Welcome To The Black Parade.

Поскольку My Chemical Romance собирались создать нечто знаковое, они знали, что им нужен правильный продюсер. Имея за плечами хитовый альбом, они относились к числу тех немногих, кто был не ограничен в бюджете и возможностях. Роб Кавалло, на котором они в итоге остановили свой выбор, вспоминает, что довольно большое количество людей хотело работать с ними.

«Думаю, я получил эту работу, потому что выиграл перестрелку», - говорит Кавалло.

«Это было похоже на старомодную перестрелку у корраля O.K. (перестрелка у корраля

O.K. - одна из известных перестрелок в истории Дикого Запада - прим. пер.). Многие продюсеры хотели попасть на это место. Не помню, кем они все были, но в итоге из всех выбрали восемь или десять человек. Группа провела исследование обо всех, встретилась с каждым и сузила круг выбора до, думаю, меня и еще одного парня.»

Кавалло имел довольно крупное имя для вовлечения в эту перестрелку. Будучи сыном музыкального менеджера, он начал карьеру, работая в A&R на Warner Bros, и сделал себе репутацию, подписав договор с Green Day и став продюсером их мульти- платинового дебюта на основном лейбле под названием Dookie. С этого момента его карьера была в значительной степени звездной. За два года до встречи с My Chemical Romance он был руководителем еще одного мульти-платинового альбома Green Day - American Idiot, что сделало его без сомнений одним из пяти лучших рок-продюсеров в мире. Это было примером того, на каком уровне My Chemical Romance имели возможность работать.

Кавалло полетел в Нью-Йорк, чтобы встретиться с группой и послушать песни, которые они написали. Его реакция на музыку, которую они ему сыграли, стала для My Chemical Romance подтверждением, что он был правильным человеком.

«В Нью-Йорке они сыграли мне несколько песен, как делали и для других продюсеров, и я помню один момент», - вспоминает Кавалло. «Они сыграли 'Mama', которая вошла в The Black Parade. Я влюбился в звучание этой песни. Оно показалось мне очень западающим в память, мрачным и пугающим. В ней, также, присутствовало ощущение Второй Мировой Войны. В середине их выступления я просто встал и начал поднимать в воздух кулак. Мне показалось, что это лучшее, что я когда-либо слышал. Думаю, им понравился мой энтузиазм...»

Так и было. Группа почувствовала, что его реакция ясно показала, что именно он будет продюсером, который всем сердцем будет верить в то, что они делают. Тем же

вечером они встретились за ужином и попросили его быть продюсером их альбома. Но реакция Кавалло на 'Mama' была не единственным, что заставило их принять это решение. Они были впечатлены его работой с Green Day, но больше всего они были в восторге от того, что он был продюсером альбома американской пост-хардкор группы Jawbreaker под названием Dear You, поскольку именно этот альбом во многом вдохновил Revenge.

В апреле 2006, всего через четыре месяца после окончания тура с Three Cheers, My Chemical Romance полетели в Лос-Анджелес, чтобы снова начать запись, едва восстановив дыхание. С точки зрения их здоровья, им, пожалуй, следовало повременить. Но они все чувствовали, что этот альбом не может ждать. «Когда мы наконец привыкли быть нормальными, нам нужно было снова уезжать», - говорил Майки с сожалением.

И то, к чему они уезжали, не имело ничего общего с нормальной жизнью. Вместо того, чтобы отправиться в студию, они арендовали старый особняк с видом на Лос- Анджелес. Над The Black Parade предстояло еще много работы - Кавалло вспоминает, что к тому моменту, как они уехали, было написано лишь около трети альбома - так что они решили и сочинять и записывать альбом в огромном старом поместье Кэнфилд-Морено, представляющем из себя великолепную виллу в средневековом стиле, известную также как Особняк Парамор. Они не осознавали, насколько это будет пугающе.

Построенное для звезды немого кино Антонио Морено, который в 1923 году женился на наследнице нефтяного бизнеса Дейзи Кэнфилд-Дэнзигер, поместье размером 22,000 квадратных футов (6,700 кв. метров) стало ключевой частью гламурного образа Лос-Анджелеса двадцатых и тридцатых годов прошлого столетия. Через пару лет после того, как Морено и Кэнфилд-Дэнзигер развелись, она слетела на машине в каньон близ Малхолланд Драйв. Истории о том, что с тех пор её призрак встречают в залах и коридорах особняка, стали Голливудским фольклором. Довольно пугающе, но это место также использовалось как школа для проблемных девочек и женский монастырь. Затем здание стало непригодным из-за ветхости, но в восьмидесятых его отреставрировали и начали сдавать для съемок кино и записи музыки. Когда My Chemical Romance поселились там в апреле 2006, это место напугало их до ужаса.

«Группа попросила нас найти для записи какой-нибудь странный дом в Лос- Анджелесе, который обошелся бы недорого», - говорит Кавалло. «Это место подходило идеально - но когда мы начали проводить там ночи, стало довольно страшно. Мне было весело, но им совсем нет. В этом доме было что-то вроде духов, и некоторые участники - в частности Майки - видели призраков.»

«Ох, боже, этот гребаный безумный дом», - именно так Майки запомнил особняк. «В конце концов нам пришлось просто свалить оттуда. Это место - грозовая туча в форме дома. Солнце никогда не проникает в это помещение.»

Басист инстинктивно невзлюбил это место, особенно комнату, в которой он спал. Он часто в ужасе просыпался посреди ночи, после чего шел к брату и сворачивался клубочком в его комнате.

My Chemical Romance оборудовали главную гостиную для работы над демо. Кавалло привез усилители, приборную панель и еще кое-какую аппаратуру для записи, и здесь они начали заниматься песнями. Джерард говорит, что они играли с 11 утра до 3 ночи, потом спали, и всё повторялось снова. Они все убеждены, что специфическое ощущение Особняка Парамор впиталось в их музыку.

«Те демо-записи звучат по-настоящему сумасшедше», - говорит Кавалло. «Ты практически можешь услышать этот дом с привидениями на заднем плане. Ты почти видишь, как призраки летали по комнате, когда мы записывали эти песни. Особенно это чувствуется в песне 'Mama'. Когда мы играли её в Парамор, мы находились в гигантской гостиной с потолками высотой 44 фута (13 метров) и огромными окнами с видом на Лос-Анджелес, и тогда было холодно. Казалось, словно зима в разгаре, а в Лос-Анжелесе обычно не бывает так холодно. Я надевал лыжную куртку даже дома, потому что туда совсем не проникало тепло. Мы все мерзли. Вспоминая об этом, думаешь, почему мы обрекали самих себя на такие мучения?»

Но делая это, они создали альбом. Поскольку Three Cheers for Sweet Revenge был написан на основе эмоционального излияния, Джерард был убежден, что для того, чтобы создавать отличную музыку, ему необходимо вскрыть себя. Именно это он делал и в первом альбоме, выкрикивая в микрофон свои сырые мысли и темные страхи, словно кто-то из отделения первичной психиатрической терапии. И то же самое, по его мнению, ему нужно было сделать в The Black Parade. Это превратило сочинение и запись альбома в чрезвычайно мрачное дело - кроме того, всё усугубляла странная атмосфера Парамор.

«Это время было темным», - говорил Джерард. «Иногда было такое чувство, что этот альбом пытается убить нас. Иногда мы видели, какими отвратительными являемся, но без этого невозможно сделать хороший альбом. Многие группы, которые после хитового альбома выпускают плохой, пожалуй, не собираются заходить так далеко.

Если ваш предыдущий альбом был крупным, вы должны пойти еще дальше - вы должны довести себя до самого края.»

Процесс истязания себя начался еще до приезда в Парамор. Когда группа прилетела в Лос-Анджелес, сперва они остановились в Oakwood Apartments, где жили во время записи Three Cheers for Sweet Revenge. Именно там Джерард начал жить внутри The Black Parade.

«Помню, как зашел в комнату Джи, а там на стене были всякие заметки, которые он рисовал», - говорил Фрэнк. «Там были названия песен, и на одном большом листе бумаги было написано 'Рак'. Он был полностью погружен во всё это. Помню, как подумал про себя: 'Вот черт. Надеюсь, он погружается не слишком глубоко.'

Где-то в то же время мы говорили с Рэем о том, что нам следует иметь какое-нибудь место, чтобы иногда отвлекаться. Он сказал: 'Не знаю - на этот раз мне хотелось бы по- настоящему углубиться во всё это.' Тогда я подумал, что Джерард уже немного чересчур глубоко.

В карьере группы было много моментов, когда я говорил Джи: 'Хэй, ты знаешь, что можешь просто написать песню? Ты не обязан убивать себя.' Он всегда отвечал что-то вроде: 'Да, да, может, так и сделаю. Ты прав.' Но я знаю, что на самом деле он имел в виду это: 'Ладно, плевать. Заткнись к чертовой матери.' В конце концов, тебе нужно делать всё, чтобы выложить лучшее, на что ты способен. Но я хотел, чтобы он знал, что может выходить из всего этого. Я хотел, чтобы он знал, что ему позволено хотя бы немного веселиться.»

Джерард не принимал этого. Без выпивки в качестве опоры и таблеток в качестве побега, он заперся в собственной голове. Он стал ещё более одержим альбомом, и после выезда из Oakwood Apartments и уединения в Парамор он двинулся дальше и начал изучать свои эмоции. То, что ему удалось обнаружить, он вложил в альбом, замаскировав это слоями чванства и пышности.

«Я не был в депрессии, но я был запредельно чувствителен», - говорил он. «Я был на самом краю, словно и не жил нормальной жизнью в Лос-Анджелесе. Я жил внутри альбома. В том доме с привидениями, где мы работали, действительно было чувство этого черного парада. Мы чувствовали, что что-то преследует нас. Каждый раз, когда мы поворачивали за угол, что-то смотрело нам в след - мы не могли сбежать от этого, мы не могли пойти в кино, мы не могли слушать музыку, читать книги или смотреть телевизор.

Это время не было счастливейшим в нашей жизни. Мы размышляли о своей смертности. Думаю, под всей этой напыщенностью и театральности лежит очень человеческий альбом. Он звучит громко и величественно, но это по-настоящему смертный альбом. Эта двойственность довольно интересна, поскольку во многих

строчках песен речь идет о нас самих - не только как о группе, но и как об обычных людях. Мы изучали друг друга, и я надеюсь, что это воодушевит слушателей изучить и себя. Мы разглядывали свои жизни под микроскопом. И мы хотели, чтобы слушатели тоже взглянули на свои жизни под микроскопом.»

Джерарду было тяжело спать, он страдал 'ночными ужасами'('night terrors'), как он это называл, во время которых он чувствовал себя так, словно кто-то сжимает его горло и сдавливает легкие. Это стало вдохновением для песни 'Sleep', которая была написана примерно в то же время, что и 'Famous Last Words', и выражает интенсивность пережитого им впечатления. Он стал одержим Жанной Д’Арк и задумывался о том, чтобы сбрить волосы на голове, как сделала однажды она. Он купил бесчисленное количество фильмов о ней и смотрел их у себя в комнате в одиночестве, в результате чего ему снились кошмары, в которых он видел, как её сжигают заживо.

Через всё это было трудно проходить - а ведь это была лишь стадия написания. Однажды вечером это начало переходить все границы для Джерарда. Он бродил по территории поместья с зажженной сигаретой в руке и ослепляющим беспорядком в голове. Он смотрел на раскинувшийся под ним Лос-Анджелес - миллион мерцающих огней, огромный город полный разных людей, живущих разными жизнями - и чувствовал себя совершенно потерянным.

«Я спрашивал себя, какого черта я делаю со своей жизнью», - говорил он о том моменте. «Я исследовал каждую ужасную вещь в себе. Я вскрывал себя, вынимал все внутренности наружу и изучал их. Это было похоже на операционную. Мы каждый день находили в себе что-то новое и отвратительное, что нам в себе не нравилось. Мы нашли все трещины и дыры в своих доспехах, и это привело меня к осознанию: 'Вау, я не тот приятный человек.' Я выяснил, что я трус. Я выяснил всё о себе.»

Учитывая состояние Джерарда, Майки задавался вопросом, справится ли его брат с этим упадком. Во время процесса записи они с Джерардом ссылались к классическому двойному альбому Smashing Pumpkins под названием Melon Collie and the Infinite Sadness, но с мрачной относящейся к себе манере. «Я прошел через кризис», - говорил Джерард. «Майки называл это кризисом пред-среднего возраста. Он действительно называет этот альбом Кризисом Пред -Среднего Возраста и Безграничной Грустью. Я прошел через нечто очень странное. Мы были на середине создания альбома, и это было настоящим кризисом.»

Дело в том, что Джерард был далеко не единственным участником группы, который чувствовал себя так, словно сходит с ума.

Несмотря на то, что Джерард был чрезвычайно охвачен альбомом, тяжелее всех на всё это реагировал Майки. Чувствуя себя крайне некомфортно в Парамор и будучи отрезанным от внешней жизни, он впал во всеобъемлющую депрессию.

«Я пил в то время», - говорил он. «Я достиг того возраста, когда на тебя оказывает влияние большое количество эмоций и гормонов. Это было по-настоящему тяжело для меня. Я был в конфликте с самим собой. Группа поглотила всех нас, и это казалось мне подавляющим. В этом были некоторые вещи, на которые я прежде никогда не обращал внимания, и они тоже мучали меня. Смесь всего этого начинала пожирать меня. Во время записи The Black Parade всё это дошло до точки. Я был просто обязан как-то исправить себя.»

Им с братом - которых в прошлом знали как Химических Братьев - обоим довелось страдать от проблем с веществами. Но в то время как Джерард завязал с этим, Майки смешивал алкоголь с антидепрессантами - чертовски нездоровый коктейль. В Парамор это дошло до края.

«Было много давления», - говорил он. «Люди говорили: 'Вы, ребята, делаете следующий альбом после своего хитого, вы должны побить предыдущий.' Это постоянно сидело в моей голове. Затем я начал переживать у себя в голове и о своих собственных способностях. Но там было не только это. Там было всё - жизнь в целом. Всё это было в моей голове.»

Парамор, пожалуй, был худшим местом для него. Напуганный, страдающий депрессией, изолированный, несчастный и окруженный согруппниками, которые находились в середине самого значительного события в их жизни, он обрел склонность к паническим атакам и приступам рыдания.

«Нахождение в этом доме было похоже на нахождение в другой стране», - говорил он.

«Сотовые телефоны там не ловили, интернет тоже работал очень плохо, поэтому мне казалось, что оборваны все линии связи. Тогда у меня ещё не было водительских прав, так что в этом месте я чувствовал себя выброшенным на берег острова, на расстоянии миль вокруг которого ничего нет - ты никуда не можешь оттуда уйти. Мы очень много репетировали. Мы вставали в полдень и играли до полуночи. Смешайте всё это с тем фактом, что я был в жуткой депрессии. Это словно облить все мои проблемы бензином и поджечь. Я едва выбрался из этого.»

На полпути процесса работы в Парамор группе пришлось взять перерыв, чтобы выступить в ночном клубе Emo в рамках музыкального съезда South By Southwest в Остине, штат Техас. К этому моменту они уже достигли неплохого прогресса, более или менее закончив 'The End.' и 'Dead!'. Шоу было успешным, но когда они вернулись

в Парамор, что-то изменилось. Они оказались в творческом тупике. И в этот момент проблемы Майки вышли наружу.

Впервые Майки рассказал мне о пережитом больше года спустя. До этого он и его группа держала всё в тайне. Но когда басист решил обсудить свои психологические проблемы и депрессию, которой он страдал в Парамор, он был честен насчет того, насколько всё было серьезно. Его ответ на вопрос о том, задумывался ли он о суициде, был однозначен.

«Я был близок к этому», - сказал он. «Я точно знал, что либо покину группу, либо покину планету Земля. Я чувствовал себя так, словно выходом было либо то, либо другое. Я думал: 'Я просто не могу справиться со всем этим.' Не все люди устроены одинаково. Мы с братом оба пережили депрессию, это генетическое. Мы с ними были рождены такими. Это проклятье Уэев."

Учитывая, в каком хрупком состоянии находился Майки, он и его группа решили, что лучше всего для него будет уехать, сбежать из Парамор и обратиться за помощью, пока остальные продолжат работу над записью. Это решение не было легким, но как только оно было принято, многолетний адвокат и близкий друг My Chemical Romance Стейси Фасс забрала Майки в свой дом в Лос-Анджелесе и заставила его посетить докторов, которые помогут ему преодолеть депрессию.

«Все помогали мне», - говорил Майки. «Моя группа, мой брат, мои родители, моя невеста, все мои лучшие друзья. Стейси спасла мою жизнь. Она вытащила меня из этого дома, вытолкнула из кровати, поставила на ноги и заставила пойти на приемы к врачам. Она заставила меня получить активную помощь.

Я ходил к четырем разным докторам в неделю. Они были за два шага от того, чтобы положить меня в больницу, и думаю, Джерард тоже хотел, чтобы меня понаблюдали где-нибудь. Это было очень плохо. Мне казалось, что я сильнее этого. И в душе я знал, что если меня и положат в больницу, это не поможет.»

Медикаменты и терапия медленно вернули его на ровный курс. Он перестал пить и принимал свои лекарства в нужных количествах. «Это не лечение», - говорил он мне, -

«это лишь малая его часть, как надевание тренировочных колес.» Но это было медленным процессом. Остальные участники группы, полностью похоронив свои головы в альбоме, были не так сочувственны, как могли бы быть. По сути, какое-то время они были даже возмущены тем, что отъезд Майки приостановил запись.

«Мы начали злиться на Майки, думая: 'Разве он не знает, что из-за него пришлось всё остановить?'» - говорил Рэй. «Но это было абсолютно неверной реакцией - мы просто расстроились и запутались. Ему нужно было время, чтобы почувствовать себя лучше.»

В 2011, пять лет спустя, Майки еще немного рассказал о том времени. На интервью со всей группой в Лизбоне, Португалия, снова поднялась эта тема. «Мне кажется, это всегда собиралось случиться», - сказал Майки тогда о своей депрессии. «Не думаю, что можно было как-то это остановить. Просто в некоторых ступенях на лестнице расшатались винты, и их нужно было подтянуть.»

Джерард сразу же принял обеспокоенный вид. Выступая в защиту своего брата, он сказал: «Я не думаю, что у тебя расшатались винты, Майки. Мне кажется, таким образом ты просто отреагировал на всё, что происходило с нами. Ты достиг критического возраста [двадцати пяти] - именно в этом возрасте я сошел с ума и собрал группу - а это довольно странный переломный момент. Группа стала по- настоящему крупной, и люди начали брать пример с Майки, что возлагало на него определенные требования. Это сильное давление - нас пристально изучали, поскольку мы обрели известность.»

В тот день в Лизбоне Рэй сделал кое-что очень смелое. Прекрасно зная, что интервью записывается и что это будет напечатано, он публично извинился перед Майки за то, как вел себя с ним в студии. Это был по-настоящему трогательный момент, значимость которого понимала вся группа.

«Я знаю, что внес свой вклад в то, что пережил Майки», - сказал Рэй. «Из-за того, что мы находились под микроскопом, мне казалось, что мы должны быть на сто процентов идеальны все сто процентов времени. Но, думаю, я перепутал, что значит играть идеально, и что значит играть великолепно. Это добавилось ко всему тому, через что Майки довелось пройти. На самом деле, у меня никогда не было шанса сказать ему это как следует: прости, Майки, прости за то, что я создал такую атмосферу. Думаю, я немного потерял голову тогда.»

Как бы там ни было, отъезд Майки из Парамор выбил их из колеи. Зайдя в творческий тупик после путешествия на South By Southwest, а теперь изменив свои планы и волнуясь за басиста, My Chemical Romance снова начали сомневаться в себе.

«Это сделало нас уязвимыми для страха и давления», - говорил Джерард. «Всё это начало просачиваться внутрь и увеличиваться, и следующее, что ты осознаешь - ты по пояс в страхе. Мы напишем дерьмовый альбом? Мы сумасшедшие? Мы распадемся?"

Отсутствие Майки повлекло за собой период, о котором Джерард позже сказал: «Это было самым темным периодом в карьере группы - люди сходили с ума, у всех были огромные личные и психологические проблемы... Эти дни были самыми мрачными.» My Chemical Romance никак не могли вернуться обратно на свою дорогу в творческом плане, они все с трудом пытались найти направление, однако именно в то время Фрэнк написал 'House of Wolves'. Мэтт Кортез, гитарный техник Фрэнка, играл на басу на нескольких репетициях, но настроя все равно не было.

Джерард говорил, что они чувствовали себя так, как будто тонули и горели одновременно. По его словам, он скитался по дому, словно сам был призраком, и почти никогда не принимал душ. Одну неделю он даже не утруждался вылезать из пижамы, и ему приходилось бороться с желанием просто войти в бассейн Парамор и держать свою голову под водой, пока он не перестанет дышать.

Однако, на самой низком уровне своего упадка они достигли поворотной точки. Однажды в 4 часа ночи, через две недели после отъезда Майки, Джерард услышал, как Рэй играет песню под названием 'The Saddest Music in the World'. Джерард говорил, что в то время Рэй часто играл ночью в одиночестве, и что «это звучало так, как будто он сражался со своей гитарой, расстроенный тем, что не может сыграть наши песни.» На этот раз Джерард присоединился к нему. Они начали работать над этой песней вдвоем, и Джерард вложил в неё свои страхи и переживания о Майки.

А потом начало происходить что-то волшебное, и они оба это почувствовали. Словно чувства Джерарда насчет брата были пробкой, блокирующей их творческий процесс. Как только они с Рэем выпустили эти чувства наружу, музыка снова полилась потоком. Это было очень важным моментом, и они оба это знали. Они легли спать только рано утром, жутко уставшие, но с чувством, что у них наконец что-то есть.

Оставшиеся в Парамор четверо участников группы продолжили работать над этой песней, и постепенно она обрела форму. Чувственная, крайне искренняя и звучащая как гимн, эта песня станет известна как 'Famous Last Words' и в итоге будет закрывать The Black Parade. Было совсем не легко писать о своем преодолевающем трудности брате, поскольку острый текст Джерарда обращается к Майки на фоне яростных и стремительных гитар. Но по мере сочинения текст обретал еще большее значение. Из песни о Майки это превратилось в песню о группе в целом. Это стало чем-то по- настоящему мощным.

«Я чувствовал себя так, словно пою о чем-то, чего боюсь больше всего», - говорил Джерард. «О том, каково быть в этой группе, о Майки, о наших жизнях, о том, как ты считаешь себя презренным и ненавистным.»

Не хватало только припева. Он появился позже, когда Джерард остался в студии один.

«Мы все пошли выпить кофе, а к тому времени, когда вернулись обратно где-то через час, Джерард написал этот потрясающий припев», - говорил Рэй. «Это нечто очень вдохновляющее - слова, которые он поет, мелодия, всё это пришло из ниоткуда. Это связало вместе всю песню и связывает вместе весь альбом.»

Этот припев придал песне гармонии. В то время как в куплетах содержатся сомнения и критика, припев поднимает настроение и звучит гордо, являясь выражением надежды среди отчаяния, когда Джерард вызывающе и многозначительно поет о том, что продолжит бороться за жизнь. Эта строчка характеризует весь альбом.

Учитывая все эти конфликтующие эмоции, Рэй хотел, чтобы его соло полностью охватило все настроения песни. Долгое время на него оказывал влияние Рэнди Родс, поздний гитарист Оззи Озборна, поэтому он обратился к его игре в поисках вдохновения. Он знал, что ему нужно написать что-то, что будет отражать эмоции текста, что-то неистовое и напряженное. В ту ночь он лег спать, слушая свои любимые соло Родса, а проснувшись следующим утром сразу схватил гитару и сыграл первое, что пришло в голову. Эта спонтанные элементы стали неотъемлемой частью песни.

'Famous Last Words', несмотря на свои обнаженные эмоции, вернула сочинение The Black Parade на прежний путь. «Мы все получили заряд вдохновения, когда эта песня собралась воедино», - говорил Фрэнк. «Она дала нам новую жизнь, новую надежду. Она действительно вернула нам желание создать великий альбом.»

Даже когда Майки вернулся в Парамор и услышал то, над чем группа работала в его отсутствие - песню, которая, по сути, была вдохновлена именно им - настроение оставалось на высоте. Поскольку басист осознал, насколько восхитительной, несмотря на причину своего создания, была 'Famous Last Words'. Он сказал им, что это настоящий гимн.

 

 

Если 'Famous Last Words' и вернула My Chemical Romance к делу в музыкальном плане, общее настроение она подняла не намного. В середине процесса работы Джерард расстался со своей девушкой. Кавалло вспоминает, что солист кричал, и что его реакция на этот разрыв «проявилась в виде физической агонии». Это только увеличило мрачность и отчаяние, наполняющие альбом. Через несколько месяцев после релиза Джерард открылся об этом, нервничая.

«Я должен подойти к этому с мягкой стороны», - сказал он, перед тем как углубиться в рассказ. «Пожалуй, мне не следует слишком вдаваться в подробности об этом, но я

оказался один впервые за последние десять лет. Это было по-настоящему трудно. Я не привык к этому. Я встречался с девушками с семнадцати или восемнадцати лет. И тогда я думал: 'Господи, кого же я, черт возьми, теперь встречу?' Но из-за этого альбом стал более значимым для меня. Это делает его намного ценнее.

Эти отношения длились шесть лет. Мы практически поженились. Этот человек знал меня еще до всего этого, до группы. В середине процесса записи - буквально когда я только что закончил запись вокальных партий и припева 'Famous Last Words' - я порвал с ней. Я осознал, что строчки этой песни были правдой, и что я не говорил себе правды. В этом альбоме так много правды, что я знал, что должен закончить эти отношения. Это было самой тяжелой вещью, которую мне приходилось делать, даже тяжелее, чем создание альбома. Мне пришлось полететь обратно и поговорить с ней. Я должен был высказаться. Это было жестоко.

Она была чертовски потрясающей. Я любил её, и она была замечательной, но она не могла справиться со всем этим. Когда я наконец понял это, я осознал: 'Вау, людям бывает трудно справляться с этим.’»

Поскольку он и так был слаб эмоционально, это привело его в еще большее смятение. По его словам, песня 'Welcome to the Black Parade' тоже была записана во время его проблем с отношениями, и он полагает, что его чувства впитались в эту музыку.

Изначально эта песня называлась 'The Five of Us Are Dying', и первые её наброски были сделаны еще во время сочинения первого альбома группы, так что в итоге от оригинальной версии сохранился только один куплет. В студии она проходила доработку за доработкой, кропотливый процесс проб и ошибок. Исполняя её, Джерард чувствовал, что он близок к срыву. «Казалось, что давление разрывает нас на части», - говорил он. «Эту песню создавать было тяжелее всего. Я переживал некоторые очень трудные личные вещи. Я переживал их буквально в тот момент, когда мы записывали эту песню. По сути, она была мольбой о помощи.»

My Chemical Romance однозначно пришлось пролить кровь, чтобы создать The Black Parade. Они выделили в Поместье Парамор одну комнату и окрестили её Тяжелой Комнатой. Внутри нее они разрывали друг друга в клочья. Они установили правило, что здесь будут абсолютно честны друг с другом, даже если это будет жестоко. Здесь они беседовали об альбоме, об их музыке, об их личных жизнях и отношениях друг с другом. Это было крайне изнуряющей формой кровопускания, но они чувствовали, что эта честность им необходима.

«Мы избивали друг друга ментально», - говорил Рэй. «Мы докапывались до корней некоторых по-настоящему глубоких проблем. Мы сидели в этой комнате часами, ведя

долгие разговоры, в то время как живущие внутри нас маленькие демоны выбирались наружу. Как бы мы ни были близки, у всех нас есть вещи, которые мы оставляем только для самих себя. Не имеет значения, как много времени мы проводим вместе, у каждого из нас есть свои маленькие демоны внутри. Иногда ты должен выпускать эти вещи наружу. Это и есть одна из вещей, которые происходили в Тяжелой Комнате.»

«Были периоды, когда делать этот альбом было очень трудно», - говорил Джерард.

«Это не было никак связано с чем-то личным между участниками группы, но мы чувствовали, что все проходим через что-то тяжелое, и что это начинает пугать, поэтому мы говорили друг другу: 'Что ж, надо пойти поболтать в Тяжелую Комнату.' Эта комната выкачивала наши души. Она выкачивала из тебя всё. Она забирала всю твою энергию, потому что там мы просто говорили и говорили. Мы говорили обо всем.»

Роб Кавалло - которого Джерард описывал как их 'доктора, старшего брата, отца и дядю в одном' - и адвокат и друг группы Стейси Фасс были единственными людьми, помимо участников группы, кому разрешалось заходить в эту комнату. Кавалло наблюдал за их беседами, будучи лишь обеспокоенным зрителем, но понимая необходимость этой процедуры. Он думает, что грубая честность группы в Тяжелой Комнате помогала им избегать компромиссов, поскольку занятие делом заботило их больше, чем защита своего эго.

«Они все чертовски приятные парни, но иногда быть приятным не обязательно может тебе помочь», - говорит он. «Иногда ты должен рискнуть быть по-настоящему честными и встать лицом к лицу с этими чувствами, чтобы все поняли тебя, и чтобы момент не был потерян. Поэтому мы шли в Тяжелую Комнату и делали это.

Было ли это расставанием Джерарда со своей девушкой, или мнением кого-то из ребят насчет того, что играют другие ребята, или направлением альбома, мы просто шли в Тяжелую Комнату и высказывали всё это. Она была спасительным местом, где все могли говорить правду, не желая при этом убить друг друга.»

Некоторую правду было тяжело слышать, но, тем не менее, её обсуждение помогало сосредоточиться. Разговоры в этой комнате не были приятными и легкими. Но в этой абсолютной искренности было что-то, что сделало группу еще ближе.

«Во время создания этого альбома мы так сблизились, что всё изменилось», - говорил Джерард. «Мы стали другой группой. Мы всегда любили друг друга - мы все словно братья - но это было нечто иное. Мы стали по-настоящему защищать друг друга. Мы чувствовали себя так, словно живем за щитом.

Пройти через этот альбом нам помогло то, что мы откладывали свои личные проблемы в сторону, чтобы помочь другому. Ты осознаешь, что этот парень переживает серьезные проблемы, и ты должен забыть о своих и помочь ему. Мне пришлось забыть о своих тревогах, депрессии и ночных кошмарах, чтобы помочь своим братьям. Мы все прошли через это. Это то, что необходимо было сделать. Именно поэтому было так много разговоров в Тяжелой Комнате, мы просто должны были выслушать друг друга.»

Вопросом, который возник у меня, когда я брал у них интервью вскоре после окончания записи, было 'зачем?' Зачем так терзать себя ради создания альбома? Зачем доводить себя до края? Джерард ответил без колебаний.

«Чтобы создать нечто великое, мы должны были отойти от нормальности», - сказал он. «Я уверен, что ты должен страдать ради своего творчества. Мне кажется, если ты не страдаешь, из этого не выйдет ничего честного и искреннего. Если мы не страдаем, песни появляются не из чего-то настоящего. Наши песни всегда о крайне темных вещах; мы не можем это подделать. Полагаю, хаос, который окружает нас и порой пытается разорвать нас на части, возможно, создаем мы сами. Пожалуй, в этом есть немного мазохизма, но важно то, что в этом заключается наша готовность страдать ради своего творчества. Мы не чувствуем, что создали настоящее искусство, если нам не пришлось пережить страдания ради этого. Только тем, кто пережил страдания, есть, что сказать.»

Кавалло полностью понимал, почему им приходилось делать это. Он стал их доверенным лицом и быстро проник в суть их мышления. Он точно знал, почему им приходиться страдать, чтобы создавать этот альбом. «Думаю, это было абсолютно главным в том, кем они были на тот момент», - говорит он. «Это, также, было главным и в том, почему в итоге они распались. Они не знали, как делать что-то не так, как это делали они. Творчество струилось из них, они выполняли миссию, которую начали, когда были моложе. Всё это было очень честным, я могу с уверенностью сказать это. Ни одна их творческая отдача не была потрачена зря. Они разрывали себя на части, поскольку у них была миссия. Думаю, ты должен немного умереть, чтобы создать великий альбом. Ты просто обязан немного умереть.»

Во время записи The Black Parade Джерард хотел быть вовлеченным в каждую деталь, он жил внутри оболочки этого альбома. Когда его отношения были закончены, больше ничто не могло его занять, поэтому он дошел до фанатичности.

«Я был в курсе, что люди считают меня сумасшедшим. Не было и минуты, когда я не стоял за приборной панелью», - говорил он. «Были периоды, к всеобщему ущербу,

когда я пытался следить за всем. Я не помню ни одной минуты, когда я не смотрел за всем. Таким образом я участвовал во всем этом процессе. Я чувствовал, что имею представление обо всем, поэтому мне приходилось быть лунатиком за аппаратурой. И я постоянно всё менял: у песни было начало, а на следующий день оно мне не нравилось, и я пытался заставить всех его изменить.

Никто не приглядывал за нами, никто не обращал на нас внимания. Никто из лейбла нас не проверял. Думаю, журнал Kerrang! - единственные, кто написал что-то о нашей работе в студии. Нас оставили одних в этом безумном доме и позволили нам стать чертовски сумасшедшими психами, так что ими мы и стали. Я был одержим смертью. На протяжении нескольких дней я постоянно смотрел The Passion of the Christ с выключенным звуком. Я не мог воспринимать вещи достаточно мрачно. Я закончил свои отношения - по сути, я был так одержим The Black Parade, что вся моя личная жизнь была разрушена.»

Крейг Ааронсон счел одержимость Джерарда альбомом необходимой. Он был одним из немногих из Warner Bros, кто навещал их - и он сделал это лишь один раз. Он сразу заметил напряженность и страсть, с которой они занимались записью. Но он, также, знал, что именно в таком состоянии Джерард работает лучше всего - и он понял, что это было жизненно важной деталью.

«Там определенно было немного беспорядка. Там было немного темной энергии. Они казались очень, очень напряженными», - говорит он. «У них было очень яркое представление, и они стремились к нему до крайности. Они хотели создать что-то, что действительно разрушит границы. Они хотели, чтобы у этого была супермощная точка зрения. Джерард рассказал мне их представление об альбоме, и он был честен насчет этого. Он звучал вдохновляюще. Я спросил, как он видит всё это, а он сказал, что не знает - он мог лишь сделать это. Всё это было у него в голове.

Способность Джерарда делать это было ключом ко всему. Этот парень гребаный ниндзя, когда речь идет о творчестве. Он просто раскрывается, и я даже не знаю, как он делает это. Как он видит всё это дерьмо? Но в этом и заключается магия Джерарда. Когда они сделали лишь несколько сырых миксов, я уже знал, что это будет шедевром. Я знал это, знал, знал.»

Творческие импульсы Джерарда вертелись на полной скорости, и Кавалло вспоминает, что в студии солист был захватывающей и вдохновляющей силой.

«Этот парень супергениален», - говорит он. «Иногда мне кажется, что он немного мучающийся гений, поскольку он самый приятный и милый человек в мире, но в голове у него творится настоящее бедствие от переизбытка идей. Ему тяжело привести

их все в порядок, потому что они просто бомбардируют его. Все эти идеи великолепны, и ему трудно понять, какую следует выбрать.»

Но пока Джерард задавал направление в связи с огромными идеями альбома, Рэй был точно так же одержим музыкальной стороной. Он подключил свои влияния, и его характер взрывается в альбоме в виде смахивающих на Queen гитарных отрывков и технически потрясающей музыкальности, которая противопоставляется более инстинктивной игре Фрэнка. Так что в то время как у Джерарда было представление, у Рэя был талант, позволяющий воплотить это представление в жизнь. Но с ним было тяжело иметь дело.

«Рэй работал очень напряженно, однозначно», - говорит Кавалло. «Думаю, им всем было трудно понять, какую роль они играют, и какой вклад они могут сделать, как в музыкальном плане, так и в личном. Хорошая новость заключалась в том, что нам действительно удалось это выяснить. Каждый нашел свое место, и, думаю, именно поэтому этот альбом такой сплоченный. Вы можете почувствовать влияние всех <