Часть XXVIII. Герой нулевого времени (конец)

 

 

#np Faun – Sirena

 

 

Гора хоть и не ходит к Магомету,

у Магомета самого есть ноги.

Тот делает пусть, кому нужно это.

Бессмысленно молить с небес подмоги,

когда сидишь на жопе, просто встать

не утруждаясь, чтобы манну поднимать.

 

Фортуна любит наглых. Но не жадных к ней.

Пороги обивать – чужая сфера.

Раз зло, так мерой Марианской впадины.

Раз доброта, так с солнца атмосферой:

гори, но не дыши (зачем, действительно).

Глобальны мы; глобальны уморительно.

 

Кто адресат, тот знает это сам.

Слова мои – цепь шейная масона.

Для джентльменов в зале и для дам

я поясню: сама на своих тронах.

Пока планету мерю сапогами,

угадывать могу миры над нами.

 

Но человек другой настолько ровно бог,

насколько бог ты сам. Зеркальность рулит.

«Тебя за то я ненавижу, милый друг,

что смертна ты, увы. И потому всё нуль есть,

что рвёт мне сердце радостью и горем», –

такое Ян к жене испытывал покойный.

 

С небес, как звёзды, светят в землю те.

Земные же, теперь, глядят на небо.

Мне интересно, что за варьете

сыграют гитарист и та, что пела

в открытую когда-то; нынче – в полном

уединении. Бессмертным или мёртвым.

 

Мне интересно, тем и продолжаюсь.

Клубок идей распутываю текстом.

Реакция-то в парах уникальна,

будь хоть Алкмена ты, хоть труп невесты.

Про Лору многое сказала, но она

из-под строки всё испытать должна.

 

Есть, как у двух кругов, зона совместная.

Испанец с немцем на английском говорят...

Артур был в пустоте времённой местным и

увидел всех пустот один наряд.

Не знал он мук от совести: измены

его лишь привлекали неизменно.

 

Когда везде ты был (экстерном даже),

из опыта имеешь цепь последствий

того и этого. В нас выбор каждый важен:

чтобы понять, что там, в дверях, наверно.

Усевшись в кресле заказного автобаса,

с ногой под зад, творила Кобра сказку.

 

Был муж её, и был мальчишка с дымкой

туманной на глазах. А центр – сверху.

И, правильно тогда сказала Вита,

она извечна, пусть бы все помэрли.

Все кожи, нарастая на отсутствие

своей, её пока делали "тутошней".

 

И подсознательно (где пел краб Себастьян),

и сверхсознательно, подсказками от муз,

и на сознании, из встреч с людьми (из стран

заморских в радужках) ловила дева груз,

где золото, каменья... чьи-то мысли.

Огонь – в огнеупорных рукавицах.

 

Трёхчастность человека – не предел.

Где дом, за зеркалом, все части нас едины.

А мистик, хоть и знаньем овладел,

собою остаётся, очевидно.

Напоминаю, сведенья о высшем

могут отсутствовать в том, кто свою жизнь пишет.

 

Плюс: сатана – не злость как таковая,

и даже не понятие о лжи.

Борьба извечная, и часто роковая –

с завалом в эго, что стремится сжечь.

Само оно, когда подвластно, безобидно.

Один раз вылетев, его не подчинил ты.

 

{ Есть человек желающий. Дыра

он чёрная. Не зная насыщения,

всё требует. Сама я избрала

(и героиня моя также) жар горения

направить вертикально. Эту битву

выигрывать внутри себя, болит где. ************ }

 

Тут, в наше время, темп гораздо выше.

До компо-эры двигались по роду

проблемы не решённые. А мы же

в пределах одной жизни видим ход их.

Про бумеранг уже не актуально.

Даёт поступок в лоб чуть ни заранье.

 

Из раза в раз, поддавшись чувству, то

вздуваю на воображенье до абсурда.

Чтобы оно, себя истратив, вниз ушло,

и целиком предстало мне, как будто

я и живущая, и жизнь, тетрадный лист...

Так в себе ныне думал мой буддист.

 

Кроме Артура, знали там друг друга

ребята (кто собрался на костёр).

Давно и Лора принята их кругом.

 

Не важно, кто ты, коль язык остёр –

не сам язык, а в тон хозяину со ртом.

Ищет юнец, и рад поговорить о том.

 

Представлен сероглазый королевич.

Проплыл, и с песней, трассу автобас.

А женщина, что только мнится девицей-

подростком, с самим взрывом родилась.

И улыбалась, отпуская шутки-мины,

мол, один юмор сохраняет от «долины

 

зловещей»: с гуманоидом отличие

выводит человека. Информация,

не наделённая чертами высшей личности,

обделена способностью смеяться над

собой. Из термоса тянула чай

и в родинки глядела невзначай.

 

Даю картину: вечер догорает,

костёр в разгаре, треск сухих ветвей.

Сосны шуршат. Хохочет филин в далях.

Узлы деревьев: пальцы мёртвых фей.

Залив целует берег. Пахнет хвоей.

Вокруг костра – палаточные зори.

 

Включили музыку. Такое пели викинги

во времена, где славили войну.

 

На языке, который где-то есть во мне,

хотя значенья слов не вспомяну.

 

И встала в белом платье, точно жрица

распущенная, прежняя царица.

 

Разулась, чтобы травы приминать.

Сдержал порыв заботы её спутник.

Весна, искры и звёзды. Можно встать

под небом, чтоб туда отправить путь из

движений ног под тканью, взмахов рук,

волос полёта. Смотрит Шива лишь, супруг.

 

Нет больше никого. Искры и звёзды.

Вода течёт, куда сама захочет.

Представить себя лесом очень просто,

а жизнью всей – едва ль того не проще.

Подолом языков касаясь пламени,

не загоралась: призраки танцуют так.

 

Взирал Артур на пляску пустоты,

и вспоминал про сон такой, о смерти.

Семь покрывал – священной наготы

скрывают контуры... Да, тесен мир: тем,

что общно в нас. Стремимся овладеть

бессмертием, не догадавшись умереть.

 

Делить на ноль когда-то я хотела,

чтоб с трудностями за руку встречаться.

Мы не бессмертны, ни душа, ни тело.

Зато есть в первой навык возрождаться...

Конечно, легче устно говорить,

чем в две строки смысл бытия включить.

 

Мадам Блаватская писала про семь тел,

имеющихся, с внешним, как обложкой.

Смотреть на дух, свой не раскрыв, посмел

мальчишка Актеон, и тем разорван.

Но в жестах Лоры был намёк, не более.

От предвкушения всегда сладко и больно нам.

 

Семь чакр индийцы знали у себя.

И "вектора" психологи раскрыли,

продолжив Фрейда. Связь всего любя.

Перевернули только знание о мире.

Восьмёрка эта кружится и вниз, от нашей чуйки,

и вверх, от жажды жить в межножном промежутке.

 

Спиралью ДНК вокруг опоры

вращается (я возвращаюсь к свастике)

и время, и... босая, в юбках, Лора.

Как древние, всё отлицетворять люблю.

Артур дерзнул глядеть сквозь пустоту.

Он вправе, что уж, был измерить ту.

 

Вращение пропеллера на пальце

нормально, если палец ты, что держит.

А не пихаешь под вращенье (ломтик сальца

пускаешь в мясорубку жестом внешним).

Везде отсылки к жизненной основе.

Ничто не ново, даже то, что внове.

 

И пели, и кружились, и молчали,

пекли в огне картошку с рыбой вместе,

за разговорами часов не замечали,

тень провожали гаснущих созвездий...

Артур на это всё смотрел сквозь пальцы,

и будто бы чему-то усмехался.

 

Уснули многие под утро. А она

пошла бродить в деревьях: одиночка.

С ней птицы говорили, из-за сна.

Летают по мирам такие, в общем,

и ведьмами звались от слова "ведать".

Встал и пошёл мой выдуманный следом.

 

Хруст ветки под ногой. Она услышала:

– Не спится? – Спать во сне? Плохая мысль.

– Мне нравится, когда вокруг лишь тишь одна.

– Ты можешь тишь со мною разделить.

– Нет, не могу. Удары сердца в клетку

будут тащить с горы, как вагонетку.

 

– Сбежать от очевидного? Не смело.

– Смелей, чем от разумного бежать.

– К друг другу тянет нас с тобой. Так в чём же дело?

– Рассыплешься ты, стоит мне нажать. –

 

«Любимец времени, не трогай всеврем е нность», –

совет она сказала глазом, мельком.

 

– Рассыплюсь? Нет, не думаю. Такие,

как ты, себя возносят слишком сильно.

– Теперь представь, что зеркало увидел.

И для него всю фразу повтори. Ну?

– Могу и повторить. Не так уж важно.

– Перед собой самим такой бесстрашный?

 

– Парад пустот и только. – Но каких

пустот. – Не выбираю сторону я больше.

Раньше считал, естественны грехи.

Теперь в них не нуждаюсь. – Вот кто может

со светом тьму махнуть с улыбкой милой!

– Для тела пыль настанет за могилой.

 

– Ну а душа? – Энергия, и только.

Возможно, зуб мой – ноготь Эпикура.

– Осознаёшь ты чем, что меня хочешь?

– Собой, что вне иллюзий абажура.

– Иллюзией владеть, а не спокойно

периметр мерить, взора недостойный?

 

– Примерно так. – Однако, это нонсенс.

Для просветлённого твой вывод еретичен.

– Иди сюда. – Назад. – Ты что? Не бойся.

Я не стремлюсь тебя присвоить лично.

Никто об этом не узнает, кроме леса.

– Умрут – узнают, милый мой повеса.

 

Хоть видишь, кто я? – Девочка без глаза.

– Без будущего. Значит, без надежды.

– Прекрасно, что предупреждаешь сразу.

– Ты незнакомок видел вне одежды,

которую китайцы шьют на фабриках.

Не знаешь, с кем экстаз решил рождать.

 

Вдруг, она носит страшную болезнь?

Да, хорошо, раз нужно, заразишься,

а нет, так что-то помешает встрече с ней. –

На дерево она облокотилась,

обвив его, сверкая золотым

и белым глазом сразу. «Просто дым».

 

– Больны мы все смертельно от рождения.

Какая разница, чем буду я болеть?

Любая смерть – самоубийство, Хилман вычислил.

Что страстью было, тем и умереть.

– Бесстрашный ты. Второй на моей памяти.

Был уже, знаешь, вот такой: «Коси, коса, меня».

 

Свет в нём носил с моей подачи кличку. Я

ей мирового Паука крестила, бога.

Он знал, что жизнь – игра картёжная.

– Играла с ним ты также, недотрога?

– Играла, и по-крупному, в людей.

Кому награду, а кому плетей...

 

Главою города был тот, кого любила:

мэр, возглавлял преступный синдикат.

Прицелом я ему была тогда, и била

любого промеж глаз, кто, как дикарь,

мешал нам с ним цивилизацию поддерживать.

Похоронила я его на побережии.

 

С ним и жену его. Сестру. Что мне близнец.

Она была нам сердцем и душою.

Когда повёл её он под венец,

от брака близких было хорошо мне.

Охотились за мной его враги.

О них, сбежав, отёрла сапоги.

 

Где только ни шаталась в одиночестве.

Вот, вышла замуж: понимал профессор

мои речения, в отличии от всех.

Вдову счёл императора – принцессой.

И после всего этого ты, мальчик,

считаешь, зацепил меня? Удачи.

 

– Считаю, зацепил. Что, снайпер без упрёка,

поспоришь? Иль мне тоже изложить,

как ты сейчас, своё обличье рока,

в котором пустота убила жизнь?

Была ты льдом? Таким, что не разбить,

но за которым, в толще айсберга, лёг гнить?

 

Когда к тебе сначала безразличны,

потом ко всем им безразличен ты,

ну а потом, нарядно и публично,

воспринял норму этой пустоты.

Теперь перед тобой стою, и вижу:

такая же, не выше и не ниже.

 

Вон, шрамы. Ненависть к себе, без компромиссов.

Попытки выдавить с планеты, будто прыщ.

Скорей всего, не по кому-то "miss you",

но ужас, что имей хоть сотни тыщ

людей ли, баксов, всё равно умрёшь.

Ты, видя правду, понимала ложь.

 

Снаружи режешь то, что уж порезано.

Татуировки проступают из-под кожи,

как знаки, выражающие, что есть ты.

– Я знаю, что с тобою мы похожи.

Но это не меняет ничего.

– Меняет, если хочешь ты того.

 

– Итак, ты расшибёшь свою нирвану?

– Ей ничего не будет, что ни делай

оттуда я. – Спокойно принимая раны,

всё больше отделяешься от тела.

– Прикинулась такой же, как вокруг.

Но знает ли тебя всерьёз супруг?

 

– Картинку всем подай. Картинки ярки.

За ними смертный глаз терпим становится.

– Лишь тот способен жизнь считать подарком,

кто испытал все грани одиночества.

– Я не одна. Со мной мои бессмертные

и наша с ними целостность за зеркалом. –

 

Луч солнечный пробился через ветви

сплетённые. Он пальцем по её щеке

провёл. – Я знаю, можешь "нет" ты

сказать. Имеешь волю. Право. – Кем

ты меня видишь? Кем вообразил?

– Одной тобой. В ком сдаться хватит сил. –

 

Она поцеловала его первая.

Спиной её он – к дубу. Юбкой-клёш.

Журчал залив по руку Лоры левую,

кору древесную схватившую, как нож.

Ногою обвила, к себе прижав.

Вторично сломан чёртов батискаф.

 

Красива сцена в головах мечтателей.

«Наука – флагом, в донце – пустота», –

такая вот раскольная метафора

того, где мы сейчас живём... едва.

Измена Лорина изменой не является

уж потому, что ревность та снесла в себе.

 

Брала, что захотела, как мужчина.

Притом и отдавалась: всё – обмен.

Огня горизонтальность получила,

отрёкшись от неё. Вот крест. Не плен,

свободу он даёт: горящий символ

к излёту декабря на небе виснет.

 

Вернулись в лагерь чуть ни за руку они.

На взгляды с колокольни поглядели.

Свободные не думают о них.

Особенно когда под ноги стелет

сама вселенная ответы. И заранее.

Вопрос-то сам ещё не задавали ей.

 

____

 

************ Скобки: позднейшая вставка. [4]

 

(заметки на полях)

I want you

To be happy far from me

 

 

Самый лучший на свете дар

преподносит словами рот.

Я с тобой попрощаюсь, когда

кто-то первым из нас умрёт.

 

Это если посмертно нет

ничего, за пределом зеркал.

Шла на днях я купить сигарет.

Голос твой моё имя назвал.

 

Никого рядом не было. Что,

примерещилось? Или же звук

не привязан к пространству? Тот

смеет жить, кто прошёл весь круг.

 

К просветленью взлетаешь сам,

раз, поняв, можешь зло извинить.

Кружева вяжут Мойры, без драм

отрезая любую нить.

 

На краю, на любом, легко:

в бездны – безднами глаз смотреть.

«Ваша честь, осуждаем – кого?

Сами мы подсудимый на треть».

 

Я чертила на теле линии.

На ладонях, меняя жизнь,

и кровавые, от бессилия

уравненье её сложить.

 

А теперь наблюдаю себя

и тебя, чем-то схожего с зеркалом.

Оба, знай, разойтись хотят.

Почему-то концы недоделаны.

 

 

Часть XXIX. Ничьи игрушки

 

 

#np Cristal castles ft. Robert Smith – Not in love

 

 

На днях я в любопытнейшей дискуссии

была (где знатный скептик – оппонент).

Границы и различья обсуждали с ней.

Зеркальности она сказала "нет".

Во внешний мир, отдельный от себя,

поверив, тем тот и создашь, ребят.

 

В который раз скажу: не призываю

идти вслед никого. Тем паче, думать,

как я. Когда свои пределы расширяешь

до уровня вселенной, ищешь край той.

И норовишь шагнуть за край, конечно.

Чтобы оттуда видеть бесконечность.

 

Кто хочет сохраняться в индивиде,

тот памятью обмотан: слоем лент.

Я, как хамелеон, всем разной вижусь,

но лишена при этом личных стен.

Когда-то слышала: на самом деле хочешь

того, что не "зачем-то". Блажь, короче.

 

Хочу понять я, что такое жизнь.

В любых аспектах: молодых и старых.

Понять не после смерти (не изжить

себя телесную, зовущуюся Марой),

а прямо здесь, насколько человек

способен сделать вечностью свой век.

 

На опыте доказываешь только,

что есть в самом тебе. Вот и ответ.

А опыт человечества позволит

узнать, что есть, и даже, чего нет.

Если людские судьбы проиграть, поймёшь: все правы

и ошибаются, чужих законность отрицая нравов.

 

Притом ошибки нам необходимы...

Где тот момент, где выйду я из слов?

Мир истин, мир вещей, фантазий мир. И

они бегут из букв, как от оков.

Пытаюсь упростить, что выражаю,

но вместо этого, скорей, лишь отражаю.

 

Вела себя, как Ян когда-то, Лора.

Не выбрала из двух она ни одного.

И мужу предложила выбор: ссоры

не раздувая, дать заявку на развод

или остаться с ней, приняв другого.

Союз он предпочёл инстинкту, гордый.

 

Сказал, всегда есть компромисс, профессор.

Мол, можем старыми прикинуться друзьями,

пока "сей шар в крови" ни укротится

растратой, как обычно то бывает.

Hello, я занимаюсь пропагандой зрелости,

способной именно к духовной верности.

 

Мои персоны – люди от ума.

Слово «персона» означает маску

(ит.). Видно, потому, что я сама

сознанке доверяю без опаски.

Умом и сердце разрушала я, и плоть,

чтобы щелчком менять их, как семь нот.

 

Итак, большая комната в квартире.

Прямоугольный стол средь книжных полок.

Ножи в строке. Со счётом на четыре

идут часы. И тихо курят двое.

– Я и теперь ценю тебя не меньше.

– Ты просто фокус всех на свете женщин.

 

– Не всех. Моя сестра была святая.

А мать – купец призваньем и поступком.

И, если королева, то пентаклей...

– Нет, Лора, я не про типаж. О чувстве.

Когда тебя увидел я впервые,

как будто вечный двигатель открыл вдруг.

 

– Библиотека Ленина, Москва, витая лестница.

Совру, если скажу, что важно меньше

то, что тогда, с тобой, того, что здесь, сейчас.

– Ты от разумности порою бессердечна.

И вот: как будто недостатки сами,

как часть, тебя логично оттеняют.

 

Мне вспомнилось вдруг: торт на день рождения

цукатами от центра по спирали,

как число "пи", выкладывала битый час.

– Чтоб тот благополучно все сожрали.

– Нельзя не выражаться, видимо? – Имею

на выраженья право, если подменить сумею.

 

Ну, скушали... – гримаса в ней смущения,

и смех потом, густой, с бровями, сломан.

– Да, на тебя и злишься лишь мгновение.

– Всё пустота, мы в пустоте, родной мой.

Танцуй, как хочешь, ночью или днём.

– Но объясненья ищем, прежде, чем умрём. –

 

Такая вот возвышенная пара.

Орать, махать руками может каждый.

А вышагнуть из собственного я – не

такой уж лёгкий шаг, скажу вам. Жажда

владеть любимыми присуща человеку.

Даже в руинах начатого века.

 

Считал супруг её, что неминуем некто,

с ним противоположность показавший.

Выкуривать? Как барса гнать из клетки,

не зная, есть ли в ключ в природе даже.

О преимуществе своём не забывая,

ей мерить предоставил левый край он.

 

Такие штуки ведает наука:

раз злишь стихию, будь готов тонуть.

Аборигены, помним, съели Кука,

который, их подмяв, хотел сглотнуть.

Коль отказаться от познания не смог,

воспримешь, что за данными, как рог.

 

Так поступил патриархат (под флагом вечности)

с феминностью, ей приписавши дьявола.

Есть вещи, друг мой Кант, за рамкой этики,

имеющие на существованье право же.

Артур мальчишкой был во взгляде благоверного.

"Мальчишка" без уставов взял вселенную.

 

Профессор знал, что есть она сама,

есть то, что эмпирически проходим,

и есть модели в наших головах.

Вселенная – из этого все трое.

Одно и то же, но как бы и нет.

Сейчас я поясню. «Да будет свет!»

 

К примеру, есть а) человек, живой он,

болеющий, стареющий, под именем;

б) его смысл, цельный, как ни вой он

во времени (за прозвищами сущность та);

и в) воображаемый мной образ, персонаж.

Делить по пунктам – классный навык наш.

 

Сам человек быть может только близок.

Ответ на всё не даст он. Нет, никак.

 

Богиню встретить в коже одалиски –

увидеть идеал под вальса такт.

 

Придумать и таким манером притянуть...

Считаю, более ли, менее, понятна суть.

 

Когда всё это – взрыв, сродни большому,

ты думаешь: «Какую дурь я принял?»

К тому ж: рентгенов луч даёт саркому

на обозрение больному. Вправду, синим

закрашивать кровавый – вылет в мистику.

То бишь чёт-нечет делать... с жаждой жизни, да.

 

Я умолчала о реакциях, проекциях

и прочих факторах затем, что не психолог.

И, ясен пень, не стоит про контексты мне

упоминать. Есть много книжных полок

с литературой содержания подобного.

«А судьи – кто?» Я вообще тут мимо шла.

 

Тем временем, как Лора отличила

от Паука и Яна, и Артура,

и в принципе жила, себя включив, ей

последний увлекался "не как шкурой".

Сердечный ритм спокоен, но в уме

не мог её тот отпустить вполне.

 

Иллюзия она; он сам иллюзия.

Но, чёрт, цепляет тем, что знает это.

Лишь, превзойдя змею, сроднишься с музыкой

и выяснишь, играючи, ответы.

Порою беспричинный гнев накатывал.

(Всё – пустота.) Такая вот несхваточка.

 

Ко всему прочему, в отличие от Лоры,

в деньгах нехватки сызмальства не знавшей,

работал он то тем, то сем. Бесспорно,

проблема ценностей в умах сохранна наших.

Тут Фигаро и там. Вдобавок, ночи

черней порою на Неве, чем в Сочи.

 

Она была в себе, а он – во всём.

Она была всем сущим, он – собой.

Играя словом, в дебри с ним зайдём.

Ишь, белый кролик, падать нас зовёт.

Императрица Феникс – императору Дракону

в Китае древнем была, как он сам, знакома.

 

Творец создал творенье (я абстрактно

беру модель: без связи с некой верой).

Которое, став, воплотившись, равным,

потребовало спутницы на век свой.

Солнце; земля; луна. Кто где, понятно.

Есть "двойственный", мужчина и жена в том.

 

Логично вытекает, что двуполость

присуща демиургу-человеку.

На стороне у муз всегда влюблённость,

хотя в кармане ключ, что ищем век мы.

«Я-высшее, я-действо, я-принятие»

возможно и в себе соединять одном.

 

Вот для чего "троны во мне" упоминала.

А не к тому, что взлёт самооценки.

Глаза, глядящие в тебя, ломают малость

картинку под обзора угол, сцену.

У девушки (психологической, не био)

взгляд на себя в глазах её мужчины.

 

А парень, он, напротив, выражается

через свой выбор. Сорт особый женщин.

Возможно многое понять с одного взгляда. Так

получишь право подсказать. Хвалиться нечем.

Артур такую, чем он жил, увидел в Лоре.

Но не она – на памяти о горе.

 

Кусалась и царапалась, гадюка.

Высмеивала всё, начав с себя.

Переживала в одиночку, если мука.

Была ничьей, – своей, – даже любя.

Обвив, душила, и сдержи ещё, попробуй.

Чем пригрозишь той, что стремится к гробу?

 

Как реки вспять пустить, как выпить море.

Либо отказом врезать: пить и брать.

– Неуязвимый, чтоб его, спокойник, –

шептала, улыбаясь, – отказать

страстям, – им будучи отвергнута, делилась

со звёздами, – значит, за гейством быть стоическим мужчиной. –

 

Потом с начала и по кругу. Не могли

ни встреч окончить, ни развить их в нечто.

И, будто на секунду прилегли

у рощи, где восьмёркой билась вечность.

Ни там, ни там нет взрывов: мозг у власти.

Такое рвать сложней, чем сладострастье.

 

Она сказала: «Выйти из времён

всего сложнее, как ни говори.

И полбеды, что мир, похоже, сон.

Сон то и дело настаёт внутри.

Мерещится, пришло навек блаженство.

Но только тени видим совершенства».

 

Про управление эмоциями "сверху",

про то, что даже чувства подконтрольны

(трудно, но можно), говорила ему. Ветки

мы сами выбираем, куда ходим.

«Сложней отсечь приятное, чем плач, но

люблю я только сложные задачи».

 

Таскала по музеям, глаз расширив

на красоту. Домой к себе, открыто.

Хотела, утопистка, без зажимов

с людьми общаться, кто бы там ни спит с кем.

Ей это удавалось потому,

что нет склонения из них ни к одному.

 

Объединить в себе художника с учёным –

ни к этому ль извечное стремленье?

Прозренье, импульс, в мире с аксиомой

и стартом: выдвинутой кем-то теоремой.

Не там наш рай, где день сурка и овцы.

Движенье вокруг центра – вот вопрос весь.

 

Центр мира есть, и с каждым сердцем нити

его скрепляют, центром нашей жизни.

Способны с первым встречным в ладу быть мы,

если в ладу с собой: во всех обличьях.

Не вытеснять ни холод, ни жару,

ни, чем бы ни была та, смерть саму.

 

Одни себя способны пересилить.

Другие ограничат точно в график.

Но есть и те, кто может только, выйдя

из "лично я", с собою совладать так.

Любой системе нужен сбой. Движение

предполагает ветхих схем уничтожение.

 

Земля накренилась, в критичной угол точке.

Меняют не впервые климат полушария.

Сливают воду в ниши ископаемых, вглубь почвы.

Пресная жидкость на вес золота близ Азии.

После коллективизма в странах бывшего Союза –

предельный эгоизм с финансовым абьюзом.

 

Европа наводняется исламом

в противовес распущенности нравов.

Америка уже сама не знает,

как изощриться (вне стены, Корана).

Конвейер одинаковых (где узки

глаза людей). В подслое – порногрузки.

 

Планета истощается со скоростью

критической. «Быстрей, сильнее, выше».

Попробуй, стань счастливым, видя это всё.

Самим смотренья фактом – "хомо лишний".

Прогнозы безутешны. Да, однажды

закончится и шарик, и жизнь наша.

 

Суша уйдёт под воду. Там четвёртая

эпоха мне мерещится, опять.

Законы прошлого у нас, здесь, не работают.

Знать, новые пора изобретать.

Стереотипы: гендер, раса, возраст,

должны быть взорваны. Я говорю серьёзно.

 

И говорю, и понимаю, что самим

вот этим заявлением приближу

конец. Мой правый глаз слегка косит.

Последствия своих поступков вижу.

Исполню то, зачем пришла, и удалюсь.

Раз рушить надо, рушить буду. Пусть.

 

Возможно ль в десакрализированной эре

быть, как Гомеровы герои, богоравным?

Вот, братцы, стоящий вопрос для рассмотренья.

Эксперименты на себе всегда я ставлю.

Насколько глубоко и высоко

реально вникнуть с острова, где "дом"?

 

И что необходимо одолеть,

чтобы, спустя мытарства, стать такой?

Невежество и ложь, гордыня, смерть,

корыстность, эгоизм, разлом... Покой,

за здорово живёшь никак не явится.

В обложке тела мир, что не схватить, живёт.

 

Сознаньем века тонкость вытесняется,

затем и лезет всё в психосоматику.

Молчу о том, что психика меняется

в зависимости от твоей манеры править ей.

Давить бессмысленно. Душа, она как женщина.

Чем меньше давишь ту, тем больше власти есть над ней.

 

Бетонные дома. В них жители амёбны.

Знакомьтесь: нищета. Знакомьтесь: голод.

Но, как ни мерзок бомж цивильному, он в тёмном

куске из урны найдёт вкуса больше,

чем в трюфелях иной гурман при бабках.

Там жизнь красна, где смерть без поводка есть.

 

Дороги разные, но к одному стремятся:

в своей тарелке чтоб не быть котлетой,

которой кто-то может насыщаться,

закусывая гречей и омлетом

(решаешь сам, кого собой кормить,

чтоб части тела и, теряя, сохранить).

 

Гастрономический пример не удалс я.

Нужны, как и триумфы, поражения.

 

Артуру представала Лора далеко не вся.

Такой, кем стала к встрече, то есть времени.

 

Но, как темно и жутковато ни было

их сочетанье, есть в нём доля... небыли.

 

Был бар и лето. Были рифы длинные

и сдвинутая шляпа от макушки.

Босые ступни той, что забралась за ним

на сцену, туфли сняв (с дождя в просушке).

– Пусти-ка к микрофону, счастье дамское. –

«Хоть сталь в тебе, по прочности – дамасская».

 

Нет никого и ничего. Нет даже звука.

Одна волна: мозаика из сегментов.

Собрать – нехитрая, на деле-то наука,

когда оригинал увидел в целом.

Свернула наизнанку "куб зеркальный", вот и всё.

Где ей всех в зале видно, залу ж не видать её.

 

За париком, за линзами, за мимикой.

Один предатель – голос на вибрации.

Есть странность некая, на потолок подмигивать.

Но не странней, чем верить в ассигнации.

Да, она пела. И внимал народ,

что утро после ночи не придёт.

 

Нет ничего красивей, как по мне,

чем пара игрока с самой игрою.

Терзать гитару, рядом слыша с ней

живой вокал, на срыве, беспокойный,

как будто струны в горле зажимаешь...

Окей, на вкус и цвет (бот не товарищ).

 

Искусственный страшит нас интеллект.

Не менее – компьютер в человеке.

Когда спонтанность сведена на нет,

в глазах одних возможно то заметить.

И, выводя такого на эмоции,

скорей всего, с программой их столкнёшься ты.

 

Впервые оказался в ситуации

мужей своих любовниц сам Артур.

Определяться впредь не собиралась та,

диапазон чей – от низов до верхотур.

Смеялась на вопрос про её цель.

И неизменно называла смерть.

 

Сначала думал в их семье стать третьим.

Прикинув, что да как, ту мысль отмёл.

Ведь не всеобщая она, хоть и ничейна:

ведёт за руку впереди, плевав на пол.

«Какого дьявола я сам ввязался в это?» –

заноза в мыслях, будто хвост кометы.

 

К июлю в нашей странной троице возник

предвиденный разлад. Случилась Лора,

которой надоело быть на одном месте. Ник

давненько приглашал в родимый город.

Супруг был погружён в работу так,

что посторонних выносил он кое-как.

 

Саму её он подменил о ней раздумием.

Чем больше знал, тем меньше понимал.

Огонь горящий, водное безумие,

порывы ветра, под землёй слюда –

эфир исчез, нет связи без эфира.

Трагедия лабораторий всего мира.

 

Квартиру оборудовал системой,

что голос Лорин воспроизводила.

Так много техники; тепла так мало в стенах!

Представить робота живым лишь мозг наш в силах.

Давайте спросим тех, кто с гуманоидом

делит постель: «Способно стать любовью то?»

 

Односторонней разве. Ладно, затыкаюсь.

Сама в одни ворота матч продула.

Но "не жалею, не зову", даже не каюсь.

Молчанье громче уличного гула.

Где бы мы ни были, способны дома быть,

если в себе свой дом сумели раздобыть.

 

Нельзя так просто взять и угодить, куда

сначала собирался. Путь короткий

снимает ценность цели. В никуда

из ниоткуда дней пробрали чётки.

Артуру Лора зарядила: «Ты поедешь?»

И начались пробеги по стране их.

 

(заметки на полях)

Master of my dreams

 

Она сказала: «Целое, распавшись,

быть целым оттого не прекращает.

Порою для победы нужно сдаться

(хоть перспектива вовсе не прельщает

быть порванным того, кто жаждет сшиться).

Смерть – возрожденье. Надобно дружить с ней».

 

Я попытался вникнуть: безуспешно.

По-прежнему костлявая пугала.

А женщине напротив, на столешне

сидящей вольно, горя было мало.

Она была похожею на время.

Всем нужная, отверженная всеми.

 

Её лицо, кривое в разговоре,

делилось на черты: змеёй рот вился,

глаза по цвету отличались, вторя,

один, слепой, плевку, другой – корице,

завален набок нос... Но взгляд влюбленный

преображал, разгладив речь, лицо ей.

 

Пылая страстью или же во сне,

она – вся, вся, – принадлежала мне.

 

А после расшибалась на гримасы.

Так люди, собиравшиеся в надпись,

чтоб спутник снял её из высоты,

расходятся на «он» и «я», и «ты».

 

Мы с ней не жили вместе, но скитались

по городам; в любом – ну, край, неделю.

Как будто время поменяв местами

с пространством, остановим миг, где цельны.

 

Миг – вечность. Где мы: в хостеле? в отеле?

Бежим, чтоб защитить себя от цели.

 

Мы, цель в себе, с нуля миры кроили.

Соединялись и опять двоились.

 

Она же продолжала говорить.

Как паучиха: непрерывна нить

её ума, когда спокойна грудь.

Молчит, любя. Иначе не заткнуть:

 

«Душа – как тело, дух – как позвоночник;

лишь область нахождения другая.

Представь фонарь, светящий тёмной ночью.

Он бабочками окружён. Сидят рядами

ли, вкруг него парят ли хаотично,

влечёт незримо то, к чему логично

они принадлежат. Так и душа.

Лишь развалившись, к цельности спешат».

 

Она сказала: «Animus в зачатке

содержит anima, как и наоборот.

Так женский лик, лишённый недостатков,

находится в мужчине. Он живёт,

его лаская, не надеясь встретить.

(Но после, встретив, склонен не заметить).

Скрепить чтоб пару, след их разлучить.

В разлуке – норма на "объект" дрочить».

 

Я мог бы спорить. Казнь четвертованья

не отрастит коляснику вдруг ноги.

Приверженец страны обетованной,

к ней путь рубя, рискует спать в остроге.

Хотя, пожалуй, доля правды есть:

война родит героев, тюрьмы – честь.

 

Чтоб добрым стать, себя засунь во зло.

Нужды нет греть, где без того тепло.

 

Я понимал от силы половину

её сентенций. Заходил за спину

и обнимал: «Я так тебя...», «красивая

такая», – тут её язык бессилен был.

 

Болтаю сам, как попугай, теперь. И

воспоминанием во мне осталась Лора.

Чтоб навсегда избавиться от смерти,

ту сделать надо точкою опоры.

 

____

 

А́нима и а́нимус (от лат. anima и лат. animus — «жизненное начало» или «душа» в, соответственно, женском и мужском родах) — термины, введённые в психологию Юнгом для обозначения архетипических образов, связанных, соответственно, с мужским и женским полом. Тот связывал анимус с категоричными, жёсткими, чрезмерно принципиальными, направленными вовне решениями, а аниму — с влиянием эмоций, настроений и направленностью вовнутрь.

 

Цитата: https://ru.m.wikipedia.org/