Москва. Кремль. Дом Империи. 2 (15) апреля 1917 года.

— С вашего дозволения, Государь, я бы рекомендовал широко осветить новость о принятом сегодня решении о создании Особого Департамента ИСБ, причем основной упор бы сделал именно на таком наименовании — Особый Департамент Имперской безопасности. Это будет звучать хорошо. И, разумеется, обыграть саму специфику данного департамента — найти и покарать всех виновных в сегодняшнем преступлении. Больше патетики и ярких образов. Трагедия всколыхнет массы, и мы не можем не дать этому нужный контекст.

Киваю.

— Хорошо. Дайте конкретные предложения.

Суворин склоняет голову, а затем, уточняет:

— Государь, даете дозволение на случайную утечку информации и снимков с вашим ударом Скалона?

— Это зачем еще?

Министр информации игнорирует мой тон и поясняет:

— Государь, простому люду это понравится. Жестко и искренне. Показывает, кто в доме хозяин. Власть нужно продемонстрировать. К тому же, кто-то должен за эту катастрофу ответить.

Молчу несколько мгновений.

— Вы циник, господин Суворин.

— Издержки профессии, Государь.

Глава 20. Пролог новой истории

МОСКВА. 3 (16) апреля 1917 года.

Наступившая ночь не принесла покоя на московские улицы. Лай собак, крики и окрики, лязг металла, звучащие иногда в ночной тиши выстрелы — все это говорило о том, что не только Иван Никитин сегодня ночью не спит.

Их подняли по тревоге, едва он только успел вернуться в свою казарму. Приказ звучал четко — части Корпуса Служения придаются для усиления силам полиции и Отдельного Корпуса Жандармов. Причем, если в первые часы они все больше утихомиривали погромщиков, ищущих "вражин" и желающих поквитаться "с проклятыми французишками", коих в Москве нынче днем с огнем уже не сыщешь, то вот ближе к ночи работа пошла куда серьезнее. Вот уже третий час они участвуют в облавах, охватывая дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей. И улицы эти с кварталами были весьма и весьма неблагополучными. Оттого и слышны были в ночи выстрелы, оттого и лаяли собаки.

Даже старые городовые, не вынимавшие за последние двадцать-тридцать лет свою шашку из ножен, теперь суетились словно молодые, сжимая наганы и готовые стрелять в любого, кто покусится… На что или кого?

Конечно, большая часть городовых, привлеченных к этому делу, мало понимала смысл происходящего. Нет, понятно, что покушались на Государя и погибло множество народу, но что можно найти в московских трущобах? Только зеленые глупцы могут попасться во время облавы, это же ясно любому, кто хоть что-то смыслит в этом деле. Прожженные обитатели этих мест вряд ли так просто попадутся, а всякого рода революционерами в этих притонах отродясь не пахло, та публика все больше интеллигенция и ищет места почище. Но, разве начальству укажешь? Вот и приходится в ночи изображать активность.

Но Ивану Никитину все эти рассуждения были неизвестны, поскольку никто его в эти рассуждения не удосужился посвятить. Ему сказали коротко и четко:

— Стоять здесь. Всех идущих — останавливать. Всех подозрительных — задерживать. В случае чего — стрелять по ногам.

Вот Иван и стоял, сжимая в потной ладони выданный сегодня наган. Стрелять по ногам — это прелестно, но он с десяти шагов в мешок попасть не смог ни разу! Какие уж тут ноги…

Где-то хлопали выстрелы. Где-то брехали собаки. Весенний морозец сковывал мышцы и ладонь уже не была такой уж запотевшей. Да, что там запотевшей — пальцы уже окоченели совсем.

Пытаясь согреться, Иван начал похлопывать себя по бокам. Наган мешал, и он сунул его в карман шинели. Ничего. Его дело маленькое. Сказали тут стоять — тут стоять и будем. А там, хоть трава не расти. Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай…

Согревая себя хлопками и прибаутками, Никитин даже не смотрел по сторонам. А зря.

Удар по голове сбил его с ног. Благо, шапка смягчила удар, да и прошел он смазано. Но и этого было достаточно для падения лицом в грязь канавы.

— Ах, ты ж, сука…

Только и смог он вымолвить, отчаянно нажимая на спусковой крючок нагана, целясь куда-то туда.

Пуля сшибла с нападавшего шапку и тот замер в нерешительности. Не веря своей удаче, Иван лишь сумел крикнуть почти грозно:

— Зашибу!

И с удивлением смотрел, как на замершего человека набросились подоспевшие из проулка жандармы…

* * *