Социально-психологические границы эффективности индивидуальных имиджей

 

В предыдущих разделах работы автор пробовал передать свою уверенность в том, что, в конечном счете, судьба конкретных имиджей решается не упоминавшейся детерминистской «нишей», жестко провоцирующей вероятность имиджей, а волей человека, субъективно оценивающего желаемость ее заполнения своим собственным отчужденным качеством имиджем.

Естественные и очевидные границы таких желаний, анализирующиеся в этом разделе работы особые, «внеимиджевые» состояния человеческой души, аномальные состояния самой группы и социального управления в целом, общая внутригрупповая конфликтность и социально-психологическая напряженность. Рассмотрим в данном разделе такие состояния подробнее.

Любая форма объединения людей опосредована временем его существования, и ни одна из них не является вечной. Сам факт неизбежного существования кризисных состояний любой социальной группы показывает, как кажется автору, безнадежный сентиментализм теорий, аппелирующих к некоей «внутренней гармонии» как идеалу групповых объединений. Гармония, видимо, вообще есть особая форма существования противоречия, и особенность эта каким-то образом связана с попаданием событий на идеальную временную шкалу саморазвертывания логики групповых отношений. Глубинные основы такой логики темны, и прикосновения к ним часто вызывает чувство опасности. Во всяком случае, при беседах с руководителями разного ранга автор, чаще всего, встречал попытки объяснить кризисы в трудовых коллективах не только очевидными причинами, но и тем, что такие кризисы вовсе непредсказуемы и выражают зависимость, которую можно сформулировать примерно так: «Если управленческие воздействия логичны и кажутся правильными и очевидными, но сделаны не вовремя, слишком рано или поздно, – значит, они суть неправильные и непродуманные воздействия».

Выделим потому с самого начала, и в качестве еще одной аксиомы, тезис о том, что кризисные состояния в жизни социальных групп, помимо частных связей и зависимостей, выражают и общую упоминавшуюся необходимость взрывных процессов в бытии любой системы. Разрушение сингулярности, образование планет, самой жизни, разума, государственности, и прежде всего российской, дают достаточные основания для размышлений по такому поводу.

Необходимость взрывных процессов в группе связана, как кажется автору, с накоплением образцов поведения, лишь виртуально присутствующего в устоявшихся групповых нормах и ритуалах. Такие образцы поведения неустранимы, хотя бы потому, что они постоянно «проверяют», испытывают жизнеспособность чисто социальных стереотипов поведения в группе, как бы «тренируя» таким образом группу на выживаемость. Качество же и структура имиджей в группе являются еще и своеобразным индикатором накопления девиантного поведения и их групповой оценки.

Разумеется, таков лишь общий тезис к началу разговора о первом ограничении эффективности индивидуальных имиджей роли имиджей в кризисных состояниях группы. Формальная потенция, необходимость кризисных состояний группы в данном случае объясняется прежде всего, но не исключительно, через вызревание, неравноускоренное и противоречивое, взрывных процессов, которые либо превращают группу во что-то новое, либо губят. Во всяком случае, автор уверен в методологически житейском принципе: если в том, что ты хочешь понять, нет самоотрицания, значит тебе надо отдохнуть, ты стал явным образом ошибаться.

Кризисные состояния группы выражают, исходя из предыдущих посылок, опосредованные временем, – средой и ситуацией взрывные, энтропийные и негэнтропийные процессы. При данной трактовке общие черты таких кризисных состояний очевидны:

– бурное выплескивание социальной и психической энергии в небольшой промежуток времени;

– падение почти до нуля вероятности возврата к старым мотивам и практике функционирования после окончания кризисного состояния; плавная, или тоже взрывная, децентрализация власти, включая групповые нормы, ритуалы, имиджи, общий рост неврозов, особенно у сенситивов и шизоидов.

– почти неизбежное падение производительности труда; падение, объема актов девиантного поведения, поскольку негативные групповые оценки многих образцов такого поведения при кризисных состояниях группы пересматриваются;

– резкое изменение мотивов вхождения в группу. Например, у многих членов группы провоцируются сомнения в полезности для них именно данной группы;

– невозможность открытого единоличного лидерства, смена внешних ориентаций, и многое другое.

По представлениям автора, всей системой таких характеристик обладают лишь масштабный социальный конфликт, вплоть до описанного впервые Э. Дюркгеймом состояния аномии.

Однако, прежде чем попытаться приступать к исследованию и того, и другого, определим позиции относительно более конкретных причин самого факта девиантного группового поведения. Представляется целесообразным классифицировать такие причины по трем группам: генные, или врожденные, социальные и психические. Рассмотрим их подробнее.

Генные источники девиантного поведения. Вопрос о мере врожденности девиантного поведения в сущности, вопрос о мере фатальности, предопределенности особого типа поведенческих актов, в том числе и в социальной группе.

Оговоримся сразу относительно попыток объяснения девиантного группового поведения через фрейдистскую гипотезу либидо, тем более, что сейчас в России такие попытки куда более популярны, чем на Западе.

По представлениям автора, термин девиантного поведения полностью бессмысленен, как и любое конвенциальное понятие вне конвенции, вне группы, или иной формы человеческого общежития. Проще всего было бы сводить сложнейшую диалектику духовной жизни группы к простому противостоянию животного родового начала в человеке и родового опыта ограничения такого начала в группе. Вообще, фрейдистская трактовка личности как некоего «приводного ремня», не имеющего высокой значимости в психике, между первым и вторым, не представляется автору исчерпывающей.

Исходя из целого ряда данных, гипотез и теорий, автор представляет себе формирование ярких предрасположенностей к девиантному поведению примерно следующим образом.

Самый механизм формирования мозга плода показывает целый ряд врожденных комплексов человека, которых речь шла выше. Р-комплекс, выраженные физиологические и психические предрасположенности, интуитивное чувствование пространства и времени; мощную боязнь личности своих же собственных основ в психике, что описывалось и аргументировалось выше, результатом чего является врожденная склонность человека к приоритету простого подражания, копирования, над самоанализом, выражающие хранение опыта разнополых предков в индивидуальной психике и, возможно, общий ментальный настрой человека.

Такие врожденные комплексы человека сложным образом таятся в первом акте индивидуального поведения человека выработке исходной эгоистической ориентации. Уже в акте рождения человек испытывает резкий дискомфорт от фундаментальной смены среды, и одно из первых ощущений, видимо, – чувствование полной зависимости от другого. Подчеркнем еще раз, что ребенок не способен на рассуждение – «мама отошла, но скоро вернется». Его первое отношение к миру вообще не знает слова «Я». Первое отношение к миру глубоко пессимистично, основано на вынужденном пользовании полезным, пока оно есть.

Результатом, – например, по описаниям неофрейдистов, – является формирование орального и анального рефлексов. Первый выражает бурный рост императивных требований к миру быть полезным для ребенка, второй закрепляет опыт первых, чисто физиологических, удовольствий в психике.

Оба таких процесса переплетаются в общеизвестном, с легкой руки З. Фрейда, Эдиповом комплексе, суть которого, не повторяя известных, и ставших, видимо, общим местом в психологии положений можно сформулировать так: неизбежность одновременного поиска поведенческого эталона, чтобы, не прибегая к анализу, достичь эгоистической цели, и обида на факт такого эталона, являющегося символом своей неполноценности. Эдипов комплекс, выступающий, кстати, и как формальная основа тяги к иррациональному, религии, далее шифруется в фундаментальных способах социализации индивида, приспособления его к общению.

Не рассматривая отдельно такие способы социализации, что далеко увело бы нас от основной линии исследования, отметим главное, исходя из уже приведенных, и далеко не исчерпывающих, характеристик врожденных причин девиантного поведения:

– девиантное поведение неизбежно уже потому, что само социализированное, опосредованное стереотипными для данной группы нормами, общение, дает слишком узкие рамки реализации даже для врожденных комплексов человека, а сублимировать такие комплексы в уже готовые формы социального поведения удается далеко не всегда;

– чем больше время жизни человека в группе, тем больше накапливается в нем нереализованный потенциал, и тем больше вспышечно, рывком, реализуется он в девиантном поведении;

– самореализация человека в девиантном поведении бурно провоцирует в нем тревожность, понимая под тревогой чувствование анонимной, неопредмеченной опасности, проявляющееся в ожидании нежелательного развития событий, что постепенно блокируется опредмечиванием тревоги на чем-либо;

– девиантное поведение не является «нравственной альтернативой» поведению социальному, оно может быть гораздо более агрессивно и эгоистично; во всяком случае мысли П. Кропоткина о врожденном гуманизме человеческого разума, имеющем, таким образом, биологическую основу, кажутся автору слишком сентиментальными. Такой гуманизм может возникать только искусственно, как осмысление страданий конкретного человека и допущения аналогов у других;

– символы девиантного поведения непременно шифруются в имиджах, как второстепенный, подавленный элемент; ослабление же, по каким-то причинам, власти в группе, должно вести к пересмотру оценок таких шифров в группе, и так далее.

Социальные причины девиантного поведения. Отчасти о таких причинах речь шла ниже. Подчеркнем лишь очевидные зависимости:

наличие образцов девиантного поведения подразумевается самой централизацией власти, которая никогда не бывает централизованной абсолютно, и, как ни парадоксально, и не нуждается в этом. Такую зависимость можно выразить в предельно абстрактной и простой формуле:

 

 

E_а.р.в. сумма актов реализаций властных полномочий за определенное время;

н - коэфициент погрешности измерений;

А - сумма актов реализации властных полномочий официальной лидирующей группировки;

В – «уступленная власть», те акты реализации власти, которые провоцируют, или прямо определяют, лидирующие группировки, для того, чтобы скрыть свои реальные полномочия, создать якобы стихийный настрой группы, видимость демократизма,

С - власть оппозиционных группировок, стремящихся к статусу «А», но пока не достигших этого;

Д - власть авторитетных лиц и группировок, не входящих ни в «А», ни в «В»; неформализуемый остаток.

Очевидность факта существования блоков «В», «С», «Д» сама по себе показывает необходимость типов поведения, которые не подавляются в группе полностью ни при каких условиях, ибо, в конечном счете, это невыгодно ни группе, ни лидерам, особенно опытным. Символы такого поведения всегда присутствуют в группе и шифруются в группе целым рядом имиджей. Как уже отмечалось, передать такие символы вербально трудно, но, так или иначе, они могут быть описаны прямыми ассоциациями читателями на фразы описания имиджей: «Многообещающий, но свободомыслящий сторонник лидера», «тайный оппозиционер», «авантюрист, безразличный к официальной групповой идеологии», «странный человек, безразличный к власти», «неуправляемая женщина-вамп».

– девиантное поведение в группе провоцируется, как уже отмечалось, имманентной для любой групповой нормы пластичностью, необходимостью утверждения только тех норм, которые не стимулируют гибель, распад группы. Имиджи такого поведения могут быть описаны, например, так: «странный, но не опасный никому человек, наивно верящий в групповые нормы больше обычного». Скажем, в романе Азольского «Степан Сергеевич» описывается герой, снабженец крупного завода, убежденный коммунист, пробующий решить проблемы снабжения, уже в брежневскую эпоху, прямо апеллируя к партийной совести чиновников и иногда, как ни парадоксально, весьма успешно;

– прямыми стимулами девиантного поведения в группе являются неврозы, общая необходимость внутригрупповых конфликтов, о чем речь пойдет ниже, воспроизводство особенно тревожащих ситуаций от естественных до спровоцированных внешними факторами слухи об увольнении, банкротстве, и тому подобных. Даже столь общий обзор социальных факторов внутригруппового девиантного поведения позволяет, видимо, считать достаточно резонным вывод о том, что наиболее глубокие основы объединения людей в группе основаны не на абсолютном подавлении образцов, не подразумевавшихся в управленческих планах лидеров, а на провоцировании своеобразной «ниши» таких процессов, которая как бы «взрывается» при кризисе группы.

Психические основы девиантного поведения. Анализу психических основ имиджа был посвящен специальный раздел в данной работе. Не повторяя основных его идей, отметим лишь, что общая необходимость девиантного поведения закреплена в принципиальной несовместимости, как уже отмечалось огромного потенциала человеческой психики и тех возможностей для его реализации, которые представляет система социальных ролей и норм. Такое положение вещей фиксируется в упоминавшейся выше «экзистенциальной точке» любого, даже самого социализированного, имиджа, оно регламентирует интервал, пластичность имиджей в группе.

Естественно, что некоторые из имиджей, просто по закону статистической вероятности, выходят за пределы регламентаций и оцениваются как символы девиантного, отклоняющегося, поведения.

Желание психической защиты, как естественная же основа имиджа, не может быть полностью реализована в «меню» поведенческих решений и образцов, предлагаемых конкретной группой; и поиск, открытый или тайный, лучших вариантов, который часто оценивается как девиантное поведение, суть отрицание социальной защищенности, суть тяга к риску, к которой, впрочем, вполне приспособился социум, создавший индустрии спорта, казино, иллюзий масс-медиа. Адаптационные возможности социума вообще часто недооцениваются. Он, пусть с некоторым напряжением, приспособился даже к движениям анархизма и «Великого отказа» хиппи в шестидесятые годы, которым отдал дань и автор.

Отметим также возможность психических состояний, где вероятность девиантного поведения резко растет, никогда не равна нулю даже у самых ярких конформистов. Таковы, например, состояния страстей, тяги к риску, дистресса, ревности, и другое. Даже в самых спокойных по части девиантного поведения группах возможны, следовательно, вспышки конфликтов, вроде бы ничем особенно не спровоцированные, особенно, если такие состояния проявляются в стабильной части группы, включая лидеров.

Автор вполне признает фрагментарность приведенного выше обзора главных, как ему показалось, аспектов детерминации группового девиантного поведения. Он был необходим, как комментарий нескольких новых для основной линии исследования, положений:

– по представлениям автора, любой имидж есть выражение опыта социализации людей. Но такой опыт содержит в себе и практику вынужденного приспособления групповых, социальных ролей к своему формальному отрицанию девиантному поведению;

– девиантное поведение возникает не только стихийно, возникая из простого столкновения индивидуального и родового в жизни группы, но и осознанно, усилиями лидеров и их сторонников, заинтересованных, например, в воспроизводстве феномена «враги» и общем апробировании правильности внедряемых норм, исходя из конъюнктуры борьбы и сотрудничества с другими группами. В опосредованном виде такие зависимости сохраняются и на уровне социальных фрагментов и сословий достаточно вспомнить маккиавелистские тенденции сталинской группировки по отношению к оппозиции;

– девиантное поведение столь же древнее, как и поведение социальное, и потому в имиджах в группе всегда есть своеобразные метки формально осуждаемых, по практически разрешенных групповыми нормами акцентов скажем акцент «любитель выпить», «бабник», «картежник», «болтун», которые формально осуждаемы, но допустимы, вплоть до того, что пожилые люди добровольно уступают место в транспорте пьяным. На уровне макроструктур такая зависимость проявляется в приспособлении централизованной государственной власти к наклонностям людей, провоцирующих их к девиантному поведению;

– учет влияния девиантного поведения на жизнь группы есть важнейший признак зрелого управления; сам же по себе объем, «ниша», такого поведения, и понимается автором под термином «социально-психологическая напряженность жизни группы».

Девиантное и социальное поведение не альтернативы, они суть проявления единого и колоссально многостороннего процесса реализации человека с его экзистенциальными страхами и социальными мотивами, в технологизации всей среды общения, вынесении, как писал Ж.П. Сартр, своей сути в систему очеловечивания друг друга в единых формах общежития.

Видимо, именно поэтому имиджи столь притягательны для огромных масс людей, чувствующих, что если имидж и является маской, то маской сделанной не произвольно, а символизирующей что-то очень важное в их душах. Впрочем, разговор о столь фундаментальных и сложных проблемах явно находится за пределами нашего исследования; отметим лишь, что сам факт девиантного поведения есть прямое условие и, одновременно, самоотрицание имиджа.

Рассмотрим пока более конкретные процессы оформления имиджей в ходе внутригруппового конфликта. Будем понимать под таким конфликтом ситуацию жизни группы, когда в ней оформляются не менее двух микрогруппировок, субъективно уверенных, что достичь своих целей могут только при подавлении конкурента. Примем такое определение как рабочее, хотя, естественно, точек зрения по такому поводу достаточно много. Отметим, что, при любом подходе, необходим учет хотя бы самых основных черт внутригруппового конфликта:

1. Такой конфликт не есть другое название социально-психологической напряженности, которая существует всегда. Конфликт же качественное, взрывное, изменение сущности С.П.Н., характеризующее угрозы самому существованию группы;

2. вероятность конфликта заложена в упоминавшихся неустранимых причинах девиантного поведения;

4. конфликт всегда меняет структуру, акценты и престижность имиджей в группе.

Остальные, гораздо более конкретные закономерности, удобнее проследить, исходя из предлагаемого графика фаз внутригруппового конфликта.

 

А

В

 

 

1 2 3 4

С.П.Н.

t

 

 

Рис. 23. Фазы внутригруппового конфликта

 

Условные обозначения:

А - уровень активности группировок, в приближенном виде устанавливаемый как соотношение действий группировок по достижению власти в группе и простой борьбе с противником, а также как действия, предпринимаемыми группировками и не подпадающие формально под простое выполнение служебных обязанностей,

Т - время; 1, 2, 3, 4 – наименования фаз конфликтов;

В - события, являющиеся своеобразной «высшей точкой» конфликта.

Первая фаза конфликта характеризуется ускоренным, но неравномерным развертыванием внутригрупповых противоречий. Насколько известно автору, точные признаки перерастания С.П.Н. в первую фазу конфликта еще не отработаны достаточно, для более или менее точного прогнозирования. Можно лишь отметить некоторые наблюдения, которые кажутся автору, на основе полутора десятков лет социологических и психологических работ, достаточно симптоматичными. Подчеркнем, что речь идет именно о процессах, характеризующих С.П.Н., но встречающихся довольно редко, лишь в особых обстоятельствах самоотрицания ею собственного качества. Таковы, например, процессы:

– общего роста тревожности, что особенно четко отслеживается сенситивами, для которых высокая роль интуитивных, неосознанных ощущений является нормой;

– рост не вполне мотивированных обращений к лидерам для того, чтобы уяснить, или просто почувствовать, их отношение к возможному конфликту;

– резкое падение сопричастности, бурные увеличения диад, – видимо, такие процессы до какой-то степени объясняются интуитивными попытками людей сблокировать неприятные моменты общегруппового общения;

– падение производительности труда;

– рост недоверия к рациональным объяснениям групповых неудач, что суть питательная почва для будущего опредмечивания такого недоверия на фантоме «враги», и так далее.

Разумеется, вывод об увеличении вероятности конфликта можно делать при совпадении всех признаков и делая поправку на отсутствие фундаментальной модели прогноза.

Социально-психологическая напряженность выступает как бы мощной ракетой носителем, «выводящей на орбиту» собственно внутригрупповой конфликт. В момент такого «вывода» имиджи в группе либо остаются прежними, либо в них плавно растет значимость девиантных символов; но, в любом случае, формы регламентации девиантного поведения в группе существенно не меняются, – иначе конфликта просто не возникало бы, одной из формальных причин конфликта и является недейственность, консерватизм форм регламентации девиантного поведения в группе.

Собственно формальной точкой старта конфликта является, видимо, оформление микрогрупп с реальным лидерством и противостоящей идеологией и мифологией и, почти всегда, сравнимым уровнем престижности в масштабах группы. Подчеркнем, однако, что особенностью именно первой фазы является психологическое «сохранение мостов»; готовность отступить при жестком сопротивлении, открытая оппозиция ранее действовавшим или формально провозглашенным целям группы практически не наблюдается.

Именно появление «группы риска», конфликтеров, которым, в случае проигрыша, грозят серьезные санкции, отделяет первую и вторую фазу конфликта.

По данным автора, наиболее достоверными процессами движения имиджей на первой фазе внутригруппового конфликта можно с достаточной долей уверенности, можно считать:

– оформление нескольких эталонных имиджей, как правило, лидеров группировок, на которые переориентируется заметное количество людей, что символизирует плавную децентрализацию власти;

– общий рост значимости символов девиантного поведения в обычных имиджах, что объективно провоцируется ситуацией и, отчасти, оппозиционными лидерами;

– очень часто рост растерянности официальных лидеров, имидж которых перестает быть действенным;

Отметим также довольно странный процесс более общего плана. На первой фазе конфликта впервые появляются люди, которым нравится обстановка, когда практика обычных имиджей рушится, контроль же за их собственными имиджами ослабевает.

Все это позволяет им нарушать обычные нормы, митинговать вместо работы, ощущать свою значимость, и так далее. Они и являются проводниками девиантных образцов поведения, легко психологически заражая друг друга и новых членов группы.

Другими словами, уже первый этап развертывания внутригруппового конфликта показывает, что ослабевание централизованной власти всегда сопровождается общим снижением роли имиджей в группе при постепенном аккумулировании эталонных имиджей в оппозиционных микрогруппах.

Первый этап конфликта может быть оборван управленческими воздействиями, обзор которых достаточно отработан в западных методиках цикла управления «мягкая волна». Если этого не происходит, конфликт вступает во вторую фазу. Как уже отмечалось, одной из главных меток такой фазы является формирование группы «конфликтеров», известных уже большинству группы, и для которых мягкое отступление маловероятно. Стратегическая цель конструирования имиджей на второй фазе конфликта меняются. Она состоит уже не в блокировании имиджей, а в попытке захватить инициативу в открытой схватке, причем. как отражено на графике, всегда есть высшая точка такой стратегии – как правило. Это собрание трудового коллектива или собрание акционеров.

Второй этап характеризуется также переходом к открытым методам борьбы, в том числе и глубоко безнравственным, апелляциям оппозиционных группировок к внешним связям, появлением мифологии «врага» и поиском подтверждений своим мифологемам, бурным ростом всех форм девиантного поведения, вплоть до откровенно асоциальных образцов, возникновением и распространением того, что в социальной психологии называется» массовидными психическими явлениями», кризисом лидерства, демонстрацией несовместимости отдельных групп лиц, резким падением производительности труда, дисциплины, творческих решений в низовом аппарате управления.

На второй фазе конфликт, используя только внутренний потенциал группы, уже нельзя «загнать внутрь», это просто опасно для лидеров альтернативных микрогрупп, не имеющих гарантий сохранения статуса, и опытные лидеры стараются просто захватить инициативу в развертывании событий. Положение же с имиджами на второй фазе конфликта в определяющей степени зависит от сценариев развертывания событий. Автор наблюдал несколько таких сценариев:

– распад группы, ситуация упоминавшейся аномии, спазма централизованной власти, что наблюдается при соотношении сил по приведенной выше формуле достаточно долгое время. Выход из состояния аномии, помимо физического распада группы, немыслим без внешнего вмешательства, или крайне маловероятного внезапного, резкого ослабления одной из группировок. В любых других случаях начинается инволюция плавный убыстряющийся регресс самой организации группы, когда роль имиджей критически низка;

– финал конфликта связан с победой одной из группировок с соответственным эталонированием своих имиджей, часто заметно отстающими по времени от факта «победы», и еще более поздней процедурой ограничения и классификации норм поведения, которые отныне выступают как девиантные.

Третья фазаразрешения конфликта, как и четвертая – рецидивы, значительно ослабленные, конфликта уже после окончания главных событий интересуют нас в меньшей степени.

На таких фазах классическое положение имиджей восстанавливается, кардинально меняются лишь групповые оценки относительно того, что закрепить как девиантное наказуемое поведение.

Отметим, впрочем, что главной отличительной особенностью третьей фазы является сосуществование, причем далеко не мирное, двух, как минимум, альтернативных моделей имиджей престижного группового поведения с неравной популярностью. Они ориентированы, соответственно, на эталоны, символы принадлежности к побеждающей и проигрывающей группировкам. Собственно же девиантное поведение сохраняется на такой, достаточно кратковременной фазе, лишь в классических асоциальных образцах

Строительство имиджей в это время имеет ряд уникальных особенностей. Ориентация на стереотип централизованной власти исчезает, или, в редких случаях, сублимируется в нескольких группах относительно самостоятельных, раздробленных имиджей.

Например, в конфликтах на производстве в госсекторе автор наблюдал несколько ярко выраженных и несводимых друг к другу групп имиджей:

– имидж, полностью ориентированный на побеждающую группировку, основными чертами которого являются копирование поведенческих стереотипов, символы покорности, готовности к несимметричным услугам по отношению к заданному кругу лиц, отметим, что такой имидж наиболее распространен в среде управленцев низшего и среднего звеньев;

– имидж нерекламируемой явно независимости, чертами которого являются личностные символы, в том числе речевые, консерватизм стереотипов, что типично для наиболее ценных специалистов;

– имидж консервативной принадлежности к своей группировке, вне зависимости от конъюнктуры группы, что типично для ветеранов, адаптеров, лиц, объединенных общей склонностью к девиантному поведению.

Последняя группа имиджей сохраняется на четвертой фазе конфликта, одновременно и как «воспоминание», «след», «реликт» прошедшего конфликта, как возможная база для конфликта следующего, что и объясняет название такой фазы.

Подчеркнем еще раз, таким образом, что, в ходе внутригруппового конфликта, роль имиджей сначала падает, прежде всего, в силу децентрализации власти, а позже, оттолкнувшись от своей глубинной символьной сути, растет, вместе с необходимой централизацией власти на финальных фазах конфликта, – в том, разумеется, случае, если группа не распадается на первых фазах такого конфликта.

Таким образом, конфликт есть естественное ограничение эффективности имиджей, показывающее неоднозначность корреляции их с качеством конкретной группы, «инерциальное старение» консервативных имиджей лидеров. Конфликт, однако, даже если он ведет к распаду группы, не отрицает роли имиджей, он подразумевает просто их смену; отрицание их нефундаментально и временно, лишь на период открытой его фазы.

Видимо, не случайно упоминавшийся опрос руководителей среднего звена показал, что существует примерно общая модель последовательностей управленческих решений на каждой фазе конфликта, причем в центре их находятся именно психология отношений с конфликтерами и конструирование имиджей. Например, для первой фазы, границей которой является оформление упоминавшихся «групп риска», такими мерами являются сбор компромата на конфликтеров, попытки расколоть их группу изнутри, фальсификация требований и другое по общему принципу «мягкой волны», наращивая жесткость воздействий при сопротивлении.

Еще одним масштабным социально-психическим механизмом девиантного поведения, ограничивающим, как бы испытывающим «на прочность» обычный статус имиджей в группе, являются сильные эмоции, или страсти.

Не касаясь сложного вопроса о том, есть ли нервно-физиологические «эквиваленты» эмоции, отметим, что эмоции как бы провоцируют те или иные ощущения разных видов, меняют упоминавшиеся образы эталоны, лежащие в основе произвольного и непроизвольного внимания. В результате при положительной эмоции возникает общий «настрой удачи», игнорирующий обычные противопоказания при принятии решений, и, соответственно, обратный настрой при отрицательной эмоции.

Поэтому эмоции выражают именно субъективно-личностные основы социального поведения человека, и их возникновение прямо сопряжено с движением мотивации иметь имидж как средство успеха

Доказательством такого тезиса являются известные опыты, показывающие огромную роль положительного эмоционального настроя и отрицательного настроя в жизни группы.

По представлениям автора, страсти, или сильные эмоции, возникают, как самоопровержение зависимостей, выраженных в приведенной формуле при крайних значениях «П» и «В», когда «П» стремится к бесконечности, а «В» – к нулю. Другими словами, для возникновения сильной эмоции необходимы следующие, как минимум факторы:

· Осознанное, или случайное, вхождение человека в ситуацию, которую он оценивает как сложную;

· Возникновение высокой, мощной потребности в чем-либо при субъективном признании шанса на ее реализацию;

· Появление неуверенности в своих способностях при достижении цели, когда потребность доходит до уровня оформления интереса;

· Наличие достаточно высокой психологической силы, самой потенции выдерживать психические испытания.

Сильные эмоции, возникающее при таких условиях, подрывают саму психическую основу имиджей, поскольку движение целей, реализация мощных потребностей становится для человека важней простой психологической защиты через имидж.

Об этом свидетельствует даже общий обзор картин психических состояний тоски, несчастной любви, аффекта все три классических реакции которого явно показывают высокую асоциальность страстей. Появление страстей коррелируется не только с возрастом, но и с положением дел в группе и стране. Человек в состоянии страсти утрачивает вкус к обработке и проверке имиджей, что, очевидно опасно для самих основ социального поведения. Увеличение образцов такого поведения людей в состоянии страсти сверх критического порога и есть шифрованная необходимость решения любого конфликта, поскольку, в другом случае, группа перестает быть привлекательной для ее членов.

Скажем, весьма показателен, в этом отношении, известный эффект инверсии привязанностей в состоянии тоски.

Суть его в том, что испытывая тоску, люди тянутся к партнерам, ранее не любимым, и отторгают людей, ранее близких. Одно из объяснений такой смены ориентаций – возникновение чувствования, которое можно сформулировать примерно так: «Ранее близкие люди не спасли меня от тоски. Возможно, новые люди увидят во мне то, что поможет мне избавиться от нее».

Так или иначе, но очевидно, что инверсия привязанностей вовсе не копирует зависимостей группового конфликта, и потому может нарушать описанные выше его сценарии, углубляя и без того запутанное положение дел в группе и так далее.

Таким образом, даже не касаясь конкретных вопросов возникновения и развертывания страстей конкретного типа, можно с уверенностью постулировать важный для нас вывод: страсти есть еще один источник девиантного поведения, сужающего роль имиджей при некоторых конфликтных сценариях ее жизни.

Возможны и другие примеры психических состояний, подрывающих социально-психологические основы имиджа интуиция, понимание, нравственность, духовность, сновидения, патологические состояния.

Например, в структуре интуитивного акта необходимость имиджей быстро угасает, теряет инерцию, и тем парадоксальнее использование ее возможностей в политическом конструировании имиджей, что показывает, видимо, действительный их статус как «выходной» характеристики психики, шифрующей сложнейшие предшествующие внеимиджевые процессы в алгоритме социально клишированного общения.

Первые гипотезы относительно природы интуиции появились более двух тысяч лет назад. Спектр их огромен. Платон, скажем, понимал под интуицией внезапное озарение подготовленного предшествующей работой ума. Декарт выделял в качестве существенного признака интуитивного знания ясность и простоту результата интуитивного акта, Гегель и Фейербах настаивали на чувственной, практически неинтеллектуальной природе интуиции; в рамках интуитивизма доказывалась гипотеза относительно врожденно-инстинктивного содержания интуиции и так далее.

Впрочем, вне зависимости от принятой гипотезы относительно сути интуиции, практически все исследователи сходятся в описании «внешних», проверяемых экспериментально, черт интуитивного акта:

· непосредственность и «очевидность» результата. В таком акте испытуемые описывают удивительную четкость и чувственную уверенность в правильности результата, полученного интуитивно;

· внешнюю легкость интуиции, когда результат, казалось бы, плохо связан с предшествующими усилиями и установками, и приходит как бы сам собой, рождая иллюзию «подарка извне»;

· удовольствие от интуитивной работы психики, странное и пугающее иногда чувство отстраненности от обыденной легкости или трудности решения житейских задач. Интуиция апеллирует в том числе и к гедонистическим наклонностям личности, к ее чувству прекрасного, к ее иллюзиям и надеждам на другую, более достойную, по субъективным ощущениям, жизнь;

· открытую или скрытую образность интуитивного акта. При этом экспериментально отслеживается довольно странная закономерность определяющей роли не исходного образа, шифрующего суть и возможную последовательность решения задачи, а образа вспомо<