Святитель Игнатий Брянчанинов

Переписка святителя Игнатия с оптинскими старцами

Переписка святителя Игнатия с игуменом Иларием

Письма святителя Игнатия к преосвященному Леониду (Краснопевкову)

Письмо святителя Игнатия к художнику К.П. Брюллову

 

От составителя

«Отечник» — первая книга святителя Игнатия, вышедшая в свет сразу же после его кончины. С той поры этот труд украшает сокровищницу Православия и с большой пользой назидает как монашествующих, так и мирян. Собственно «Отечник» содержит драгоценный духовный жемчуг, низанный свя­тыми Отцами и подвижниками Божиими — этими вдохновенными мудрецами первых веков Христианства. Страху Божиему, умной, внимательной молитве, сердечному безмолвию и преданности вере Православной учили они не одних монаше­ствующих, но и мирян, простых людей, мужественных и вели­кодушных. Святоотеческое учение назидало: будем совершать земное странствование наше в страхе Божием, в трепете. Отцы говорили: свет, войдя в темный дом, изгоняет из него тьму и освещает его, так и страх Господень, вошедши в сердце челове­ческое, разгоняет мрак его, наполняет человека добродетелями и премудростью. Они учили смирению и простоте. В них по­коится Святой Дух, ведь с Богом мы соединяемся смирением и сердечным плачем, очищающим нас от грехов. Пустынножи­тели, лишенные душепагубных мыслей, стяжавшие истинное сердечное безмолвие, молитвенно входили в слезы умиления. Им было ведомо, что при свете благодати Святого Духа ум молится словами, а сердце — плачем. Памятование смерти, постоянное исповедование грехов, природная основательность ума — всё это необходимо для спасения души, и драгоценные изречения святых Отцов, приведенные епископом Игнатием в «Отечнике», дают основные о том понятия.

Крупным вкладом в изучение творений самого Святителя явится публикуемая в этом томе обширная переписка его с известными деятелями Русской Православной Церкви и отечественной культуры. «Приложение» открывается перепис­кой владыки Игнатия с Оптинскими старцами. Подготовлены письма к печати Ольгой Ивановной Шафрановой, известным исследователем бессмертных творений Владыки; в ее разыс­каниях много новых текстов. Собранные воедино материалы эти показывают исключительно прочную духовную связь под­вижника Божия Игнатия с набиравшей спасительной силы про­славленной обителью.

Особенно близка была Святителю деятельность Оптинских монахов по возрождению на Руси старчества, возобнов­лению которого начало положил достопамятный носитель монашеского идеала Паисий Величковскии. Его письменные труды — славянский текст Добротолюбия, а также наставле­ния о душевном устроении и совершенствовании духовного разума — неисчерпаемая криница иноческого молитвенного делания. Переписка архимандрита Игнатия с иеромонахом Макарием как раз во многом и касается издательской дея­тельности Оптиной Пустыни, взявшейся за выпуск в свет образ­цовых переводов святоотеческих творений. Сам Архимандрит тогда же перевел знаменитую учительную книгу Иоанна Лествичника, назвав ее «Святая Лествица» (не опубликована), а несколько ранее переписывался с видным религиозным поэтом, князем Сергеем Александровичем Ширинским-Шихматовым, в монашестве Аникитой (скончался внезапно в 1837 года в Афинах). Князь помогал Архимандриту подбирать житийные тексты с поучениями подвижников Святой Горы Афонской.

Когда архимандрит Игнатий приезжал в Оптину, то его уже у самого перевоза через Жиздру торжественно встречал старец Макарий с братией: так здесь любили отца Настоятеля. В своем давнем письме к иеромонаху Макарию (20 авгус­та 1843 г.) он признавался: «Благословенная Оптина Пусты­ня не выходит из моей памяти. Приглянулась она мне, и Скит с его вдохновленною тишиною. Шум сосен, когда ветер нач­нет ходить по их вершинам, для меня приятнее, чем шум разъя­ренных волн, препирающихся с вихрями». Так поэтично, по-сыновнему, тепло и взволнованно вспоминал архимандрит Игнатий близкую его сердцу обитель. Обладая огромным вку­сом и знаниями, он наравне с великими Оптинцами ревностно исполнял заветное служение — подавать русскому монаше­ству духовный жемчуг святоотеческого спасительного учения. Святитель Игнатий весьма высоко ставил монашеский подвиг отца Макария, и когда старец скончался (7 сентября 1860 г.), то заметил: «Оптина лишилась души своей».

Как родного встречали архимандрита Игнатия и в Угреш­ском монастыре, что уединился невдалеке от Москвы и со вре­менем пришел в великое запустение. Поднимать его приве­лось игумену из простецов, трудолюбивому, предприимчивому и преданному православному делу Петру Дмитриевичу Мясникову, в монашестве Пимену, и его предместнику Иларию. С ними-то переписывался и встречался великий подвижник Игнатий — помогал им выправлять обитель, утешал в невзго­дах. Они же платили ему искренней привязанностью и скром­ным сыновним послушанием. Кому как ни строителю Сергиевой пустыни Игнатию поверять было помыслы и разнообраз­ные настоятельские планы? Угрештцы, не выступая из его воли, поверяли их своему наставнику чистосердечно. А Святи­тель обращался по поводу этих просьб к великому Архипас­тырю Московскому Филарету, к другим важным лицам, чтобы пособить «Угреше», как богомольцы называют этот их монас­тырь: старинное слово «угреша» от согревать — согревает души. Вскоре полуразрушенная обитель окрепла, похорошела, возвысилась храмами и монастырскими стенами с башнями. Здесь полюбили церковную живопись, знали в ней толк, и ар­химандрит Игнатий именно угрешским отцам поручал выбрать и приобретал для Сергиевой пустыни храмовые иконы и финифтяные образки. Раздел «Угреша» содержателен под­робностями, существенно дополняющими известные жизнеописания святителя Игнатия.

Долгие годы Владыка поддерживал духовные связи с вы­дающимся церковным деятелем Преосвященным Леонидом (Краснопевковым), обладателем утонченного литературного вкуса и обширных познаний как в сфере светской культуры, так и в части богословских дисциплин. К тому же он в совер­шенстве владел древними классическими языками, что позво­лило ему изучать творения святых Отцов в оригинале, а это было так близко Брянчанинову. К тому же Преосвященный Леонид всем своим духовным возрастанием во многом обязан святителю Игнатию: с младенчества бывал в Сергиевой пус­тыни, когда там настоятельствовал архимандрит Игнатий, а в годы юные, уже будучи блестящим флотским офицером, он решил идти по стопам своего идеала — Епископа Брянчанинова, сменившего видимую инженерную карьеру на тесную тропу молитвенного устроения и ставшего умудренным и утон­ченным богословом. Лев Васильевич Краснопевков, впослед­ствии Преосвященный Леонид, по своему характеру и воспи­танию во многом был похож на Преосвященного Игнатия, по­тому-то так дружественно встречались они и беседовали. В одну из таких встреч еще в 1847 году архимандрит Игнатий сказал отцу Леониду: «Идите своим путем, на время уединяй­тесь, чтоб не дойти до рассеянности; потом выходите, да не одолеет Вас гордость и уныние». И верный его последователь достиг спасительным путем высоких вершин в духовном со­вершенствовании. В настоящем томе впервые публикуется несколько важных свидетельств о взаимоотношении этих двух выдающихся, благороднейших и талантливейших людей, двух родственных душ.

В конце своей жизни Архиепископ Ярославский и Ростов­ский Леонид (Краснопевков) вспоминал в Николо-Бабаевском монастыре: «Преосвященный Игнатий первый познакомил меня с монашеством, первый преподал мне начала и правила иноческой жизни, руководил меня к ней и утвердил в решимо­сти оставить служение миру... Может быть, не все его советы исполнил я в точности и потому пришел сюда, чтобы испро­сить у него прощение». В этом же монастыре, вблизи могилы своего учителя, Преосвященный Леонид и скончался, как о том и мечтал. И покрыли его мертвое тело мантией Епископа Иг­натия.

На последних страницах «Приложения» даны письма свя­тителя Игнатия разным лицам. Среди них Обер-прокурор Святейшего Синода граф Александр Петрович Толстой, покровитель Н. В. Гоголя, М. П. Погодина и всех тех, кто от души потрудился на ниве православной культуры. Насиль­ственно отторгнутый от исторической памяти Отечества, он ныне усилиями национально-мыслящих исследователей снова ставится в ряд замечательных личностей. И письма к нему Владыки подчеркивают значимость личности благочестивого Обер-прокурора, оставившего по себе самые теплые воспоми­нания боголюбцев.

Отмечены новизной и разыскания, посвященные взаимоотно­шениям святителя Игнатия с покровителем науки и просвеще­ния Авраамом Сергеевичем Норовым. Письма Святителя во многом являются продолжением его богословских творений.

А. Н. Стрижев

Ольга Шафранова

Святитель Игнатий Брянчанинов и благословенная Оптина Пустынь

Святитель Игнатий, в миру Дмитрий Александрович Брян­чанинов, еще в раннем детстве полюбил проводить время в уединении, в ближайшем соприкосновении с природой, «вну­шавшей ему высокие стремления, какими бывает полна жизнь пустынная». Его религиозное настроение замечали даже по­сторонние люди. Много позже, в 1839 г., уже будучи архиман­дритом Троице-Сергиевои Пустыни, он вспоминал в письме к старинному другу своего отца, в то время архиепископу Херсон­скому и Таврическому Гавриилу[1940]: «Из детей я старший, Ди­митрий, который пользовался особенным Вашим расположе­нием, о котором Вы говаривали Александру Семеновичу: усту­пите его в монашество!»

Прошли годы. В конце лета 1822 г., когда Дмитрию Алек­сандровичу пошел шестнадцатый год, отец привез его в Санкт-Петербург для определения в Главное инженерное училище, куда он и поступил, пройдя первым по конкурсу. «Вступил я в военную службу и вместе ученую службу не по своему из­бранию и желанию. Тогда я не смел, — не умел желать ниче­го. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплаки­вать то нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я поте­рял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел»[1941].

Не найдя сочувствия и понимания своего состояния у зако­ноучителя и духовника училища, Дмитрий Александрович вместе со своим другом, Михаилом Васильевичем Чихачевым, обратились к инокам Валаамского подворья. Те, видя в них искреннее стремление к Богу, приняли их с любовью, но, не умея вполне удовлетворить их духовные потребности, посове­товали обратиться к инокам Александро-Невской Лавры. Там в это время подвизались некоторые ученики опытных в ду­ховной жизни старцев — отца Феодора и отца Леонида. Мо­лодые люди стали ходить к этим инокам, и особенно тесная дружба у них завязалась со свечником Лавры, отцом Иоанникием, родным племянником отца Феодора, и лаврским духов­ником, отцом Афанасием. А в 1826 г. в Петербург прибыл по своим делам сам старец отец Леонид и тоже остановился в Александро-Невской Лавре. В келье отца Иоанникия состоя­лась встреча отца Леонида и Дмитрия Александровича, кото­рая оказала решающее влияние на всю последующую жизнь юноши.

***

Старец Леонид (в миру Лев Данилович Наголкин, в схиме Лев)[1942] родился в 1768 г. в городе Карачеве Орловской губернии. В 1798 г. он оставил мир и поступил первоначально в Оптину Пустынь, а через два года перешел в Белобережную пустынь Орловской губернии. В 1801 г. он был пострижен с именем Леонид и в 1804 г. определен настоятелем этой обители. Боль­шую роль в формировании его как монаха сыграл переселив­шийся в 1805 г. в Белобережную пустынь ученик великого стар­ца Паисия Величковского схимонах Феодор.

Отец Феодор[1943] был на двенадцать лет старше отца Леонида и тоже родом из Карачева. В молодости ему пришлось пере­жить многие искушения, от которых он бежал наконец в Мол­давию, в Нямецкий монастырь к знаменитому старцу, архимандриту Паисию. Он прожил в молдавских монастырях око­ло 20 лет, из которых пять лет — в дикой пустыне при потоке Поляна-Ворона с двумя старцами: отшельником Онуфрием, «украшенным сединами лет и сединами мудрости Божествен­ной», и другом его, иеромонахом Николаем. Пройдя все виды тяжелого послушания, Феодор, после смерти отца Онуфрия, вернулся в монастырь и занимался переписыванием книг свя­тых Отцов, переводимых старцем Паисием с греческого на славянский язык, пел и читал на клиросе. Под руководством великого учителя он вполне усвоил образ иноческой жизни, в особенности так называемое старчество, восстановленное в молдавских монастырях Паисием.

Вернувшись после кончины учителя на родину, отец Фео­дор, по благословению Преосвященного Досифея, управляв­шего в то время орловской паствою, поселился в Чолнском монастыре. Здесь он познакомился с навестившим Чолнский монастырь отцом Леонидом и, когда обстоятельства заставили его искать новое место для своего пребывания, перешел к нему в Белобережную обитель. Смиренномудрый старец с любовью был принят отцом Леонидом. Отношения между ним и отцом Феодором, вначале складывавшиеся как отношения послуш­ного ученика и учителя, в ближайшие годы переросли в друж­бу во Христе и таковыми сохранились до последних дней отца Феодора.

Спустя некоторое время в Белобережную обитель занесена была горячка, и ею заразились многие иноки. Отец Феодор, ухаживая за больными, заразился сам и находился уже при смерти, но чудесным образом выздоровел. «После сладостных ощущений даров Духа Божия он возжаждал еще более уеди­ненной и безмолвной жизни». Братия монастыря устроила ему келью в глуши леса, где он поселился вместе с добродетельнейшим иеросхимонахом Клеопой. Вскоре к ним присо­единился и отец Леонид, сложивший с себя достоинство насто­ятеля монастыря. Недолго, однако, им пришлось пользоваться вожделенным уединением. «Провидение открыло людям ве­ликие подвиги пустыннолюбивого Феодора», и к дверям его кельи стали стекаться тысячи посетителей.

«Безмолвные пустынники, утомленные молвой, столь при­ятной для самолюбия и столь тягостной для смиренномуд­рия», решили переселиться подальше, «в отдаленные пределы северные Царства Российского». Отец Феодор первым оставил Белые берега. Он побывал в нескольких монастырях, но не встретил там благожелательного приема. Причина была в том, что, глубоко проникнутый духом подвижничества, приви­тым ему в Нямецком монастыре, он был чрезвычайно строг к себе, но также и к братии монастырей. Те же, не привыкшие к столь великим лишениям, всячески старались избавиться от старца. Наконец, митрополит Новгородский Амвросий опреде­лил отцу Феодору для жительства Палеостровский монастырь, находящийся на одном из островов Онежского озера. Но и здесь старцу пришлось перенести великое испытание: «За­висть и клевета два года сплетали венцы терпения для муже­ственного подвижника».

Измученный борьбой престарелый Феодор вновь принужден был искать убежище и в 1812 г. переместился в скит, принадле­жащий Валаамскому монастырю, куда к тому времени уже пере­селились приверженцы его, Клеопа и Леонид. «В пустынной тишине и молитвенных подвигах текли дни старцев-подвиж­ников». В 1816 г. окончил здесь свою благочестивую жизнь старец Клеопа. Но снова «враг начал вооружать против стар­цев некоторых из старшей братии монастыря», а большое чис­ло паломников, прибывающих для общения с ними, вызывало неудовольствие валаамского настоятеля.

Во избежание искушений старцам пришлось в 1817 г. пере­браться в Александро-Свирский монастырь. Здесь наконец смиренный Феодор смог обрести покой. С уважением и любо­вью относились к нему и к отцу Леониду настоятель монасты­ря архимандрит Макарий, а также пребывавший там на покое митрополит Имеретинский Евфимий. «О! Велик Феодор, ве­лик Феодор!» — нередко восклицал сей Святитель после бе­сед со старцем.

Воистину велик был схимонах Феодор: его нестяжательность и самовольная нищета достигали крайних размеров. «Вы­нужденный обстоятельствами переходить из одной обители в другую, не брал он с собой никаких вещей, ни даже лишней одежды. Одно неоцененное сокровище составляла для него книга преп. Исаака Сирина в переводе старца Паисия с собственноручною его подписью, которую Феодор всегда брал с собой».

7 апреля 1822 г. окончилась многотрудная земная жизнь смиренного старца. Отец Леонид тяжело переносил утрату друга и учителя. Он снова хотел перейти в более уединенное место, но его удерживали в Свирском монастыре еще несколько лет. Возможно, что в связи с этими обстоятельствами он и приезжал в Петербург, где у него состоялась встреча с Дмит­рием Александровичем Брянчаниновым.

***

Исполненная мудрости и монашеского опыта беседа с от­цом Леонидом произвела необыкновенное впечатление на Дмитрия Александровича. «Сердце вырвал у меня отец Лео­нид, — говорил он об этом Чихачеву,— теперь решено дело: иду проситься в отставку от службы и последую старцу, пре­дамся ему всей душой и буду искать единственно спасения души в уединении». Однако осуществить свое намерение он смог только через год. 6 ноября 1827 г. он получил отставку и сразу же отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду.

Много лет спустя архимандрит Игнатий Брянчанинов пи­сал об отце Леониде: «Он имел ко мне особеннейшее располо­жение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю». Однако послушничество Дмитрия Александровича у отца Ле­онида было очень нелегким. Отец Леонид, желая победить в ученике высокоумие, гордость и самомнение, обыкновенно при­сущие всякому благородному и образованному человеку, по­павшему в среду простолюдинов, часто налагал на него самые тяжелые и неприятные послушания, как нелицемерный на­ставник, в духе истинного монашества, по примерам святых Отцов. «...Он постоянно подвергал своего ученика испытани­ям, и такие опыты смирения не могли не нравиться благород­ному послушнику, с искреннею любовью к Богу предавшему­ся иноческим подвигам»[1944].

Встречая в Дмитрии Александровиче искреннее смирение и беспрекословное послушание, отец Леонид старался воспи­тывать его не только телесными подвигами, но и словом и делом. Он приблизил его к себе, сделал его своим келейни­ком. Находясь при отце Леониде, Дмитрий Александрович имел возможность наблюдать, как старец проводит жизнь свою: в молитве, с постоянным сокрушением о своей греховности, с состраданием к людям. Он мог видеть, с каким терпением и любовью старец относился к обращавшимся к нему за советом, как старался помочь страдающим душевными недугами. Уроки эти хотя и продолжались недолго, но запечатлелись на всю его жизнь.

Весною 1828 г. отцу Леониду представилась наконец воз­можность переместиться из Свирского монастыря, и сначала он вместе с учениками перешел в Площанскую пустынь. Привлекло его туда желание сожительствовать с тамошним иеро­монахом Макарием (Ивановым), также несколько лет состо­явшим под духовным руководством одного из учеников Паисия Величковского и потому особенно ему духовно близким. Однако те же обстоятельства, что случились с ним и отцом Феодором на Валааме, вынудили отца Леонида через полгода оставить Площанскую пустынь и уйти в скит Оптиной Пусты­ни. В летописи скита, составленной предположительно иеро­монахом Макарием (Ивановым), об этом событии записано:

«1829 года в апреле месяце преселился на жительство в скиту, из Свирского монастыря знаменитый старец иеросхимонах Леонид (Лев — это имя принято им в схиме, в которую пострижен был тайно, а посему оно не всем было известно), побыв прежде с полгода в Площанской пустыни; а с ним при­шли и ученики его 7 человек, а именно: монах Макарий (Грузинов) из петербургских купцов; послушники: Диомид Конд­ратьев из вольноотпущенников, Александр Михайлов Сапож­ников из солигаличских посадских, Георгий Васильев из московских купеческих детей, Иван Николаев из московских мещан, Павел Петров Тамбовцев, белогородский купеческий сын. В этом же году два иные, офицеры, ученики же о. Леони­да Дмитрий Александрович Брянчанинов и Михаил Василье­вич Чихачев пожили в скиту несколько времени и отправи­лись в Вологодскую епархию»[1945].

Расстаться с отцом Леонидом Дмитрия Александровича и Михаила Васильевича заставили два обстоятельства: настоя­тель и братия Оптиной Пустыни отнеслись с недоверием к молодым дворянам, а условия жизни были таковы, что оба они один за другим тяжело заболели. Им пришлось уйти из мона­стыря и для поправки здоровья провести некоторое время у родителей Дмитрия Александровича в селе Покровском Воло­годской губернии.

С этого времени пути старца и его ученика разошлись, но как позже архимандрит Игнатий писал: «Отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование...»

* * *

Отец Леонид до конца своих дней оставался в Оптиной Пустыни. Там он, по желанию настоятеля отца Моисея, ввел образ монашеской жизни, который ему преподал отец Феодор и который называется старчество. «Старчество предполагает искреннее духовное отношение духовных детей к своему ду­ховному отцу, чистосердечную исповедь пред ним своих помыслов, полное отсечение своей воли, когда и шагу нельзя ступить без ведома или разрешения старца».

Введение старчества в Оптиной Пустыни поменяло весь внутренний строй монастырской жизни. Без совета и благо­словения старца ничего важного не делалось в обители. Бра­тия монастыря ежедневно, особенно по вечерам собирались в келье старца со всеми своими душевными потребностями. «Всему этому,— писал много лет спустя архимандрит Игна­тий,— и к состоянию Скита до прибытия о. Леонида, и к состоянию его по прибытии Старца, я был очевидцем. Старец распростер благотворное влияние на самый Монастырь, под­держивал братию в расположении к настоятелю, укрепляя их в душевных бранях. Такое обилие окормления удвоило число братства в самом Монастыре и потому возвысило в нем поря­док и привлекло в оный значительные пожертвования, при помощи которых Монастырь отстроился и, сверх того, обеспе­чил свое содержание».

Поменялся и образ монашеской жизни самого отца Леони­да. Он теперь искал спасения не в уединенном сосредоточен­ном безмолвии, а в оказании помощи страждущим, которых все больше стекалось к дверям его кельи ради его пастырских советов.

Общественное положение приходящих не имело никакого значения для отца Леонида. Он всем равно доставлял свобод­ный доступ к себе, и никто не выходил от него, не быв утешен им духовно. «Отец Леонид для всех, относившихся к нему за ду­ховными советами и наставлениями, был живою книгою. Учил делом, что более всего действует на наше сердце и нас убежда­ет; учил и словом, как понимать евангельское учение, как приво­дить его в исполнение и как врачевать им наши души. Стяжав от божественного просвещения духовный разум, отец Леонид ясно распознавал дух истинный и дух лестчий, действие благо­дати Божией и прелесть вражию, хотя бы тонкую и сокровен­ную... верно мог судить о душевном устроении других».

Однако не все в Оптиной Пустыни были довольны такими нововведениями. «Старичкам» они казались ересью, и снова начались гонения на старца, жалобы начальству и разные из­веты. Жаловались также на многолюдные стечения, нарушаю­щие скитское безмолвие.

«Много действовал, — говорит летописец, — против началь­ников, о. Моисея и о. Антония, живущий в ските Схимонах Вассиан, употребив во зло доверенность к себе Архипастыря, облекшего его в Ангельский образ... Он завидовал, что имели почтение к о. Леониду как начальник и брат, так и многие светские люди, и что ему не отдавали такого почету за мнимо святую жизнь...

В течение предыдущего [1835], а паче сего лета умножи­лось стечение народа к отцу Леониду из разных городов и поселений разного звания: дворян, купцов, мещан и простонародья обоего пола,— и всякий был принимаем от него с сер­добольным отеческим расположением, изливали пред ним ду­шевные свои скорби и раны, получали чрез него утешение и исцеление, а многие и телесными болезнями одержимые... по­лучали облегчение чтением от него молитв и помазанием елея, и почти никто не отходил от него, не быв утешен им духовно или телесно, чрез что и обитель Оптина видимо процветала [как увеличением дохода, так и братства], и о. Строитель Мо­исей, будучи уверен в его к обители и к нему расположении и зная искусство его в духовной жизни, приходивших для жи­тельства в обитель поручал его духовному окормлению, хотя и сам имел дар сей, но не имел времени, занимаясь по обители служебным управлением, хозяйством, постройкой и другими делами, сопряженными с его настоятельской должностью.

Но зависть не могла смотреть на сии действия спокойными глазами. Сх<имонах> Вассиан, [подвигаемый] ревностью и завистью за хождение к о. Леониду народа, а паче женского пола, писал неоднократно к Преосвященному Николаю, Епис­копу Калужскому свои доношения... и разжигал молву. Пре­освященный, желая утолить молву, а может быть и опасаясь, чтобы не дошло до высших властей и не было бы ему взыска­ния, приказал перевести о. Леонида в монастырь и запретить к нему вход светским людям, паче же женскому полу.

Великодушно перенес старец сие потрясение»[1946].

Однако гонения «неизбежный удел почти всех истинных рабов Божиих», не прекращались и следовали за отцом Лео­нидом до самой его кончины. Так что в разрешении последне­го испытания пришлось принять активное участие бывшему его смиренному ученику.

* * *

Между тем Дмитрий Александрович Брянчанинов, испы­тав свои силы в борьбе со стихиями мирской жизни и одержав в ней свои первые победы, 28 июня 1831 г. был пострижен с именем Игнатия Преосвященным Стефаном, епископом Воло­годским, в малую схиму.

«Свершилось! — сообщал он своему другу. — Я пострижен и посвящен в иеромонаха. Когда меня постригли, казалось мне, что я умер, когда посвятили — казалось, воскрес. Живу какою-то новою жизнию; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время каждой обедни ощущаю, что до­стиг конца желаний, ощущаю, что получил более, нежели сколько бы мог пожелать.

Не хочу описывать Вам наружных обстоятельств, сопро­вождавших мое пострижение и посвящение; предполагаю, дру­гие расскажут. Сказываю вам о себе то, чего другие о мне знать и сказать не могут: я щастлив!

Преосвященный не открывает ясно своих намерений отно­сительно меня. Но я спокоен: полагаюсь на волю и милосер­дие Создателя моего и Бога».

6 января 1832 г. иеромонах Игнатий Брянчанинов был на­значен строителем Пельшемского Лопотова монастыря в Кадниковском уезде Вологодской губернии. «Приехав в монас­тырь, — писал он ему же, — нашел все в большом расстрой­стве; похоронил покойного Строителя моего предшественника, приложив для сей церемонии несколько из своего кошелька: ибо в Монастыре наличной суммы было 1 рубль 33 коп. Начал помаленьку сбираться с силами и строить келлии и трапезу: ибо сии постройки состояли почти из одних развалин. Те­перь живу в маленьком флигильчике, мною выстроенном; когда перешел в оный, то почувствовал ощутительное облег­чение в здоровьи. Пособралось несколько и братии,—в чис­ле коих и Михайло Васильевич прилетел. Живет он в одном со мною флигеле, — ибо в оном имеется седмь келлии. Есть слухи, будто меня хотят переводить куда-то».

28 мая 1833 г. он был возведен в сан игумена. «Хлопочу около своего монастырька и помаленьку стараюсь приводить оный в хорошее состояние...».

Но уже в ноябре этого года он был вызван в Петербург. Здесь, по воле Государя Николая Павловича, он был назначен настоятелем Троице-Сергиевой Пустыни под Петербургом с одновременным возведением в сан архимандрита. И 5 января 1834 г. архимандрит Игнатий Брянчанинов приехал в обитель, которой должен был в дальнейшем посвятить почти 24 года своей жизни.

Неожиданным и нерадостным был для отца Игнатия пере­вод в Сергиеву пустынь. «Непостижимыми судьбами Про­мысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующею моим целям духовным»[1947]. В са­мом деле, Сергиева пустынь, основанная в 1734 г. и пережив­шая в середине XVIII в. свой расцвет, когда предполагалось, что она станет для северной столицы то же, что Троице-Сергиева Лавра для Москвы, в последующие годы по ряду причин начала приходить в упадок и к концу столетия своего суще­ствования являла самый жалкий вид.

Внешнее убожество сочеталось в ней с распущенностью внутренней жизни, упадком нравственности среди братии. Можно себе представить, какое впечатление это производило на ученика старца Леонида, искавшего «единственно спасе­ния души в уединении». Весь уклад жизни, к которому он стремился и приучался, должен был здесь измениться. Смиренный инок должен был превратиться в энергичного испол­нителя монаршей воли по возрождению монастыря не толь­ко как духовного заведения, но и как представительного уч­реждения, находящегося на пути из столицы в загородные царские резиденции.

Назначая его сюда, Государь сказал: «Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь— на нем ты и уплати мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтоб ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей»[1948].

С сознанием долга и с присущей ему добросовестностью архимандрит Игнатий принялся за дело. Нужно было все вос­станавливать, вводить вновь, нужны были огромные матери­альные средства, которых в обители не было. Но зато, вспо­минает один из его учеников, «новый настоятель был богат духовными: умом, волей, энергией», а также знаниями, полу­ченными в Инженерном училище, и хозяйственной опытно-стию, унаследованной от родителя. Он и начал с главного — с восстановления дисциплины среди братии и устроения чинно­го богослужения. Его усилия в этом направлении были сразу же замечены: число богомольцев, притекающих в обитель, не­прерывно увеличивалось, а следовательно, увеличивались и материальные средства. Это позволило уже в ближайшее вре­мя приступить к возобновлению обветшавших зданий и вос­становлению хозяйства. Работы велись так интенсивно, что Государь Император, посетивший Пустынь 18 августа 1834 г., остался ими очень доволен и повелел выдать из государ­ственной казны 96 808 рублей (по смете) на возобновление главного — Троицкого собора. Примеру Государя последо­вали другие благотворители, на пожертвования которых в последующие годы было возведено несколько зданий, став­ших украшением монастыря.

Круг деятельности архимандрита Игнатия расширился еще назначением его 22 июня 1838 г. благочинным всех монасты­рей Санкт-Петербургской епархии. Казалось бы, успехи его монастырской деятельности и это новое назначение, делавшее его весьма влиятельным лицом в Епархии, внимание к нему Государя Николая Павловича и членов его семьи — все ему благоприятствовало, ничто не могло омрачать его пребывания в Сергиевой пустыни. Однако с ним повторялась та же исто­рия, что и с его учителем. Скорби и гонения были постоянным уделом архимандрита Игнатия. В Сергиевой пустыни он был у всех на виду, и серость, как это обычно бывает, не могла простить ему его строго аскетической жизни, его таланта, обра­зованности, даже благоволения к нему Государя.

«Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования...»[1949]. К тому же климат петербургский оказывал пагубное влияние на его здоровье. Неоднократно, когда не было уже сил бороться ни с обстоятельствами, ни с усиливавшейся болезнью, архиманд­рит Игнатий предпринимал попытки «удалиться от Петербур­га и от шумных должностей навсегда». Но «не сбывалось» по его желанию и предположению.

Вероятно, некоторым утешением в его положении был тот факт, что он мог использовать свое влияние для оказания по­мощи нуждающимся в ней. Так, не прерывая письменных сношений со своим духовным учителем отцом Леонидом, он по просьбе старца принимал участие в некоторых делах Оптиной Пустыни. В 1837 г. он занимался делом о нарезке земли для обители; в 1839 г. хлопотал о напечатании жития Георгия Затворника Задонского, подготовленного к изданию рясофор­ным монахом Оптиной Пустыни отцом Петром (Григоровым)[1950].

Самое живое участие он принял в разрешении последнего предсмертного испытания старца Леонида. Дело заключалось в следующем. Среди духовных детей отца Леонида находи­лись старица, мать Анфия, и близкие ей сестры Белевской оби­тели. Их деятельная духовная жизнь под руководством стар­ца отца Леонида вызвала зависть у нерадивых сестер, которые обвинили их в ереси. «Дело дошло до того, что мать Анфию изгнали из монастыря, а на отца Леонида начали распростра­нять разные хулы», даже стали говорить о нем как о самовольном нарушителе монашеских правил и упорном ослуш­нике начальства.

Видя, что старцу угрожает ссылка, его ближайший спод­вижник отец Макарий, перешедший из Площанской обители в Оптину в 1834 г., отец Иоанникий, который также перешел из Александро-Невской Лавры в Оптину, и другие ученики стали уговаривать отца Леонида написать об этом архимандриту Игнатию Брянчанинову. Так как старец не соглашался, то отец Макарий вместе с отцом Иоанникием сами написали письмо от его имени. В ответном письме архимандрит Игнатий, выра­зив большое беспокойство, пообещал немедленно предпринять необходимые меры.

Тогда отец Леонид решился наконец сам изложить суть дела: «В писании вашем к собрату нашему о. Иоанникию, от 2-го числа Генваря писанном, не забыли и моей худости вспо­мянуть. Благодарю вас за принятие участия в моем положе­нии, о котором описывал вам о. Иоанникий: впрочем, заметно из письма вашего, что он не так вам выразил наши происше­ствия...», далее он подробно рассказывает о сложившихся об­стоятельствах (см. ниже его письмо от И февраля 1841 г.).

Оптинские хроники рассказывают, что архимандрит Игна­тий на следующее же утро по получении письма, написанного отцом Макарием и отцом Иоанникием, отправился к Московскому Митрополиту Филарету. Выслушав о деле, великий Свя­титель написал Калужскому епископу: «Ересь предполагать в отце Леониде нет причины», — и старца оставили в покое. Через некоторое время, 4 октября 1841 г., и мать Анфия была возвращена в монастырь. А 11 октября скончался отец Лео­нид, успокоенный вестью о прекращении гонений на его ду­ховных дочерей.

Иеросхимонах Лев (старец Леонид) в 1996 г. был прослав­лен Русской Православной Церковью.

«Угодно было Господу призвать от здешних болезней и скорбей к вечному упокоению любезного нашего Батюшку о. Лео­нида сего Октября 11-го числа в 7 часов и 20 минут по полу­дни. Он скончался, к немалому прискорбию нас, любящих Его и пользующихся спасительными Его наставлениями и любовию, но мы не смеем роптать на Милосердого Творца, положившего предел жизни каждому из нас... Зная ваше к нему расположе­ние и любовь, равно и Его к вам таковые ж, считаем себя обя­занными известить вас о кончине Его. Вы, конечно, пожалеете о старце и о нас, оставшихся в сиротстве; и не оставите поминать его при Бескровной Жертве и ваших молитвах, о чем и осмели­ваемся всеусерднейше вас просить, а равно и о неоставлении нас вашею отеческою любовию и покровительством», — писал отец Макарий архимандриту Игнатию.

«Душа моя исполнилась печали,— отвечал архимандрит Игнатий, — и как не вспомяну о нем — каждый раз обильная печаль изливается в мое сердце. Точно как вы пишете, он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю: отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование, но многие его изречения остались у меня в памяти, и доселе меня руководствуют, — особливо про­изнесенные в Свирском монастыре».

 

* * *

Кончина старца Леонида явилась невольной причиной сбли­жения архимандрита Игнатия и отца Макария, свидетельством которого осталась их деятельная переписка.

Отец Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов)[1951] ро­дился 20 ноября 1788 г. в сельце Железняки, в окрестностях Калуги. В 1810 г. он поехал на богомолье в Богород