Глава XXXVIII. «Здесьлопнуло сердце невольника»

Да, а вот перья изготовлять и пилу тоже – это оказалось тойеще работенкой, – впрочем, Джим сказал, что труднее всего ему будет на стенкеписать. Узник же должен надпись на стенке оставить. Но Том ему твердо заявил: надо и все тут; не было еще в истории случая, чтобы государственный преступник неоставил на стенке горестной надписи и щита своего, герба то есть, не изобразил.

– Возьмите хоть леди Джейн Грей, – говорит, – или ГилфордаДадли, или старика Нортумберленда! Оно, конечно, Гек, работа это тяжелая, ну дачто ж тут поделаешь? От нее не отвертишься. Джим просто обязан и надписьоставить, и щит начертать. Все так делают.

Джим и говорит:

– Так ведь, марса Том, нет же у меня никакого щита. Мнекроме рубашки вот этой поношенной прикрыться совсем нечем, а на ней я должендневник вести.

– Ты не понял, Джим, я совсем о другом щите говорю.

– Ну, – возражаю я, – Джим, вообще-то, прав, нет у него нитого щита, ни этого.

– А то я без тебя этого не знаю, – отвечает Том. – Но неволнуйся, когда мы отсюда уйдем, щит, который герб, у него уже будет, потомучто все следует делать по правилам, чтобы в историю он у нас с тобойвошел, как безупречный образец для подражания.

И пока мы с Джимом точили перья об куски кирпича, – Джим с обрубкомподсвечника мучился, а я с оловянной ложкой, – Том придумывал этот самый герб.И наконец, сказал, что напридумывал их много и все хорошие, но сам оностановился бы на одном. И говорит:

– Значит так, на щитке герба будет у нас золотой пояс сбагровым крестом на перевязи, а под ним справа внизу собака лежащая отдыхающаяи под лапой ее цепь зубчатая – это рабство, а в верхней части – шеврон зеленый и тоже зубчатый и на лазурном поле три линии с полусферическими долькамина концах, а посередке полоса зазубренная с остриями вздыбленными; навершие – негрбегущий, чернедью, с узелком на плече, привязанным к перевязи вправо, ипарой красных столбцов, это, значит, его освободители, то есть мы с тобой; ну авнизу девиз: «Maggiore   fretta,   minore   otto» – я его в книжкеодной вычитал, означает «Поспешай без торопливости».

– Девиз хороший, – говорю я. – А вот остальное-то все чего значит?

– Знаешь, – отвечает он, – об этом нам толковать некогда.Нам надо дело делать, да поскорее сматываться отсюда.

– Ладно, не все, так хоть что-то, – говорю. – Перевязь,например, это что такое?

– Перевязь, она перевязь и есть – тебе-то зачем это знать?Дойдет до нее черед, я покажу Джиму, как ее изобразить.

– Черт, Том, – говорю я, – тебе что, объяснить трудно? Аполоса зазубренная – это что?

– А этого я и сам не знаю. Но только без нее – никак. Она увсех дворян имеется.

Вот и всегда он так. Не захочет чего-нибудь объяснять, такнипочем не станет. Хоть неделю к нему приставай, ничего не добьешься.

Ладно, насчет герба дело было решено, и Том принялся запоследнюю часть работы – за сочинение скорбной надписи на стене, сказал, развсе их вырезали, значит и Джиму придется. Придумал он их не одну, записал всена бумажке и нам прочитал:

1. Здесь лопнуло сердце невольника.

2. Здесь скончал свои скорбныедни несчастный узник, забытый миром и знакомыми.

3. Здесь разбилось сиротливоесердце и усталый дух познал покой после тридцати семи лет одиночногозаключения.

4. Здесь, бездомный и всеми покинутый, исчах после тридцатисеми лет горестного заточения благородный незнакомец, побочный сын Людовика   XIV.

Голос Тома, читавшего это, дрожал, он даже чуть нерасплакался. А закончив, никак не мог решить, какую из этих надписей Джимуследует нацарапать на стене, до того все они были хорошие, но, в конце концов, надумал:пусть все нацарапает. Джим сказал, что у него целый год уйдет на то, чтобывырезать столько всего гвоздем на бревнах, тем более, что он и писать не умеет,однако Том пообещал наметить ему буквы вчерне, так что Джиму останется их толькопрорезать. А спустя недолгое время говорит:

– Вообще-то, если рассудить здраво, бревна нам не годятся, –в подземных темницах бревенчатых стен не бывает, поэтому придется надписи вкамне вырезать. Нужно раздобыть где-то камень.

Джим сказал, что камень еще и похуже будет, что он хоть столет будет эти надписи в камне вырезать, а до конца их все равно не доберется.Но Том ответил, что выдаст ему меня в помощники. Потом ему захотелосьпосмотреть, что у меня и Джима с перьями получается. А дело это былопрескучнейшим, тяжелым, нудным, да к тому же у меня еще и ладони зажить неуспели, поэтому особо далеко мы в нем не продвинулись, и Том говорит:

– Я знаю, как из этого положения выйти. Нам нужно вырезатьгерб и надписи, ну, так мы можем одним камнем двух птиц убить. Около лесопилкиваляется здоровенный жернов – мы и перья об него заточим, и то, что намтребуется на нем вырежем.

Мысль показалась мне неплохой, плохо было другое – величинажернова, однако мы решили, что как-нибудь с ним да справимся. Времени дополуночи оставалось еще немало, и мы направились к лесопилке, оставив Джиматрудиться в одиночестве. Подняли мы жернов, покатили его к дому и скоро поняли,что занятие себе нашли непосильное. Время от времени жернов, несмотря на все нашистарания, заваливался и каждый раз норовил кого-нибудь из нас придавить. Томсказал, что рано или поздно ему это наверняка удастся. Прокатили мы егополдороги, умаялись намертво и только что не утонули в поту. Видим – не одолетьнам весь путь и пошли Джима на помощь звать. Приподняли кровать, сняли с ножкицепь, обмотали ее вокруг шеи Джима, он пролез через подкоп, и мы вернулись кжернову и покатили его, точно он невесомый был, – вернее сказать, катили-то я иДжим, а Том руководил нашими действиями. Что он умел, так это руководить, тутему равных не было. Он всегда знал, что как делать полагается.

Лаз мы прорыли не маленький, однако жернов в него не прошел,– ну, Джим взялся за кирку и мигом расширил нашу дыру до нужных размеров. Томразметил жернов гвоздем, и велел Джиму приниматься за дело – гвоздь у него будетвместо резца, а железный болт, который мы в пристройке среди сора нашли, вместомолотка, а работать он может, пока свеча его не догорит, и после прятать жерновпод соломенный тюфяк и ложиться на него спать. Мы помогли ему вернуть цепь наножку кровати и собрались сами спать идти. Однако Тому еще одна мысль в голову пришла,и он говорит:

– Слушай, Джим, а пауки у тебя здесь водятся?

– Нет, сэр, слава Богу, не водятся, марса Том.

– Ладно, мы тебе их раздобудем.

– Да Бог с вами, голубчик, не нужны мне пауки. Я их боюсь.По мне, они еще хуже, чем гремучие змеи.

Тут Том поразмыслил минуту-другую и говорит:

– А что, хорошая мысль. Сдается мне, это можно будетустроить. И даже нужно будет. Весьма разумно, весьма. Да, мысль превосходная.И где же ты ее держать собираешься?

– Кого держать, марса Том?

– Змею гремучую, кого же еще?

– Господь милосердный, животворящий, марса Том! Да если сюдагремучая змея приползет, так я вот эту вот стенку головой прошибу и наружувылечу, ей-ей.

– Да ладно, Джим, ты к ней очень быстро привыкнешь и боятьсяперестанешь. Может даже, приручишь ее.

– Приручу?!

– Ну да, чего проще? Любое животное испытывает благодарностьза доброту и заботу, ему и в голову не приходит вредить человеку,который за ним ухаживает. Это ты в первой попавшейся книге можешь прочесть.Попробуй – я больше ни о чем не прошу, потрать на это дня два-три. И скоро змеяполюбит тебя и просто жить без тебя не сможет – будет и спать с тобой, и позволитносить ее на шее, и головку ее себе в рот засовывать.

– Ой, не говорите так, марса Том, пожалуйста, ненадо! Сил моих нет это слышать! Головку она мне позволит в рот засовывать – вотуж удружит! Долго ей дожидаться придется, пока я попрошу ее о такой услуге! Даи спать я с ней тоже не хочу.

– Глупости ты говоришь, Джим. Заключенный обязан держать у себя какую-нибудь бессловесную тварь, а гремучих змей никто ещедержать не пробовал, ты будешь первым, и лучшего способа прославиться тебе доскончания дней не отыскать.

– Да не хочу я такой славы, марса Том. Цапнет меня ваша змеяв подбородок – на том моя слава и кончится. Нет, сэр, со змеями водиться я несогласен.

– Черт побери, Джим, да ты хоть попробуй! Я только обэтом и прошу – а не понравится она тебе, так можешь ее выбросить.

– А если она меня укусит, пока я пробовать буду? Мне ж тогдакрышка придет. Я, марса Том, ради вас на любое дело готов, лишь бы оно разумноебыло, но если вы с Геком притащите сюда гремучую змею, чтобы я ее приручал, я всей же миг деру дам, ей-богу.

– Ну хорошо, хорошо, раз ты так уперся, обойдемся и без змеи.Давай мы тебе ужей наловим – привяжешь им к хвостам пуговицы и притворишься,что это гремучие змеи, – думаю, нам и такие сойдут.

– Ужи, марса Том, это еще куда ни шло, хотя я вам так скажу– мне и без них хорошо. Господи, я и не думал, что сидеть в тюрьме – такоехлопотное дело.

– Конечно, хлопотное, если его по правилам делать. Ты мневот что скажи: крысы у тебя тут имеются?

– Нет, сэр, ни одной не видал.

– Ну ничего, крыс мы тебе тоже наловим.

– Ох, марса Том, не хочу я крыс. Самые же поганыетвари на свете, от них человеку ни минуты покоя не бывает, – они и бегают понему все время, и за пятки его кусают, когда он заснуть пытается. Нет, сэр,принесите мне ужей, раз уж без этого никуда, а крыс не надо, как-нибудь и безних проживу.

– Ну нет, Джим, крысы у тебя быть должны – их вседержат. Не упрямься. Где это видано – заключенный без крыс? Так не бывает. Узникиих и муштруют, и ухаживают за ними, и фокусам всяким учат, и становятся они компанейскими,что твои мухи. Только их нужно музыкой развлекать. У тебя есть на чем играть?

– Да нет, разве вот гребешок с клочком бумаги, ну и ещегубная гармошка, но крысам, небось, такая музыка не по вкусу придется.

– Еще как по вкусу. Им вообще все едино, какую музыку слушать.Губная гармошка – это для крысы самый походящий инструмент. Животные же всемузыку любят, а тюремные по ней и вовсе с ума сходят. Особенно по жалобной, аиз губной гармошки другой и не выжмешь. Они как услышат такую, им сразу интересностановится – лезут отовсюду, посмотреть, что с тобой стряслось. Да, с этим унас все хорошо, музыкальными инструментами ты обеспечен. Значит, тебе нужнобудет просто садиться на кровать перед тем, как спать лечь, ну и рано поутрутоже, и играть на губной гармошке; ты им «Разорвалась былая связь» играй, нанее крысы быстрее всего сбегаются – две минуты поиграешь, и они – крысы, змеи,пауки – забеспокоятся о тебе и полезут из всех щелей. И начнут ползать по тебе,и скакать, в общем, веселиться от души.

– Ну да, им-то весело будет, не сомневаюсь, а Джиму каково? Вот чтоб мне пропасть, марса Том, если я хоть какой-нибудь смысл в этомвижу. Но, раз нельзя без этого, сделаю. Да оно и лучше, когда животные всемдовольны, от этого в доме спокойнее.

Том посидел немного, подумал – не забыл ли чего, а потом иговорит:

– О, хорошо, что вспомнил. Как по-твоему, сможешь ты здесьцветочек вырастить?

– Не знаю, марса Том, может и смогу, правда, темно тут доужаса. Да и на что он мне, цветочек-то? За ним же ухаживать все время придется.

– Ты все-таки постарайся, Джим. У некоторых узников этополучалось.

– Пожалуй, коровяк какой-нибудь или рогоз тут и прижился бы,марса Том, но они ж и половины трудов, какие на них пойдут, не стоят.

– Стоят-стоят. Мы принесем тебе росточек, посадишь его вуглу, вон в том, и станешь выращивать. И не называй его «коровяком», в тюрьмеположено говорить «пиччиола», это «цветочек» по-итальянски. Да, а поливать ты егобудешь слезами.

– Так у меня же здесь колодезной воды полно, марса Том.

– Колодезная тебе ни к чему, слезами поливать будешь. Такпринято.

– Но ведь, марса Том, за то время, что я один коровяк наслезах выращу, у меня бы на колодезной воде два вымахали.

– Не пойдет. Ты должен поливать его слезами.

– Он же у меня засохнет, марса Том, как пить дать. Я ведь ине плачу почти.

Это поставило Тома в тупик. Однако он подумал-подумал исказал Джиму, что если расплакаться ему не удастся, то можно будет прибегнуть кпомощи луковицы. Сказал, что пойдет утром к неграм и украдкой опустит луковицу вкофейник Джима. А Джим сказал, что «уж лучше тогда в кофе табаку насыпать». И принялсяжаловаться, что больно много на него всего навалили – и коровяк расти, и крысамна губной гармошке играй, и к змеям с пауками подлизывайся, и все это помимоперьев, надписей, дневника и всего прочего, и сказал, что уж слишком много узаключенного хлопот, забот и обязанностей, он, дескать, и не думал никогда, чтотюремная жизнь так трудна, но тут терпение Тома лопнуло, и он заявил, что ниодин узник в мире не получал еще такие же великие шансы прославиться, какиедостались Джиму, и если он этого не ценит, то получается, что все они пропадаютзазря. Ну, Джиму стыдно стало, он пообещал, что больше так говорить не будет, имы с Томом отправились спать.