Место: Транс–Экваториальная Африка. Шонаока. Окрестности горного озера Удеди.

 

Первое и единственное положительное свойство флайки Vola–Flex состоит в том, что ее можно быстро сложить в рюкзак, и быстро разложить в рабочее состояние. Остальные — отрицательные. Как и ее предки, мото–дельтапланы, она развивает скорость не более 80 узлов, довольно неуклюжа в полете, слишком чувствительна к ветру, а комфорт в ней примерно, как в санях для бобслея. Впрочем, при хорошей погоде и оптимистическом настроении, можно получить удовольствие от полета даже на таком устройстве. Рон и Пума были как раз в том самом настроении. Преодолев около ста миль, разделяющих крааль Бакебу и озеро Удеди, они вышли на контрольный круг на высоте 500 метров (каковой круг над точкой плановой посадки строго предписан армейской инструкцией).

— Дурацкое место, — вынесла Пума безапелляционное суждение.

— А, по–моему, красиво, — заметил Рон, — скалы, вода, наверное, чистая…

— Ничего съедобное не растет, охотиться не на кого, и даже рыбы нет, — отрезала Пума.

— Про рыбу ты откуда знаешь?

— Вижу, — лаконично ответила она, — Совсем никакое место. Поэтому и люди не живут. От кого тут охранять эту девчонку?

— Начальство престраховалось, — предположил Рон.

— Да, — согласилась Пума, — Это хорошо. Хорошие деньги за просто так. Надо решить, что мы купим. Я думаю, или такой кухонный комбайн, про который рассказывала Фрис, или круглый гамак, про который нам прислали рекламу со скидкой. Ты что больше хочешь?

Рон развернул Vola–Flex над озером, снизил обороты движка, поставил ручку управления на «нейтрально» и, глядя на медленно приближающуюся поверхность воды, сказал.

— В начале надо разобраться, что для чего нужно.

— Комбайн это понятно, — ответила Пума, — Это чтобы у меня лучше получалось готовить еду. В него можно все засовывать, как получится, а в нем процессор, который уже знает, что с этим делать. Я вот не всегда знаю, что с чем делать, и ты ругаешься.

— Во–первых, когда это я ругался? Возможно, я делал тебе технические замечания…

— Ну, технические замечания, — согласилась она, — Но ты понял, про что я говорю.

— Подожди минуту, — сказал он, сосредоточившись на управлении.

Флайка легонько шлепнула днищем по воде, прокатилась метров сто и, слегка покачивая бумерангообразным крылом, остановилась в нескольких метрах от берега. Пропеллер за спиной по инерции сделал несколько оборотов и остановился. Экипаж спрыгнул в воду и выволок Vola–Flex на берег.

— Круглый гамак это тоже полезная вещь, сообщила Пума.

— Подожди с гамаком, — сказал он, вынимая woki–toki, — Сейчас я просигналю «ОК», потом мы проясним ситуацию с комбайном, а потом перейдем к гамаку.

Девушка подождала, пока он сделает звонок (это заняло секунд 10), и поинтересовалась:

— А что надо еще прояснять с комбайном?

— Я не думаю, что туда можно засовывать все, — сказал он, — Так иногда пишут в рекламе, это, как бы, гипербола, но ты–то и правда начнешь совать туда все…

— Только съедобное, — уточнила она.

— По инструкции, — начал Рон, — объекты делятся на три градации съедобности. Нулевая – это полнстью несъедобные, ты их обоснованно отбросила. Первая – условно–съедобные. Их употребляют в пищу лишь в крайних случаях. Это, например, рыбья чешуя. Вторая – безусловно–съедобные. Вопрос: продукты каких градаций ты будешь совать в комбайн?

— Чешую я совать не буду, — пообещала Пума, — разве что, вместе с рыбой. Комбайн же должен будет ее убрать, да?

— Ответ не точный. Точный ответ: перед тем, как совать рыбу с чешуей, надо:

* Убедиться, что, согласно техническому описанию, комбайн способен убрать чешую.

* Применить комбайн тем способом, при котором, согласно техническому описанию, чешуя будет убрана.

* Проверить, действительно ли чешуя убрана.

Только выполнение всех этих трех пунктов обеспечит отсутствие чешуи в финальном продукте. Иначе есть риск получить продукт, содержащий чешую в измельченном, т.е. визуально–необнаружимом состоянии. Есть ли вопросы по этому пункту?

— Да. А комбайн может подумать об этом своим процессором?

— Чтобы узнать это, надо прочесть техническое описание, — ответил Рон.

— Тогда, может быть, лучше гамак? – спросила Пума.

— Может быть. Но, может быть, если бы ты прочла техническое описание, то решила бы, что комбайн лучше. Ты согласна?

— Согласна. Но я же его не прочла, да?

Рон улыбнулся и кивнул.

— Все верно. Это я и имел в виду. Я предлагаю прочесть это сраное… В смысле, я хотел сказать, техническое описание. Тогда ты сделаешь информированный выбор.

— Это понятно, — согласилась Пума, — А если ты прочитаешь и расскажешь мне, то это будет самый лучший информированный выбор. Я хорошо придумала, да?

— Давай попробуем сделать так, — предложил он, — Я разберусь с общей частью описания и объясню тебе, но опции этой херовины… В смысле, комбайна, ты изучишь сама.

— Ничего себе! Основная часть простая и у всех кухонных штук одинаковая, а опции…

— Тогда так. Ты сама изучишь основную часть, а изучение опций делим пополам.

— Это не честно! – возразила она, — Ты весишь 180 фунтов, а я — 100. Ты меня сам учил составлять пропорции. Это значит…

— ОК, — ответил сержант, — Но ты сама решишь эту пропорцию без калькулятора.

Поняв по его тону, что это — последняя уступка, Пума вздохнула, скрестив ноги, уселась, на грунт, положила на колени автомат, пристроила на его корпус блокнот и стала думать. Появление вироплана, раскрашенного (по некой уже сложившейся, порочной традиции в цвета IDEM — International Deep Ecoligy Movement) застало ее примерно в середине этого упражнения по прикладной математике. Компактная машина с музыкальным шелестом спланировала по крутой спирали и приземлилась на берегу в двадцати шагах от них. Из–под открывшегося фонаря кабины, как будто бы сами собой выпрыгнули два огромных матерчатых мешка, три 7–литровых баллона и двухцветный яркий рюкзак. Вслед за всем этим барахлом, из кабины выбралась молодая женщина с еще одним рюкзаком за спиной и двумя пластиковыми ящиками в руках. Вироплан тут же откатился примерно на полста метров назад, едва притормозивший ротор снова набрал обороты, машина оторвалась от земли, развернулась по широкой дуге и ушла на запад, в сторону перевала Малеле.

— Упс… — протянул Рон, проводив флайку взглядом, — Ни тебе «aloha», ни «so long»…

— Ia orana, foa! – сказала вновь прибывшая, — E aha te huru?

— Well, — ответила Пума, — E o oe?

— Все через жопу, — сообщила гостья (впрочем, без особого трагизма), — Я не думала, что все может быть настолько через жопу. Кстати – Брют Хапио с Новой Каледонии, геолог.

— Рон и Пума Батчер с Пелелиу, — ответил Рон, — а что конкретно через жопу–то?

— Я же говорю: все, — повторила Брют, — foa, помогите распаковать все это дерьмо, а?

— Гло, у тебя котелок и сухой спирт есть? – спросила ее Пума, — Я бы сделала чай. Если у тебя чай тоже есть. Потому, что у нас ни хера нет. Хавчика тоже.

— Фантастика! Шланг мне в забой, если я хоть раз так влипала. Кстати, все перечисленное есть. Возьми в рюкзаке, ОК? — ответила геолог и повернулась к Рону – Бро, ты не в курсе, как собирать армейские solar–battary? Мне их впихнули вместо обычных, joder conio…

Рон, точным пинком ноги сбил крышку с одного из ящиков и глянул на содержимое.

— Такие сто раз собирал. Сделаю. Не парься. Лучше расскажи все по порядку.

— Значит, по порядку, — сказала Брют, — Все началось еще на острове Лийс. Вы знаете про Airbus–480 и сарджайских десантников?

— Видели по TV, мельком, — ответил Рон, — Он летел в ЮАР, потерял герметичность и сел на полосу мпуланской рудной компании. Выжил только пилот. Пассажиров — как селедка хвостом смахнула. Вот за что я не люблю аэробусы: чуть зазевался и — una culo.

— Так, — констатировала она, — По ходу, вы не в курсе. Значит, сидела я на патрульной базе на Лийсе, зевала. Ждала, меня отправят сюда на сардельке с гео–партией и техникой, как нормального канака. Тут SOS от рейса EQ–134 Сарджа – ЮАР. Разгерметизация. Ребята его повели, предложили посадку в Найроби, он отказался и продолжал лететь прямо. Мы связались с компанией SAA, и спросили: что это у вашего Airbus–480 за грузовые люки в пол–днища? То–се, оказалось, это не их самолет, а террористы. INDEMI объявила Orange code. Потом мою сардельку отменили из–за эвакуации каких–то заложников. Потом одна тетка, офицер INDEMI согласилась подбросить меня до Саут–Нгве (это почти пол–пути). Пока летели, оказалось, что Airbus будут экстренно сажать там же, на полосе Нгве. Я с другими гражданскими ребятами попала общественным наблюдателем в полицейскую интербригаду. Вот это было кино, долбить его киркой. Броневики, спиттеры, снайперы, короче — охотники на Годзиллу. Потом, летит крылатая колбаса, длиной метров 80, вся белая и блестящая, только люки в брюхе зачем–то открыты. Лейтенант ВВС рядом со мной смотрит и говорит: жопа Эйрбасу. Ему надо 3500 метров полосы, а тут в полтора раза меньше. Кто–то ляпнул: вдруг там сто тонн взрывчатки? Тогда нам жопа, а не ему. Хотя, ему, конечно, тоже, но… Короче, я еще прикидываю: то ли мне заорать от ужаса, то ли тихо упасть в обморок на симпатичного лейтенанта, а эта колбаса уже коснулась полосы, вжжж! И остановилась метрах в пяти от финиша, где кончается бетонка. Упс! Тишина. Открылась дверь на высоте 3–го этажа, там – обалдевший дядька в футболке и джинсах. Он свесил ноги наружу и кричит: «Эй–эй, я сдаюсь, но мне отсюда не слезть!». Наши ребята, которые сами классно летают, аплодировали. Они говорят: это не пилот, а какой–то охеренный мега–супер–мастер от авиации.

Пума, уже успевшая собрать горелку на сухом спирте, набрать котелок воды и поставить его на огонь, выразительно хмыкнула.

— Прикол! И как его оттуда снимали?

— Подкатили монтажную мото–тележку с выдвижной лестницей, и все дела. А мы пошли смотреть Эйрбас изнутри. После спецназовских саперов, разумеется. Там 3 палубы. На первой — боевая десантная техника. Легкие бронемашины, безоткатные орудия и всякое такое. На второй и третьей – трупы. В креслах, на полу, везде. Их было больше пятисот Молодые парни в военной форме. Кое–кого из репортеров вывернуло прямо там, а одну девушку из «Die Welt» пришлось вытаскивать на носилках. Она держалась, пока мы не дошли до кабины. А там — второй пилот, которому первый пилот чем–то разнес голову. Немного неожиданное зрелище для впечатлительной девушки. Вот так.

— Я верно понимаю, что пилот сам открыл люки в стратосфере? – поинтересовался Рон.

— Да. Вопрос: почему? Я не очень верю, что этот пилот, Герхард Штаубе был секретным шонаокским диверсантом и работал на президента Чоро Ндунти, хотя Ндунти прилетел через час после посадки Эйрбаса и устроил шоу, но до того… Короче, мне кажется, этот Штаубе имел с сарджайцами какие–то свои счеты, или что–то в этом роде.

— Кино, — задумчиво сказал Рон, — А куда летели эти десантники?

— Судя по тактическим картам из офицерских планшетов, они должны были высадиться около переправы через реку Луайва в местечке Чивези, и оттуда атаковать Лумбези. Это столица Шонаока, от Чивези до туда 30 миль по шоссе. Меньше часа езды на авто.

— Тогда диверсант их вовремя убил, — заметила Пума, — иначе были бы проблемы.

— Действительно, — поддержал Рон, — этот парень действовал, как хороший диверсант.

Брют энергично покрутила головой в знак полного несогласия.

— Все это логично выглядит, ребята, если вы не видели Штаубе в первый час. Не может диверсант так выглядеть. 20 фунтов против хвоста селедки, что он — чисто гражданский дядька. Просто его достали эти исламисты, и он…

— Моторы, — перебила Пума, — две тачки, примерно в миле.

Рон вскинул левую ладонь, требуя тишины, и через пару секунд коротко скомандовал…