Часть XIII. Сын луны и три её лица. Селена

 

Примечание:

 

Селена – здесь: луна "в себе", растущая либо убывающая, беременная женщина. Земная ипостась Дианы.

 

 

Осмелюсь всё же с вами поделиться:

«Я в рифму говорю, твою ж налево».

Причём рассказ, что восемь лет мозги ел,

и весь сей срок жёг записи и нервы,

выстреливает, как любовник из постели,

ключ слыша мужа в скважине... ну, двери.

 

Для гейских шуточек не время, хоть охота.

И так часты и длинны пляски в небыли.

Теперь у нас ведь как: по ссылке что-то

длинней цитаты – ой, потом. Ну, некогда.

Знать, никогда. Читала столько я,

десяток разом, разных, книг начав, друзья.

 

Переключение вниманья очень нужно

рождённой в поколенье Z (англ.: ноль).

Давайте все признаемся. Ну, дружно!

Нам сложно... концентрироваться что ль?

Разорвано сознание картинками.

И, вроде, вместе всё, и, вроде, связи нет.

 

Пародия на постмодерн... Сколь далеко же

должна стоять я, глядя на глядящих

на жизнь, изображаемую тоже

"там где-то", где, конечно, всех нас нет!

Не подтверди я эмпирически, что, сука, смерти нет

за смертью – вряд ли прожила б ещё хоть пару лет.

 

Должна теперь за шторкой очутиться.

Ещё немного, будет и любовь.

Уже не чёрные, совсем вглуби, страницы,

но и не белые. Вот сумерки богов!

Ни в одного не верим, а в неё, голубку,

до сих пор сперму с кровью льём, как в губку.

 

Есть одна песня... Ладно, затыкаюсь я.

 

#np Sui caedere – Serenade triste

 

(гуглим)

 

Рисую: мир лежит в развалинах,

и, где-то на окраинах, сошлись

с продажной девкой героинщик полумёртвый.

Рефрен прекраснен. Из-под шума – бьёт ведь.

 

Не обязательно французский понимать

(хотя текст Неллигана – тот ещё, однако),

чтобы прочувствовать за пыткой – благодать.

У всех рывок сердечный одинаков.

По степени разбитости своей

встречаем с нею схожих мы людей.

 

 

Столичным буйством (задолго до царства

в провинциальном городке) был принят Ян.

Подполье сплошь излазил; с него в дар взяв

всё, чем богат житейский океан.

И верх, где ананасы под шампанское,

и низ, где с дозы к дозе продержаться бы.

 

Компания, что посещал он иногда,

была по цвету кожи шоколадною.

Шесть братьев и их жгучая сестра.

На страх и риск завёл (под носом) шашни с ней

(головорезов, по отчаянности равных

ему и тем, кому путёвка в ад – курорт).

 

Этнические платьица на Иде

смотрелись здорово; без них ещё здоровей.

Красивых женщин редко в гетто видишь.

Акт близости полезен для здоровья.

От юности всех страсти обвивали.

Последствия уж после узнавали.

 

Кому анализы, кому звонок в три ночи,

валились (с полки чемоданом в качку)

на голову. О смерти вести срочны,

о "жизни в смерть" ещё срочней. Как сачком,

ловят беременностью женщины мужчин.

Для брака часто больше нет причин.

 

Шесть, в цвет свернувшейся крови, стоит амбалов,

за каждым лунным циклом скрыт один.

Звонит она: – Я с золотом сбежала,

как только поняла, что будет сын.

Не знают братья ни о положении,

ни об отсутствии об этом сожаления.

 

Работаю в кафе, официанткой.

Солидный срок уже, таскать подносы.

Пойми, тебя тревожить я не стала б,

когда б впритык по горлу ни елозил

тесак. Тут городишка небольшой,

никто не знает ни откуда шов

 

на шее, ни куда трезвонить, если вдруг...

– Скинь номер карты. Едешь ты сюда.

– Что? – Слышала. Тебе я всё же друг.

Скрывалась ведь ещё... Понятно? – Да. –

Трубка положена. Мобильник лёг на стол.

Постиг с тем Яна окончательный раскол.

 

Сообразительный подумал про аборты,

мол, почему бы нет, век, чай, не средний.

Бывают синьорины, даже себе во вред,

держащиеся твёрдых убеждений.

Одной "из этих" оказалась крошка Ида.

Стерильность не туманила зениц ей.

 

Она отлично знала, на что шла,

и отдавалась, полная эмоций.

Мы вспоминаем вписочных шалав,

которые за спирта парой порций

любого привечают между ног...

Нет, Иде в нём привиделся сам Бог.

 

Огромна разница меж а) бездумной тратой

себя; б) тоже тратой, но вполне обдуманной,

прыжком в "модель, досель где не была ты"

(мы с Лорой очень родственны по духу тут);

и в) соитьем с тем, кто – зеркало небес.

Запал, короче, в душу ей сей бес.

 

Если расположить по полкам архетипов

трёх леди, мной прописанных детально,

то «разрушительница» – Лора (вся на хрипе,

вся на излом), убийца, и буквально;

«возлюбленная» – Инь, небес печать,

муза; а Ида олицетворяет «мать».

 

Родить ребёнка и быть матерью, амигос,

не то же самое. Физически к рождению

почти любая подготовлена. Но мигом

увидишь разницу: по типу отношения.

Когда с пришествием ребёнка фаллос вдруг уходит в тень,

что роженица – "мать", становится ясней, чем божий день.

 

Для женщин этих – семя в чрево бросить

важней, чем сеятель, причастный к (волейболу,

то есть) броску. Зачав, она не рвёт с ним,

чтоб чаду, зреющему в ней, не знать забот. И

готова ненавистный брак терпеть

фрау, чей аргумент: «Ради детей».

 

{ Чтоб мать свою почтить, должна траншеи

я лбом бурить сквозь пол целыми днями.

Мы убиваем матерей. У Мэри Шелли

описано, кто лоно прорубает.

Смерть самолично посетила мать мою

в моём лице; за что – благодарю. ******* }

 

Я иллюстрацию одну не в силах вычеркнуть

из памяти. Касаясь "муз" действительных.

Многие знают Модильяни, Амадео. У его жены,

чьё имя – Жанна Эбютерн, сидел под сердцем плод,

(второй уж; от него), когда, в день сразу после гибели

художника, шагнула с крыши, оборвав две жизни в ней.

 

Всем девушкам подобного ей склада

мужчина нужен сам. Не для зачатия.

Влюбись она, пойдёт хоть до Канады

пешком (чтоб его видеть, а не чатиться).

Частенько их считают сумасшедшими,

но не они "того", а факт пренебреженья к ним.

 

Какая бы ждала легионера,

сгрызая локон, дома, с поля боя?

Ради какой вернуться б захотел он,

сожрав земли пуд (от крови тот солен)?

И уж наверное, солдата прикрывать

собой от пули стала бы не только мать.

 

Высокие доступны чувства – каждой, но

если она позволит им случиться.

Не обесценивать слова, а их отважиться

прожить. Однажды вусмерть утопиться

в "другом", к примеру. Вместо заявлений,

что любишь всякого, с кем вытерла колени.

 

Другое дело, что в «эпоху порно»

всё перемешано, как в блендере продукты.

Привет для крёстного отца: мой бесподобный

Эвола, Юлиус, традиционный друг мой,

сказал, что от отца ждала биологического,

ты, virtus ищущий, а не хваленья личности.

 

По-прежнему мы воинов желаем,

с экрана, а не промывая раны им.

Герой погиб: «Антагонист, встречаем!» –

тем лучше, чем он более... с изъянами.

Замкнулись в комнате, как завещал святой Иосиф.

Аскет уединенья с богом просит,

 

а мы – с творением своим в "окне" из радуги.

Играя, симулируем божественность.

Ну что ещё? Все живы, умер только дух.

Лавиной захлестнула землю женственность.

В Европе верили: «Раз дева суть пуста,

закрасим фоном пропуски холста».

 

Гармонии хотели на востоке.

О равновесии учили мастера.

Когда что-либо бросишь в плен надолго,

оттуда выйдет монстр... et cetera.

Со шкурою сожрали богомольши

тех, кто держал их в камерах бессрочно.

 

Не так уж плохо в мире современном.

Да, всё на свете – микс из кадров ярких.

Но, если воспринять все перемены

как на больничной коечке подарки,

и им порадоваться искренне, поймем,

что маски пустоты – словарь иль мем.

 

(Почти) нет в чистом виде женщин и мужчин.

Оба начала в нас иль развиты, иль спят.

От института брака – вал руин.

Все для себя одних пожить хотят.

Двуполых крики слышатся с галёрки...

Я с вами, soulmates: покричу о том, как

 

то, что, на два делёное, трагедию уж полнит,

а без барьера тел, в себе, "болтаем и шалтаем",

свалиться так и тянет вниз, со стенки, брызнув в пол всем,

под черепушкой собранным, не стою, мол, яйца я

изглоданного внутренне... Я знаю. Просто знаю.

Таких всё больше. В лучшем случае становимся творцами.

 

Но героиня сцену топчет. И не ропщет даже.

Знать, понимает: отступления полезны.

Шрам в шею Иды был отцом её засажен.

Отец был пьющим. Брат его прирезал.

Кое-кому увечья даже нравятся...

Сплошь в шрамах Лора, а слывёт красавицей.

 

Привыкла Ида раны волосами шить,

за креслом прятать беглецов от копа,

заботиться о братьях... Мать похоронить

ей рано довелось. Была и сопкой,

и тихой гаванью она шести Леонам.

Покинув, нанесла большой урон им.

 

Длинноволоса и курчава; тонкокостная,

но с бёдрами обширными (тип «груши»);

немаленького, в общих мерках, роста,

собой являла девочку послушную

с такою жутью в полуночных радужках,

что конкурировать могла б с Самарой из "Звонка".

 

Ян призадумался, грудной и низкий голос

её не слыша больше в телефоне.

Жениться он не собирался точно. Голой

пред ним явиться – не причина штампы грохать.

Вернуть он сыну долг решил вдвойне,

что пред отцом имел. И был тут прав вполне.

 

Его видения терзали об Инессе.

Не бешеным стремленьем к обладанию

(как Лора) волновала та телесность.

Другого рода пробудила в нём желание.

Он сам не понимал, что происходит.

Для игрока контроль узде подобен;

 

на произвол отпущенные кони

несутся с риском сбросить колесницу.

Вот, только, всех разил, с мечом, в короне,

но вдруг – копьём враг вышиб вон возницу.

И рок событий гонит слепо (что Есенин

знал каждым фибром в срезе смены управлений).

 

Принцесса Грёза перед гибелью приходит.

Хотя за ней гоняемся годами.

Ян не гонялся, потому и встретил. Сродни

желанье женщине. Открыто источая

к ней раболепие, им только оттолкнёшь.

Он, как и Лора, этот факт знал всё ж.

 

Инесса же, как я когда-то, сердцем

охваченная полностью, стремилась

ему навстречу. Вскрученная смерчем,

металась и боялась, и томилась.

Одна уснув, в обнимку с мишкой плюшевым,

не знала, что и он неравнодушен к ней.

 

____

 

******* Скобки: позднейшая вставка. [3]

 

 

(заметки на полях)

Удивлённый

 

В глаза одни гляжу, а вижу всех

когда-либо существовавших женщин.

Святое чувство испаряет грех;

но выдержать его в себе не легче,

чем уроженцу подземелий свет

дневной увидеть после долгих лет

во тьме. Земное око как бы слепнет.

Я в ней все жизни проживаю в миг.

Мой идеал был из меня же слеплен,

с ней рядом – сразу мальчик и старик.

Переродись или умри: так пыл неистов.

Среди влюблённых нету атеистов.

 

Часть XIV. Детки в клетках

 

Полёт прекрасен. Но летать опасно.

Особенно когда узнал падение.

Хочу перенестись на остров сказки,

но ложь с намёком – ближе мне. По бдению

ночному бью рекорды сов в лесах.

Мечту саму, увы, не рассказать.

 

Чтобы отвлечься от предчувствий нехороших,

читала Лора пьесы до утра,

закрывшись в домике под крышею: «Не трожьте

сегодня». С ней чай пил и вождь, и раб.

Наедине с бессмертными мужчинами

она брала от них... вплоть до причины жить.

 

Мысль об Алисе, поступившей в город хмурый, –

далёкий и похожий на рассказ

при свете лампы на столе, под абажуром, –

не убежала б далеко, чем ту ни крась.

Дождём залитый, как в аквариуме, образ (быстрый: рысь)

сквозь толщу стен мерещился ей. Яновой сестры.

 

Ник наблюдал отгрузку на причале

игрушек детских, начинённых лакомств партией.

Катились волны. На людей они рычали.

От ветра не спасала его парка. В ней

напоминал скорей он циркача на отдыхе,

чем властелина всего света иллюзорного.

 

– Ты всех переживёшь нас, королева, –

сказал неведомо куда Морской конёк.

Чуть-чуть отпил из фляжки для сугрева.

Вокруг сновали люди. Путь далёк:

от моря – сетью по стране его "игрушки"

даруют радость, как на новый год хлопушки.

 

Слон составлял послание политику,

который шевеление замыслил

вне замыслов совета. Устранить его

было легко на компромате. Тотчас кислым

станет лицо, как сообщат: прыжки за здравие

в доме Ладьи – закреплены на камерах.

 

Частная собственность и цели безопасности.

Половозрелые госточки – под конвоем.

Не прочь гульнуть, но сохраняют репутацию

член подаривших даме у налоя.

«Тук, тук, проснись», – смеётся чёрный комп.

Завязан город не одним узлом.

 

Китаец у бедняги пресловутого

считал доходы и расходы. Не сошлось.

«В чулке у парня, видимо, излишки ждут

проверки». Нет, не каменный, но гость

застукать должен в двери непременно...

когда ослушник не склонит колено.

 

Огр проверял из выступлений стенограммы.

"Что обещал – что сделал", ставил на весы.

Поднять шумиху в прессе мог он за день.

Штат журналистов, от писания косых,

его указки только лишь и ждал,

чтоб указать народу на скандал.

 

Все результаты сразу сообщались Яну.

По кодовым словам знал обстановку

он, что карт-бланш взял, окрутив дурманом

весь город. Аккуратно, быстро, ловко.

Такому некогда лезть в стены без подруги.

План есть: охомутать и взять в супруги.

 

И коротко, и ясно. – Любопытно,

что скажет Лора на подобный шаг, –

так усмехнулся в зеркало. Завидный

был ум в нём, но прожжённая душа.

Однако, несмотря на всю холодность,

Паук считался с Коброй безусловно.

 

Всех зайцев враз угрохал б этот ход:

а) дать понять, что с небесами в браке;

б) привязать тем старшую на век вперёд;

в) отразить извне к себе атаки,

Инессин лик представивши женой,

а Лорин сделав – тёмной стороной.

 

В защите Инь нуждалась, несомненно...

Так лирику прикрыл необходимостью.

Наш разум не выносит чувства плен. Он

всё норовит подмять собой, единственным.

Ян успокоился. Мозг тикал, как часы.

В себе уж мастером он был её красы.

 

Фантазии постельные с близняшками

не одного волнуют и манят.

В отличие от многих, исполнял их все

(то есть задумки) сразу, без огляд

на невозможность – города правитель

(гонять за красный до сих пор любитель).

 

Их разницу просёк без дополнительных

исканий он. Наивности у Лоры

на палец бы не наскреблось. А доверительных

с ним сразу по знакомству разговоров

факт не считается; ведь он пошёл и сам

на шаг рискованный, читая по глазам.

 

Тут очевидность, "репортаж с места разлома".

Обременён за париком кривой близнец.

И не способен есть святую сому,

тем более ту втиснув в круг колец.

Смеялась смерть условностям... и Лора

с ней заодно границы мнила сором.

 

Компания строительная. Клуб.

Гостиница. «Да, надо б расширяться», –

Ян думал. Из кота откушав суп,

махнул на большее. Всегда так будет, братцы.

Кто к потребленью тяги не имеет,

тот целым светом, в нём гостя, владеет.

 

А, получив одно, затем второе,

захочешь третьего. Дурная бесконечность.

Чтоб землю съесть, стань чёрною дырою.

Иначе достиженья скоротечны.

Он был готов всё потерять в любой момент.

Вот почему имел права на весь буфет.

 

Горели лампочки, по комнате свиваясь.

Ян книгу взял: бесед на сон грядущий

с почившими мужами не чуждаясь,

был и тогда, и ныне... вездесущий.

Спал город так, как кое-кто в нём бодр:

одним глазком. Бессонных много орд.

 

 

С утра род и лась кознь в груди Инессы.

Звонить она для встречи однокласснице

задумала. Чтобы, списав на той мысль,

попасть в "Куб" и предаться танцев пластике.

Предупреждения сестры не стала слушать.

Союз их, двух, не собиралась рушить.

 

Кто запрещает развлекаться ей?

Квартиру празднично украсит; всё по плану;

недаром выделен к приготовленьям день.

Свободно можно скрасить вечер Яну.

Не зря, как индианка, столько лет

училась двигаться, опережая свет.

 

Смысл жизни – в самой жизни признавала

меньшая девочка из двух, друг друга копий.

У Лоры треб для смысла было валом.

У Инь не зародились её вопли.

Раз не умеешь наслаждаться тем, что есть,

то теорем и доказательств ввек не счесть.

 

Она была сама, как вид искусства,

вокруг себя творя для глаз отраду.

Умей в словах я описать такую,

взяла б «за невозможное» награду.

Подобных дев мы видели: они,

как бабочки – цветы, нам ластят дни.

 

Зачинщица, приятельница то есть,

обрадовалась пятничному вечеру.

Но усомнилась. – Все друзья пытались только

пробиться в "Куб". Пускают неких меченых, –

(по выходным работает курорт

для тех, кто не заглядывает в рот). –

 

Охрана нас не пустит, – та сказала.

– Спокойно, – Инь ответила, – пройдём.

– Пройдём не дальше зрительного зала.

Ну, то есть улицы. – Знакомый есть. О нём

я заикнусь, и пустят. – Кто знакомый?

– Хозяин клуба. Так что будь спокойна.

 

– Приехала недавно. Как успела ты?

– Давай при встрече лучше, хорошо? –

Любовь её черешней скороспелою

была, не вынося речей ещё.

Договорились. Телефон отложен.

Инесса только застилала ложе.

 

Не больше десяти часов. Утра.

Осталось... Но она не стала ждать.

Включила музыку и стала наряжать

большую ёлку в зале. (Этих дат,

где праздники, полно, но с годом новым

мир тешится иллюзией обновы.)

 

Квартира их была, как замок в сказке,

хоть многое осталось недостроенным.

Вита предпочитала "быть в процессе". Глазу

там представал потенциал для скорого

развития. Идея себя завтрашней

текла сквозь Лорин точно так же лик.

 

Потом пришла из магазина мать.

И атмосфера приняла её, как облако.

Умела Инь себя передавать

вокруг. Эмоции – особый сорт духов.

И, если кто-то источает свыше меры,

другой, без запаха, всё чует... парфюмером.

 

 

В обед к Коньку морскому уже шла

её сестра. Сказала чуйка: надо так.

Ферзь объяснял ему гитарный лад:

как тот настроить, чтобы звук порадовал.

– Колки не держат. Ухо к звуку навостри. –

 

«Змея им правит. Женщина. Неровен ритм

ударов сердца. Неизбежна модуляция

вниз, постепенно, когда мягкая советует.

Он грамотней Царя, но принял ой не ту

за стоящего зама. Зла не ведает».

 

Ферзь намекал так тонко, что отрезать мог на ноль

все подозренья, мол, додумал, ничего подобного.

 

– Твоя гитара слишком молода.

– Зато, по мне, играет превосходно.

– Игрец не счёл за важное года...

– Она сама мелодьи знает годные.

– Смотри, как бы Шопена ни сыграла.

– Не уронил бы кто. – Случайно б не упала. –

 

Ник дурковал, но дураком он не был.

Один за дверь, другая в дверь. Почти что сразу.

С Ферзём позавтракал, а с Коброй пообедал.

Почти без мыслей о мотивах разных.

Та вопросительно глядела, без озвучки...

Как ни припомнить ведьм? Удобный случай!

 

Вне Салема гуляют эти леди.

На вид обычны, но владеют знанием.

Так в криминал замешанные денди

не выдают себя ничем. Иносказаньями

всё выражают те и те. Их облик сух.

Определить возможно лишь... на нюх.

 

– Имеешь мне сказать ты что-то, Ник?

– Что именно, не знаешь ты к тому же?

– Хорош язвить. Мне образ твой возник...

– Всё потому, что слишком долго дружим.

Не сублимируем огонь из-за стекла...

– Ну? – На Ферзя глаз опусти. Вершок – игла.

 

– Спасибо. Очень классные печенья.

Имбирь, вот настроенье к рождеству. –

Две фразы вскользь, а выводы плачевны:

зато "вооружён, кто знает". Мрут,

как мухи, зазевавшиеся змеи.

В костре испечь – деликатеса нет вкуснее.

 

Оказываться там, где надо, с тем, когда

(и прочее по списку) кто-то может.

В рубашках вылезали господа.

Их смутно подсознание тревожит;

подсказки шлёт не устно, больше в кляксах:

«Вот, слушай, и полит не будешь ваксой».

 

В подушках вышитых сидели мои двое.

И пили кофей тоже по-турецки.

Пары центрировать... удобней в песнях что ли.

Все веянья из коллектива сложно встретить

словами. Вспомнилось, и в лад: Гомер великий

по очереди битвы открывал, не пряча лики.

 

Баталия в разгаре. Трупов горы.

Кровища хлещет. Части тел отдельно.

Но вот до Гектора дорвался муж Патрокл.

И ждут две армии. Тут бой важнее всех их.

Рыдаю, как сопляк, я по Патроклу,

да и по Гектору не меньше, но – потом лишь.

 

Величие не терпит суеты.

Где суета, там мелочь и мошка.

Так, вместо Юлианской прямоты,

я опишу быт Ника, "жил он – как".

Посмотришь на жилище персонажа,

и сразу ясно: где был, чего нажил.

 

Красный кирпич. Парадное крыльцо

чуть ни от самого забора. В теремок

пускала с аркой дверь, с большим кольцом.

«Стучите, и откроется...» Чертог –

такой же знатный изнутри, как и снаружи.

Снимали – камерой (а не путан) здесь дружно.

 

Морской конёк в хоромах обитал.

На чердаке спал сам, а дом был студией

творческой. Фотография, метал,

татуировки, пирсинг (ярким – яркий мир).

Он, как любой из них, кроме "разрядной"

своей личины, обладал нарядной.

 

На первом этаже струилась музыка.

Второй был полон красок и цветов.

Под окнами – форзиции и строй мимоз.

Сам Ник среди всего – кадр, что нет слов.

Двор маленький, дом пряничный: «Привет,

хороший мальчик. Хочешь пистолет?»

 

Три фотографии запомнились там сильно

Лоре. На первой – темнокожая девица

в кресле у гинеколога. Вокруг – консилиум.

«Земле уж нечем больше разродиться», –

подпись внизу. У Геи стан изогнут,

страданье исказило всё лицо ей.

 

Беременная в корчах. Вот вторая:

к стеклу прижатый рот из душевой,

им просит альбиноска молодая

миг "воздуха". И подпись: «В дырах слой

озоновый. Нет кислорода – нищим».

Антиутопиям всерьёз уже не свищут.

 

На третьей был мужчина очень рослый,

черноволосый, бледный и спокойный.

С ним – дева в юбке-клёш цыганской, пёстрой.

Подол он поднимал одной рукой вверх,

открыв смотрящему всё, что когда-то мнил прекрасным.

Лицо её – будто фотографируют на паспорт.

 

Такая ж отрешённость. «Это – время».

Ни буквой больше. Прав товарищ Чехов.

Ник вёл себя дурашливо со всеми,

а в объектив брал сущность человека.

Стремился к Лоре он, но, как назло,

его от жизни в ней отрезало стекло.

 

 

В бронированных стёклах отражался

снег и вокзал за городом. Водитель

с табличкой (имя и фамилия) уж ждал ту,

кому начальник – оплодотворитель.

Она боялась высоты и предпочла

доехать медленно, но верно, без затрат.

 

Поезд явился на перрон. Снегурка чёрная

пошла за телохранником покорно.

Повёз её он, молча, в дом бесплодный,

со шпилями и витражами. Как собор тот

готический: такой, каким быть должен

дворец стремящегося к небесам вельможи.

 

Безродная теперь, смотрела Ида

на город. Из домов, как из людей,

он состоял. Ей было очевидным,

что вряд ли здесь появится родней

кто-либо – ножки, изнутри толкавшей пузо.

Обузой не казался вовсе груз в ней.

 

Когда у нас нет дома у самих,

дома чужие манят, как подарки

под ёлкой. Да, войди в любой из них,

найдёшь скелеты, ссоры и... Но жаркий

очаг, он – сердце, без него – одна зима.

Авось хоть искорку подарит добрый маг.

 

Под вечер остановимся. История

заслуживает та главы отдельной,

что вечером придёт на территорию

публичную (но кой-кому нательную).

Инесса перед зеркалом застряла,

рисуя стрелки. "Как у Лоры", явно.