Характер Гришки Отрепьева: артистизм натуры, нравственный инфантилизм героя.

г) Образ народа в трагедии. Комическое и трагическое в его обрисовки. Смысл финальной ремарки.

Образ народа в трагедии. Народ в пушкинской трагедии — уникальный “хоровой” персонаж. Подобно хору в античных трагедиях, Народ появляется в ключевых сценах, но присутствует незримо почти в каждом сюжетном эпизоде — в монологах и диалогах персонажей пьесы. С “мнением народным” вынуждены считаться и в кремлевских палатах, и в ставке Самозванца. Люди из народа, кроме юродивого Николки, не имеют имен и обозначены только указанием на принадлежность реплик: “один”, “другой”, “третий”, “первый”, “второй”, “старуха”, “мальчишка”, “нищий”. В “народных сценах” исторические персонажи теряют свой привычный масштаб. Они как бы уменьшаются в размерах, ведь столь важный для понимания их политической роли, характеров и мотивов поведения “крупный план” отсутствует. Например, в толпе на Девичьем поле люди силятся рассмотреть, что же происходит в монастыре. И видят только ограду, кровли, унизанные народом. В людском море (“вся Москва сперлася”) словно растворяются, делаясь невидимыми, и сам Борис Годунов, и пришедшие уговаривать его принять власть.

Народ в трагедии — многогранный символический образ. Поэт не дает никаких указаний, конкретизирующих принадлежность тех или иных реплик, произносимых людьми из народа, избегает столь любимого романтиками этнографического колорита. Отсутствует и социальная дифференциация авторов реплик. Но это вовсе не означает, что в понимании поэта Народ — это людская масса, движимая едиными страстями. Народ в изображении Пушкина — “хор”, распавшийся на множество голосов. Народа страшатся, его именем клянутся, ищут его расположения и любви (как Борис Годунов), но никто из исторических персонажей трагедии не является выразителем его интересов, да и не задумывается по-настоящему о его судьбе. Можно заручиться поддержкой народа, посулив ему вернуть старинный Юрьев день, но это всего лишь возможный политический козырь в руках честолюбца, рвущегося к власти.

Комическое и трагическое в его обрисовки. Реалистическое изображение народа – важнейшее открытие трагедии. Он показан как противоречивое и сложное единство.

Народ – шут, когда проливает луковые (и лукавые) слезы, радуясь воцарению Бориса; “толпа”, “чернь” – когда поддается стихийным рефлексам; судья, нравственная сила – когда “народное мнение” решает участь содеявших преступлений.

Народ разноязычен и многолик: выписан в конкретных лицах, дан как собирательный образ, представлен как реальная историческая сила.

В народном сознании хранятся нравственные заповеди, вложенные в уста Юродивого: “Нет, нет! Нельзя за Царя молиться он же Ирод – богородица то не велит”. Молчание народа предрекает трагедию очередному царю-самозванцу. Словесной формулы достаточно драматургу, чтобы передать сложность понимания народа и его роль в истории: “Народ безмолвствует… Народ в ужасе молчит”.

Смысл финальной ремарки. Финальная ремарка: "Народ безмолвствует" о многом говорит. Эта фраза символизирует и нравственный суд над новым царем, и будущую обреченность еще одного представителя преступной власти, и бессилие народа вырваться из этого круга.

2. Цикл "Маленькие трагедии".

а) Жанровое своеобразие. Литературные источники.

Строго говоря, произведения Пушкина с названием «Маленькие трагедии» не существует, это общее название для нескольких пушкинских драматических произведений дано издателями. У самого Пушкина, правда, такое название однажды встречалось, но и то как один из вариантов. В письме П.А. Плетневу от 9 декабря 1830 года Пушкин писал, что привёз из Болдина «несколько драматических сцен, или маленьких трагедий».

Наиболее очевидным жанровым предшественником «маленьких трагедий» является пушкинская поэма «Цыганы», которая написана в форме драматических диалогов, в которой действия почти нет, так как изображен только его кульминационный момент. Другим, не менее очевидным жанровым истоком «маленьких трагедий», является трагедия «Борис Годунов», состоящая не из действий и явлений, а как бы смонтированная из отдельных эпизодов-сцен, весьма похожих на цикл «маленьких трагедий».

Жанр «маленьких трагедий» сочетает в себе свойства и драматической поэмы, и драматического фрагмента, и миниатюры, и «бедной» трагедии Расина.

Пушкин в подзаголовке к «Скупому рыцарю» указал в качестве источника некую трагикомедию Ченстона, но это является литературной мистификацией, как и указание «перевод с немецкого» (оставшееся в черновиках) к «Моцарту и Сальери». «Каменный гость» без дополнительных указаний казался читателям переводом с испанского. Пушкин сознательно вводит в заблуждение читателей, указывая ложные источники своих пьес. Зачем он это делает? Однозначного ответа, видимо, нет. Вероятно для того, чтобы скрыть личный автобиографический подтекст в «маленьких трагедиях». Возможно для того, чтобы придать темам «маленьких трагедий» максимально большой масштаб, сцены из разных времен и разных народов.

Поэтика заглавий. Основной пафос «Маленьких трагедий», а соответственно, то, что их объединяет в единое целое — попытка показать в разных аспектах ценность нравственных законов, их непреложность. Пушкин показывает несколько вариантов отхода людей от нравственных законов (по разным причинам) и приходит к выводу, что любой отход от нравственного закона приводит к деградации личности, человек лишается самого главного — смысла своего бытия. Пушкин как бы кладет на одну чашу весов нравственный закон, а на другую помещает попеременно человеческие соблазны.

В «Скупом рыцаре» это власть. Для Барона скупость и накопительство — не цель. Золото и деньги для него лишь олицетворение власти над людьми. Альбер, Иван, ЖиД, Барон, Герцог.

В «Моцарте и Сальери» — это слава. Сальери всю жизнь добивается славы, но, достигнув ее, понимает, что природа творчества иная — пример тому Моцарт. Творчество, по Пушкину, это воплощение радости жизни, чувство полноты бытия. Сальери свою творческую деятельность подчинил совсем иному — для него главное не творчество, но то, что это творчество дает — успех, слава.

Одна из центральных идей Пушкина — идея о том, что гений и злодейство — две вещи несовместные. Злодейство — результат ложного пути, результат нарушения нравственного закона, к злодейству идут достаточно долго, постепенно, и на первый взгляд незаметно. Последние раздумья Сальери именно об этом — был ли убийцей «создатель Ватикана».

Для Пушкина ответ очевиден — нет.

В «Каменном госте» Пушкин на противоположную нравственному закону чашу весов кладет волю личности, «эго» отдельного человека. Философия Дона Гуана — философия индивидуализма (герой-индивидуалист — центральный персонаж романтических произведений, напр., в «Дон Жуане» Байрона). Однако у Пушкина противостояние героя-индивидуалиста и общечеловеческих нравственных законов доведено до максимума. Дон Гуан сознательно попирает их, чтобы ощутить свою волю, власть. Он противопоставляет свою волю Божьему промыслу, стремясь в своем своеволии сравниться с богом. Именно таков пафос «Каменного гостя».

В «Пире во время чумы» Пушкин на противоположную нравственному закону чашу весов кладет смерть, осязаемым воплощением которой и является Чума (не случайно у Пушкина «Чума» пишется с большой буквы — это символ).

Особенности сюжета и композиции. Для осмысления новых вопросов Пушкину оказались удобными давно задуманные сюжеты «маленьких трагедий», неслучайно из них были реализованы те, в которых человек со всеми своими страстями противостоит таинственной и, может быть бессмысленной стихии бытия (человек перед стихией смерти в «Пире во время чумы»; жадность человека и неумолимая стихия времени в «Скупом рыцаре»; слабость человека перед стихией любви в «Каменном госте»), в прошлое вместе с романтизмом ушли замыслы произведений, в которых сталкиваются человеческие страсти между собой (например, Ромул и Рем, Димитрий и Марина, Курбский и Иван Грозный) В по-прежнему волнующем Пушкина конфликте между человеком и жизненной стихией теперь внимание перенесено на последнюю:

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

«Маленькие трагедии» посвящены не столько психологии «демонических личностей», сколько философским вопросам и, прежде всего, вопросу о взаимоотношениях человека и бытия (или человека и Бога), -- примерно так теперь звучит постоянная пушкинская тема «самостоянья человека».