Справа налево: Л. Вересов, Л. Чиркова, М. Кошелева

16 сентября в 10 часов состоялась экскурсия в село Биряково «За осенним рубцовским букетом».

А в 16 часов в Вологодском областном колледже искусств (ул. Горького, д.105) прошло закрытие XX Открытого фестиваля поэзии и музыки, посвящённого творчеству Николая Рубцова «Рубцовская осень».

Гала-концерт с участием блистательного исполнителя романсов, военных, народных и казачьих песен, обладателя Гран-при международных и всероссийских конкурсов, исполнителя песен на стихи С. Есенина, А. Блока, Н. Рубцова и других поэтов Сергея Зыкова (Санкт-Петербург), Губернаторского оркестра русских народных инструментов (художественный руководитель – заслуженная артистка России Галина Перевозникова), гостей фестиваля.

После концерта все желающие могли сфотографироваться с Сергеем Зыковым.

 

 

Любовь Чиркова и Сергей Зыков

 

 

 

ПУБЛИЦИСТИКА

 

Юрий Чибряков

г. Саратов

 

ЖЕНА

(Заявка на сценарий)

 

Он был её единственным сыном. И, конечно, она без памяти любила его большого («семь пудов мужской красоты»)… доброго и щедрого… безмерно талантливого… Но – увы! – совершенно неприспособленного к реалиям нынешнего быта.

Вокруг – кровавый хаос гражданской войны. Террор. Голод. Вконец одичавшие люмпены из нижнего посёлка заманили, убили и съели её любимца, доверчивого, интеллигентного пса с необычным именем Юлахлы. Как она плакала, обнаружив на помойке пушистый хвост этого добрейшего, никому не сделавшего зла существа.

Когда-то она была очень красива. Прекрасно одевалась. Особенно шли ей амазонки (она была замечательной наездницей).

Сейчас – старая карга. Говорит басом, курит самокрутки с жутким самосадом (но через изысканный серебряный мундштук), носит какие-то немыслимые бесформенные шаровары. Но это всё пустяки. Главное – она серьёзно больна, немощна. И отлично понимает, что скоро умрёт…

Кто тогда позаботится о сыне? Кто поведёт – как опытный капитан ведёт корабль – их замечательный Дом? Его Величество Дом. Конечно, здесь, в Крыму много дач, и побольше, и куда богаче. Но похожей нет, конечно, на всём божьем свете.

Она давно приглядывалась к своей сиделке.

Некрасивая. Неяркая. И – что ещё хуже – неженственная.

А вглядеться – сколько в этой простенькой Марусе самоотверженной любви… доброты… непритворной преданности… бескорыстия. И ещё – Веры. Веры неистовой, яростной, всепобеждающей, как у первых христианок времён древнего Рима.

Конечно, трудно, почти невозможно представить их рядом. Её блестящего сына, подлинного гражданина мира, изъездившего и исходившего пешком пол-Европы. Слушавшего лекции в Сорбонне. Увлекавшегося то буддизмом, то католицизмом, то масонством. Общавшегося на равных с множеством знаменитых, поистине выдающихся людей. Начиная с живых классиков. И кончая этими, нынешними, только-только входящими в известность. Например… как его? Запамятовала имя. Ах, да, какой-то Пикассо. Сын очень смешно рассказывал, как вместе с Эренбургом побывал в парижской мастерской будущего гения.

Писатели и поэты. Прославленные музыканты. Красноречивые критики. Томные, ломкие, изысканные балерины.

И – в такой-то круг! – войдёт эта Маруся? Образование – фельдшерские курсы. Изъясняется путано, плохо. Хотя язык по-своему яркий, своеобразный.

А вообще-то, – продолжала напряжённо размышлять Мать, наблюдая из-под полуприкрытых век, как неутомимая сиделка готовит шприц и иглы для очередной инъекции, – а вообще-то не так уж она и проста, эта Марусенька. Как-то случайно проговорилась, что была хорошо знакома с Чеховым. Именно – проговорилась. Другая бы на её месте хвасталась этим с утра до ночи. И ещё… Оказывается девочкой-подростком она два года жила в доме Веры Комиссаржевской, была её воспитанницей. Значит, что-то поняла, угадала великая русская актриса в этом корявом, угловатом «дичке».

Думай, мать, думай. Взвешивай…

И она думала. Взвешивала. И, наконец, приняла решение. После особого долгого приступа, за два дня до смерти, сказала сыну:

– Когда уйду – женись на Марусе. Она спасёт – и тебя, и твой дом.

Сын выполнил завет матери. И, конечно же, её предсказание сбудется. В самые трудные, поистине роковые дни верная Маруся будет неустанно хранить и спасать. Своего единственного и любимого мужчину. И их любимый, единственный Дом.

Простая житейская история, наверное, тронет сердца самых простодушных зрителей (и, особенно, зрительниц). Но вот как оценит сюжет зритель подготовленный, как говорят ныне – продвинутый?

Думается, что и он заинтересуется, когда узнает подлинные имена главных героев драмы: Максимилиан Волошин. И Мария Степановна Заболоцкая, его вторая жена.

После долгих десятилетий забвения имя поэта и художника «Серебряного века» становится всё более и более популярным. В том числе и у кинематографистов. Только за последнее время о волошинском «Корабле поэтов» снято пять документальных фильмов. Самый симпатичный – «Коктебельские камешки» режиссёра Андрея Осипова.

Но во всех этих лентах главное внимание уделено рассказам о прославленных гостях знаменитой волошинской дачи. И, действительно. Какие имена: Андрей Белый… Николай Гумилёв… Марина Цветаева… Осип Мандельштам. Прозаики: Максим Горький… Алексей Толстой… Михаил Булгаков… Александр Грин… Михаил Зощенко.

Неудивительно, что сам хозяин и творец этого удивительного, первого в истории «Дома творчества» оказался как бы в густой тени могучей рощи великой российской литературы.

И уж совсем незначительно выглядит роль его жены. Хотя именно эта неутомимая решительная Маруся с лицом деревенского мальчишки полвека стояла у штурвала волошинского «Корабля поэтов». Без неё этот корабль давно бы пошёл ко дну.

Советская критика не писала о Волошине. А если и упоминала его имя, то пренебрежительно. «Один из самых незначительных декадентов».

И, конечно, его не печатали. За семьдесят лет – ни одного сборника. Когда же, наконец, в годы «перестройки» появился в Малой серии «Библиотеки поэта» однотомник Волошина, там не оказалось его лучших, вершинных стихов – стихов времён революции и гражданской войны.

Вот одно из них (написано в январе 1922 года, когда Волошин узнал подробности гибели своих старых знакомцев и сверстников Александра Блока и Николая Гумилёва).

 

С каждым днём всё диче и всё глуше

Мертвенная цепенеет ночь.

Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:

Не позвать, ни крикнуть, ни помочь.

Тёмен жребий русского поэта:

Неисповедимый рок ведёт

Пушкина под дуло пистолета,

Достоевского на эшафот.

 

Может быть, такой же жребий выну,

Горькая детоубийца – Русь!

И на дне твоих подвалов сгину

Иль в кровавой луже поскользнусь,

Но твоей Голгофы не покину,

От твоих могил не отрекусь.

 

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

 

Современники чрезвычайно высоко оценили нового, совершенно неожиданного Волошина.

«Не узнаю Максимилиана! – восклицал Андрей Белый. – Он удивительно изменился. «Старик» эпохи символизма оказался моложе нынешних «молодых».

В. Вересаев писал: «Революция ударила по его творчеству, как огниво по кремнию… Автор изысканных и прихотливых композиций превратился в мужественного, сильного поэта, с простым и мудрым словом».

Александр Бенуа, который был не только замечательным художником, но и проницательным литературным критиком, предсказал: «Нового Волошина по достоинству смогут оценить только грядущие поколения». Это время пришло.

«Ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую. Я живу только Россиею и в ней совершающимся».

Волошинские стихи тех кровавых лет полны любви. Любви к России, в будущее и высокое предназначение которой поэт самозабвенно верил. Но эта любовь была не сладко-комплиментарной, а строго-взыскующей, включающей и боль, и отвержение. Поэт-гуманист просто эстетически был не способен оправдать насилие, обесценивание человеческой жизни и ожесточение людских душ. То, с чем он сталкивался чуть ли не каждый день.

«Я всегда был на стороне преследуемых. На стороне Человека. А не толпы».

В годы гражданской войны на коктебельской даче находили убежище и раненые красноармейцы и белогвардейские офицеры. Однажды Волошин спрятал на чердаке своего дома от врангелевской контрразведки Белу Куна, известного венгерского революционера-интернационалиста. Когда в 1920 году большевистское правительство назначит Куна председателем Крымского ревкома, тот вспомнит своего спасителя и станет покровительствовать ему. Защитит волошинскую дачу от грозящей реквизиции, потом от «уплотнений».

Всесильный крымский диктатор неоднократно навещал поэта, привозил продовольственные пайки, вино. Они засиживались допоздна, беседуя о поэзии. Особенно часто о Шандоре Петефи (Бела Кун был знатоком выдающегося венгерского поэта).

Во время одной из таких бесед адъютант доставил Куну срочный пакет из ревтрибунала. На последнюю подпись.

И тут произошла невероятная сцена. Кун дал хозяину дома посмотреть страшный «расстрельный список» (несколько сот имён). И разрешил ему, в качестве подарка, вычеркнуть одну из каждых десяти фамилий. Но только одну, не больше.

Надо ли объяснять, какой ужасающей нравственной пыткой обернулся для поэта «щедрый» дар диктатора. Особенно, когда он увидел в списке собственную фамилию…

Он не купил свою жизнь ценой чужой. Оставил слово «Волошин» в списке обречённых… (Потом его заштрихует карандашом сам Бела Кун).

Не правда ли, совершенно инфернальная сцена? Таких «встреч с дьяволом» в жизни Волошина случилось немало.

Ещё один драматический эпизод. Однажды Макс (так звали Максимилиана друзья и знакомые) бесстрашно прочёл свои контрреволюционные стихи. И кому?! Одному из советских вождей, самому Льву Борисовичу Каменеву (ставшему после смерти Ленина Председателем СТО – Совета Труда и Обороны СССР). Каменев был человеком умным, образованным, хорошим оратором. Почти как Луначарский. Он тут же разобрал стихотворения, тонко подметил их поэтические достоинства. И не произнёс ни слова об их открыто антисоветской сущности.

Когда автор спросил, есть ли надежда на публикацию, Каменев ответил: «Конечно!» И тут же, на своём личном бланке написал записку директору Госиздата – с рекомендацией. Но когда сиявший от счастья автор удалился с драгоценным листком бумаги в кармане, вождь тут же позвонил в издательство и, не стесняясь присутствующих, сказал: «Скоро к вам придёт поэт Волошин, с моей запиской. Не обращайте на эту записку никакого внимания!»

Какой неприкрытый цинизм!

Это на тему «поэт и власть». А теперь – на тему «поэт и чернь».

С какой неприкрытой ненавистью относились к нему местные крымские обыватели! Они просто не могли понять – как это можно пускать с свой большой красивый дом – бесплатно! – каких-то поэтов… художников… критиков… То есть всяческую безденежную шантрапу. Ведь для большинства крымчан сдача «жилплощади» в летний сезон – основной источник доходов.

На семью Волошиных была масса анонимных доносов: «Буржуи», «Хорошо замаскировавшиеся враги».

И, конечно, не верили в бескорыстие коктебельского затворника районные налоговики, тихие, неприметные совслужащие в аккуратненьких сатиновых нарукавниках (чтобы не лоснились и не занашивались пиджаки). Все эти мелкие укусы, дрязги старалась принять на себя неутомимая Маруся.

Когда Волошин подарил свою дачу Союзу писателей СССР, его руководители, «литературные генералы» предложили… сдать её в аренду Госиздату! То есть, по сути, начали торговаться подарком! Узнав об этом, поэт пришёл в такой гнев, что с ним случился первый инсульт. И опять Марусенька превратилась в сиделку…

Но самые трудные дни – её жизни и жизни Дома – были впереди, после смерти любимого «Масеньки» (так она называла мужа).

…В конце сорок первого к дому подошли несколько перепачканных глиной, измученных солдат. Начали молча, привычно распаковывать деревянные ящики с надписями «Осторожно! Взрывчатка!» Сматывать с большой катушки какие-то провода. Такая уж у них была работа ничего не жалеть, оставить оккупантам выжженную землю. Приказ Верховного Главнокомандующего обсуждению не подлежит.

Она взяла за руку пожилого сержанта, как ребёнка потянула в дом. Произнесла короткую, но страстную речь: «Если вам не жалко этой красоты – взрывайте! Но вместе со мной! Я отсюда не уйду!»

Сержант вышел какой-то задумчивый. Постоял, покурил. Бросил окурок, тихо выругался. Сапёры ждали привычной команды. И тут он приказал… смотать обратно провода, и увёл своих подчинённых. Увёл, так и не взорвав Дом, нарушив приказ самого товарища Сталина.

…Через два дня, когда стихла канонада, к Дому бесшумно подкатил «Опель-Адмирал». Щеголеватый немецкий офицер не спеша поднялся по ступеням. Вошёл в холл. И замер…

Прямо на него смотрела сверкающая золотом маска древнеегипетской царевны. Картины. Скульптуры. Драгоценные морские раковины. Ковры ручной работы. И – тысячи, тысячи книг.

Офицер стянул перчатку, наугад вытянул с полки один из томов. Сочинение какого-то немецкого философа (герр офицер его, разумеется, не читал). Издано в Германии. На страницах многочисленные пометки карандашом. Книга была не просто прочитана – но и досконально изучена.

– Кто хозяин дома?

Некрасивая женщина в нелепых штанах, в выцветшей мужской рубашке с закатанными рукавами (она только что вымыла полы, вон и ведро с мокрой тряпкой) произнесла непонятное имя. Ох уж этот варварский язык…

– Я хочу его видеть.

Женщина ответила на плохом немецком:

– Он умер.

– Он был кто? Профессор?

– Он был известный поэт. Большой поэт.

– Но я никогда не слышал такого имени.

– Его стихи издавали в Германии. А его бюст стоит в нише одного из домов в Париже. Как раз напротив Эйфелевой башни. Кстати, они были знакомы.

– Кто?

– Мой муж и инженер Эйфель.

Немецкий офицер кое-что знал про Эйфеля. Ведь он и сам был инженером. Правда, военным инженером.

Значит, эта женщина (которую он принял за одну из служанок) – вдова хозяина этого дома?..

Вышел из дома. Строго отчитал солдат (они уже занимались привычным делом – гонялись по двору за курами). И приказал повесить у входа грозный плакат: «Не занимать!»

Но самое страшное случилось в начале 1944 года. Мария Степановна (которая питалась одной кукурузой) почувствовала – что-то не в порядке с желудком. То, что сказал врач, оказалось приговором. Большая опухоль. Затронут пищевод. Неоперабельно. Теперь от неё ничего не зависело. Оставалось одно. Молиться.

Пути Господни неисповедимы. Спасение пришло от тех, кого она от всей души ненавидела.

Немецкий комендант выписал драгоценный «аусвайс» – пропуск до Симферополя. Там, в столице Крыма, проходивший мимо госпиталя пожилой немецкий солдат увидел прислонившуюся к стене, похожую на привидение измождённую женщину. Подошёл, вгляделся, покачал головой. Вытащил из ранца и протянул ей горбушку хлеба.

Потом – ещё одно чудо. Оказалось, что в Симферополь приехал для обмена опытом известный германский онколог. Узнав о редкой болезни, он решил именно на этой безымянной русской показать съехавшимся для повышения квалификации из окружающих немецких госпиталей молодым военным хирургам-недоучкам то, на что он способен. Как сейчас говоря, устроить «мастер-класс».

После блестяще проведённой операции Мария Степановна прожила ещё тридцать лет. Трудных и невесёлых. Но – жилá и продолжала трепетно хранить – память о муже… его акварели… его грандиозный архив… его уникальную библиотеку (свыше пятидесяти тысяч книг).

Зная о нищете вдовы поэта, многие советские музеи, архивы, ну и, разумеется, частные коллекционеры предлагали ей продать хоть часть художественного наследства. Категорически отказывала. Даже когда по докладу-доносу в ЦК ВКП(б) секретаря Союза писателей, популярного драмотдела, дважды лауреата Сталинских премий, главного редактора «Огонька» печально известного Анатолия Софронова власти задумали ликвидировать должность «хранителя музея». Потому что «так называемый музей Волошина никем не разрешался и не регистрировался». Марию Степановну лишили – в который раз! – скромных средств к существованию…

Так относилась советская власть к семьям великих дарителей. Таких, как профессор Цветаев, давший России всемирно известный «Пушкинский музей». Судьба его любимых дочерей хорошо известна.

Кстати, о Цветаевых… Когда Мария Степановна совсем одряхлела, Бог послал ей помощницу. Вернувшаяся из сталинских лагерей Анастасия Цветаева приехала в Коктебель ухаживать за подругой, хотя ей самой было за восемьдесят…

Автор заявки дорого бы дал, чтобы узнать, о чём разговаривали эти две прошедшие воду, огонь и медные трубы старухи. Чем сокровенным делились, что вспоминали…

Как много горечи, как много боли, как много несправедливости. Но всё-таки думается, что чаще они вспоминали молодую, полную ожидания счастья Марину… Влюблённого в свой Коктебель Макса, похожего одновременно на мудрого, могучего Зевса – и дикого, необузданного кентавра. Древние греки были уверены, что такие фантастические полукони-полулюди скакали когда-то по этим, покрытым утренней дымкой, легендарным крымским холмам…

Михаил Сергеев

г. Саратов

 

«…ВСЕГДА ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ ВОЛЬСК»

 

Каждый настоящий вольчанин гордится своим городом, его интересной и богатой историей. С городом Вольском связаны имена многих выдающихся сынов нашего Отечества. Среди них уроженец города на Волге – писатель Александр Степанович Яковлев, 130-летие которого отмечали в декабре этого года.

Книга А.С. Яковлева «Тайны Саратовской земли» – это своеобразная энциклопедия нашего края. Перу писателя принадлежат известные романы и повести «Октябрь», «Повольники», «Человек и пустыня», «Ступени» и другие, а их свыше 20-ти.

В 1928 году на ледоколе «Малыгин» писатель отправляется к Северному Ледовитому океану на поиски экспедиции знаменитого норвежского полярного исследователя Р. Амундсена, после чего об этом походе написал книгу очерков «Ледовый поход «Малыгина» (1929 г.)

Писатель Яковлев А.С. прожил в Вольске до 20 лет. Потом была учёба в университете в Петербурге. Где бы ни был писатель: в Сибири, на Кавказе, на Дону, в Москве, он всегда с любовью в сердце и с трепетом в душе вспоминал свой родной Вольск, где родился и вырос.

«В случае моей смерти урну с прахом отвезти в Вольск и похоронить в могиле между отцом и матерью. Сестра Маруся знает, где именно. Всегда очень любил Вольск», – это последнее желание А.С. Яковлева за месяц до смерти (1953 г.)

Родственники выполнили последнюю просьбу писателя, и он теперь навсегда остался в родных волжских краях.

В 1963 году на кладбище был открыт памятник А.С. Яковлеву. Жена писателя Мария Алексеевна Яковлева была на открытии.

На чёрном гранитном памятнике высечен барельеф писателя и его автограф, годы его жизни (1886-1953 гг.). В Вольске именем писателя названа одна из улиц. На здании бывшей школы №19, где учился юный Яковлев, бережно хранится мемориальная доска, где есть барельеф писателя.

В день рождения писателя – 5 декабря, в средней школе №6 в 1972 году в торжественной обстановке был открыт музей А.С. Яковлева. Будучи школьником с группой ребят из саратовских школ №1, 14, 24, 73 в 1976 году я приезжал в Вольск в составе литературно-краеведческого кружка «Парус» при Саратовском Дворце пионеров, руководил которым учитель русского языка и литературы С.К. Немец.

Тогда мы с большим интересом посетили школьный музей писателя, познакомились с советом и поисковой группой музея, с его руководителем З.А. Сочневой.

Удивительно, как много сделали ребята в те годы. На втором этаже школы в двух помещениях был создан и работал замечательный музей, посвящённый творчеству писателя-вольчанина А.С. Яковлева. Актив музея насчитывал более 40 ребят. Совет музея проводил поисковую работу, вёл переписку с писателями Г. Боровиковым, В. Лидиным, С. Михалковым, А. Перегудовым, К. Симоновым. О работе школьного музея не раз писали в газетах «Цемент», «За коммунистический труд», «Заря молодёжи». К сожалению, по непонятным причинам музей в школе №6 прекратил своё существование.

Прошли годы…

С большой радостью прочитал я в газете «Вольская неделя» №51 (651) от 5.12.2006 г., что учащаяся 6 «а» класса СШ №6 вместе с классным руководителем И. В. Аникиной решили возобновить работу по «реанимации» музея А.С. Яковлева. Это разумное и верное решение! Дети должны знать свой край, гордиться своим городом и держать равнение на лучших его представителей. Пожелаю им больших творческих успехов.

…Волей судьбы получилось так, что после 1976-го я почти через 30 лет вновь попал в Вольск, с 2004 по 2006 гг. моя офицерская служба была связана с Вольским ВВУТ (ВИ). В год 120-летия писателя я разыскал дом, где родился и жил А.С. Яковлев (ул. Ленина, 148). Познакомился с его нынешними жителями. Ими оказались простые и добрые люди – Пастика Иван Максимович и Римма Семёновна. Хозяин дома рассказал мне, что после покупки дома своими силами отремонтировали его и до сих пор содержат его образцовом состоянии. Это факт!

Во дворе из сарая он вынес мемориальную доску, которая когда-то висела на доме и гласила прохожим, что здесь родился и жил писатель А.С. Яковлев. К сожалению, с годами доска пришла в негодность, буквы стерлись, выцвели, появились сколы, доска была измазана краской. Когда доску показали мастеру по мраморным плитам на предмет её реставрации, осмотрев её, он ответил, что она очень ветхая, разрушится от работы с ней, проще изготовить новую. Решение было принято, за ценой вопрос не встал.

Накануне я позвонил в Саратов своему бывшему учителю С.К. Немцу, и он просил меня, если это возможно, восстановить мемориальную доску на доме Яковлева.

Пока шла работа по изготовлению новой мемориальной доски, в архиве Вольского краеведческого музея мне нашли документы, подтверждающие правомерность вывешивания на доме мемориальной доски. Решение об этом было принято исполнительным Комитетом Саратовского областного Совета депутатов трудящихся (№200 от 6.05.1971 г.), позднее оно было подтверждено Постановлением Администрации Саратовской области (№57 от 24.02.1995 г.) «О введение в действие Постановления областной Думы от 17.11.1994 г. №7/59» «Об охране памятников истории и культуры».

12 декабря 2006 года новую мемориальную доску мы вместе с хозяином дома Иваном Максимовичем закрепили на лицевой стороне дома, где родился и жил наш земляк Яковлев.

Прохожие невольно останавливались и читали, что написано на мемориальной доске. А я подумал: кто, если не мы? Ведь Александр Степанович Яковлев всегда очень любил Вольск.

 

 

Евгений Проклов

г. Энгельс

 

О РУССКОМ ЯЗЫКЕ

 

Русский язык, к сожалению, постепенно мутирует. Когда юморист Михаил Задорнов рассказывал, что уборщицу кличут менеджером по клинингу, хотя она управляет лишь шваброй, пылью и сушёными тараканами, – это весело. Но если внимательно посмотреть вокруг, то заметишь интересные детали. Знакомый дворник рассказывал, как его коллегу, подметавшего магазин на месте бывшего кинотеатра, раньше называли «специалист по экологическому обеспечению окружающей среды». Круто! У него так было даже в трудовой книжке написано.

Своими глазами видел, когда зашёл в здание Кардиоцентра, что на входе вместо привычного слова «Регистратура» крупными буквами выведено «Ресепшен» по-английски. Для кого? Зайдёт наша землячка, бабуля с больным сердцем, и не сможет понять, что это за странная «Ресепшен». Пожилым гражданам и так бывает трудно понять современный жаргон: «СПА салон». «ВИП», «Он-лайн». Галиматья какая-то.

Порой сам часто не врубаюсь, когда слушаю компьютерные и другие новости. Потом беру толстенный англо-русский словарь и перевожу. «Лоу-Кик» – это низкий пинок, «хостинг» – от слова «гостить», типа задорновского «стыбзинг» и «свалинг». А что, нормально нельзя было сформулировать? Чтобы понимали все и не спрашивали: ты с кем, сынок, сейчас разговаривал, что имел в виду? Можно ведь, легко.

Ещё есть весёлые «фразеологические обороты». В одном торговом центре висело объявление: «Видеокамеры в туалете установлены для вашей безопасности». Классно! Это, чтобы нас умывальник ненароком не загрыз, что ли?

Зашёл на рынок и вытаращил глаза. Написано: «В целях пресечения террористических актов на территории рынка запрещена фото и видеосъёмка». Это что, в каждом фотике и видеокамере бомбочка?.. Ну, разве что информационная…

А теперь о грустном. Когда русские солдаты взяли Берлин в 1945 году, там повсеместно играла наша «Катюша», все немцы её знали. А у нас чья музыка теперь часто играет?

Был неприятно поражён, посетив пару лет назад 1 сентября родную школу в городе Энгельсе. На линейке пляшут наши девочки в форме… американских баскетбольных болельщиц с мочалками в руках. Эх, показать бы лет 30 назад это зрелище, не поверили бы своим газам такой «перезагрузке».

Учителя! Вы же взрослые люди, подскажите детям, как надо правильно, а то чуднó получается. Всему своё место. Это – о традициях. А теперь – опять немного о русском языке.

Пару слов о матерщине. Это заразная привычка… Один священник сказал, что мат – это богохульство. Задумался, почему? Нашёл в книге отца Алексия Мороза ответ, смысл приблизительно такой: когда матершинник говорит, что он «знал чью-то мать», то он просто позорит честь матерей, оскорбляет Божью Матушку, которая приходится Матерью всем христианам. Когда произносит другие ругательства, то он нагло глумится над установленными Богом способами рождения, от которых весь человеческий род и он сам появился. Это кощунство – говорить плохие слова про органы, которые ему даны либо для продолжения жизни, либо для воздержания, если он решится на аскетизм.

От злых и грязных слов страдают и болеют не только дети, но даже животные и растения, которые чувствуют энергетику слова. Напротив, доброе слово может моментально излечить страдающую душу и наполнить её надеждой и радостью.

 

Виктор Швидко

г. Саратов

 

ОТЦАМИ НАМ БЫЛИ ФРОНТОВИКИ

 

Моё детство прошло в Башкирии – в деревне Иваненково Благоварского района. Там был детский дом, в который в конце 1943 года привезли меня, трёхлетнего сироту. Мой отец погиб под Москвой в 1942-м, мать умерла в 1943-м. Все мы, 50 мальчиков и 50 девочек, ходили грязными, завшивленными, плохо одетыми, пока места воспитателей и прочих работников занимали тыловые крысы.

В 1945 году в детдоме стали работать вернувшиеся с войны фронтовики и навели порядок. Они сразу же построили баню, нас отмыли и одели во всё новое. Воспитывали нас не нравоучениями, а личным добрым примером, лаской, заботой. И чем старше я становился, тем чаще вспоминал детдомовское детство, тем сильнее тянуло меня в те места.

Поехал через 50 лет. Связь с детским домом я поддерживал и знал, что многих из тех, кто нас опекал, учил уму-разуму, уже нет в живых. Путь предстоял неблизкий – 1064 километра. Из Саратова через города Вольск, Балаково, Самарскую область, Оренбург, далее города Кумертау и Дёма (это уже Башкортостан).

Не доезжая до Иваненкова, я остановился в деревне Константиновка. Там жил наш завхоз дядя Ваня. Помню его: косая сажень в плечах, рост под метр девяносто, кулаки огромные. В рукопашном бою ему не было равных. Он одним ударом сваливал годовалого бычка. Грудь дяди Вани украшали три ордена Славы, орден Красной звезды, три медали «За отвагу».

Но крепко, видно, попортили фрицы нервы солдату. Когда он вернулся с войны, одна тыловая крыса в дружеском застолье ляпнула: мол, твоя-то здесь с председателем того… Дядя Ваня мигом домой. Схватил жену (говорили, очень красивая была) за длинные косы и отрубил топором голову. Дали дяде Ване 25 лет тюрьмы. Освободился в 1953 по бериевской амнистии. И пришёл работать в наш детдом завхозом. Вскоре женился. В супруги взял невзрачную, но очень добрую женщину.

Дядя Ваня меня узнал. Обрадовался. Мы с ним посидели, выпили по стакану самогонки. Поговорили за жизнь. Я о себе рассказал. То же, что сейчас вам рассказываю.

В 17 лет меня отправили в город Давлеканово – в училище механизации. Я к технике с малых лет пристрастился. В девять уже полуторку водить умел. Детдомовскому шофёру дяде Гене помогал: то колесо качаю, то вкладыши шатунов шабрю да к коленвалу подгоняю. Дядя Гена толк в машинах знал. Он на фронте водителем был – снаряды к «катюшам» подвозил. Дядя Гена меня и электричеству научил (у нас в детдоме был свой энергогенератор, которым освещалась столовая и корпуса). Мне эта наука очень пригодилась в жизни: я получил пятый разряд электрика и работал на элеваторах.

После окончания училища меня направили в хозяйство деревни Иваненково и сразу дали новенький трактор ДТ-54. Я на нём пахал, сеял, урожай убирал. По осени пахал огороды ветеранам. Денег с них не брал, наотрез отказывался. Говорил: «Это мой долг помогать вам».

В армию в 19 лет меня не взяли: во мне росту было полтора метра и весу сорок килограммов Дали отсрочку на два года, но забрали через год. И вот опять я стою перед комиссией с теми же параметрами, но уже грудь выпячиваю, чтобы все увидели награду – медаль «За трудовое отличие». Они, конечно, увидели, удивились, улыбнулись и сказали:

– Добро! Такие солдаты нам нужны.

Служил я в авиации – заправлял ракеты. Вернулся из армии тоже с наградами: «20 лет победы в Великой Отечественной войне», почётной грамотой и знаком «Отличник ВВС». И с другими параметрами: рост – 174 см, вес – 64 кг. Физзарядка да хорошее питание сделали своё дело.

Погостил я у дяди Вани три дня и поехал в Иваненково. Купил по дороге цветы и пошёл на кладбище – к директору детдома М.Г. Цубко, бухгалтеру А.П. Мамаенко с супругой, водителю дяде Гене, воспитателям Марии Михайловне и Василию Ивановичу Тарасюк. Посидел возле каждой могилки, повспоминал.

У директора Цубко сын Саша был майором, погиб на военных учениях.

Анатолий Петрович Мамаенко прошёл войну от стен Кремля (с парада 7 ноября 1941 года) до Берлина. Был трижды ранен, но каждый раз возвращался в строй. В Берлине их экипаж отравился шнапсом, который немцы оставили на столе в одном из домов. Спасти успели только Анатолия. По состоянию здоровья его направили работать в наш детдом.

Был Анатолий красивый, статный. И красивые девушки сохли по нему. А он взял в жёны тихоню Тоню. Их первенец родился больным и прожил 26 лет, не сходя с кровати. Видимо, ядовитый шнапс, которым отец отравился, сказался на потомстве.

После того, как Анатолий Петрович пролечился в госпитале в Уфе, у них с Тоней родились ещё две дочери и сын. Все трое – красивые. Все трое окончили институты. Анатолия не стало в 60 лет. Антонина умерла недавно, ей было 89 лет. Незадолго до смерти прислала мне письмо.

Царствие им всем Небесное.

 

 

ДРАМАТУРГИЯ

Денис Мищенко

г. Татищево

 

СЕМЬЯ

 

Действующие лица:

 

Ведущий

Кошка

Домовёнок Кузя

Солнечный зайчик

 

Ведущий: Семья – как много в этом слове! Семьи бывают большие и маленькие, счастливые и не очень. Семья не может состоять из одного человека. Семья – это единство нескольких личностей. Семья – это маленькая страна, в которой есть свои права и обязанности, свои граждане и руководители. И, как и у любой страны, у семьи есть территория – маленький уютный уголок, который люди зовут домом. Наша история начинается с совершенно нового дома, который только что построили. И по старой традиции, первой в дом пустили кошку…

 

Кошка: Ух, ты, как здесь всё устроено! Вот это да! Какой большой, красивый и чистый дом! И раз уж мне поручили такое важное задание, как осмотр дома, то я со всей серьёзностью к этому отнесусь. Перво-наперво, нужно посмотреть, нет ли здесь мышей! Так, посмотрим, ребята, вы не видели тут ни одной мышки? Хорошо! А может тут посмотреть?

 

Сзади неслышно подходит домовенок Кузя.

 

Кузя: Это что у нас тут такое? (Кошка пугается и вскрикивает). Кто ты такая? Воришкой в дом забралась?

Кошка: Совсем нет! Я – Кошка! И я буду здесь жить! А ты ещё кто такой?

Кузя: А я домовёнок Кузя! Я хранитель этого нового дома. Я только недавно появился на свет и ещё многого не знаю. Может, ты поможешь мне во всём разобраться?

Кошка: Легко! Потому что я самая умная, знающая, добрая и ласковая Кошка на свете! По крайней мере, так меня называют мои хозяева. А им верить можно, потому что мы – одна семья.

Кузя: Семья? А что это такое?

Кошка: Семья – это когда все постоянно вместе. Все живут в одном доме, любят друг друга, заботятся друг о друге и уважают друг друга. Вот.

Кузя: Как здорово! А можно и я буду частью вашей семьи? Ой, кажется, только меня кроме тебя никто не видит… Что же делать?

Кошка: Ничего страшного в этом нет. У моих хозяев есть бабушка и дедушка. Они с нами не живут, но постоянно с нами общаются. Через особенную штучку. Она ещё называется нофелет или фелитон. Как-то так. Ребята, вы не знаете, с помощью чего можно разговаривать на расстоянии? Точно, ТЕЛЕФОН!

Кузя: На расстоянии? Но ведь я-то здесь. Как можно разговаривать на расстоянии, если я живу с твоими хозяевами в одном доме?

Кошка: Очень просто! Давай поиграем с тобой в игру, и тогда тебе все сразу станет ясно!

Ведущий: Старинная игра «Сломанный телефон» – когда по цепочке передают друг другу какое-нибудь слово.

Кошка: Вот видишь! Как здорово!

Кузя: Значит, теперь я тоже могу считаться частью семьи?

Кошка: Конечно! Только учти одну вещь: в семье не просто все друг друга любят, а заботятся и уважают. В семье есть такое понятие, как ответственность! Например, Папа зарабатывает деньги и защищает семью, потому что он большой и сильный. Он за это ответственен. А Мама заботится обо всех и готовит еду.

Кузя: А ты что делаешь?

Кошка: А я ловлю мышей и просто всех радую!

Кузя: А что же мне тогда делать? Ой, так я ведь хранитель дома! Я буду охранять дом и следить за чистотой в нём! Чистота – залог здоровья!

Кошка: Порядок – прежде всего!

Кузя: Спасибо тебе, Кошка! Вот прямо сейчас пойду и всё проверю. Пока!

Кошка: До свидания, Кузя! А я пойду, сообщу хозяевам, что в новом доме всё в порядке и здесь можно жить!

Ведущий: Так наша Кошка, её хозяева и домовёнок Кузя начали вместе жить в одном доме. Каждый занимался положенными вещами: Папа ходил на работу, Мама готовила еду и весь день болтала по телефону, Кузя следил за порядком в доме, а Кошка, за отсутствием в доме мышей, просто скучала, мирно развалившись на солнышке.

Кошка: Мяу, как хорошо иногда ничего не делать. Но когда совсем нечего делать, становится по-настоящему скучно. Пожалуй, я немного посплю. Вдруг что-нибудь интересное приснится.

 

Кошка садится на стул и облокачивается на спинку. Как бы спит. В это время появляется Солнечный зайчик (костюм зайца, но с круглой бляшкой на животе, можно в виде блестящей фольги). Зайчик прыгает и танцует. Поёт весёлую песенку. К концу песенки, К ошка, подглядывающая за зайцем одним глазом, просыпается и начинает играть с ним в догонялки.

 

Кошка: Фуух, какой ты неуловимый!

Зайчик: Ещё бы! Я ведь Солнечный зайчик! Я самый быстрый на свете! Меня вообще невозможно поймать. А ты, Кошка, такая медлительная, как будто какая-нибудь черепаха! Ха-ха-ха! Или улитка!

Кошка: Зачем ты обзываешься? Я не черепаха и не улитка. Я Кошка!

Зайчик: Ну, даже если и Кошка, то самая медленная на свете! Ты кошкопаха или кошколитка! Вот!