Развитие представлений об идеальной личности152

 

Изменилась ли человеческая личность в ходе истории? Стала ли она сложнее? Насколько нынешний средний человек более интегрирован или дифференцирован, чем были наши предки 3000 или 30000 лет назад? Очевидно, что никаких достоверных свидетельств, позволяющих ответить на этот вопрос, не существует. Нам трудно понять, что движет нашими современниками, что уж говорить о мыслях и чувствах жителей Древнего Египта или Шумера! Максимум, что мы можем сделать, это рассмотреть идеальных мужчин и женщин, изображенных на картинах и в скульптурах различных исторических периодов. Эти образы не дадут нам точного ответа, каковы были наши предки, но они по крайней мере помогут нам разгадать, какие типы личности ценились в разные времена.

Как уже не раз отмечалось в этой книге, великим вкладом культуры в эволюцию стала возможность представлять информацию экстрасоматически. С появлением пиктограмм, а затем и письма исчезла необходимость сохранять все знания отдельного человека или целой культуры внутри организма, в его нейронной системе. Создав символы и перенеся их на изображения и в книги, люди начали передавать с их помощью опыт от человека к человеку. Экстрасоматическое кодирование и хранение информации позволило накапливать знания в объемах, многократно превышающих возможности мозга. Вероятно, благодаря этому шагу вперед человечество смогло наделить воображение новым смыслом. Научившись фиксировать события на внешних носителях, люди поняли, что способны создавать и образы явлений, лежащих за пределами их непосредственного восприятия. Они могли представлять невидимых богов, изображать события, не происходившие в реальности. Воображение освободилось от своей прежней роли «бытописца» реальности и стало ее самостоятельным видом, порой дарящим людям неожиданные победы, а порой вводящим их в заблуждение.

Конечно, образы не могут представить «истинную» картину реальности. Декартова система координат, рентгеновские лучи или цветные карты мозга — лишь способы изобразить определенные, важные для нас аспекты реальности понятным нашему разуму языком. Эти образы так же ограничены возможностями нашей нервной системы и нашими целями выживания, как и создаваемые пчелой образы окружающего мира — ее репрезентативными способностями.

Один из самых важных аспектов опыта, который человек стремился запечатлеть в образах, — его собственная личность. Когда на формирование личности все сильнее стало влиять обучение, а не генетически запрограммированное поведение, среди ее представлений, помимо видимых свойств физического тела, стали появляться психологические качества, сущностные духовные переживания — либо действительно испытанные, либо желаемые. Эволюция человечества сможет продолжаться лишь при условии нашего стремления соответствовать все более сложным образам своих личностей.

В прошлом люди очень часто создавали образы личности, представлявшие ее не такой, какова она есть, а такой, какой она должна быть. Наскальные рисунки обычно изображают успешного охотника, древние символы плодородия — это фигурки толстых женщин с огромной грудью и ягодицами, а на древнеегипетских барельефах фараоны неизменно торжествуют победу над врагом. Подобные искажения реальности, безусловно, порождены исключительно фантазией, поскольку стремятся перевести конкретного человека на более высокий уровень существования.

Личные вещи

Образы идеальной личности нередко отображались в предметах, которые люди носили на себе, или даже запечатлевались на теле. Эти образы не всегда буквально отражают свой прообраз: часто это символы важных для личности качеств. Вещи, которые человек носит на себе или с собой, входят в универсальную категорию предметов, представляющих важные аспекты личности. Обычно их назначение — сделать своего владельца сильнее, показать, что он способен управлять энергией, побеждать соперников, подчинять своей воле союзников, привлекать внимание и вызывать зависть. Пожалуй, простейший вариант — это росписи и татуировки, которые люди дописьменных культур наносят непосредственно на тело, превращая этот природный объект в культурную реалию. «Раскраска на лице, — пишет Леви-Стросс о бразильских индейцах кадиувеу153, — придает личности человеческое достоинство. Так совершается переход от природы к культуре, от “тупого” животного к человеку. Затем, будучи различными по стилю и композиции в разных кастах, нательные росписи выражают в сложном обществе иерархию статусов. Таким образом, они обладают социальной функцией». Эти украшения передают множество сообщений, и одно из самых распространенных — положение человека в системе его рода. Татуировка или нательная роспись — это символ принадлежности. Она показывает, что ее обладатель не одиночка, а член социальной системы: напав на него, вы нападаете на всю его группу.

На следующем уровне сложности находятся украшения из перьев, ткани или металла, свидетельствующие о ранге своего владельца и его личных достижениях. Сегодня некоторые археологи считают, что сначала металл стал применяться154 для создания именно украшений, а не оружия или инструментов: «В ряде регионов мира бронза и другие металлы стали использоваться для производства орудий труда позже, чем для создания украшений… По-видимому, в большинстве случаев главной целью древней металлургии было изготовление новых предметов символического назначения и личных украшений, которые привлекали внимание и повышали престиж своих владельцев».

Совершенно очевидно, что и в наше время украшения точно так же служат имиджевым целям. Красный «галстук лидера» говорит об амбициозности своего владельца, а окрашенные волосы, пластические операции, косметика, ювелирные изделия и модная одежда призваны представить личность более привлекательной и значимой, чем она есть на самом деле. Исторически мужские нательные украшения обычно символизировали власть как физическую силу или умение управлять другими людьми и богами. А власть женщины традиционно представлялась как способность привлекать мужчин выдающимися атрибутами сексуальности, плодовитости или умением вести домашнее хозяйство. Ясно, что все эти ухищрения — проявления все тех же биологических признаков, развивающихся у столь многих насекомых, птиц и млекопитающих для того, чтобы они казались больше, свирепее или привлекательнее.

В разных культурах для представления различных аспектов личности используются разные предметы. Так, взрослые представители многих индейских племен Америки носили на шее «магические связки» предметов, символизировавших особые знания или достижения своего владельца: сильнодействующие лекарственные растения, зубы и когти медведя, побежденного в рукопашной схватке.

Современные люди также окружают себя самыми разнообразными предметами, символизирующими желанные для них свойства личности. В большинстве мужских бумажников и женских сумочек можно встретить нечто вроде индейской магической связки. Кроме того, мы носим часы, ручки, карманные калькуляторы, мобильные телефоны и прочие аксессуары, которые нужны главным образом для того, чтобы повышать самооценку и демонстрировать наше могущество другим людям. Но главная роль в представлении идеальной личности отводится в нашей культуре автомобилю. Как тотемный символ, рассчитанный на чисто зрительное восприятие, он становится явным отображением того, кем мы себя считаем и хотели бы, чтобы считали другие. Таким образом, личные предметы отчасти служат психологическими опорами, напоминающими своему владельцу о его способности управляться с внешним миром. Также они помогают ему создать имидж, дающий преимущество при взаимодействии с другими людьми.

Домашние предметы

Если личные вещи — это в первую очередь средства защиты, создающие некую символическую броню, оберегающую нас от внешних опасностей, то у домашних предметов иная функция. Они в большей степени скрыты от посторонних глаз и, по-видимому, предназначены скорее для того, чтобы упорядочивать и прояснять представление человека о собственной личности, чем для того, чтобы производить впечатление на других.

Самой важной частью дома в Риме, Китае и многих других культурах был «красный угол» с изображениями предков. Живой представитель рода обретал идентичность и смысл жизни благодаря связи с ушедшими предками, о которых напоминали маски, статуэтки и другие зримые символы ежедневного поклонения. Значение индивида вне вечно обновляющегося рода, воплощающего собой жизнь как таковую, было невелико. Там, куда христианство привнесло идею всемирной семьи, управляемой Богом-Отцом, место древних родовых тотемов заняли иконы. Именно они стали символическим центром дома: к ним люди обращались в поисках самоидентификации и подтверждения своей личности.

Большинство современных людей создают в своих домах символическую среду, наполненную образами, которые напоминают им о том, кем они были, подтверждают, кто они сейчас, и намекают на то, кем они хотели бы стать в будущем. Однако сегодня мы не используем готовые, освященные культурной традицией образы, столь распространенные в прошлом. Нам приходится конструировать собственное видение личности преимущественно на основе нашего прошлого опыта. При этом зримые образы предков и семейных корней пока еще сохраняют свое значение даже в самых современных домах. Однако их ценность определяется личным восприятием, а не общепринятым культурным кодом.

Проводя исследование среди более чем 300 членов 82 семей из Чикаго и его пригородов155, мы обнаружили широкое разнообразие предметов, представляющих яркие стороны личности своих владельцев. Например, в качестве важных факторов, определяющих личность, люди чаще всего упоминали мебель, стереоустановки, книги и музыкальные инструменты. Один человек питал особую привязанность к креслу в гостиной, практичный и экономичный дизайн которого прекрасно отражал личные ценности хозяина. Его жена обожала старое мягкое кресло с откидной спинкой и подставкой для ног — ведь именно в нем она кормила грудью своих детей. Их сын предпочитал третье кресло, поскольку, прыгая на нем, как на батуте, он чувствовал себя свободным. Каждому из членов семьи эти реальные предметы напоминали о важном аспекте его личности.

Для современных американцев, как и в древних культурах, важнейшим личностным параметром остается отношение к своей родне, выражающееся в домашних символах. Память о предках и родителях сохраняется прежде всего благодаря полученной в наследство посуде и мебели. Кроме того, об отцах больше напоминают картины, а о матерях — статуэтки. Чаще всего люди отмечают важность фотографий, которые напоминают им о детях, внуках или семье в целом. Для бабушек и дедушек фотографии — это самые ценные вещи в доме (37 % респондентов). Их упоминает каждый шестой родитель (22 %). Однако среди представителей младшего поколения о фотографиях говорят лишь 10 % (15-я по частоте упоминания категория). Для остальных респондентов-подростков (45 %) главные предметы в доме — стереоустановки.

Еще один аспект личности, символически представленный домашней обстановкой, — это идеалы живущего там человека. Чаще всего это книги (27 % случаев), растения (12 %) и музыкальные инструменты (7 %). Но также это могут быть пара старых альпинистских ботинок, призовой кубок или дневник, который человек вел в старшей школе.

Наши ценности, верования и даже ощущение личной целостности постоянно подвергаются ударам извне. И каждый день, возвращаясь домой, люди не только восстанавливают там свои физические силы, но и, взаимодействуя с предметами, несущими образ желаемой личности, укрепляют и восстанавливают свою идентичность.

Коллективные образы

Иной набор образов вступает в действие, когда люди встречаются в общественных местах, чтобы создать или заново определить свою коллективную идентичность. От первых неуклюжих танцев у костра наших человекоподобных предков до невообразимых церемоний открытия и закрытия последних Олимпийских игр, транслировавшихся по телевидению на весь мир, мы стремимся символически выразить нашу связь с другими людьми и с таинственными силами космоса. Это, по большей части, слуховые и кинестетические, а не визуальные образы. Например, ритмичные племенные танцы или ритуальная гуделка австралийских аборигенов чуринга156, звук которой символизирует всемогущую духовную силу. По словам Дюркгейма, она «считается одной из самых сакральных вещей, самым важным предметом религиозного культа». Или трубы молимо157, с помощью которых африканские пигмеи из лесов Итури пробуждают священные деревья, когда племени угрожает опасность. Во всех этих случаях — как и в столь любимых нами в юности рок-концертах — звук обволакивает каждого человека и порождает в его душе ощущение причастности к единой могущественной группе. Возможно, без таких коллективных переживаний мы чувствовали бы себя совсем одинокими и беззащитными.

Очень древний инструмент, визуально связывающий людей со сверхъестественными силами, — это церемониальные маски158, обычно представляющие богов, героев или духов предков и служащие главными средствами групповой самоидентификации. Для хопи[19], как и для представителей племен Новой Гвинеи, ношение маски — один из самых распространенных способов превратиться из ничтожного смертного в некое могущественное, важное существо. Хорошо описывает трансцендентальную функцию масок Монти: «С психологической точки зрения происхождение маски можно объяснить атавистическим стремлением человека убежать от самого себя, дабы обогатить свой опыт иными существованиями (очевидно, что это желание невозможно удовлетворить на физическом уровне) и стать сильнее, отождествляясь с космическими, божественными или демоническими силами, какими бы они ни были. Это стремление выйти за пределы ограничений, налагаемых на человека жесткими рамками его индивидуального существования и циклом рождения-смерти, которые не позволяют сознательно выбирать “экзистенциальные приключения”».

Дописьменные культуры создавали и более абстрактные коллективные образы различных сил, в чье существование они верили. В Австралии среди священных предметов племени арунта159, символизировавших сущностную мощь клана, была нуртурья — пучок прутьев или копий, который устанавливали в центре деревни во время проведения ритуалов. У римлян тот же символ означал право государства наказывать нарушителей закона. Гражданских чиновников в Древнем Риме окружали ликторы, несшие пучки березовых или вязовых прутьев, перетянутые красными шнурами. Везде, где появлялись эти фасции — символ коллективной власти, недовольные затихали в благоговении перед ним. От фасций в 1919 году получила свое название фашистская партия Муссолини, что также отразилось в ее лозунге L’unione fa la forza[20]: легко сломать каждый прут в отдельности, но когда они вместе — невозможно. Универсальность этого символа «силы в единстве» подтверждает тот факт, что его можно увидеть и на трибуне Палаты представителей США.

Коллективные религиозные символы также обозначают власть, только не светскую, а духовную. Как заметил Генри Адамс, великие средневековые соборы были гигантскими кладезями психической энергии160, чем-то вроде больших электротурбин столетней давности. Их современные аналоги — ядерные реакторы, суперколлайдеры и космические центры. Они трансформируют необходимые для их создания человеческие усилия во внушающие священный ужас образы таинственной силы, которые, в свою очередь, повышают самооценку тех, кто с ними отождествляется.

Коллективное могущество, особенно его религиозная разновидность, не обязательно подразумевает физическую мощь или власть над материальными объектами. Множество готических соборов посвящено Деве Марии, и для христианской иконографии в целом гораздо более характерны образы кротости, страдания, мягкости, чем неприкрытой силы. Но как утверждает христианство, кроткие наследуют мир: кроткое заступничество Богородицы смягчило суд Бога-Отца. Власть — вещь гораздо более тонкая, чем мог представить себе Сталин, когда с насмешкой спросил, сколько дивизий под началом у папы римского.

И тем не менее большинство создаваемых людьми на индивидуальном или коллективном уровне образов в некотором отношении служат знаками власти — влияния на других людей, управления развитием событий или просто готовности идти своим путем. Конечно, с эволюционной точки зрения это важная функция образов личности. Можно утверждать, что они дают нам цели, открывающие новые возможности, и влекут нас к будущему. Но, может быть, на этом пути лучше взять себе в проводники какие-то определенные образы?

Образы идеальной личности

Где найти созданные человечеством образы, определяющие направление и цель его развития? Само богатство людского воображения затрудняет поиск подходящих примеров. Множество изображений богов, ангелов, демонов и антропоморфных животных поначалу могут показаться яркими образцами для подражания, но в конечном счете их приходится отвергнуть. То, как культура представляет богов и демонов, отчасти помогает нам понять, что она понимает под сверхчеловеческими силами, но ее истинные устремления проявляются в реальных мужских и женских образах.

Традиционный для Запада идеал человека161 почти 3000 лет назад сформировали греческие скульпторы. Своеобразные, но хорошо узнаваемые образцы были созданы в Египте, Китае и Индии. Гораздо труднее обнаружить индивидуальные образы действительно живших мужчин и женщин не в так называемых великих цивилизациях. Типичный стиль высокоразвитых культур Меланезии, Африки и Нового Света правильнее всего будет назвать экспрессионистским. Тела обычно непропорциональны, чтобы подчеркнуть желаемые или значимые с магической точки зрения черты — огромные глаза, гипертрофированные гениталии. Положения тела следуют заданным образцам и ритуальным предписаниям.

Конечно, может быть, резьба на боевом каноэ маори и фриз древнеегипетского или древнегреческого храма отличаются лишь пропорциями, а образы, созданные в незападных культурах, отображают идеального человека своего времени. Застывшая, предписанная ритуалом поза могла означать, что человек дисциплинирован, владеет своим телом и пребывает в гармонии с законами племени и богов. Приапический фаллос явно идеализировался — что может быть эталоном для мужчины, как не сексуальные сверхспособности? Даже фараоны окружали себя огромным фаллическими обелисками, а постаменты для римских бюстов были украшены эрегированными пенисами.

Несколько более твердую почву для истолкования смысла скульптурных изображений человека дает классический период греческой культуры. Вот, например, как Арнольд Хаузер интерпретирует иконографию архаических куросов VII века до н. э. и более поздних статуй времен Поликлита: «Тогда закладывались основы этики благородного сословия: концепция арете с ее культом физической подготовки и воинской дисциплины, основанная на традиции, рождении и расе; концепция калокагатии — идеального соотношения телесного и духовного, физических и моральных качеств; и софросюне с идеалом самоограничения, дисциплины и умеренности».

Хаузер утверждает, что в Греции конца аристократического периода благородное воинское сословие, начавшее уступать политическую власть богатеющему классу торговцев, решило запечатлеть свои сословные добродетели в мраморе.

Очевидно, правление военной аристократии было основано на физической выносливости, умеренности, самодисциплине. Эти статуи должны были сдержать стремление амбициозных торговцев узурпировать власть. Кроме того, Хаузер полагает, что статуи, созданные несколько столетий спустя в эпоху Праксителя и Лисиппа, отражают новые ценности, принесенные в Афины классом торговцев. В новых человеческих фигурах видится гуманистическая просвещенность, отдающая предпочтение красоте перед силой, гибкости ума перед твердостью характера, естественности перед дисциплиной.

Многие идеалы, воплощенные в древнегреческой скульптуре, можно обнаружить и в изображениях человека, типичных для культуры Востока, особенно в фигурах мудрецов и бодхисатв — просветленных существ. Блаженная улыбка, сконцентрированная энергия и безмятежность греческого куроса, подчиненного некоей внутренней дисциплине, повторяются в тысячах образов Будды по всей Восточной Азии. Несмотря на значительные культурные различия, все великие цивилизации от Египта до Японии считали подобное состояние сознания высочайшим проявлением личности — спокойная сила, сдержанная энергия человека, пребывающего в мире с собой и Вселенной.

Что-то от этой внутренней безмятежности осталось и после падения классических цивилизаций. В глазах суровых византийских ликов сохранилось некое подобие того душевного спокойствия. Затем оно перекочевало в средневековые изображения. Великолепные фрески в соборах162 ярко и красочно изображали в наставление верующим идеал христианской жизни. Мученики и девственницы являлись прихожанам в полном цвете своего морального превосходства, тут же можно было увидеть, какое воздаяние их ждет, а терзания тех, кто отказывался жить по законам Церкви, изображались в ужасающих подробностях.

Христианские наставники верили, что образы святых прекрасно демонстрируют детям желанные добродетели, а может, и действительно внедряют их в юные души. Вот как в конце XIV века Джованни Доминичи163 советует украсить свой дом: «…изображения святых отроков, юных девственниц, в коих твой сын, еще в пеленах, увидит себя… Я хотел показать им Агнессу с ягненком, Цецилию с увитой розами головой, Елизавету с цветами в руках, Катерину на колесе и другие образы, которые с младых ногтей привьют им любовь к девственности, стремление ко Христу, ненависть к греху, отвращение к тщеславию и совету нечестивых и позволят со временем узреть Святого всех святых».

В эпоху Возрождения, как и во времена Праксителя в Греции, человеку почти удалось выйти из своей «скорлупы» и обрести ни с чем не сравнимую естественность и свободу. Опьяненные невиданными возможностями, художники придают фигурам любое положение и облик. Человечество может стать чем угодно. Источник его силы подчинен уже не божественной власти, а решимости индивида полностью реализовать свой потенциал. Как говорил в начале XVII века Джулио Манчини164, мастерски написанная картина помогает даже родить красивых детей: «То, что возбуждает сладострастие, должно находиться в опочивальнях. Отцу семейства нужно прятать это и доставать лишь, когда он идет туда со своей женой или не слишком разборчивой наложницей. Подобные сладострастные картины хороши в комнате, где муж сходится со своей супругой, поскольку они возбуждают его и помогают зачать красивых, здоровых, очаровательных детей… поскольку каждый родитель, созерцая такие картины, запечатлеет в своем семени суть ее образа».

Возрожденческого оптимизма хватило на несколько веков. К концу Первой мировой войны лишь немногие художники сохранили веру в возможность человеческого совершенствования. Последние несколько поколений человеческое тело изображалось в формах, невиданных в Европе с тех пор, как великие цивилизации начали свой трудный путь к лучшему будущему. Великие художники XX века перестали идеализировать мужчин и женщин и обратились к непропорциональным человеческим фигуркам примитивного искусства, детским каракулям и творчеству душевнобольных. Пожалуй, было бы ошибкой полагать, что африканцы — создатели масок, вдохновлявших Пикассо и Клее, — выражали в своем творчестве, как утверждают некоторые критики, исконный экзистенциальный ужас165. Однако очевидно, что западные художники, заимствуя эти образы, в искаженных чертах на картинах выражали свое видение отчаянного положения человека.

Уже многие годы художественный мейнстрим, по-видимому, не пытается создать жизнеспособную модель личности. В наш век только три течения предлагали идеализированные человеческие образы. Два из них были политическими. Конструируемые ими с помощью искусства утопические проекты оказались полностью провальными. Фашистские режимы представили грубую, силовую версию греческого идеала арете в качестве образца для арийской расы, призванной наследовать землю. Статуи, окружавшие Итальянский форум[21]Муссолини или гитлеровские министерства в Берлине, были воплощением свирепого, безжалостного, роботоподобного человека — идеала правящей идеологии. Еще одним идеалом, вдохновленным политической идеологией, был соцреализм. За полвека коммунистического эксперимента появилось невероятное количество картин и статуй, изображающих розовощекую молодежь, занятую всевозможными полезными делами — сбором урожая, рыбной ловлей, ремонтом тракторов или кормлением детей. Советское искусство, менее монументальное, чем фашистское, было, возможно, и менее содержательным. Изображения личности в советском искусстве, несомненно, были порождены одной лишь пропагандой без всякой связи с реальной жизнью общества, которую это искусство намеревалось описывать. Но хуже всего было то, что оно полностью игнорировало обозримое будущее.

Третья группа образов, представляющих идеальную личность, — это творения западных средств массовой информации, преимущественно коммерческой рекламы166. От модниц из 1920-х, рекламировавших косметику и сигареты, до поколения Pepsi и телевизионного спорта, торгующего пивом, в нашем визуальном пространстве безраздельно господствует неприкрытая эксплуатация идеала человека. Ее цель — привлечь внимание к конкретному продукту, связать его с желанными мыслями и чувствами, заставить нас купить его и тем самым увеличить его долю на рынке. Для этого в рекламе продукта обычно изображают здоровых молодых людей в лучшие моменты их жизни.

В идеальной личности, которую нам преподносит коммерческая реклама, нет и намека на уравновешенную самодисциплину греческих героев, духовный экстаз христианских святых, идеологическую исступленность фашистских обнаженных натур или коллективную иллюзию советских рабочих. Они демонстрируют отличное животное здоровье, чувственную сытость, отсутствие груза ответственности и тревог, мешающих потреблять новомодные товары и наслаждаться. Иконография современной рекламы нередко кажется возвратом к фетишизму и тотемизму наших далеких предков. По словам Мартина Эсслина, считающего телерекламу религиозным действом, ее моральный мир, в сущности, — «мир политеизма. В нем правит целый пантеон могущественных сил, буквально присутствующих в каждом продукте или услуге… В Древней Греции ветер и вода, деревья и ручьи были населены множеством нимф, дриад, сатиров и других особых местных божеств. Так же обстоит дело и в телерекламе, но ее политеизм довольно примитивен, близок к анимистическим и фетишистским верованиям»167.

Другие исследователи называют рекламу неким «откровением»168 — «истиной в последней инстанции, благодаря которой мы постигаем собственную сущность… Более того, каждое ее проявление создает образ, управляющий тем, как мы воспринимаем себя и мир». Этот мир населен полуодушевленными вещами, шумно требующими наших денег и внимания, а обитающие там человеческие личности — потребители, стремящиеся сформировать свою идентичность через приобретаемую продукцию.

Эти образы говорят нам, что высшая цель жизни — беспечные удовольствия. Конечно, эта идея не слишком нова и оригинальна: как показал Сорокин169, культуры, ориентированные на чувственность, и культуры, ценящие идеи больше удовольствий, сменяли друг друга на всем протяжении истории. Пожалуй, ближе всего к представлению личности в нынешнем коммерческом искусстве свободный человек, отображенный в искусстве Возрождения. Причем современный зритель наверняка сочтет образ человека Возрождения более интересным и развитым интеллектуально и эмоционально, чем его нынешние охваченные нарциссизмом и потребительским фетишизмом подобия.

Итак, мы пришли к выводу, что на нашей памяти ни художники, ни два великих политических движения XX века, ни коммерческая энергия нашей эпохи не сумели создать жизнеспособный образ личности, который может послужить моделью для реального будущего. Означает ли это, что у нас не осталось идей для нового тысячелетия и художники вправе изображать человека по-детски схематично или каракулями шизофреника? Верно ли их подспудное понимание, что в сложившейся ситуации невозможно создать позитивное изображение человека? Или это временный застой нашего воображения, и можно надеяться, что в дальнейшем появится новое представление об идеальной личности?

Личность будущего

Я исхожу из предположения, что верно последнее. Однако наверняка узнать, каким именно будет это представление, невозможно по определению. Но поскольку вопрос это немаловажный, стоит поразмыслить, как можно было бы изобразить желанные для нас качества.

Скорее всего, будущее представление об идеальной личности вберет в себя какие-то из качеств прошлого — в нем соединятся физическое совершенство богини или атлета классической Греции и безмятежная внутренняя сосредоточенность куросов или бодхисатв. В этом единстве противоположностей заключено высшее проявление человеческой сложности. Но можем ли мы сейчас найти подобные примеры? Возможно, нам стоит поискать вдохновения в фильмах — у Гэри Купера в «Ровно в полдень»[22], в «Семи самураях»[23], либо в образах бесстрашной исследовательницы космоса Принцессы Леи[24]и Люка Скайуокера?

Можно пойти еще дальше, допустив, что внешние качества, такие как красота, уверенность в себе, имидж, станут играть все менее заметную роль. Серьезные художники больше не хотят изображать внешний облик людей. Но что придет ему на смену? Вероятно, искусство сосредоточится на изображении внутренней сложности. Метафорой личности может стать компьютер — организм как бесконечно сложная машина170. Возможно, это будет нечто вроде HAL, главного бортового компьютера в фильме Стэнли Кубрика «2011», или компьютерный мир «Трона»[25].

В конце концов остается то, что за отсутствием более удачного термина мы называем «космической личностью». В качестве примера можно привести персонаж Кевина Костнера из фильма «Танцующий с волками»[26]. Это модель интеграции индивида в более сложные группы: другие культуры, человечество в целом, животный мир, природный ландшафт. Наиболее удаленная точка этой траектории — «квантовая личность»171, определяющая себя через единство с всеобщностью сущего, с пульсирующей энергией космоса.

Очевидно, что перед художниками стоит невероятно сложная задача — вообразить и представить зрителю эти более полные возможности бытия. Но ведь это извечная цель истинного художника! Карл Ясперс писал: «Человеческое существо есть открытая возможность, незавершенная и незавершаемая. Поэтому человек всегда больше, чем то, и отличен от того, что он уже в себе реализовал»172. Тем не менее мы просто обязаны вообразить, каким может стать человек на следующей ступени своей истории. В противном случае эволюция так и будет идти вслепую. Мы слишком углубились в будущее, чтобы пустить все на самотек. Более того — без значимых моделей, без реалистических образов того, кем мы можем стать, нам не удастся найти путь надежды.