Июня 1941 г. немцы захватывают советский Львов и его окрестности, евреям предписано носить нарукавные повязки со звездой Давида.

В июле 1941 г. начинаются массовые убийства в Понарах, что в Вильнюсе, городе, населенном преимущественно польскими евреями. Общими усилиями нацисты и литовские коллаборационисты убьют здесь 70000 евреев.

 

Июля 1941 г.

Все живы-здоровы. Нора, Ирка, Зыгуся, мои друзья и родные. С завтрашнего дня меня, как и всех евреев, заставят носить Белую нарукавную повязку. Для тебя, дорогой дневник, я останусь все той же Реней, но для других стану представительницей низшей расы: девкой, что носит повязку со звездой, жидовкой.

Я не хнычу и не жалуюсь. Я смирилась с судьбой. Просто это странно и печально. Моим каникулам и свиданиям с Зыгусей конец. Не знаю, когда теперь увижу его. От мамы нет вестей. Боже, сохрани нас.

До свидания, дорогой дневник. Я пишу тебе, будучи независимой и свободной. Завтра — только внешне — я стану другой. И кто знает, может быть, однажды, став другой, я снова тебя поприветствую. Дай-то Бог! Господи, вверяю тебе свою душу.

3 июля 1941 г.

Ничего нового. Надели нарукавные повязки, слушаем утешительные и неутешительные новости и боимся оказаться в гетто.

Он приходил сегодня! Я думала, сойду с ума от радости и… замешательства. Он работает в поликлинике, делая перевязки. Чудный и милый, как всегда. Жаль, что теперь он не может поступить в университет. Из него вышел бы замечательный врач. Но рано или поздно он им станет, вот увидишь, дорогой дневник. Мы договорились встретиться завтра возле поликлиники. Это кажется странным, но почему бы и нет? С нарукавной повязкой или без — главное быть с ним рядом.

Хочу, чтобы приехала Булюся. Пусть она будет с нами, в радости и горе. Зыгмунт чудесен. Да прибудешь со мной ты, дорогой дневник, Булюся и Бог.

Октября 1941 г.

Только что была с мамой и это было так чудесно, необычно. Для других девочек естественно проводить время с матерями. Но, опять же, мама другая. Она как подруга, ровесница. Теперь снова скучаю по ней. Я доверяю тебе, дорогой дневник, Богу и маме. Верю, что все будет так, как сказал Зыгуся: мы как-нибудь переживем войну, ну а после… ах…в самом ли деле будет так, как он сказал?

Я всего-навсего одна из миллиона девушек мира — страшнее одних и симпатичнее других, но, тем не менее, второй такой Рени ни за что не найдешь. И Зыгусю второго тоже. Он безумно тонкий и чувствительный. Ах, мама, зачем же ты мне советовала не утонуть в его зеленых глазах, разве ты не видишь, что уже поздно?

Октября 1941 года нацисты начинают депортацию австрийских евреев в гетто оккупированной Польши.

Осенью 1941 г. немцы объявили пшемысльский район Гарбаже еврейским. С трех сторон он ограничен рекой Сан, с четвертой же — железной дорогой. В конечном итоге немцы вынудили переехать туда евреев со всех районов.

Ноября 1941 г.

«Гетто!» — звенит у нас в ушах. Мы не знаем, что с нами будет, куда они нас увезут. Нам было приказано до двух часов ночи покинуть свои дома, взяв с собой 25 кг. личных вещей. Быть может, конечной остановкой и будет гетто. Если что и можно сказать точно, так это то, что нам не разрешат больше жить на центральных улицах.

Вчера вечером в 10:30 позвонили в дверь, и кто бы это мог быть? Полиция! Я закрыла лицо руками и воззвала к тебе, Господи, и ты услышал: это оказался полицай из деревни, где мы жили раньше, поэтому он позволил подкупить себя. Мы вспомнили старые времена, друзей, застолья, и загадочным образом это принесло свои плоды. Теперь, Господи, я обращаюсь к тебе, я — пылинка, я — оставленная здесь без отца и матери… услышь мой зов.

Ноября 1941 г.

Булюся пришла в пятницу и ушла сегодня! Может от того, что она бы предпочла, чтобы Зыгуся был арийцем, он ей не нравится. Она говорит мне не принимать эти отношения близко к сердцу. Это странно, но после этих нравоучений я чувствую, что отдаляюсь от него, что мне он не нравится, и я его боюсь. Булюся может и ошибаться, учитывая, что она его совсем не знает. Но может быть и права! Разве самоуверенность его натуры, которую я сейчас нахожу столь привлекательной, не могла бы однажды принести мне боль? Не станет ли он в будущем делать с самим собой и со мной все, что душа пожелает? Не отравит ли в конечном итоге мою жизнь какая-нибудь Галина или Лидка? Тогда всему настанет конец. И у меня будет один путь: в могилу.

Отчего же это я, в самом деле, так разозлилась? Из-за слов Булюси? Нет, я все равно хочу, чтобы он был моим мужем. Мама говорит, нельзя ожидать столь многого, потому что ничего может не получиться. Я надеюсь, Бог услышит мою искреннюю девичью просьбу. Да, пусть же это произойдет! Господи сделай так, чтобы мои мечты и дальше сбывались. Я буду так признательна! Да прибудешь со мной ты, дорогой дневник, Булюся и Бог.

26 ноября 1941 г.

После того, как ушла Булюся, мне приснилось, что мы с Зыгусей спорили всю ночь. Даже не знаю, из-за чего я на него злилась. З. был таким милым и нежным сегодня, а я раздражала сама себя. А может, все и будет так, как сказала мама. Может, несчастье мой удел. Но готова ли я сдаться на милость своей мечты?

***

Января 1942 г.

Сегодня у него был день рождения! Он был так тронут, когда я подарила ему сборник стихов! Я не знала, что это так его обрадует. Я спросила, чего мне ему пожелать. Он ответил, что того, чтобы мы пережили эту войну, не разлучившись друг с другом. Хочу ли того же и я? Я хочу, чтобы мы вообще никогда не разлучались. Как говорит З., стихи объединяют нас. Как хорошо, что он понимает это. Стихи соединяют души и возвышают любовь. Благодарю тебя, Господи, и пусть мои мечты осуществятся.

Марта 1942 г.

Они все ближе к нашему кварталу; людей увозят из города; преследования, беззаконие. А венчают все это весна, поцелуи и нежные ласки, заставляющие забыть обо всем на свете.

Апреля 1942 г.

День рождения Фюрера. Хочется кричать до хрипоты.

Неужели минуло 18 месяцев любви? Все взаправду, пульсирует, кипит в котле жизни, любви и юности. Такое чувство, как будто все это время гнала на колеснице сквозь ветер и дождь. Задыхаюсь, не могу подобрать слов. Я, должно быть, растворяюсь в собственной нежности и привязанности. Сегодня была готова задушить его в объятиях, но что бы тогда со мною стало? Зыгуся, пишу это тебе и только тебе! Я открылась тебе, и ты так мне дорог! Во мне счастье, счастье, легкость и… мечты! Глупые, сумасшедшие, чудесные мечты!

 В мае 1942 г. примерно в 600 километрах от Пшемысля, в Треблинке, нацисты создают лагерь смерти. Он действовал 2 года, на протяжении которых там было убито от 870000 до 925000 человек.

 

Мая 1942 г.

Провела день с Норой. Она легкомысленно относится к любви, тогда как я подхожу к ней со всей серьезностью. Она говорит, любовь сделает меня несчастной. Может и так, но мне прекрасно известно, что другого пути нет. После этого разговора я обессилила, и у меня заболела голова. А еще это гетто, эта обстановка, эта война… да пребудешь со мной ты, дорогой дневник, Булюся и Бог.

Мая 1942 г.

 Словно бы лихорадка овладела городом. Призрак гетто вернулся. Я рада, что плачу сейчас, пока никто не видит. Я крикнула сегодня: «Господи! Да скорее бы нас уже забрали!».

На самом деле, я этого не хочу! Господи, прости. Но на душе стало так горько, что я подумала, может, оно было бы к лучшему. Мама пишет, что детей забирают в трудовые лагеря. Она сказала собираться. Она хочет быть с нами, но просит папиного разрешения на развод.

Разбитого не склеишь. Она снова выйдет замуж, а я ни за что на свете, никогда больше на пушечный выстрел не подойду к родительскому дому. Отчим будет для меня незнакомцем. А папочка писал мне, что не уверен, увидимся ли мы когда-нибудь снова. Папочка, ты, как и я, несчастный еврей, запертый в Гетто. Господи, можешь ли ты спасти меня? Спасти их? Всех их. Пожалуйста, сотвори чудо!

Какая безрадостная жизнь. Но мое сердце все еще наполняется горечью, когда я думаю… я умру? Какое будущее нас ждет? Господь всемогущий! Столько раз я обращалась к тебе, и ты слушал меня — прошу, положи конец нашей печали. Мне сейчас легче; так хорошо выплакаться. Говорят теперь еда — самое главное. Я вкусно и сытно поужинала — а чувствую себя ужасно. Я сыта, но голодна до чьей-нибудь заботливой опеки.

Зыгуся? Да, он может быть причиной, по которой я все еще хочу жить. Мама, не держи зла, у тебя теперь будет новая жизнь. Может, даже другие дети. Не то чтобы я и правда рассчитывала на совместную жизнь, это просто робкая, наивная мечта. Я не разочаровалась, просто мир вокруг пугает меня своей бессмысленностью.

 И мама, дорогая мама, будет с тем, кого я не знаю. Я уже не плачу. Тогда человек, с которым буду я, тоже может быть ей совершенно не знаком. Люди встречаются и расстаются.

Мая 1942 г.

 Сегодня З. забрал меня с работы на фабрике, и мы вышли, держась за руки. Фруктовые сады цветут, май сияет лазурью небес, а я сияю от радости. Чувствую себя так, будто я его маленькая дочка, и мне это ох, как нравится!

Мая 1942 г.

Что-то тревожит меня в последние несколько дней. Я знаю, что Нора думает о том, что будет, когда мой роман закончится. Она обвиняет меня в том, что я отношусь к этому слишком серьезно и (в здравом ли она уме?) этим причиняет мне боль. Я знаю, что она сомневается в том, что З. по-настоящему любит меня. Знаю; чувствую это.

Зыгуся иногда как ляпнет что-нибудь, не подумав, и это сильно ранит меня. Иногда, когда это уж совсем невыносимо, я думаю о том, чтобы убежать. Но когда я крепко обнимаю его, когда он близко, так близко, я чувствую, что и за все сокровища мира я не смогла бы разлучиться с ним. Это значило бы предать собственную душу.

Нора, ты не права. Ты, может быть, и другая, но я, разлучившись с любимым, осталась бы ни с чем.

Когда у нас с Зыгусей все хорошо, то и кругом хорошо и светло, светит солнце. Как жаль, что месяц заканчивается. Ночи такие звездные. Они сводят с ума, и я так много мечтаю, мечтаю, мечтаю.

Июня 1942 г.

Теперь я знаю, что значит «экстаз». Это неописуемо. Это лучшее, что может произойти между двумя влюбленными. Впервые в жизни ощутила нестерпимое желание стать единым целым, иметь одно тело на двоих и… ну… я бы сказала, чувствовать больше. Кусаться, целоваться и впиваться ногтями до крови. А Зыгуся все говорил о доме, автомобиле, и о том, как он станет для меня лучшим на свете мужчиной.

Господи! Я так признательна тебе за эту страсть, любовь и счастье!
Я пишу эти слова вдумчиво, шепча их про себя, так, чтобы не спугнуть и не рассеять их. Не желаю думать, а только желать так сильно, так страстно, что… ну понятно, что я имею ввиду. Да прибудешь со мной ты, дорогой дневник, Булюся и Бог.

  3 июня 1942 года нацисты убили всех евреев пшемысльского квартала Заса́не, что на западной стороне реки Сан.