мог взять в толк, почему никто не понимает, что перед ними — великий художник. Вскоре он застрял в классе черчения шрифтов — это занятие было для него равносильным службе в страховой конторе. Чтобы вычерчивать буквы, надо было быть очень аккуратным и, по возможности, абсолютно бесталанным. Джон никогда не отличался аккуратностью, зато был абсолютно талантлив. По крайней мере он наконец смог сбросить с себя школьный пиджак и галстук и одеться в стиле, более подходящем тому образу сильной личности, каковой он себя считал.

Воспоминания о Джоне той поры самые различные. Майкл Макджиэр (младший брат Пола Маккартни, который тоже учился в Ливерпульском институте и часто видел Джона около художественного колледжа или у них дома на Фортлин-роуд) просто обожал его. «Он никогда не шел ни на какие компромиссы,— говорил Майкл.— Это был очень простой сложный человек, вы понимаете, что я имею в виду. Он никогда не произносил два слова, если достаточно было одного. Он был похож на молодого голодного зверя».

Другие современники отзывались менее лестно. К тому времени, когда Джон поступил в художественный колледж, у него развилось особенно беспощадное и извращенное чувство юмора. Его всегда окружала толпа раболепных поклонников, хотя он мог быть грубым, а иногда и жестоким, особенно со своими тогдашними подружками. В песне «Становится лучше» («Getting Better»), которую они с Полом написали для альбома «Сержант Пеппер», есть такие слова: «Я бывал жесток с моей женщиной, я бил ее и не подпускал к тому, что она любит». Джон признавался потом, что этот текст хорошо передавал его отношение к девушкам в ранней молодости. Одноклассники из художественного колледжа вспоминают, что испытывали благоговейный трепет перед Джоном: перед его пижонистыми костюмами «тедди боя» (а все они носили извечные мешковатые свитеры студентов-художников), перед его привычкой брать деньги в долг и никогда их не отдавать, перед его непристойными карикатурами и жестоким юмором, когда он изображал горбунов и других калек. По канонам моды тех дней он не был красив («дево-притягательным был у нас Пол»,—признавал он позже), но его острый ум и оригинальность с лихвой это компенсировали. Справедливость требует отметить: он был звездой еще до того, как стал звездой.

Хотя успехи Джона в художественном колледже были, как правило, весьма незначительны, само пребывание там дало ему очень много. Начать с того, что колледж находился в центре 8-го района Ливерпуля (района художественной богемы), недалеко от университета и буквально по соседству с Ливерпульским институтом, где тогда еще учились Пол и Джордж. Поэтому, хотя Джон презирал Джорджа за то, что тот ходил за ним по пятам и в обеденный перерыв, и после занятий, близкое соседство всех троих позволяло им чаще встречаться для репетиций и обсуждений. Кроме того, в колледже Джон познакомился с более широким по социальному составу и образу жизни кругом людей, чем тот, к которому он привык в пригородном Вултоне, людей более свободных и независимых взглядов. В те дни 8-й район Ливерпуля мог считаться как бы местным «Левобережьем» (по аналогии с Левобережьем Сены в Париже). Когда-то это был район комфортабельных домов в стиле короля Георга, построенных непрерывными рядами по берегу реки и заселенных купцами, которые в начале XIX века превратили Ливерпуль в один из крупнейших портов страны. Но к 1958 году большинство этих зданий было переделано в дешевые многоквартирные дома или в холостяцкие жилища с однокомнатными квартирами. Проживавшие там студенты, актеры, художники, проститутки и священники собирались обычно в двух самых знаменитых пивнушках: «Хохмаческой» и «Филармонической». Если в Ливерпуле был какой-либо культурный центр, его следовало искать в 8-м районе — в пивных, в кофейном баре «Джакаранда», в клубе «Голубой ангел».

Весь первый год занятий в художественном колледже Джон часто общался со своей матерью Джулией и ее мужем, которого он звал Дергунчик. То ли потому, что Джулия была неисправимой фигляркой, то ли оттого, что в раннем детстве он редко виделся с ней, Джон считал ее скорее сестрой, чем матерью. Она была родственна ему по духу, по сумасбродству. К несчастью, в конце первого года его учебы Джулия попала под машину како<