Глава 7. Самый верхний этаж города

Хосок

Мая 22 год

Моя нарколепсия могла проявить себя в любой момент, в любом месте. Я без предупреждения падал посреди работы и неожиданно терял сознание на улице. Я притворялся, что меня это особо не тревожило, в присутствии тех, кто беспокоился обо мне. И я никому никогда не говорил, что не могу сосчитать до десяти.

Когда я терял сознание, мне всегда виделись сны о маме. И всегда они были похожи. Мы с мамой ехали куда-то на автобусе. Меня переполняли эмоции, мне было весело. Я читал проносящиеся мимо знаки, смотрел на её профиль и постоянно ёрзал. В моих снах мне было примерно 7.

Затем мне пришла в голову мысль: мама бросила меня. Мне было 20, когда я осознал это. Мама всё так же была на сидении автобуса передо мной. Со спины она выглядела точно так же. Когда я прошептал «мама», она повернула голову, словно услышала меня. Её силуэт мерцал на фоне яркого солнечного света, а волосы развевал ветер точно так же, как в парке развлечений в тот день. Самое печальное – я знал. Я знал, что очнусь ото сна, если она всё же повернёт голову и посмотрит на меня.

Я пытался сказать ей, чтобы она не разворачивалась, но голос обрывался. Тогда я пытался кричать: «Мама, не поворачивайся. Не поворачивайся». Но она всегда разворачивалась и смотрела на меня. И в этот самый момент, когда наши глаза уже готовы были встретиться, всё становилось белым и передо мной появлялся тусклый флуоресцентной свет с потолка больничной палаты.

Сегодня случилось то же самое. Когда я открыл глаза, первым, что попалось мне в поле зрения, стал флуоресцентный свет, идущий с потолка. Меня переодели в больничный халат. Врач сказал, что у меня, похоже, сотрясение мозга и мне надо сделать более тщательный осмотр. Я был перемещён в палату на шестерых человек. Я чувствовал себя обессиленным. Я всегда был без сил, когда приходил в себя.

Чимин

Мая 22 год

Меня перевезли в хирургическое отделение примерно две недели назад. Вначале мне было непривычно видеть, как люди свободно входят и выходят. Но вскоре я понял, что это была просто другая часть больницы. Там были пациенты, медсёстры и врачи. Мне назначали лекарства и делали уколы. В целом, здесь всё было примерно так же, как и в психиатрическом отделении. Единственным отличием было то, что в хирургическом отделении был длинный коридор с местами для отдыха посередине. Но, конечно, было и куда более важное отличие – я мог свободно разгуливать по всему отделению. Ночью я ускользал из своей палаты и бродил вокруг. Я прыгал и танцевал в холле для отдыха и на всей скорости проносился по коридору первого этажа. Такие простые радости не допускались в психиатрическом отделении.

Однажды, когда я бежал по коридору, со мной произошло что-то странное. В какой-то момент, пробежав небольшую кухню и аварийную лестницу, я встал как вкопанный, потому что моё тело без какой-либо на то причины остановилось. До конца коридора оставалось ещё каких-то пять шагов, но я замер и не смог сделать ни шагу дальше. В конце коридора была дверь. Дверь, ведущая во внешний мир, ведущая за пределы больницы. На ней не было никаких запрещающих знаков, и никто не собирался останавливать меня. Но я просто не мог идти дальше. И вскоре я нашёл причину: этот участок коридора точь-в-точь напоминал психиатрическое отделение. На полу словно была начерчена линия, перед которой я останавливался и которая была проведена в том самом месте, где заканчивался коридор психиатрического отделения.

В психиатрическом отделении меня называли хорошим ребёнком. У меня иногда случались припадки, но в целом я был послушным. Я улыбался и продолжал лежать, никем не замеченный. Я знал, где заканчиваются мои границы. Холл психиатрического отделения я мог пройти ровно за 24 шага. Впервые меня госпитализировали, когда мне было 8. Я плакал и требовал, чтобы меня отпустили домой с мамой, повиснув на железной двери в конце коридора. Я отчаянно пытался открыть дверь, пока не прибежали медсёстры и не вкололи мне успокоительное. Какое-то время после они напрягались каждый раз, когда я выходил в холл. Теперь же никто не обратит на меня внимание, даже если я брошусь по коридору и добегу до двери. Я уже знал, что дверь всё равно заперта. Я просто продолжал бегать до двери и затем возвращаться. Я больше не умолял их открыть её и не рыдал.

Но мир полон людей более ненормальных, чем я. Они без конца держали и трясли дверь. Их сдерживал персонал, им делали уколы и привязывали к кроватям. Если бы они вели себя хоть чуточку послушнее, то их жизнь могла бы стать куда комфортнее. Но эти идиоты даже не догадывались об этом.

Я не был таким с самого начала. В первые дни я так же терял сознание от успокоительного, силой вкалываемого мне медсёстрами, и меня ловили, когда я пытался сбежать из больницы. Я звал маму и рыдал так неистово, что срывал голос. «Я не болен. Теперь со мной всё в порядке. Прошу, приди и забери меня!» Я не спал несколько ночей, но мама всё не приходила.

Когда меня забрали в больницу из Дендрария Цветов и Трав, где я лежал без сознания, мои родители не задали мне ни единого вопроса. Они просто игнорировали тот факт, что там я упал в обморок. Так же было и когда у меня начались припадки. Они госпитализировали меня, затем через некоторое время выписали и перевели в другую школу. Семейная репутация очень многое для них значила, а ребёнок с психическим расстройством был неприемлем.

Я не стал хорошим ребёнком в одночасье. Не было и какого-то драматического события или запоминающегося случая. Я просто переставал верить в себя шаг за шагом, медленно, как растёт ноготь. В какой-то момент я перестал плакать и рваться на волю. Перестал бросаться к двери в конце коридора.

Я посещал школу в промежутках между пребыванием в больницах, но всегда знал, что рано или поздно снова буду отправлен обратно. Я оживлялся, когда смотрел на небо и наслаждался ароматом каждого сезона. Но я старался не держать их в памяти, ведь их все равно у меня заберут. Как и друзей. История с психическим расстройством никак не помогала мне в делах дружбы.

Было лишь одно исключение. Я встретил группку людей, которых мог называть настоящими друзьями. Это было почти два года назад. Я старался не вспоминать их, но никак не мог не думать о тех днях. Мне пришлось расстаться с ними, когда я упал без чувств на автобусной остановке после школы. Последнее, что я помню, это как открывается окно курсирующего до Дендрария автобуса. В этот момент я отключился.

Когда я открыл глаза, я уже лежал в больнице. Мама стояла в углу и разговаривала по телефону. Какое-то время я не мог прийти в себя – не знал, где нахожусь и как сюда попал. Я посмотрел по сторонам и увидел окна с металлическими решётками. Затем всё снова повторилось. Голубое небо, под которым я шёл домой, глупые игры, в которые мы играли на остановке, приближающийся к нам автобус до дендрария и ослепительный блеск его окон.

Я закрыл глаза, но было слишком поздно. Передо мной снова появились главные ворота дендрария. Был день школьного пикника в первом классе. Я бежал под ливнем, держа рюкзак над головой. Мне на глаза попался склад. Его дверь была открыта. Липкий, затхлый запах, звук моего тяжёлого дыхания и скрипучий металлический звук.

Я сел на кровати и заорал: «Нет! Я ничего не помню! Я забыл!» Прибежала мама, зовя на помощь. Я сильно тряс головой. Я во все стороны размахивал руками, только бы избавиться от этого запаха, прикосновения, звука и зрелища. Но воспоминания нахлынули потоком. Сдерживающая их на протяжении последних десяти лет плотина рухнула, и каждый миг того дня пронзил мой разум, глаза, клетки и ногти, словно всё происходило снова. У меня случился припадок, и мне сделали укол. Лекарство растеклось по моим сосудам, и я быстро забылся. Я закрыл глаза и хотел лишь, чтобы всё это оказалось сном и чтобы проснувшись я не смог ничего вспомнить.

Это желание осталось лишь желанием. Вместо этого круговорот припадков, уколов и вызванных лекарствами снами, в которых я словно падал со скалы, продолжились. Очнувшись после такого сна, мне казалось, что всё моё тело покрыто грязью. Грязью, похожей на кровь. Как бы сильно я не пытался стереть её, запах склада всегда оставался. Я тёр и тёр, пока не выступала кровь, но я всё ещё чувствовал себя грязным.

Когда врач обеспокоенно спросил меня об этом, я задрожал и сперва извинился. Затем повторил, что прошу прощения. Это всё была моя вина. Пожалуйста, позвольте мне забыть об этом. Потом я притворился, что ничего не случилось. Я не знал, о чём он говорит. Я ничего не помнил. Я просто смотрел на врача и улыбался: «Я ничего не помню». Поверил ли мне доктор на самом деле? Я не был уверен. Но что было по-настоящему важным, так это то, что я стал хорошим мальчиком. Моя жизнь в больнице была спокойной. Это место как нельзя лучше подходило для моего безделья. Я ни к чему не стремился и не чувствовал себя загнанным, напуганным или одиноким. Так было до прошлого вечера. До тех пор, пока я снова не встретил Хосока.

Меня перевезли в хирургическое отделение после того, как я подрался с одним идиотом, потому что тот всё пытался добраться до двери в конце коридора, несмотря на запрет медсестёр. Мы оба пострадали, и нас поместили в разные палаты на пятом этаже хирургического отделения. Я оказался в комнате на шесть человек. Моя кровать стояла посередине, а пациенты с обеих сторон частенько сменялись.

Я проснулся посреди ночи. Пациенту на соседней кровати видимо снились кошмары, и он не переставая стонал. Слева всё доносились стоны, и я повыше натянул одеяло. Я был болен, и я устал от ночных кошмаров. Мне не нужно было это слышать. Какое-то время я пытался смириться с этим, но его кошмар всё никак не заканчивался. В конце концов, я встал и подошёл к его кровати. Я коснулся его плеча и попытался помочь: «Всё хорошо. Это просто сон».

Этим утром я обнаружил, что тем пациентом был Хосок. Я раскрыл шторы, чтобы взять завтрак, и увидел его, сидящего на соседней кровати. Казалось, он был рад меня видеть. Был ли я тоже рад? Может быть, где-то в глубине души, да. Он проводил со мной много времени и заботился обо мне – новичке, полном чужаке для всех в школе. А после занятий он проделывал со мной весь этот долгий путь до дома. Я до сих пор помню дни, когда мы шли до дома с мороженым в руках. Но он также был тем, кто увидел мой припадок на автобусной остановке перед тем, как я попал сюда. Он был тем, кто привёз меня в больницу. Должно быть, он столкнулся с моей мамой. Я не хотел объяснять ему свою ситуацию.

Я вышел из палаты, не притронувшись к еде. Хосок, похоже, шёл за мной, но я знал каждый уголок этого места. Он не смог бы меня догнать. Я бродил по больнице весь день напролёт. С лестницы я видел остальных, даже Чонгука, когда те пришли навестить Хосока. Они не сильно изменились.

Весь тот день я поднимался и спускался по лестницам, бродил по другим этажам, подходил к окну в конце коридора и считал проезжавшие мимо машины. Я расстроился. Я пропустил все приёмы пищи, мне негде было присесть и спокойно отдохнуть. Мне досаждало слышать из своей комнаты раскаты смеха. Я становился злее, потому что не мог понять, на что же я так злюсь. Я вернулся в палату только поздно вечером. «А где ты был?» – спросил он вскользь и протянул мне кусок хлеба.

Должно быть, всё потому, что я был очень голоден. Хлеб был тёплым и вкусным. Я не мог не признаться ему во всём. В том, что меня долго держали в психиатрическом отделении. В том, что меня ненадолго перевезли сюда и вскоре опять вернут обратно. Что в ближайшем будущем меня не выпишут. Что, как он сам увидел, у меня случаются припадки на улице. Что я являюсь потенциально опасным пациентом. Последнее я не хотел произносить вслух, но подумал, что услышав это, он не станет меня критиковать.

Минуту он молчал. А затем взял у меня хлеб. «Чимин, не преувеличивай. Ты разве не знаешь, что у меня нарколепсия? Я могу отключиться где угодно и когда угодно. И я что, тоже опасен?» – он откусил кусок от моего хлеба. Я застыл в растерянности, не зная, что сказать. Потом он добавил: «Что? Хочешь его вернуть?» Он отгрыз кусок побольше и спросил снова: «Припадки заразны? Нарколепсия вот нет. Не переживай». Он ни капельки не изменился.

Хосок

Мая 22 год

Я открыл запасной выход и рванул вниз по ступенькам. Сердце колотилось в груди. Я определённо точно видел свою маму в коридоре. Кинув взгляд назад, я увидел, как открылись двери лифта и оттуда хлынула толпа людей. Мама будто растворилась. Я отчаянно проталкивался сквозь толпу и тогда издалека увидел, как она идёт к запасному выходу. Я последовал за ней к аварийной лестнице и, перепрыгивая через две ступеньки, без передышки преодолел сразу несколько пролётов.

«Мама!» Мама остановилась. Я сделал ещё один торопливый шаг по ступенькам. Она развернулась. Ещё один шаг. Постепенно мамино лицо становилось всё видимее. Затем я поскользнулся, и всё моё тело подалось вперёд. Я пытался, размахивая руками, сохранить равновесие, но было слишком поздно. Я зажмурился в испуге, что покачусь с этой лестницы. В этот момент кто-то сзади схватил меня за руку и я едва избежал падения головой вниз по ступенькам. Я обернулся и увидел стоящего за мной испуганного Чимина, но затем снова повернул голову, не поблагодарив – я слишком торопился.

Я увидел женщину. Она была в полном недоумении, а рядом с ней стоял маленький мальчик. Она хлопала своими большими глазами. Нет, это была не моя мама. Она попятилась, закрывая спиной ребёнка. Я просто застыл на лестнице не в силах сказать и слова и лишь продолжал смотреть на её лицо.

Я уже не помню, что сказал тогда, чтобы выйти из этой ситуации. Должно быть, я пробормотал, что извиняюсь или что принял её за кого-то другого. Если подумать, я даже не спросил тогда Чимина, как он там оказался. В голове творился полный беспорядок и я не мог собраться с мыслями. Эта женщина не была моей матерью. Возможно, я знал это до того, как побежал за ней. Прошло уже больше десяти лет с того дня, когда я остался один в парке развлечений. Она наверняка постарела и теперь выглядит совсем иначе, чем той, какой я её помню. Даже если я снова с ней встречусь, то будет непросто её узнать. Её лицо практически стёрлось из моей памяти.

Я посмотрел назад. Чимин просто молча шёл за мной. Он сказал, что не выходит из этой больницы со старшей школы, с того момента, как я в последний раз видел его в отделении скорой помощи. Когда я спросил его, хочет ли он выбраться отсюда, он как-то смутился и стал отпираться. Может, Чимин запутался в сети воспоминаний точно так же, как и я? Я сделал шаг к нему: «Чимин, давай выбираться отсюда».

Чимин

Мая 22 год

Прошло уже три дня с тех пор, как Хосока выписали из больницы. Я не хотел прощаться и поэтому следовал за ним тайком. Пока я прятался и следовал за ним попятам, он прошёл вдоль всего коридора, ведущего к этой двери. Он беспечно пересёк линию рядом с аварийным выходом, там, где я всё время останавливался. Я наблюдал за ним сзади и, сам того не понимая, замер на этом же самом месте снова. У меня в запасе было ещё целых пять шагов, но я не мог сдвинуться с места.

Хосок не спеша протянул руку и легонько толкнул дверь. Через открывшийся проём он впустил ослепительный солнечный свет и воздух с улицы. И хоть запах был немного резкий, он освежал. Пейзаж на той, другой стороне, завораживал. Когда Хосок переступил через порог, дверь начала закрываться. Я мог бы проскользнуть, если бы побежал сейчас. Я посмотрел на пол. Ограничительная линия, видимая лишь мне одному, всё ещё была там.

Я развернулся, или же чуть было не развернулся, но вдруг кто-то проходящий мимо задел меня за плечо. Я свалился прямиком на пол. Не поднимаясь, я поднял голову. Я пересёк черту. Псих пробежал мимо меня, явно направляясь к двери. Вот кто толкнул меня. Он отталкивал всех, кто попадался ему, и ни на кого не обращал внимания. Изо вновь открывшейся двери полился свет. Он выбежал на улицу. Его преследовала медсестра, но он был быстрее. Дверь снова начала закрываться. Я вскочил на ноги. Один шаг за линию. Затем ещё один шаг вперёд. До двери осталось всего каких-то три шага, но я развернулся – я хорошо знал свои пределы.

Кровать Хосока уже занял незнакомец. Я закрыл глаза, но никак не мог уснуть. В голове всё крутились слова, которые он сказал мне перед выпиской: «Чимин, давай выбираться отсюда». Никогда ещё я не видел у него такого серьёзного выражения лица. Никогда он не выглядел и не звучал так раньше. Я просто стоял тогда в нерешительности, не зная, что ответить. Но есть ещё одна причина, почему я не мог отделаться от этих слов – один произошедший прямо перед этим случай.

Я ждал лифта на втором этаже, где я проходил физиотерапию. Я споткнулся во время драки с психом и повредил запястье, которое никак не заживало. Я становился всё нетерпеливее, ведь приближалась выписка Хосока, а лифт застрял на девятом этаже. Когда я уже решил пойти по лестнице, мне послышалось, что кто-то позвал меня по имени. Этот кто-то стоял перед аварийным выходом в конце коридора. Я не мог разобрать, кто это был, из-за бьющего из окна света. Только я сделал шаг вперёд, как фигура тут же выскользнул через дверь. На мгновение показался его профиль, но я всё ещё не мог узнать, кто же это. Кто это мог быть? Со странными чувствами, я направился к аварийному выходу.

Я открыл аварийную дверь и заглянул туда, как вдруг кто-то пронёсся мимо. Я инстинктивно отпрянул – мы чуть не столкнулись. «Мама!» – я услышал отчаянный возглас и просунул голову обратно. Я увидел Хосока, несущегося вниз по лестнице и стоящую у подножия ступенек женщину. Что здесь происходит? Я ступил на лестничную площадку прямо в том момент, когда Хосок потерял равновесие. Я без раздумий бросился вперёд, протянул к нему руки и поймал. Он пошатнулся от такой резкой остановки, и я чуть было сам не потерял равновесие.

Он не произнёс ни слова, пока мы поднимались обратно по лестнице и шли по коридору пятого этажа. Он продолжал молчать и весь путь до больничной палаты. А затем он резко остановился и посмотрел на меня: «Чимин, давай выбираться отсюда». Я не мог ответить. Тогда он твёрдо сказал: «Я вернусь за тобой». Я ответил: «Через несколько дней я вернусь в психиатрическое отделение».

Прошло три дня. На следующий день я уже должен был оказаться в психиатрическом отделении. Я прибрал все свои вещи и лёг. Какое-то время я ещё ворочался, но вскоре задремал.

Я проснулся от чувства, что что-то упало. Больница была необычным местом, и здесь сложно было спокойно поспать. Я чувствовал всё вокруг себя, закрыв глаза, и даже малейший звук не давал мне уснуть. В комнате стояла кромешная тьма, через открытое окно дул ветерок. Занавески колыхались от уже спёртого воздуха. Потолок, пол, темнота и тишина – все они были мне знакомы.

Я собирался включить ночник, но вдруг чья-то рука удержала меня. Это был Хосок. Я с удивлением сел, а он приложил указательный палец к губам. «Мы пришли все вместе» – он сказал, что они ждут меня снаружи и протянул руку.

До сих пор я был погребён под таким количеством страхов: я был невидимкой для своих родителей, во внешнем мире меня принимали за беглеца из психбольницы. Безопаснее всего было оставаться здесь и быть примерным пациентом. Я не был уверен, что смогу приспособиться там, и в моей голове был миллион причин, чтобы не покидать больницу.

Хосок не помедлил. Он схватил меня за руку, поставил на ноги и вручил футболку. Я сам не понял, как выбрался из кровати. В холле было тихо и спокойно, за стойкой стояла парочка медсестёр. Они все были поглощены своей работой, но мы всё же были на чеку и двигались так тихо, как только могли. На пятом этаже нас ждал лифт. За его открывшимися дверьми стояли Намджун и Сокджин.

Мы приехали на первый этаж и вышли в коридор, как вдруг Хосок внезапно втолкнул меня в дверь слева. Здесь была зона отдыха. Обычно в течение дня она была полна пациентов и персонала, но ночью здесь было тихо, а освещение давал лишь льющийся с улицы тусклый свет фонарей. Зажглась свеча, и, откуда ни возьмись, появились лица Чонгука и Тэхёна, а за ними и Юнги. На столе лежали всякие сладости и банки газировки.

В задней двери показалась медсестра прямо в тот момент, когда я сделал глоток газировки. Не успел я поприветствовать ребят, как медсестра спросила, что это мы тут делаем, на что Юнги ответил, что у нас вечеринка в честь дня рождения. Она зашла в комнату: «Вы все здесь стационарные больные? Я так не думаю». Я единственный был в больничном халате. Я неосознанно сжал банку, и алюминиевая жестянка издала зловещий звук. Хосок положил мне руку на плечо. «Всё в порядке» – сказал Намджун. «Когда я дам сигнал, просто бегите» – а это, должно быть, прошептал Чонгук.

Сокджин, уже стоявший перед входной дверью, бросил на нас взгляд и вышел. Хосок посмотрел по сторонам и выпалил: «Беги, Чимин!» Мы все бросились бежать. Меня охватило возбуждение, и я побежал с ними. Тэхён чуть не потерял равновесие и едва не упал, раскидав при этом в разные стороны всю еду и бутылки с газировкой. Мы проворно обежали все столы и вывалились в коридор первого этажа. Громкие голоса и шаги медсестёр всё ещё преследовали нас. Коридор простилался перед нами прямо как вчера.

Я чувствовал, как колотилось моё сердце, когда пробегал мимо кухни к аварийной лестнице. Сам того не поняв, я замедлил шаг. Голову засыпало вопросами. Правильно ли это? Уверен ли я? Ведь там, снаружи, может быть даже опаснее. Там, возможно, не будет никого, кто бы поддерживал меня. А здесь будет безопаснее и удобнее. Мне лучше остановиться на этом месте. Лучше я признаю свои границы. Лучше я буду хорошим мальчиком.

Моя линия была всего лишь в нескольких шагах от меня. Я оглянулся. Теперь к погоне присоединились и охранники. Руку, держащую футболку, била сильная дрожь. Они, казалось, вот-вот поймают меня. Может быть, у меня не было шансов. «Всё в порядке, Пак Чимин, беги!» Этот голос подтолкнул меня вперёд. Я сделал ещё один шаг.

Я пересёк черту. Я подошёл всего на один шаге ближе к двери, как вдруг всё резко поменялось. Внутри меня всё бушевало, словно я только что перепрыгнул с одного обрыва на другой. Бросив на пол больничную одежду и надев футболку, я сделал ещё один шаг к двери. Каждый шаг давался мне всё быстрее. Стены с обеих сторон мелькали, дверь стремительно приближалась. Всего пять шагов отделяли линию и дверь. Для любого другого человека это было небольшое расстояние всего в каких-то пять шагов. Но я раньше не осмеливался так далеко заходить. Сейчас я бы впервые пересёк эту черту сам. Дверь была уже в пределах досягаемости.

Как только я войду в дверь, окружение полностью поменяется, станет другим, совсем не тем, что меня окружало раньше. Я отказывался задумываться, что же произойдёт дальше. Я буду думать лишь о том, как идти шаг за шагом. Я изо всех сил толкнул дверь. Каждая частичка моего тела соприкоснулась со свежим воздухом. Здесь не было ни испепеляющего солнечного света, ни свирепого ветра, каких я себе представлял. Мне хотелось заплакать. Моё сердцебиение отдавалось во все стороны.

Чимин

Мая 22 год

Дом Хосока стоял прямо на склоне. Это была комната на крыше полуразрушенного многоквартирного здания в конце тупика. Тупик вёл через узкий извилистый переулок, идущий от главной улицы, и вверх по крутому склону. Там он и жил. Когда мы вошли в комнату, Хосок похвастался тем, что это был самый верхний этаж города, под ногами которого лежал весь остальной город. И он был прав. С этой комнаты на крыше открывался вид абсолютно на всё. Посмотрев прямо перед собой, я увидел железнодорожную станцию и вытянувшиеся в ряд возле путей вагончики. А немного дальше стояла школа, в которую мы все вместе ходили.

Пока я смотрел на школу, в моё поле зрения попала территория за рекой. Большой жилой комплекс располагался у подножия горы. Там стоял мой дом. Нет, там стоял дом моих родителей. Я сбежал из больницы без всякого плана. Должно быть, больница уже связалась с моими родителями, и они уже разыскивают меня. Пока у меня не хватало мужества встретиться с ними лицом к лицу, и я не мог пойти домой. Мне было некуда идти, и в кармане не было ни гроша. Хосок сказал следовать за ним и привёл меня сюда. Так я и попал к нему домой.

Я снова взглянул на жилой комплекс. Однажды я должен вернуться туда. Я должен встретиться с родителями и сказать им, что не собираюсь возвращаться в больницу. Я сделал глубокий вдох, а Хосок подошёл ближе и встал рядом со мной.

Хосок

Мая 22 год

Дома я мог быть самым честным самим собой. Иногда я во всё горло кричал и пел в открытое окно. Иногда я как сумасшедший слушал музыку и танцевал. Иногда я в слезах просыпался посреди ночи. В такие моменты я просто спокойно лежал, уставившись в потолок. Но дома у меня никогда не было приступов нарколепсии.

Чимин не пошёл домой, уйдя из больницы. Он пришёл ко мне и теперь смотрел вниз на город, облокотившись на ограждение на крыше. Он, должно быть, как и я, искал глазами нашу школу, ресторанчик «Two Star Burger» и сменяющиеся огоньки на железной дороге. А ещё он, наверное, искал свой дом. Это заложено в наших человеческих инстинктах – высоко забравшись куда-то или разложив большую карту, каждый искал на ней свой дом.

Я подумывал спросить его, почему он не идёт домой, но сдался. В его голове наверняка творился беспорядок, и я не хотел запутать его ещё больше. К тому же, я мог предположить, почему, основываясь на том, как повела себя его мама тогда, в отделении скорой помощи. На самом деле, я редко задавал друзьям вопросы. Мне казалось, что я уже знал ответы на многие из них. И я не хотел, чтобы им было неловко или думал, что мои расспросы покажутся им дотошными и настырными.

Если признаться, мне всегда было любопытно, куда направляются другие, проходя мимо моего магазина. Но я никогда не выбегал, чтобы спросить их. Куда шёл Чонгук со своими ранами? Была ли мастерская Юнги в том направлении? Почему Намджун ушёл из школы? Где Тэхён впервые научился рисовать граффити? Если подумать, я не очень-то много знал об остальных.

«Ты нашёл его?» – я подошёл к Чимину и спросил его. «Нашёл что?» – он звучал озадаченным. «Твой дом». Он кивнул. «Я вырос в детском доме вот там» – я указал на место за железной дорогой. «Видишь супермаркет, если смотреть в сторону реки от заправки, где работает Намджун? Видишь неоновую вывеску в виде клевера за ней? Детский дом находится слева от неё. Я прожил там больше десяти лет». Чимин, казалось, гадал, зачем я рассказываю ему всё это. Мои друзья уже знали, что я вырос в детском доме. Я считал его своим домом. Я не принуждал себя так думать для душевного спокойствия – я и правда верил в то, что он был моим домом. Домом без моей мамы.

«Я должен кое в чём признаться». В том, о чём всё время лгал. «Моей нарколепсии не существует». Должно быть, поэтому я не мог никого ни о чём спросить. Не потому, что боялся сделать им больно, а потому, что у меня не доставало мужества быть честным. Потому что если я признаю это, я буду должен признать и то, что мне некого называть «мамой» не только в детдоме, но и на всём свете. Вот, должно быть, почему я никого из них не расспрашивал об их проблемах.

Чимин плохо умел скрывать чувства. Его испуганный взгляд говорил сам за себя. Я не знал, как перед ним извиниться. Он мучился со мной бесчисленное количество раз и, наверное, даже плакал, когда впервые увидел мой припадок. «Я делал это не специально. Я просто не мог принять тот факт, что я могу быть нормальным. Я знаю, в этом нет смысла. Не могу толком объяснить..»

«Тогда, с тобой сейчас всё в порядке?» – Чимин какое-то время тихо слушал, потом повернул ко мне голову и задал вопрос. В порядке ли со мной всё? Я спросил сам себя. Чимин всё ещё смотрел на меня. Он и не осуждал меня, и в то же время не сопереживал. Я посмотрел вниз на ярко освещённый город. «Ну, я не знаю. Мы сможем узнать это как-нибудь попозже. Жду не дождусь, а ты?» Чимин засмеялся, и я вместе с ним.

Чимин

Мая 22 год

Я должен был вернуться в Дендрарий Цветов и Трав. Я должен перестать лгать, что не видел ничего, что там случилось. Настало время перестать прятаться в больнице и положить конец моим припадкам. Чтобы сделать это, я должен туда вернуться. Но каждый день я шёл на остановку,куда приезжал автобус до дендрария, и никак не мог сесть на него.

После того, как я посмотрел вслед третьему за день автобусу, неожиданно появился Юнги и плюхнулся рядом со мной. Он сказал, что пришёл от нечего делать и что ему было скучно. А затем спросил меня, что я здесь делаю. Я не поднимал голову и ковырял землю носком кроссовка. Я сидел там, потому что у меня не было храбрости. Я хотел притвориться, что со мной теперь всё в порядке, что я знаю достаточно и что я с лёгкостью это преодолею. Но я боялся. Мне было страшно от того, что я не знал, с чем мне придётся столкнуться, смогу ли я всё вытерпеть и не случиться ли у меня очередной припадок.

Юнги выглядел расслабленным. Откинувшись назад, он пробубнил что-то типа «такая хорошая погода» в беспечной манере. Погода и правда была очень хорошая. Но я был так напряжён, что не мог себе позволить смотреть по сторонам, не говоря уже о том, чтобы наслаждаться погодой. Небо было голубым. Иногда дул лёгкий ветерок. Вдали показался автобус. Он остановился, открылись двери. Водитель уставился на меня. Я спросил Юнги: «Поедешь со мной?»

Хосок

Мая 22 год

Я вышел из полицейского участка вместе с Тэхёном. «Спасибо» – Я живо поклонился и ещё живее произнёс это, но на самом деле я был не в настроении. Участок был недалеко от дома Тэхёна. Если бы он жил дальше от него, попадал бы он сюда так часто? Почему его родители поселились так близко к полицейскому участку? Мир был так жесток и несправедлив к этому глупому, добродушному и чувствительному малышу. Я положил руку на плечо Тэхёна и непринуждённо спросил, не голоден ли он. Он помотал головой. «Полицейские встретили тебя и угостили ужином?» – я спросил снова, но он не ответил мне.

Мы оба шли под лучами солнца, но сердце у меня словно было в ледяных щипцах. Я не мог представить, что тогда чувствовал он, если даже у меня внутри был холод. Его сердце, наверное, разрывалось на куски. Осталось ли у него ещё сердце? Сколько мучений он вытерпел? Я не мог посмотреть ему в глаза, поэтому смотрел вверх. По слегка пасмурному небу плыл самолёт. Впервые я увидел шрам на спине Тэхёна в вагончике Намджуна. Но не мог заставить себя спросить об этом, когда он так широко улыбался, демонстрируя свою новую подаренную футболку.

У меня не было родителей. Я не помню отца, а воспоминания о маме оборвались, когда мне было 7 лет. Возможно у меня было больше открытых шрам и ран касательно семьи и детства, чем у кого либо. Люди всегда с такой лёгкостью говорят нам, что стоит преодолеть свои раны, обнять их, принять их как часть своей жизни. Что нам следует примириться и простить других и жить дальше. Не то чтобы я не знал об этом. Не то чтобы я не хотел попытаться так сделать. Но эта попытка не гарантирует успех. Никто никогда не учил меня, как же всё это осуществить. Мир оставляет нам новые раны до того, как мы сможем залечить старые. Безусловно, ни один человек в мире не может избежать этого. И я знал это. Но правда ли нам нужно так глубоко раниться? Для чего? Почему эти вещи происходят с нами?

«Все хорошо. Я могу пойти один» – сказал Тэхён, когда мы стояли на перекрёстке. «Я знаю». Я повёл его дальше. «Я и правда в порядке, смотри, со мной всё хорошо» – он растянулся в улыбке. Я не ответил. С ним просто не могло быть всё в порядке. Но однажды признав это, он не сможет этого вынести. Поэтому он игнорировал правду. Это вошло у него в привычку. Тэхён шёл за мной, натянув капюшон. «Ты правда совсем не хочешь есть?» – спросил я, когда мы подошли к коридору, ведущему к его квартире. Он опять растянулся в своей глуповатой улыбке и кивнул. Я немного постоял, посмотрел, как он идёт к двери и наконец развернулся. Дорожка, которой шёл он, и дорожка, которой шёл я, обе были узкими и безрадостными. Он и я – мы оба были одиноки.

Сокджин

Мая 22 год

Дом Тэхёна был в одном из самых старых зданий района. Там и тут содралась краска, а из трещин цементных стен проросла трава. Место было захудалым. Я дожидался Хосока и Тэхёна в маленьком парке на холме за этим зданием. С этого склона открывался вид на наружный коридор в здании на этаже Тэхёна.

Хосок вышел из-за угла, ведущего в переулок. Тэхён шёл за ним. Его лица было не видно, потому что он сильно натянул капюшон. Они обменялись парой слов перед переулком. Тэхён, казалось, хочет отправить Хосока домой, а тот отвечал, что всё в порядке. Хосок первым двинулся с места. Они оба дошли до фасада здания, не сказав ни слова. Хосок поднялся по ступенькам и остановился перед дверью Тэхёна. Он похлопал его по плечу и жестом сказал войти внутрь. Затем он развернулся и направился к выходу. Тэхён ещё посмотрел ему вслед, а затем протянул руку к двери.

Я позвонил Хосоку в тот момент, когда Тэхён начал открывать дверь. После трёх гудков Хосок, стоя посередине коридора, достал телефон. Тэхён зашёл домой. «Хосок, можешь дать мне Тэхёна?» Хосок остановился: «Я только что его видел». Я сказал, что собирался поехать на море вместе со всеми и что он должен позвать с нами Тэхёна. Хосок засмеялся, сказав, что тот конечно присоединиться. «Но просто, чтобы знать наверняка, не мог бы ты спросить его и дать мне знать?» – я поспешно повесил трубку. Было самое время. Сейчас Хосок должен пойти домой к Тэхёну. Хосок наклонил голову, смотря на экран телефона и развернулся. А затем он зашёл к нему домой через открытую дверь.

Тэхён

Мая 22 год

Я посмотрел на свою ладонь. Из неё сочилась кровь. В том момент, когда у меня стали подкашиваться ноги и я был готов упасть, кто-то сзади подхватил меня. Сквозь мутное окно просачивался солнечный свет. Моя сестра рыдала, а Хосок молча стоял рядом. На полу как обычно валялась грязная посуда, простыни и всякая всячина. Отец вышел из комнаты прежде, чем я понял это. Охватившие меня бесконтрольный гнев и горе, с которыми я бросился на отца, до сих пор были свежи в памяти. Не знаю, что остановило меня, когда я готов был уже заколоть отца. Я не знал, как погасить это бушующее во мне пламя. Я хотел убить себя вместо отца. Если бы я только мог, я бы упал замертво прямо здесь и сейчас.

Я не мог лить слёзы. Я хотел плакать, плакать навзрыд, пинать и разрушать всё. Но это всё было выше моих сил. «Прости, Хосок, всё нормально. Ты иди» – мой голос звучал сухо и спокойно в отличие от безумств, происходящих в моей голове. Я отправил Хосока домой против его воли и снова взглянул на ладонь. С неё всё ещё стекала каплями кровь. Вместо того, чтобы ранить отца, я разбил бутылку об пол. Она разлетелась на осколки и поранила мою руку. Мир закружился вокруг меня, когда я закрыл глаза. Мозг заледенел. Что же мне теперь делать? Как мне жить?

Придя в себя, я понял, что смотрю на номер Намджуна. Теперь я как никогда отчаянно тосковал по нему. Я хотел покаяться ему в том, что чуть не убил отца, который привёл меня в этот мир и бил каждый день. Я чуть не убил его. Нет, я на самом деле убил его. Бесчисленное множество раз. Я множество раз убивал его в своей голове. Я хочу убить его. Я хочу умереть. Я не знаю, что делать. Я потерян. Я просто хочу увидеться с тобой сейчас.