Общественно-политические взгляды шараф-хана Бидлиси

По отдельным высказываниям Шараф-хана Бидлиси и по тому, как он освещает те или иные факты, можно судить об общественно-политических взглядах автора Шараф-наме, о его мировоззрении как личности.

Социально-экономический строй курдов времени Шараф-хана Бидлиси характеризуется господством так называемого военно-кочевого феодализма. В силу географических особенностей Курдистана, часть курдов вела кочевой или полукочевой образ жизни и занималась скотоводством. Курдское население четко делилось на скотоводов и земледельцев. Это разделение утвердилось настолько прочно, что даже в начале XX в. в Иранском Курдистане оседлых курдов склонны были не считать курдами ⁶⁰. Исследователи подобных обществ выявили закономерность, согласно которой в тех странах, где наряду с существованием оседлого земледелия наличествовали большие массы кочевников, последние долго сохраняли племенную организацию и полупатриархальные отношения при господстве феодального способа производства ⁶¹. Курдские феодалы, опираясь на военную силу кочевых племен, которые составляли их ополчения, различными путями присвоили себе земли с прикрепленными к ним крестьянами, став таким образом их феодальными эксплуататорами. Этими зависимыми крестьянами были и курды и некурды. Так, курдский феодал XVI в. являлся и главой кочевого курдского племени или союза племен, и землевладельцем, вне зависимости от величины своих владений и условий их пожалования. [28]

Шараф-хан Бидлиси принадлежал к классу крупных курдских феодалов и, с одной стороны, возглавлял рузеки — могучий союз 24 курдских племен ⁶², а с другой — был потомственным правителем Бидлисского эмирата.

К концу XVI в., когда было написано Шараф-наме, власть бидлисского эмира претерпела значительные изменения, хотя Шараф-хан по понятным причинам об этом прямо не пишет. С 1535 г., когда отец Шараф-хана Бидлиси и около тысячи человек из племен рузеки выехали в Иран, и по 1578 г. территория Бидлисского эмирата управлялась султанскими чиновниками. Была произведена кадастровая перепись населения и введен административный режим, общий для других областей Османской империи. Однако самые многочисленные племена 'аширата рузеки — байики, мудеки, зидани и билбаси — в течение трех лет не подчинялись султанской власти. Покорности султан добился, лишь временно освободив их от всех податей. Многие деревни и местечки были переданы султанским чиновникам в условную и безусловную собственность — к 1596-97 г. только в Хнусском округе Бидлисского эмирата было 400 владельцев военных ленов — икта'. Налоги с раийятов-немусульман, составлявшие одну из основных статей дохода класса феодалов, собирались турецкими агентами фиска и поступали в султанскую казну, за исключением аналогичных поступлений с округов, пожалованных султаном Шараф-хану лично. Таким образом, хотя владения автора Шараф-наме, по его свидетельству, были достаточно обширны, власть курдского князя Бидлиса была заметно ограничена вмешательством турецких властей во внутренние дела эмирата.

Социальное положение Шараф-хана Бидлиси, политическая обстановка второй половины XVI в., характеризующаяся обострением борьбы сефевидского Ирана и османской Турции, требовали от него постоянного напряжения всех сил для военных целей и не оставляли необходимого досуга для научных занятий-Но мир наук притягивал автора Шараф-наме с детства. «С детства и по сей день,— писал Шараф-хан, заканчивая основную часть своего труда,— я проводил время в беседах со знающими людьми и в обществе преисполненных мудрости ученых» ⁶³. Об ученых и просвещенных людях Бидлиси отзывался с неизменным почтением и уважением, называя почти каждого «единственным для своего времени» или «неповторимым для своей эпохи». [29]

В одном двустишии, принадлежащем, несомненно, перу автора, отражены его раздумья о многообразии и единстве мира. Внешнее многообразие мира не противоречит его единству, или, как Шараф-хан говорит,—«единству сокровенного». Само это многообразие подобно, по словам Бидлиси, искрам от языков пламени. Шараф-хану не чужды размышления о добре и зле. Он делится с читателем своими рассуждениями, отвергая зло и восхваляя добро. Эти штрихи рисуют автора Шараф-наме человеком незаурядным, жившим богатой и напряженной внутренней жизнью.

Сумев подняться над уготованной ему социальной ролью, Шараф-хан создал произведение, единственное в своем роде, которое до настоящего времени служит основой для изучения средневековой истории курдов. Все известные нам сочинения курдских авторов до конца XIX в.: Тарих-и Бани Ардалан Хусрава б. Мухаммеда Бани Ардалана (начало XIX в.), Тарих-и данабиле 'Абдарраззак-бека Думбули (ум. в 1827-28 г.), Тарих-и Ардалан поэтессы Мах-Шараф-ханум (1804-05— 1846-47), Китпаб-и тпаварих-и джадид-и Курдистан Мулла Махмуда Байазиди (вторая половина XIX в.), Хадике-йи Насирийе Мирза 'Али Акбара Садик ал-Мулка (конец XIX в.) — посвящены истории отдельного курдского региона, династии или племени и ни в какой мере не могут сравниться с трудом Шараф-хана Бидлиси, в котором нашла отражение широкая панорама курдской жизни XVI в. Более того, как это ни парадоксально, взглядам Бидлиси в большей мере присущи зачатки национальной идеологии, чем перечисленным авторам, жившим на полтора-два столетия позднее, современникам бурного подъема национально-освободительного движения курдов.

Изучая современное ему общество, Шараф-хан ясно представлял, что в нем имеются различные социальные группы. В своих политических воззрениях Бидлиси был сторонником прочной монархической власти (имеется в виду его взгляд на власть монарха вообще, независимо от отношения к иранским или турецким государям). Возможно, в этом нашла свое выражение его тайная, нигде в Шараф-наме прямо не высказанная мечта о создании курдского государства с сильным монархом во главе. Шараф-хан неоднократно с горечью упоминает, что «у курдов нет единого всепризнанного правителя» ⁶⁴, о распрях и междоусобицах среди курдских феодале», о неспособности и нежелании их объединиться. [30] Курдистан для Шараф-хана Бидлиси не географическое понятие — это страна ⁶⁵, разделенная на части в силу племенной раздробленности и феодальных междоусобиц.

В Шараф-наме явственно звучит осуждение анархии, наступившей в Иране, и междоусобиц среди крупных феодалов, стремившихся посадить на престол своих ставленников. Цитируемое в Шараф-наме ⁶⁶ четверостишие поэта Хатифи выражает и умонастроение самого автора:

Горько следует оплакивать ту страну,
В которой не ведают, кто ее защитник.
Впав в опьянение, публичная женщина будет рыгать в Ка'бе,
Если сзади не будет палки правителя.

Шараф-хан Бидлиси осуждает убийство законного наследника иранского престола Султан Хайдар-мирзы, сына шаха Тахмасба, называя это «безобразием, учиняемым смутьянами и невеждами» ⁶⁷. «Порог государя» у Шараф-хана служит прибежищем счастья и всепрощения, приказ государя «непререкаем, как судьба».

К выступлениям местных (некурдских) правителей против центральной власти Бидлиси относится с осуждением как к неповиновению и мятежу. Например, он осуждает выступление против шаха Тахмасба сына правителя Кахетии Левана II (1520—1574) — 'Исы (Иесе), считая, что он Поступил недостойно, «обольщенный гордостью, самомнением, и дьявольскими соблазнами» ⁶⁸. Правитель Герата Казак-хан тоже, по словам Шараф-хана, поднял мятеж и восстание, «убрал выю послушания из ошейника рабства, отвратил чело покорности от порога повиновения», побуждаемый «нелепыми замыслами и мечтаниями» ⁶⁹. Смутьяны, по мнению Бидлиси, понесли заслуженное наказание.

Любопытно отметить, что аналогичные выступления курдских феодалов автор не осуждает, а, наоборот, гордится непокорностью курдских племен. В его сообщении о том, что султану Сулайману не удалось силой покорить племена рузеки, чувствуется гордость и удовлетворение. Полны гордости слова Шараф-хана, когда он говорит о неограниченной власти, каковой пользовались правители Арделана, Хаккари, Бохтана, Бабана и других курдских княжеств и эмиратов. [31]

К народным массам Шараф-хан Бидлиси, как представитель господствующего эксплуататорского класса, относится пренебрежительно. С «низшими», по мнению автора, не следует допускать мягкости ⁷⁰. В зависимости от описываемой ситуации они именуются в Шараф-наме то «простонародьем» (авам ан-нас), если они покорны правящему классу, то «сбродом, чернью и подонками» (рунуд ва убаш, аджамире ва аджлаф), когда речь идет о народных выступлениях ⁷¹. В конце 60-х годов Шараф-хан Бидлиси был одним из руководителей кызылбашских войск, отправленных для разгрома народного движения в Гиляне. Битва под Тонакабоном, в которой кызылбашские отряды возглавлял Шараф-хан, закончилась разгромом ополчения гилянских повстанцев. Из голов убитых «смутьянов» в Тонакабоне построили три минарета. Однако тирания и насилие чужды характеру и убеждениям автора Шараф-наме, В отличие от других кызылбашских эмиров, направленных в Гилян, а они, по словам Шараф-хана, «положили начало тирании и несправедливости, допуская в отношении раийятов насилия и притеснения», Бидлиси «оказывал раийятам разного рода милости и покровительство» ⁷².

Социальные взгляды Шараф-хана Бидлиси отражали идеологию его класса: «высокородные» призваны повелевать, а «неблаго роднорожденные» должны водчиняться. И исторический процесс, его смысл и свершение сконцентрировались для автора Шараф-наме в истории правящих родов и династий. Поэтому история любого курдского эмирата или племени представлена в Шараф-наме историей правящего знатного рода. Таким образом, для автора Шараф-наме общество не могло быть развивающимся и представляло социально неподвижную массу. Жизненный путь человека, по его представлениям, с рождения до смерти предопределен волей Аллаха. «Мудрым и проницательным, познавшим механику сотворения,— пишет Шараф-хан,— представляется ясным, как свет озаряющего мир солнца... что стоит всемогущему властителю [нашему]... возжелать какого-то счастливца утвердить в обители власти на вершинах могущества и сана, вознести его достигающую звезд главу до венца и короны правителя, то с первыми [лучами] утра его власти, с начала дней его великолепия [господь] следит за ним любовным и заботливым оком... Когда же любой великий, поддавшись обольщению от величины своей силы и великолепия, не вденет главу покорности в ярмо повиновения, за короткое время холодный ветер бедствий унесет благоухание его величия [32], а [райские] сады его державы обратятся в бесплодную пустыню» ⁷³.

В своих воззрениях на ход исторического развития Шараф-хан Бидлиси отражает характерное для летописцев того времени идеалистическое его понимание, целиком разделяя господствующее религиозно-идеалистическое толкование истории. Движущей силой исторического развития, по его убеждению, является провидение, воля Аллаха. Все явления мира предопределены, и человек бессилен изменить или как-то повлиять на предначертанный ход событий:

Что пожелало твое сердце, того не будет,
Все, что пожелал господь, — сбудется ⁷⁴.

Впрочем, подобные высказывания Шараф-хана Бидлиси отнюдь не оригинальны: автор повторяет стандартные «истины» правоверного мусульманина.

Религиозно-идеалистический фатализм, вера в божественное предопределение приводят Шараф-хана к мысли о бессилии человека перед предначертанной ему богом судьбой. Автор призывает к терпению и рабской покорности:

Коль будешь ты терпелив, без сомнения,
Мало-помалу терпение принесет тебе счастье ⁷⁵.
Тот, кто покорен участи своей и довольствуется ею ⁷⁶,
Будет до конца дней своих могуч и почитаем.

Религиозный фатализм и неверие в собственные силы порождают у автора Шараф-наме пессимизм. Шараф-хан называет мир бренным обиталищем, проходным двором, караван-сараем ⁷⁷. Смерть, по его мнению,— возможность переселиться в обитель вечности из мира изменчивого и непостоянного, из обители скорби в «обиталище радости и отдохновения». Однако отдельные высказывания автора, некоторые стихотворные отрывки, отражающие его умонастроение, позволяют предполагать, что он не очень-то верил в эту отрадную загробную жизнь: бытие сменяется небытием, а не бестелесным потусторонним [33] существованием:

Мир — мало вижу я в нем постоянства,
В каждой его радости наблюдая тысячу бед.
Подобен он старому караван-сараю, где со всех сторон
Я вижу один путь — в пустыню небытия ⁷⁸.

Этот путь — небытие.
От губящего меча которого не спасется ничто сущее ⁷⁹.

Религиозные чувства, неколебимая вера, что все существующее — от бога и всецело зависит от его воли, составляли в средние века основу мировоззрения, поэтому здесь уместно остановиться на религиозных взглядах автора Шараф-наме. Он с очевидным сочувствием относится к намерению шаха Исма'ила II примирить шиитов и суннитов. Но веротерпимость, естественно, ему присуща лишь в рамках мусульманской веры. В отношении к кафирам — немусульманам — он остается сыном своего времени и своего класса. Походы турецких султанов на «поборников ереси и заблуждения», на «презренных кафиров» у него встречают горячее одобрение. Некоторые высказывания Шараф-хана говорят о его шиитских симпатиях. Шиитских имамов 'Али и его потомков Бидлиси упоминает с неизменным.почтением, называя 'Али «эмиром верующих», Мусу Казима — «квинтэссенцией семейства Избранного, киблой приверженцев 'Али» ⁸⁰ и т. д. Однако благоговейное отношение к 'Али и его потомкам было далеко не чуждо и многим суннитам ⁸¹. Но одна фраза в Хатиме совершенно невозможна для высказывания суннита: «Могилу Йазида б. Му'авии [эмир Тимур Гурган] разрушил, а кости того проклятого сжег» ⁸². «Проклятым» именуется сын халифа Му'авии, убийцы 'Али, один из халифов, которые, по убеждениям шиитов, узурпировали власть у законных наследников— 'Али, его сыновей Хасана и Хусайна. Более того, при изучении текста Шараф-наме можно заметить, что об этих халифах Шараф-хан предпочитает либо не говорить вообще, либо упоминает беэ обычных в таких случаях благопожеланий ⁸³.

При этом следует учесть, что: 1) Шараф-хан Бидлиси жил в суннитском окружении и воинствующий суннизм служил Османской империи идеологическим оружием в борьбе с [34] шиитским Ираном и 2) одно из основных положений вероучения шиитов, такийе, предписывало им тщательно скрывать в среде иноверцев свою принадлежность к шиитскому вероисповеданию ⁸⁴. Ясно, что в таких условиях Шараф-хан Бидлиси вынужден скрывать свои истинные религиозные убеждения. И его заявление, что «кызылбаши закоснели в ереси», можно,, по-видимому, расценивать не иначе, как дань господствовавшему в османской Турции вероисповеданию. Этой ереси, каковой было вероучение шиитов с точки зрения ортодоксального суннита, автор явно сочувствует.

Что же касается политической позиции Шараф-хана Бидлиси, то она тоже достаточно противоречива. С одной стороны, будучи вассалом турецких султанов и ощущая с их стороны постоянные усилия, направленные на упрочение центральной власти, Шараф-хан Бидлиси стремится засвидетельствовать преданность и единомыслие. С другой стороны, Бидлиси, как представитель крупных курдских феодалов, не мог не разделять центробежной устремленности своего класса.

* * *

Предлагаемый перевод заключительной части Шараф-наме — Хатиме (II тома издания В. В. Вельяминова-Зернова) — облегчит ознакомление с этим ценным историческим памятником и привлечет к нему более пристальное внимание исследователей.

Имена собственные и названия сочинений, как и при издании перевода I тома Шараф-наме, передаются на основе транслитерации, принятой для публикаций в серии «Памятники письменности Востока». Даты по хиджре переведены на европейское летосчисление по синхронистическим таблицам И. А. Орбели, цитаты из Корана приводятся в переводе Г. С. Саблукова.

В предисловии к изданию перевода основной части Шараф-наме переводчик указал на желательность приведения в предисловии к переводу II тома всех различий в тексте основной части Шараф-наме в изданиях В. В. Вельяминова-Зернова 1860 г. и тегеранском 1965 г. Однако эти разночтения оказались не столь значительны. Более существенные разночтения мы находима тексте Бодлеанского списка Шараф-наме, описанного в каталоге Э. Захауи X. Эте за № 312 ⁸⁵. Составители каталога рукописей Бодлеанской библиотеки сочли данную рукопись автографом. Действительно, из колофона рукописи явствует [35], что она написана и исправлена «рукою бедного автора и ничтожного составителя, нуждающегося в помощи Аллаха, царя небесного,— Шарафа б. Шамсаддина ал-Акасари ⁸⁶... в последний день месяца зу-л-хиджжа 1005 года от бегства пророка» ⁸⁷ Н. Д. Миклухо-Маклай пришел к выводу, что Бодлеанский список не может быть авторским, и даже поставил под сомнение сам факт наличия непосредственной и временной связи между этим списком и автором. Исследователь приводит весьма серьезные доводы, которые сводятся к следующему: рукопись фактически не датирована и составлена опытными каллиграфом и художником ⁸⁸. По ознакомлении с микрофильмом упомянутой рукописи, любезно нам направленным из Бодлеанской библиотеки, представляется несомненным одно: Бодлеанская рукопись является не черновым вариантом, а копией оригинала. Переписчик (независимо от того, был ли это автор или профессионал-каллиграф) стремится сохранить даже пагинацию оригинала — отсюда старание к концу страницы либо уплотнить текст, если текст явно не помещался, либо растянуть, если оставалось пустое место. Поэтому местами в конце листа последнему слову предшествует небольшая лакуна ⁸⁹.

Написана Бодлеанская рукопись в целом четким каллиграфическим почерком, хотя местами он небрежен и явно некаллиграфичен. Различие столь заметно, что редактор настоящего перевода Л. Т. Гюзальян пришел к заключению, что в рукописи наличествуют два почерка.

Второе, что можно заключить из предварительного знакомства с текстом рукописи и сравнения его с изданием В. В. Вельяминова-Зернова, в основу которого была положена очень ценная рукопись ГПБ, проверенная и исправленная автором,— Бодлеанский список тоже составлен при жизни автора и из двух указанных списков является более ранним. Доказательством служит то обстоятельство, что некоторые исправления, внесенные в Бодлеанскую рукопись, вошли в текст списка ГПБ ⁹⁰ Следовательно, рукопись Бодлеанской библиотеки [36] представляет более раннюю редакцию Шараф-наме, а изменения в нее, по-видимому, внесены рукой автора.

Наконец, был ли автор Шараф-наме переписчиком этой рукописи, остается пока неясным. Однако тот факт, что рукопись написана каллиграфическим почерком и украшена миниатюрами, еще не свидетельствует, что Шараф-хан не мог участвовать в переписке сочинения. Каллиграфией и живописью весьма увлекались при дворе первых Сефевидов — сам шах Тахмасб был прекрасным каллиграфом. Шараф-хан же, как известно, с 9 до 12 лет жил и обучался при дворе шаха Тахмасба вместе с отпрысками шахского рода. Чему Шараф-хан Бидлиси обучался, можно судить по перечню «наук», которыми занимался ровесник Бидлиси, сын любимого брата шаха Тахмасба Бахрам-мирзы — Ибрахим-мирза, позднее правитель Мешхеда, весьма просвещенный покровитель поэтов и каллиграфов. Последний изучал каллиграфию, живопись, медицину, математику, астрономию, музыку, поэзию, эпистолярное искусство и богословие ⁹¹, занимался спортивными играми. Таким образом, каллиграфия и живопись входили в число обязательных дисциплин, которые изучались при дворе шаха Тахмасба, и Шараф-хан Бидлиси, несомненно, обучался мастерству каллиграфа и живописца. Эти обстоятельства позволяют предполагать, что и Шараф-хан Бидлиси мог переписать свое сочинение каллиграфическим почерком и украсить его миниатюрами, выполненными в Бодлеанском списке достаточно малохудожественно для профессионала. Для того чтобы разрешить этот вопрос, потребуется тщательное изучение Бодлеанской рукописи и сличение ее с другими, в особенности с упомянутым списком Шараф-наме в ГПБ.

Из сказанного выше можно заключить, что в настоящее время представляется наиболее целесообразным выявление архетипа самого сочинения по важнейшим рукописям Шараф-наме, что является уже задачей другой работы.

Перевод II тома Шараф-наме, как и I тома, подготовлен под руководством Л. Т. Гюзальяна. Пользуюсь случаем отметить также большую помощь, которую мне оказали своими советами и замечаниями О. Ф. Акимушкин, К. К. Курдоев, И. И. Цукерман, С. Г. Кляшторный, Ю. Е. Борщевский, Л. П. Смирнова, Н. А. Дулина и Л. Ю. Тугушева.

Е. И. Васильева

Текст воспроизведен по изданию: Шараф-хан Бидлиси. Шараф - наме. М. Наука. 1976

Комментарии

1. Scheref-nameh ou Histoire des kourdes par Scheref, prince de Bid-lis, publiee pour la premiere fois... par V. Veliaminof-Zernof, t. II, texte persan, SPb., 1862.

2. Т. е. автор сочинения.

3 Перевод, стр. 3, 4 (здесь и далее ссылки на страницы перевода соответствуют персидскому тексту издания В. В. Вельяминова-Зернова).

4. Миклухо-Маклай, стр. 217, 218.

5 Там же, стр. 219.

6. Veliaminоf-Zеrnоf, II, стр. 3—10; Петрушевский, Очерки, стр. 40—42; «История Ирана», стр. 250; Рахмани, стр. 8, 39, 42, 51, 52 и cл.

7. Сhаrmоу, t. II, pt. I, стр. 356, 357, 375, 379, 404, 459, 460 и cл.

8. Стори, I, стр. 327—334.

9. Ср. Перевод, стр. 24, 26, и Тарих-и гузиде, I, стр. 599 и др.

10. Стори, II, стр. 820—828.

11. Ср.: Шараф-наме, перс, текст, т. II, стр. 76, 78—83, 88, 91, 95, 105—108, и Mатла' ac-cа'адайн ва маджма' ал-бахрайн, II, ч. 1, сто. 32 и сл., 118, 119, 584; ч. 2—3, стр. 644, 740, 741, 1032—1105.

12. Стори, I, стр. 361—378.

13. Седьмой том Рауаат ас-сафа был написан внуком Мир Хванда — Хванд-Амиром.

14. Стори, I, стр. 379—393.

15. Вместе с приведенным в Хабиб ас-сийар стихотворением 'Умара Хайама, претерпевшим в Шараф-наме некоторые изменения (см. ниже, стр. 43, прим. 8).

16. Сочинение не опубликовано, и все его рукописи находятся за рубежом (см.: Стори, I, ctp. 408—413).

17. Перевод, стр. 10, 11, 219, 236, 237.

18. Там же, стр. 225 и др.

19. Там же, стр. 290. О взятии Гератской крепости см. подробнее в Шараф-наме-йи Шахи, Автор этого сочинения такой фетвы не упоминает. По его свидетельству (л. 488а), ее пленные кывылбаши били перебита.

20. Перевод, стр. 273.

21. Шараф-наме, стр. 363, 664, 381, 439.

22. Приписка сделана в связи с сообщением Шараф-хана Бидлиси о пожаловании ему Мушского округа (см.: Шараф-наме, рук., л. 154б).

23. Игра слов: *** — и «Муш» и «мышь».

24. Персидский текст четверостишия Шараф-хана: ***

25. Стори, II, стр. 797-806.

26. Перевод, стр. 98.

27. Стори, II, стр. 859—862; 873—881.

28. В XVI в. ирано-турецкие войны продолжались 53 года.

29. Любопытно в этой связи отметить, что заметное ослабление власти арделанских вали и временная их замена шахскими наместниками приходятся на довольно длительный период мирного сосуществования Ирана и Турции (1639—1723 гг.).

30. Шамси, стр. 7.

31. Шараф-наме, стр. 77.

32. Перевод, стр. 5.

33. Там же, стр. 229.

34. Там же, стр. 199, 200

35. Там же, стр. 252.

36. Там же, стр. 254.

37. Там же, стр. 248, 251, 252.

38. Впрочем, дисциплина в армии шаха Султан Мухаммеда тоже оставляла желать лучшего. При осаде Гератской крепости «каждый [воин] предавался удовольствиям и наслаждениям, пиршествам и беседам... Словам государя они не придали значения». Везир шаха, решивший было казнью нескольких человек привести войско в повиновение, поплатился за это жизнью невзирая на заступничество и просьбы (!) государя и наследника (см.: Перевод, стр. 268).

39. Там же, стр.271,272.

40. Там же, стр. 284.

41. Там же, стр. 256.

42. Там же, стр. 284.

43. Там же, стр. 256.

44. Рахмани, стр. 39, 42, 43, 51, 52, 54 и сл.

45. Перевод, стр. 242 и сл.

46. Там же, стр. 297.

47. Там же, стр. 274.

48. Там же, стр. 192, 207, 212.

49. Там же, стр. 204.

50. Там же, стр. 269.

51. Там же, стр. 272.

52. Там же, стр. 225.

53. Там же, стр. 248, 190, 205, 291, 206, 186, 246.

54. Подробнее см.: Васильева, стр. 6—9.

55. Veliaminоf-Zеrnоf, I, стр. 12, 17, 38, 116, 117, 191, 358 II, стр. 123 и сл.

56. Перевод, стр. 267, 268.

57. Названия музыкальных инструментов.

58. Перевод, стр. 229.

59. Там же, стр. 5.

60. Чернозубов, стр. 15—17.

61. Петрушевский, Очерки, стр. 72, 73.

62. К середине XVII в., по свидетельству турецкого путешественника Эвлия Челеби, их число возросло до 70.

63 Шараф-наме, стр. 484.

64. Там же, стр. 86.

65. Там же, стр. 87.

66. Там же, стр. 404.

67. Перевод, стр. 248.

68. Там же, стр. 220.

69. Там же, стр. 223, 224.

70. Там же, стр. 246.

71. Там же, стр. 212, 215, 243, 297.

72. Шараф-наме, стр. 486.

73. Там же, стр. 473, 447.

74. Там же, стр. 212.

75. Там же, стр. 425.

76 Там же, стр. 363.

77. Там же, стр. 309 и др.

78. Там же, стр. 309.

79. Там же, стр. 480.

80. Перевод, стр. 181 и сл.

81. Петрушевский, Хамдаллах Казвини, стр. 919.

82 Перевод, стр. 73.

83. Шараф-наме, стр. 134, 135, 313.

84. Прозоров, стр. 217.

85. Sachau — Ethe, стр. 167—169.

86. Шараф-хан почитал себя потомком Сасанидов

87. ***

88. Mиклухо-Маклай, стр. 220, 221.

89. Шараф-наме, рук., лл. 6а, 7б и др.

90. Ср. Шараф-наме, рук., лл. 3а, 4б, и Vеliaminоf-Zernоf, I, стр. 7, 8.

91. Кази Ахмед, стр. 17.