Глава X. К чемуприводит баловство со змеиной кожей

После завтрака мне приспичило поговорить насчет тогопокойника, прикинуть, что могло довести его до такой смерти, но Джим на это несогласился. Сказал, что так недолго и беду накликать, да еще и покойник может кнам прицепиться; дескать, от мертвеца, которого не похоронили, как полагается,только и жди, что он начнет шляться где ни попадя, – другое дело тот, у когоесть удобное, обжитое местечко. Мне его слова показались дельными, так что яговорить об этом больше не стал, но не думать не мог, уж больно хотелосьузнать, кто его застрелил да зачем.

Разобрали мы одежду, которая нам досталась, и нашли спрятанныев подкладке старого, сшитого из конской попоны плаща восемь долларов серебром.Джим сказал, что плащ, видать, краденный, ведь кабы они знали про эти деньги,так плащ не бросили бы. А я сказал, что, сдается мне, они и хозяина плаща тоже прикончили,однако Джим промолчал. Я и говорю:

– Вот ты все время про плохие приметы толкуешь, а помнишь,что ты сказал, когда я позавчера нашел на нашем пригорке змеиную кожу? Что тронутьзмеиную шкуру – самый верный на свете способ накликать злую беду. Ну, и где онатвоя беда? Посмотри, сколько мы добра добыли, да еще и восемь долларов впридачу. Я бы не отказался, Джим, каждый день в такую беду попадать.

– Не спеши, голубчик, не спеши. Ты особенно-то не радуйся. Будеттебе и беда. Вот попомни мои слова, будет.

И ведь как в воду глядел. Разговор этот произошел у нас вовторник, а в пятницу разлеглись мы после обеда в траве на краю пригорка,полежали, полежали, и тут у нас табачок закончился. Я пошел за ним в пещеру, атам гремучая змея. Ну, я ее убил, свернул в кольцо и положил на одеяло Джима, всамых ногах, вот, думаю, весело будет, когда Джим ее увидит. Но только к ночи япро нее и думать забыл, а Джим, пока я разводил костер, плюхнулся на своеодеяло, а туда уже друг-приятель этой змеи приполз, так он возьми да и цапниДжима.

Тот вскочил, заорал во все горло, а костер уже разгорелся, ипервым, что я увидел, была эта пакость, приготовившаяся броситься на Джима ещераз. Я в тот же миг пришиб ее палкой, а Джим схватил папашину бутыль с виски и спервого же захода выдул чуть не половину.

Джим босой был и змея укусила его в пятку. А все из-за меня– забыл я по дурости, что если бросишь где мертвую змею, ее дружок непременнотуда приползет и свернется вокруг нее. Джим попросил меня отрубить змее головуи выбросить ее, а после стянуть со змеи кожу и поджарить кусочек змеиного мяса.Я поджарил, Джим съел его и сказал, что это поможет ему поправиться. А еще онпопросил взять змеиные погремки и обвязать ими его запястье. Сказал, и это тожедолжно помочь. Покончив с этим, я выскользнул из пещеры и забросил обеих змейподальше в кусты – не хотелось мне, чтобы Джим узнал, что это я кругом виноват.

Джим все прикладывался и прикладывался к бутылке, и время отвремени вроде как ума лишался, начинал раскачиваться из стороны в сторону,орать чего-то, но каждый раз приходил в себя и опять брался за бутылку. Ступняего здорово распухла, да и нога тоже, однако мало по малу виски его сморило, ия решил, что он поправится, хотя, по мне, так змеиный яд намного полезнеепапашиного виски.

Он пролежал четыре дня и четыре ночи. А после опухоль спалаи Джим поднялся на ноги. Я решил, что в жизни больше не притронусь к змеинойкоже, знаю теперь, чем это кончается. А Джим сказал, что, небось, в следующийраз я ему поверю. И еще он вот что сказал: коснуться змеиной кожи, значитнакликать такую большую беду, что для нас она, может, еще и не вся вышла.Сказал, что он лучше тысячу раз посмотрит через левое плечо на молодую луну,чем змеиную кожу тронет. Ну, я, в общем-то, и сам уже так думал, хоть и считалраньше, что взглянуть через левое плечо на молодую луну – самый опрометчивый и дурацкийпоступок, какой только можно вообразить. Старый Хэнк Банкер как-то проделалэто, да еще и хвастался потом, какой он молодец, а меньше чем через два годаполез с пьяных глаз на дроболитную башню, сверзился с нее и расшибся, что называется,в лепешку. Его и похоронили-то не в гробу, а зажатым между двумя амбарнымидверьми. Я, правда, своими глазами этого не видел, но так мне рассказывали.Папаша рассказывал. И произошло это из-за того, что он, дурень, вот так вот налуну посмотрел.

Ну и вот, дни шли, река вернулась в берега, и едва ли непервое, что мы сделали, – насадили ободранного кролика на крюк перемета,поставили его и изловили сома величиной аж в человека – шесть футов два дюйма,а весу в нем было больше двухсот фунтов. Понятное дело, вытащить мы его немогли, он бы нас запросто в штат Иллинойс зашвырнул. Поэтому мы просто сиделина берегу и смотрели, как он дергался и рвался, пока не пошел на дно. В животеу него мы нашли медную пуговицу, круглый шар и множество всякой дряни. Шар мыразрубили топориком, смотрим, а в нем катушка. Джим сказал, что она, видать,долго в животе пролежала, коли успела так обрасти и в шар превратиться. Вгороде мы бы за этого сома хорошие деньги выручили. Там такую рыбу несут на рыноки на вес продают и каждый покупает по куску, – мясо-то у сома белое, как снег,и жарится хорошо.

На следующее утро я сказал, что мне как-то скучно стало,тупею я тут помаленьку, надо бы встряхнуться. Сказал, что, пожалуй, переплывуреку, прокрадусь в город и выведаю, что там творится. Джиму моя мысль пришласьпо душе, однако он сказал, что реку мне лучше переплыть в темноте и вообщедержать ухо востро. А потом подумал-подумал и говорит: может, тебе стоитподобрать в нашей добыче какую-нибудь подходящую одежду и девочкой переодеться?Это тоже была хорошая мысль. Укоротили мы с ним одно из ситцевых платьев, яподвернул штанины выше колен, влез в него. Джим застегнул сзади крючочки – всамый раз мне это платье пришлось. А еще я напялил летнюю шляпку и завязал еетесемки под подбородком, так что заглянуть в лицо мне стало не проще, чем впечную трубу. Целый день я практиковался, осваивал новый наряд и понемногупривык к нему, – правда, Джим сказал, что походка у меня какая-то не девчачья ичто зря я все время задираю подол и руки в карманы штанов сую. Я принял егослова к сведению и скоро совсем освоился с платьем.

А как только стемнело, отплыл в челноке к иллинойскомуберегу.

Пересекать реку я начал неподалеку от переправы, и течениеснесло меня к низовой окраине города. Я привязал челнок и пошел вдоль берега. Вокне домишки, который долгое время оставался нежилым, горел свет. Я подкрался кокну, заглянул в него. Женщина лет сорока вязала при свете стоявшей на голом сосновомстоле свечи. Не знакомая мне женщина – выходит, приезжая, ведь в городе не былочеловека, которого я не знал бы в лицо. Ну, это мне было на руку, потому как я уженачал побаиваться, что кто-нибудь признает мой голос и разоблачит меня. А этаженщина, если она провела в нашем городке хотя бы два дня, сможет рассказатьмне все, что я хочу узнать – и я стукнул в дверь, сказав себе: главное, незабывай, что ты девчонка.

 

Глава XI. За намивот-вот придут!

– Войдите, – сказала женщина, и я вошел. А она говорит: –Возьми стул.

Я присел. Она оглядела меня маленькими, блестящими глазкамии спрашивает:

– Ну, и как же тебя зовут?

– Сара Уильямс.

– А где ты живешь? Здесь рядом?

– Нет, мэм. В Хукервилле, в семи милях отсюда вниз по реке. Яоттуда пешком шла и очень устала.

– И проголодалась, я полагаю. Сейчас я что-нибудь найду.

– Нет, мэм, я не голодна. Дорогой на меня такой голод напал,что я зашла на ферму, милях в двух отсюда, так что есть больше не хочу. Япотому так и припозднилась. Матушка моя заболела, а денег у нас нет, да и ничегонет, вот я и иду, чтобы рассказать об этом моему дядюшке, Эбнеру Муру. Матушкаговорит, он здесь живет, на верхнем конце города. Вы его знаете?

– Нет, да я пока и никого из здешних не знаю. Я тут еще идвух недель не прожила. До верхнего края города путь не близкий. Ты лучше заночуйу меня. Снимай шляпку.

– Нет, – говорю, – отдохну у вас немного и пойду. Я темнотыне боюсь.

Но женщина сказала, что одну меня не отпустит, а вот скоровернется ее муж, может быть, часа через полтора, и она попросит его проводитьменя. А потом принялась рассказывать о своем муже, и о родне, которая живет вверхпо реке, и о той, что живет вниз по реке, и о том, что раньше они с мужем былилюдьми зажиточными, и что не стоило им перебираться в этот город, от добрадобра не ищут, – и так далее, и так далее, я уж решил, что зря к ней зашел,ничего я от нее про городские дела не узнаю; но в конце концов, она добраласьдо моего папаши и до убийства, и я вмиг навострил уши. Она рассказала, как мы сТомом Сойером нашли шесть тысяч долларов (правда, по ее словам выходило –десять), и про папашу рассказала, какой злосчастный он был человек, и про меня,тоже злосчастного, а там и до места, где меня убили, добралась. Я и говорю:

– А кто же это сделал? У нас в Хукервилле про это многоразговоров ходило, но только мы не знали, кто убил Гека Финна.

– Ну, я так понимаю, что и здесь многим тоже хотелосьбы узнать, кто его убил. некоторые считают, что сам старый Финн и убил.

– Да что вы… неужели?

– Поначалу почти все так думали. Он и не подозревает, какблизок был тогда к виселице. Однако через день все передумали и решили, что этодело рук беглого негра по имени Джим.

– Так ведь он …

Я примолк. Решил, что лучше сидеть тихо и слушать. А онапродолжала, даже и не заметив, что я ее перебил:

– Негр сбежал в ту самую ночь, когда убили Гека Финна. Такчто за его поимку объявили награду – триста долларов. А заодно и за старикаФинна – двести. Понимаешь, утром после убийства он приехал в город, рассказалобо всем, и на пароходе, который труп искал, сплавал, а после вдруг исчез. Его,видишь ли, как раз в тот вечер линчевать собрались, ну, он и дал деру. Вот, ана другой день выяснилось, что и негр тоже сбежал и что в последний раз еговидели в десять вечера, совсем незадолго до убийства. Тогда уж, сам понимаешь,все на него думать стали. А на следующий день, когда все только о негре иговорили, возвращается старый Финн, идет к судье Тэтчеру, закатывает скандал,денег требует, чтобы устроить на него облаву по всему Иллинойсу. Судья дал емунемного, так он в тот же вечер напился, и таскался по городу с парочкой оченьнеприятных на вид чужаков, а потом куда-то запропал вместе с ними. Ну и с техпор не возвращался, и многие теперь думают, что и не вернется, пока шум неуляжется, что сам же он сына и убил и подстроил все так, чтобы свалить вину награбителей, а после получить деньги Гека без всякого затяжного суда. Кое-ктоговорит, правда, что у него на такое ума не хватило бы, а я себе думаю: ну иловкач же он. Отсидится где-нибудь с годок, а после вернется – и дело в шляпе.Доказательств-то против него никаких, знаешь ли, нет, а к тому времени все стихнет,вот и получит он деньги Гека, как пить дать.

– Да, наверное. Он же в своем праве. Значит, на негра никтобольше не думает?

– Ну нет. Многие думают, что это все же его рук дело. Ну даего скоро поймают, а там прижмут как следует, может, он всю правду и выложит.

– А что, его все еще ищут?

– Ну, ты совсем глупенькая. Разве три сотни долларов что нидень на дороге валяются – бери не хочу? Многие считают, что далеко уйти негр немог. И я среди них, только вслух об этом не говорю. Несколько дней назад яразговаривала со стариками, мужем и женой, которые тут рядышком живут, в бревенчатомдомике, и они обмолвились, что на остров, который лежит немного ниже потечению, остров Джексона, так они его назвали, никто никогда не заглядывает. Яспрашиваю: там что же, и не живет никто? Нет, говорят, никто. Я больше ничегоговорить не стала, но призадумалась. Я, видишь ли, почти уверена, что задень-другой до того, видела дымок, который поднимался над верхним краем острова,ну и говорю себе: уж не там ли тот негр и прячется – ну, так оно или не так, аобыскать этот остров стоит. Правда, с тех пор я никакого дыма там не видела,так что, может, он оттуда и ушел, если это был он, однако муж собираетсясплавать туда и посмотреть, – а с ним и еще один мужчина. Муж уезжал вверх пореке, а сегодня вернулся, часа два назад, так я ему сразу все и рассказала.

К этому времени мне уже было до того не по себе, что я немог спокойно сидеть на месте. Ну и решил занять чем-нибудь руки – взял со столаиголку и попытался вдеть в нее нитку. Однако ничего у меня не вышло – уж больносильно руки тряслись. А женщина вдруг умолкла, – я поднял на нее глаза и вижу,она смотрит на меня с большим любопытством и слегка улыбается. Я положил иголкус ниткой на стол и, сделав вид, что меня сильно заинтересовал ее рассказ – датак оно и было, – сказал:

– Триста долларов это большие деньги. Вот бы у моей матушкитакие были. Значит, ваш муж прямо нынче ночью туда и отправится?

– Ну да. Он пошел в город с тем мужчиной, о котором яговорила, чтобы раздобыть лодку и попробовать занять у кого-нибудь ружье. Апосле полуночи оба поплывут на остров.

– Может, им стоит дождаться рассвета, днем-то все лучшевидно.

– Это верно. Но днем ведь и негру все лучше видно, так?После полуночи он, скорее всего, уже спать будет, и они смогут спокойнообшарить лес, поискать костер, если негр его разжигает, а костер, опять же, втемноте проще найти.

– Об этом я не подумала.

Женщина продолжала с любопытством вглядываться в меня, и мнестало совсем неспокойно. А она вдруг спрашивает:

– Как, ты сказала, тебя зовут, милочка?

– М… Мэри Уильямс.

Я тут же сообразил, что, вроде бы, раньше назвался не так –не Мэри, а Сарой, – и отвел взгляд в сторону; мне стало казаться, что я самсебя в угол загнал, и что она заметит это по моим глазам. Очень мне хотелось,чтобы женщина сказала хоть что-нибудь, – чем дольше она молчала, тем неуютнее ясебя чувствовал. Ну, она и сказала:

– Милочка, по-моему, в первый раз ты назвалась Сарой.

– Да, мэм, конечно. Сара Мэри Уильямс. Сара это мое первоеимя. Одни зовут меня Сарой, другие Мэри.

– Ах вот оно что?

– Да, мэм.

Мне стало малость полегче, но все равно хотелось побыстрееубраться отсюда. А взглянуть ей в лицо я так и не решился.

Ну вот, а женщина заговорила о том, какие трудные нынчевремена, как бедно им с мужем живется, какую волю взяли себе здешние крысы,решившие, видать, что этот дом им принадлежит, – и так далее, и так далее и, вконце концов, я успокоился. Насчет крыс это она правду говорила. Одна из них тои дело выставляла нос из дырки в углу. Женщина сказала, что ей приходитсядержать под рукой всякие штуки, чтобы бросаться ими в крыс, когда она остается домаодна, иначе они бы ее со света сжили. И показала мне завязанный в узел свинцовыйпрут, сказав, что обычно ей удается попадать в цель, но пару дней назад онапотянула руку и теперь не знает, как у нее это получится. Все же, дождавшись,когда крыса показалась опять, женщина метнула в нее эту штуковину, но здоровопромахнулась и вскрикнула «ой!» от боли в руке. А потом попросила, чтобы вследующий раз я попробовала. Мне-то больше всего хотелось убраться отсюда, покане вернулся ее старик, но я, конечно, виду не подавал. Я взял свинчатку изапустил ею в первую же крысу, какая из дыры нос высунула, и если б она малостьзадержалась на месте, ей долго пришлось бы здоровье поправлять. Женщинапохвалила меня за меткость, сказала, что в следующий раз я уж точно попаду. Онавстала, прошла в угол, подняла свинчатку и вернула ее на стол, а потом принесламоток пряжи и попросила меня помочь его размотать. Я поднял перед собой руки, иона принялась обвивать их пряжей, продолжая рассказывать о своих и мужа делах. Новдруг прервала рассказ и говорит:

– Ты за крысами-то приглядывай. И пусть лучше этот свинец утебя на коленях полежит, под рукой.

Бросила она свинец мне на колени, я сдвинул ноги, поймалего, а женщина вернулась к своему рассказу. Но всего на минуту. Сняла она смоих рук пряжу, взглянула мне прямо в глаза, ласково так, и говорит:

– Ну, и как же тебя на самом деле зовут?

– Че… что, мэм?

– Настоящее-то твое имя какое? Билл, Том, Боб? Или как?

Я аж затрясся, прямо как лист на ветру, – вконец растерялсяи что делать, не знаю. Но все же говорю:

– Пожалуйста, мэм, не смейтесь над бедной девочкой. Если явам мешаю, так я лучше…

– Нет, не лучше. Сиди, где сидишь. Я тебе ничего плохого несделаю и доносить на тебя не стану. Ты просто доверься мне, открой твою тайну.Я сохраню ее, больше того, я тебе помогу. И муж мой поможет, если захочешь. Тыже беглый работник, только и всего. А это пустяки. Ничего тут дурного нет. С тобойхудо обходились, вот ты и сбежал. И благослови тебя Бог, дитя, я тебя не выдам.А теперь, будь хорошим мальчиком, расскажи мне всю правду.

Ну я и сказал, что больше не хочу притворяться и откроюсь ей,как на духу, но только пусть и она свое слово сдержит. А после сталрассказывать, что родители мои умерли, а меня суд отдал в опеку старому скареде-фермеру,который живет в тридцати милях от реки, и обращался он со мной так паршиво, чтоя не выдержал и надумал от него сбежать, а тут он уехал на пару дней, и я этимвоспользовался – украл старое платье его дочери и смылся, и прошел за три ночитридцать миль. Я, дескать, шел ночами, а днем прятался где попало и спал, а ещея прихватил с фермы мешочек с хлебом и мясом, ими и кормился, как раз на дорогухватило. И добавил, что надеюсь на помощь моего дядюшки, Эбнера Мура, потому ипришел сюда, в Гошен.

– Гошен, дитя? Но это не Гошен. Это Санкт-Петербург. До Гошенаотсюда десять миль вверх по реке. Кто тебе сказал, что это Гошен?

– Да я сегодня на рассвете повстречал одного дяденьку, какраз перед тем как забраться в лес и поспать, он и сказал мне: как дойдешь доразвилки, бери налево и через пять миль будет тебе Гошен.

– Пьян, наверное, был, вот все и перепутал.

– Вообще-то, его и вправду покачивало, ну да что ж теперь.Надо идти. Как раз к утру до Гошена и доберусь.

– Подожди минутку, я соберу тебе немного еды, перекусишьдорогой. Наверняка же есть захочешь.

Ладно, собрала она мне еду, а после и говорит:

– Скажи-ка, если корова на земле лежит, на какие ноги онаопирается, чтобы подняться, на передние или на задние? Ну, не задумываясь – накакие? Передние или задние?

– Задние, мэм.

– Хорошо, а лошадь?

– Лошадь на передние, мэм.

– А с какой стороны дерево мхом обрастает?

– С северной.

– Ладно, а вот если пятнадцать коров пасутся на склонехолма, сколько их в одну сторону смотрит?

– Все пятнадцать, мэм.

– Ну хорошо, похоже, ты и вправду на ферме работал. Ато я думала, что ты меня опять за нос водишь. Так как же тебя зовут-то,по-настоящему?

– Джордж Питерс, мэм.

– Ладно, Джордж, только ты уж постарайся это запомнить. А тоназовешься, прощаясь со мной, Александром, а когда я поймаю тебя на вранье,заявишь, что тебя Джорджем Александром зовут. И старайся не показыватьсяженщинами на глаза в этом твоем старом платьице. Девочка из тебя никудышная, хотямужчину тебе одурачить, может быть, и удастся. Благослови тебя Бог, дитя, иесли снова будешь нитку в иголку вдевать, то не держи кончик нитки неподвижно,и не пытайся надеть на нее игольное ушко, – женщины обычно держат неподвижноиголку, а нитку в ушко вставляют, а мужчины делают наоборот. И когда бросаешьчто-нибудь в крысу или еще в кого, привставай на цыпочки, а руку над головойзаноси да промахнись футов на шесть-семь. Рука должна быть прямой от плеча, какбудто в нем шарнир какой сидит, это только у мальчиков в броске и запястье, илокоть участвуют и руку они при этом за спину заводят. Да, и еще запомни, еслидевочке бросают что-нибудь на колени, она ловит это, раздвигая их, а не хлопая,как ты, одним о другое. То, что ты мальчик, я поняла еще когда ты нитку виголку вдевал, все остальное было проверкой – для верности. А теперь топай ксвоему дядюшке, Сара-Мэри-Уильямс-Джордж-Александр-Питерс, и если попадешь вкакую беду, пошли весточку миссис Юдит Лофтус, это я, и я постараюсь тебявызволить. Держись все время берега реки, да когда отправишься бродяжничатьснова, не забудь чулки с башмаками прихватить. Дорога вдоль реки идеткаменистая, боюсь, собьешь ты ноги, пока доберешься до Гошена.

Я прошел вверх по реке ярдов пятьдесят, а потом вернулсяназад – челнок мой сильно ниже дома стоял. Запрыгнул я в него и давай грестичто было мочи. Поднялся вдоль берега вверх по реке, чтобы меня потом на верхнийкрай острова вынесло, а там и пошел поперек течения. Шляпку я выбросил, она мнепо сторонам смотреть мешала, точно шоры. Почти добравшись до середины реки, яуслышал, как в городе начали бить часы. Я остановился, прислушался, звук был негромкий,но на воде различался ясно – одиннадцать. Высадившись на верхнем краю острова,я, хоть и здорово вымотался к тому времени, но передышки себе не дал, а побежалв чащу, на прежнюю мою стоянку, выбрал там место повыше да посуше и развел нанем большой костер.

Проделав это, я снова запрыгнул в челнок и, вовсю работаявеслом, спустился на полторы мили вниз, к нашему лагерю. Выскочил на берег,взобрался по лесистому склону на пригорок и влетел в пещеру. Джим спал. Я растолкалего и говорю:

– Вставай, Джим, да поскорее! Нельзя терять ни минуты. Занами вот-вот придут!

Джим ни о чем спрашивать не стал, даже и слова не произнес,но по тому, как он в следующие полчаса выбивался из сил, видно было, до чего яего перепугал. Через полчаса все наше мирское богатство уже лежало на плоту,оставалось только отплыть из закрытой ивами заводи, в которой он стоял.Горевший в пещере костер мы загасили в самом начале, а после этого даже свечуне зажигали.

Я забрался в челнок, отошел немного от берега, огляделся, однако,если к острову и шла какая лодка, я ее не увидел, да в темноте и при звездахмногого не разглядишь. Потом мы забрались на плот и поплыли в безмолвных тенях кокончанию острова, – так и не сказав друг другу ни слова.