Организация отряда и первые походы

 

18 июня, прибыв к себе на бивак, я принимаюсь за организацию частей:

• казаков Баталпашинского отдела свожу в одну часть и называю — 1-й Хоперский полк (135 человек с пятью пулеметами);

• казаков Лабинского отдела — в 1-й Лабинский полк (150 человек с двумя пулеметами);

• формирую отдельный Терский отряд (95 человек) — все эти части конные;

• всех пеших свожу в 6-й Кубанский пластунский батальон (48 человек).

Всего в составе частей набралось 428 человек и до 50 офицеров. Спешно организую тыл в поселке Хасаут-Греческий, где открываю лазарет.

Сформированные мною кадры частей дали первый отряд, который называю «Армия возрождения России» (название очень громкое, но для противника меткое). Конечно, организовываю штаб с отделениями: оперативным, административным и политическим. За неимением офицера Генштаба, беру на должность начальника штаба полковника Туполева, которого раньше не знал как следует, а лишь по словам других. В этом выборе сделал свою первую ошибку, так как в полковнике Туполеве я не нашел помощника — это был писарь и, как потом выяснилось, совершенно безавторитетный человек. Заведующим административно-политическим отделом я наметил полковника Проскурина, отличного офицера и работника.

Командирами полков назначены: 1-го Лабинского — есаул Ковалев, 1-го Хоперского — есаул Ларионов,[65] храбрый, отличный офицер, 6-го батальона — есаул Балуев, достойный командир пехотной части, но очень строгий и резкий. Командиром конной бригады (1-й Лабинский и 1-й Хоперский полки) назначаю полковника Старицкого, он же и мой помощник.

С первых же шагов стало заметно отсутствие кадровых офицеров (на Кубани многие из них были арестованы, а те, кто оставался, скрывались). Вначале у меня было всего четыре кадровых офицера. Но усилием всех нас, чинов кадра, работа все же продвигалась вперед. Высылка разъездов, сторожевое охранение были налажены. По станицам шли приказы, призывы и наши программы борьбы против большевиков. Особенной нужды в политической программе не было (так это мне казалось), так как народ на Кубани жаждал освобождения от коммуны и большевиков. Борьба была провозглашена за изгнание большевиков-коммунистов, за твердую власть на местах, прекращение насилия, грабежей, охрану религии и Учредительное собрание как результат нашей борьбы.

Население к моему начинанию сначала отнеслось недоверчиво — живой силы у меня было слишком мало, особенно в начале восстания, но продовольствие моим сборщикам давали охотно, а зачастую станицы сами высылали необходимое для жизни.

Надо заметить, что горные станицы не испытывали всего гнета большевиков, так как охранялись присутствием небольших групп в лесах. Большевики это учитывали и, чтобы не у. еличивать «лагерь зеленых», относились к населению горной полосы предупредительно: особых реквизиций не производили, а когда объявляли реквизиции рогатого скота, которым население было богато, люди этой полосы были под моей защитой.

Большевики между тем начали засылать своих шпионов в мой район, но они вылавливались и предавались нашему суду. Население не горной полосы Кубани не могло пройти ко мне легко, и прорывались лишь отдельные бойцы. Скажем, в станице Кардоникской жители в массе относилось ко мне отлично, но в боевые части шли немногие, говоря, что, мол, когда начнется борьба, то «мы выйдем к вам». Поэтому мне приходилось готовить население через офицеров — жителей этой или иной станицы. Работа была поручена начальнику гарнизона станицы Кардоникской, войсковому старшине Маслову,[66] и коменданту станицы, хорунжему Нагубному. Действительно, в последующих событиях население станицы меня не обмануло.

В конце июня 1920 года я установил связь с отрядом войскового старшины Князева, действующего в районе станицы Надежной (90 человек), и есаула Лычева[67] у станицы Ахметовской (100 человек). Были посланы мелкие разъезды в горы Майкопского отдела, но они нашли там лишь небольшие группы по 10–15 казаков, которые из районов своих станиц уходить не хотели.

Большевики забили тревогу, их разъезды после коротких перестрелок убегали, распространился слух, что у меня собрано 8–12 тысяч казаков, всюду мои силы преувеличивали и распространяли сказки о моих зеленых казаках. В горы большевики ехать боялись, и горный район (станицы Кардоникская, Зеленчукская, Сторожевая и Преградная) был фактически под моей властью. В станицах были выбраны атаманы и назначены мной коменданты.

Единственным притоном коммунистов был Тебердинский курорт, где они свили себе прочное гнездо под видом курортных лечебных заведений. Для ликвидации Тебердинского гнезда 29 июня мной была выслана сотня 1-го Лабинского полка под командой сотника Бара (не казак, но служил в Астраханских казачьих частях). Сотня в составе 85 человек выступила с приказанием пройти горной тропой к курорту, ночью окружить коммунистические общежития, арестовать всех и, забрав имущество, деньги и продовольствие, возвратиться по реке Теберде до селения Георгиевско-Осетинского, откуда напрямую горной дорогой прибыть на бивак.

Но первый блин вышел комом, главным образом потому, что офицеры после жизни в лесах отдельными группами, видимо, отвыкли выполнять точно приказания, да и я, назначая для исполнения заданий офицера, не знал его хорошо. Было же исполнено следующее: сотник Бар, выведя сотню с бивака по горной тропе, спустился раньше времени в Тебердинское ущелье, а именно у Верхнетебердинского аула, откуда по шоссе дошел до курорта (15 верст), так что некоторые коммунисты, узнав о приближении казаков, бежали. К сотне по дороге пристало много карачаевских «шакалов» — грабителей, и поэтому при захвате общежитий произошел грабеж и убийство ими всех большевиков, деньги были разграблены, были взяты запасы сахара, чая, муки, медикаментов, белья и прочего.

На обратном пути сотник Бар дошел до осетинского селения, где все перепились аракой (водкой собственного изготовления у горцев), и не свернул в горы, а прошел прямо в станицу Кардоникскую, где спьяну и заночевал. На рассвете на станицу было произведено нападение милиции Баталпашинского отдела, сотня была захвачена врасплох, и хотя потом оправилась и прогнала милицию, но морально пострадала и потеряла 15 человек убитыми. Начало плохое, подрывающее наш авторитет и доверие у населения, которое потребовало от меня энергичных и строгих мер.

По прибытии сотни на бивак весь отряд по случаю дождей я перевел в покинутое жителями селение Лысогорка (жители — иногородние, присоединившиеся в 1918 году к большевикам, а при очищении Кубани от красных в 1919-м ушли с ними). В этот же день, 2 июля, ко мне прибыл хорунжий Маслюк[68] и офицер для связи с войсковым старшиной Князевым. Хорунжий Маслюк прибыл с несколькими бойцами из состава передавшихся казаков советского конного полка на нашу сторону (240 человек).

Дело было так. В станице Исправной стоял 2-й советский конный полк отдельной бригады 34-й пехотной дивизии. Состоял он исключительно из казаков, сдавшихся на Черноморском побережье, и управлялся 40–45 коммунистами. Этот полк имел задачу: разведка в горных станицах и лесах и вылавливание зеленых. Казаки полка имели связь с зелеными казаками, одиночным порядком убегали в лес, а уже при мне из сдавшегося разъезда был послан урядник, с целью уговорить полк перейти к нам.

На положении рядовых в полку было и несколько белых офицеров (хорунжий в их числе), которые, узнав, что я уже начал восстание, условились с казаками о сдаче. Ночью, перебив нескольких коммунистов, в том числе политкома, забрали четыре пулемета и присоединились к войсковому старшине Князеву, как находящемуся ближе к ним.

Этой изменой большевикам был нанесен удар, и они начинают усиливать террор в отношении казаков. Зеленых же этот переход подбодрил. Через офицера связи был выслан Князеву приказ о подчинении мне и переименовании отряда во 2-й Лабинский полк, с назначением его командиром полка.

По устройстве на Лысогорке было созвано общее офицерское собрание. На нем я ознакомил всех с моими взглядами на приемы борьбы с большевиками, на вопросы пьянства, грабежа населения, насилия и что успеху в борьбе и агитации среди населения может помочь лишь присутствие в наших частях и у офицеров полного согласия с таковыми взглядами. Было написано постановление, которое подписали все офицеры, а потом и каждый офицер, вновь прибывающий, расписывался на постановлении.

В нем перечислялись преступления, за которые офицер подвергался смертной казни. Преступления эти следующие: побег с позиции, побег из отряда, неподчинение приказам, грабеж, пьянство, насилие и оскорбление религии. Затем на втором собрании я предложил казакам самим выработать для себя меры наказания, ознакомив их с содержанием постановления офицеров.

Мое предложение было встречено криками «ура!», казаки постановили:

• казнь за все перечисленные преступления, кроме пьянства;

• за пьянство — в первый раз 25 плетей, в другой 75 плетей, а в третий — смертная казнь.

Местное население с обоими постановлениями было ознакомлено (нарочно). Приказом же было отдано запрещение выделки араки, прекращения грабежей, насилий и мести, помощи большевикам, какая бы она ни была. Виновные из населения в неисполнении постановлений были наказаны, а несколько расстреляны (позднее). Части переродились и походили на воинские части мирного времени, а местное население пошло мне навстречу, и в станицах, которые занимал впоследствии, прекратилось пьянство, самодельная выделка водки, а грабежи, воровство и насилие совершенно исчезли.

3 июля от разъезда, высланного на Красногорскую, получено донесение, что станица занята пешими и конницей красных (два полка), прибывшими из Баталпашинска, и что передовые части их выдвинулись в направление на Кардоникскую и сбили наш ночной разъезд. К ночи этого же дня разъезд усиливается, и ему дается приказание: в случае движения противника отходить через Кардоникскую по дороге на Лысогорку; закрепляясь на каждом рубеже, заставить противника развернуться и через час прислать донесение на мое имя.

Ночь прошла тревожно, надо было решить — принять бой или нет. Вступив в открытый бой с красными, надо было разбить их во что бы то ни стало, так как это будет первый бой, а победа красных сулила бы мне полный провал начатого святого дела. Решаюсь принять бой и вырабатываю план действий.

На рассвете получаю донесение, что красные перешли в наступление и гонят мою передовую полусотню. Трогаясь в путь по хребту на Кардоникскую, успеваю вовремя. Красные с хребта разделились на две группы: первая небольшая, приблизительно около полутора эскадронов, преследует по хребту несколько казаков, оторвавшихся от полусотни, а вторая большая, около 800 человек, преследуя мою полусотню, заняла станицу. Из станицы бегут в разные стороны казаки, и партия их (от 30 до 40 человек), верхом отстреливаясь, направляется через реку Хасаут к хребту у реки Маруха. Их преследует эскадрон красных, а главная масса бросается за моей полусотней.

Через час после прибытия моих конных частей мокрые от пота прибежали пластуны, с которыми я редкой цепью занимаю позицию у хребта, передав им все четыре пулемета. Конные части выстраиваю развернутым фронтом с резервом в полусотню в изгибе дороги и даю по одному взводу на фланги позиции.

Отступающей полусотне, с присоединившимися к ней казаками станицы, даю приказ упорно задерживать противника и дать нам время организовать оборону пути и хребта вблизи кургана. Через короткое время на кургане появляется большой красный значок и красные, спешенными и конными частями, переходят в наступление на мою позицию. Даю приказ пластунам вести редкий огонь, ибо патронов от 50 до 80 на человека. Противник стремительно идет вперед, пластуны усиливают огонь, но красные, густой цепью заняв хребет, начинают спускаться и подходят к пластунам на 500–700 шагов; начинается усиленная перестрелка на флангах. В моей коннице всего 180 человек.

Думаю: «Если за правое дело я дерусь — то красных разобьем, а нет — умрем все в атаке». Становлюсь перед строем, снимаю папаху, казаки, как один, следуют моему примеру, осеняют себя крестом. Пластуны открывают максимальный огонь, а я во главе конницы с криками «ура!» бросаюсь в атаку. Конные фланги делают так же, пластуны, оставшись позади, бросаются вперед.

Красные обомлели, не ожидая вообще отпора, начинается сплошная рубка противника, он в панике бежит, «товарищи» бросают все, вплоть до верхней одежды. До самой Кардоникской продолжается преследование врага с рубкой, в самой станице оставшиеся казаки, видя бегство красных, открывают стрельбу по бегущим. Противник совершенно теряет голову и в панике бежит на станицу Красногорскую. Преследовать дальше посылаю одну сотню, которая гонит их до самой Красногорской и возвращается. Противник разгромлен, несмотря на его многочисленность, взято 10 пулеметов, 300 винтовок, около 200 лошадей, много патронов. Потери в живой силе: у красных убито свыше ста человек, у меня (Бог помог нам!) всего пять человек ранеными, ни одного убитого.

Казаки в частях и жители ликуют, наш престиж поднимается. Бой закончился к 14 часам, а уже к вечеру слух о нашей победе распространился далеко в глубь Кубани, за 90–100 верст знали (как нам позже говорили) о разгроме красных. Этот бой, кроме морального подъема частей, признания жителей, дал мне новых бойцов-казаков кардоничан, которые, приняв в этом бою активное участие, не могли больше оставаться в станице. С этого дня в станице Кардоникской формируется сотня конницы в 150 шашек и сотня пластунов в 200 человек. Части устали, и я решаюсь в первый раз ночевать в станице.

4 июля ко мне под вечер явился казак Попов из станицы Удобной, прибывший через перевал из Сухума (Грузия), и доложил мне, что в Сухуме имеется представитель Кубанского правительства, находившегося в Крыму, полковник Налетов, который имеет связь с правительством и генералом Врангелем.

Получив такие сведения, я ночью же написал донесение Кубанскому атаману и генералу Врангелю о начале моей работы, о положении на Кубани и просил спешно, насколько возможно, прислать оружие, патроны и медикаменты. Кроме того, командировать ко мне представителей от Кубанского правительства и главнокомандующего, дабы ориентировать меня в обстановке, так как о происходящем в Крыму я ничего официально не знал.

С начала моего ухода в горы (прошло уже почти четыре месяца) я питался лишь слухами и известиями из большевистских газет, доходящих до передовых частей отряда. Донесение это было послано с поручиком Дибижевым (грек, житель аула Хасаут-Греческого).

5 июля части, пополнив свои ряды казаками станицы Кардоникской, перешли на бивак в Лысогорку, куда под вечер прибыл ко мне нарочный из Хасаут-Греческого и привез с собой мою родную сестру Александру Архиповну Орлову, чей муж-офицер был убит большевиками в 1918 году. (Перед моим отъездом из Армавира я перевез свою мать и сестру с шестью детьми в станицу Лабинскую, где их никто не знал, но из Лабинской, по занятии ее большевиками, семье пришлось переехать в Баталпашинск, где осталась жить моя сестра, а мать прибыла в родную станицу Кардоникскую.)

При свидании с сестрой я узнаю следующее: как только большевикам стало известно о моей работе в горах, был произведен обыск у всех моих родственников в Баталпашинской, у сестры нашли мою карточку и ее с детьми и некоторых родственников арестовали. Сестру ко мне прислали (оставив детей под арестом) уговорить меня прекратить восстание, после чего мне предлагалось уехать, куда я хочу, и даже предлагалось перейти на их сторону.

Сестра, зная абсурдность предложения моих врагов, была уверена, что я не пойду на соглашение, но под угрозой принуждена была ехать. Узнав мое твердое решение продолжать борьбу, благословила меня и спешно уехала.

Просьбе остаться у меня уступить не могла, так как ее дети были заложниками, и просила не беспокоиться за нее — она была уверена, что большевики не позволят насилия в отношении к ней. Зная проклятых, я не ожидал ничего хорошего, но помочь ей был не в силах, так как, дав клятву своим подчиненным продолжать борьбу, не мог изменить. Моя совесть, офицерская честь и долг требовали от меня продолжать начатую работу. Сестра уехала — я чувствовал себя ее предателем.

 

^{Генерал М. Л. Фостиков. Стара Пазова (Хорватия), 1943 г.}

 

^{Атака казаков на турецкую батарею. Кавказский фронт Великой воины. Рис. А. Панина}

 

^{Походный Атаман Казачьих войск Великий князь Борис Владимирович с генералом Баратовым (слева от него, в белой папахе) на джигитовке 1-й Георгиевской сотни 1-го Уманского полка ККВ. За ними подъесаул Фостиков (и светло-серой папахе). Правее Великого Князя — начальник штаба Походного Атамана генерал Богаевский (в шинели). Персидский фронт, ноябрь 1916 г.}

 

^{Хорунжий В. М. Сазонов (ст. Новотроицкой Лабинского отдела ККВ) — ординарец штаба генерала Фостикова в походе на Царицын. 1919 г.}

 

^{Подхорунжие и вахмистры ст. Кармалиновской Лабинского отдела ККВ, прошедшие с генералом Фостиковым Гражданскую войну. Слева направо: Ефим Мартов, Василий Донсков, Иван Брежнев, Игнат Брежнев. Вранье (Сербия), 1921 г.}

 

^{Казак Л.-Гв. Кубанских сотен. Сербия, 20-е годы}