XXXII. Какую услугу Сальватор оказал Фафиу и о какой услуге он его просит

 

Фафиу был наивен, до такой степени наивен, что доходил порой до последних границ глупости; зато у него было золотое сердце, и его искренне любили все товарищи, хотя он был всеобщим посмешищем, а иногда и козлом отпущения. Он был способен любить, в чем уже могли убедиться читатели, и умел быть признательным, в чем читателям еще предстоит убедиться.

Только что несчастные комедианты пережили суровую зиму: целый месяц валил снег, их засыпало, как лапландцев, и за этот месяц ежедневные сборы приносили не более десяти су; тогда Сальватор, употребив средства, неведомые даже тем, кого он спасал, пришел им на помощь; с тех пор самый признательный из всех, лучший, наивнейший из всей труппы человек каждый день заходил после встречи с Мюзеттой, жившей на углу площади Сент-Андре-дез-Ар, засвидетельствовать свое почтение Сальватору и спросить, чем он может быть ему полезен в своем нехитром ремесле.

Так прошло три месяца; каждый день от двенадцати до часу Сальватор (если он сидел на своем обычном месте) принимал Фафиу; это объясняет, почему появление Фафиу на рынке вызвало описанный нами эффект и как вышло, что Фафиу, привыкший к производимому им самим впечатлению, не обращал больше внимания на смех толпы; каждый день Фафиу неустанно предлагал своему благодетелю услуги, а тот неизменно отказывался их принять. Но это не охладило пыла Фафиу, он по-прежнему регулярно навещал Сальватора и справлялся, не нужна ли комиссионеру его помощь, — это вошло у верного Фафиу в привычку.

Железная улица, скажут нам, лежала у него на пути, когда он отправлялся с площади Сент-Андре-дез-Ар на бульвар Тампль. Но мы знаем Фафиу и беремся утверждать, что если бы Сальватору вздумалось переехать к заставе Трона, то честный и признательный Фафиу стал бы ходить с улицы Сент-Андре-дез-Ар на бульвар Тампль через заставу Трона. В таком случае, чем можно объяснить, спросят у нас читатели, что этот прямодушный и искренний человек мог лелеять в сердце надежду увидеть своими глазами, как королеву Таматаву сожрет бенгальский тигр или нумидийский лев, и все ради того, чтобы жениться на мадемуазель Мюзетте? Мы ответим только одно: любовь — это такая страсть, которая сводит с ума, ослепляет, ожесточает, а Фафиу был страстно влюблен и потому сошел с ума, ослеп, ожесточился, когда столкнулся с женщиной, которая держала в руке его судьбу и этой же безжалостной рукой захлопывала перед его носом дверь, ведущую к счастью, ставя условием этого счастья постоянный ежемесячный заработок в тридцать франков! Фафиу уже пять лет получал не больше пятнадцати франков в месяц (которые, к тому же, выплачивались ему с такой регулярной нерегулярностью, что в среднем не выходило и пяти франков в месяц); и он даже в самой далекой перспективе не видел возможной прибавки к жалованью. Итак, бракосочетание Фафиу откладывалось, как мудрено выражался г-н Галилей Коперник, до греческих календ, и Фафиу терял рассудок, ничего не видел и ожесточался, а в такие минуты он был способен даже пожелать королеве Таматаве смерти.

Наши читатели понимают теперь (когда мы им объяснили отношения, связывавшие Фафиу и Сальватора) ту самую фразу, которую шут в начале предыдущей главы сказал комиссионеру: «Господин Сальватор! Слово Фафиу, если я могу отплатить вам какой-нибудь услугой, настоятельно прошу: располагайте мной!»

Предложения Фафиу постоянно отвергались; как же он обрадовался, когда впервые за три месяца услышал в ответ: «Возможно, я поймаю тебя на слове, Фафиу», на что Фафиу вскричал: «Клянусь Господом Богом, вы меня осчастливите, это я вам говорю!»

— Я рассчитывал на твою добрую волю, Фафиу, — с улыбкой продолжал Сальватор после изложенного нами отступления по поводу мадемуазель Мюзетты. — И я уже распорядился тобой без твоего ведома.

— Продолжайте, господин Сальватор! Продолжайте! — снова воскликнул Фафиу, глубоко растроганный доверием, которое оказывал ему Сальватор. — Ведь вы знаете, что я предан вам телом и душой!

— Знаю, Фафиу. Итак, слушай.

Фафиу умел вертеть носом сорока двумя разными способами, а ушами — двадцатью тремя способами; он во всю ширь распахнул свои уши и сказал:

— Я слушаю, господин Сальватор.

— В котором часу начинается твой парад, Фафиу?

— Мы даем два парада, господин Сальватор.

— Тогда скажи мне, когда они начинаются.

— Первый — в четыре часа, второй — в восемь часов вечера.

— Четыре часа — слишком рано, восемь — чересчур поздно.

— Ах, дьявольщина! К сожалению, время представления перенести нельзя, это запрещено.

— Фафиу! Нужно сделать так, чтобы первый парад начался сегодня вечером не раньше шести; многие из моих друзей, пожелавшие принять участие в твоем триумфе, освободятся лишь от пяти до семи часов; они-то и поручили мне передать тебе эту просьбу.

— Дьявольщина! Господин Сальватор, вот дьявольщина!

— Ты хочешь сказать, что это невозможно?

— Этого я вам никогда не скажу, господин Сальватор, вы и сами это отлично знаете.

— Значит?..

— Значит, господин Сальватор, парад должен начаться в шесть часов, раз вы желаете, чтобы он начался не раньше шести.

— Ты знаешь, как это устроить?

— Нет, но я что-нибудь придумаю.

— Я могу на тебя положиться?

— Да, господин Сальватор. Даже если меня будут резать на куски, раньше шести я на сцену не выйду.

— Хорошо, Фафиу… Однако это лишь половина услуги, о которой я хотел тебя попросить.

— Тем лучше, а то что же это за услуга?!

— Так ты готов ради меня на все?

— На все, господин Сальватор!.. Если бы ради вас мне пришлось… проглотить, к примеру, мою будущую тещу, как я глотал горящую паклю, я и это готов сделать.

— Нет, тебе пришлось бы объясниться с бенгальским тигром и нумидийским львом, которым ты ее торжественно обещал: слово свято, тем более — обет!

— О чем же вы хотели меня попросить, господин Сальватор?

— Речь вот о чем… Сегодня вечером ты должен вернуть своему хозяину то, что он дает тебе каждый вечер.

— Господин Коперник?

— Да.

— То, что он мне дает каждый вечер?

— Да.

— Он никогда ничего мне не дает, господин Сальватор.

— Прошу прощения: в конце каждого представления он дает тебе пинка в одно и то же место, если я не ошибаюсь.

— Под зад… да, это правда, господин Сальватор.

— Так вот когда он тебе даст сегодня вечером пинка, ты должен дождаться, когда он повернется к тебе спиной, и вернуть ему этот удар.

— Что?! — закричал Фафиу, решивший, что он чего-то не понял.

— Вернуть ему этот удар, — повторил Сальватор.

— Пинок под?..

— Да.

— Господину Копернику?

— Вот именно.

— Это совершенно невозможно, господин Сальватор! — сильно побледнев, отвечал несчастный Фафиу.

— Почему же невозможно?

— Потому что в жизни он мой директор, а на сцене — хозяин, ведь он всегда исполняет роль Кассандра, а я — Жиля… Впрочем, это оговорено.

— Что оговорено? — не понял Сальватор.

— В моем ангажементе сказано, что я обязуюсь быть брадобреем-цирюльником-парикмахером труппы; исполнять роли Жилей, Жанно, паяцев, дураков, «краснохвостых»; получать пинки под зад, но «никогда их не возвращать»…

— Никогда не возвращать? — повторил Сальватор.

— Никогда не возвращать! — подтвердил Фафиу. — Да я вам сейчас покажу свой ангажемент: он всегда при мне.

Фафиу вынул из кармана засаленную бумажку и подал ее Сальватору. Тот развернул ее двумя пальцами.

— Верно, — кивнул Сальватор, — здесь написано: «никогда их не возвращать».

— «Никогда не возвращать», так и есть! Ну, господин Сальватор, возьмите, если угодно, мою жизнь, только не просите меня нарушить мои обязательства.

— Обожди! — остановил его Сальватор. — В твоем ангажементе также сказано, что ты берешься исполнять все вышеперечисленное за пятнадцать франков в месяц, которые тебе будет платить Галилей Коперник.

— Которые мне будет платить господин Галилей Коперник… Совершенно верно, господин Сальватор.

— Кажется, ты мне говорил, что он тебе задолжал.

— Да, это так, к сожалению.

— Хотя ты каждый вечер аккуратно получаешь свой пинок.

— Два, сударь; один во время четырехчасового представления, другой — восьмичасового.

— Мне кажется, дорогой Фафиу, что, раз господин Галилей Коперник не выполняет своих обязательств, ты тоже можешь нарушить свои.

Фафиу широко раскрыл глаза.

— Об этом я не подумал, — признался он. Потом он покачал головой.

— Впрочем, это не важно, — прибавил он. — Возьмите мою жизнь, но не требуйте от меня вернуть господину Копернику пинок под… Нет, это невозможно!

— Отчего же, если он тебе не платит, хотя ты регулярно получаешь этот пинок?

— Вы полагаете, что это дает мне право?..

— Еще бы!

— Нет, нет! Он нарушает свои обязательства в малом, я же должен нарушить в большом. Невозможно, господин Сальватор! Невозможно! Прикажите лучше отдать за вас жизнь!

— Давай рассуждать здраво, Фафиу.

— Давайте, господин Сальватор.

— Вы по большей части импровизируете во время этих выступлений, и ты, на мой взгляд, проявляешь истинный талант.

Скромный паяц порозовел от удовольствия.

— Вы очень добры, господин Сальватор… Как вы правильно заметили, мы почти всегда импровизируем.

— Что тебе мешает сымпровизировать удар ногой, как ты импровизируешь свои нелепицы? Сам увидишь, какой успех будет иметь твоя импровизация!

— Нет, господин Сальватор, где это видано, чтобы Жиль давал пинка Кассандру?

— Тем более неожиданно это будет и, значит, принесет тебе еще больший успех.

— Ах, черт побери! — вскричал Фафиу, представив себе смех и аплодисменты зрителей, и в нем заговорил артист. — Черт побери! В этом я не сомневаюсь!

— Значит?.. Как, Фафиу, тебя ожидает огромный успех, а ты еще колеблешься?

— А если папаша Коперник рассердится?

— Это пусть тебя не беспокоит.

— А если он меня выставит за дверь за нарушение одного из главных пунктов ангажемента?

— Я дам тебе работу.

— Вы?

— Я.

— Вы собираетесь стать директором театра?

— Возможно.

— И приглашаете меня к себе?

— Да… Обещаю тебе тридцать франков в месяц, а если понадобится, готов выплатить тебе содержание за год вперед.

— Стало быть, если я буду получать тридцать франков в месяц, — вскричал Фафиу, и голова его закружилась от счастья, — стало быть…

— Что?

— Ах, Боже мой!

— Да что с вами?

— Я смогу… я смогу жениться на Мюзетте?

— Разумеется… Впрочем, будь спокоен: он тебя не уволит, потому что именно ты, мой мальчик, лучший актер в его труппе. И он тебя не только не уволит, но, если ты завтра попросишь удвоить твое содержание, он исполнит твою просьбу.

— А если нет?

— Я буду стоять наготове с тридцатью франками месячного жалованья или тремястами шестьюдесятью пятью франками годового содержания.

— Да вы предлагаете мне целое состояние, сударь! Больше чем состояние — счастье!

— Неужели ты откажешься от своего счастья, Фафиу?

— Нет, черт возьми! Нет, господин Сальватор! Будем считать, что договорились! — радостно вскричал шут. — И если хотите знать правду, я очень рад случаю отплатить папаше Копернику его же монетой! Сегодня вечером, даю вам слово, он получит два хороших пинка под…

— Нет, не два, — поторопился перебить его Сальватор. — Не увлекайся, Фафиу: один пинок!

— Хорошо, один, но такой, который будет стоить двух, это я вам обещаю.

И Фафиу жестом показал, как он это сделает.

— Это твое дело, — отвечал Сальватор, — но ударить ты должен один раз.

— Да, да, один, как договорились… Итак, вам нужно, чтобы я ударил один раз?

— Да, только один.

— На кой черт вам это нужно?

— Это моя тайна, Фафиу.

— Ладно, так и быть, он получит один, вот так: бац! И шут повторил свой выразительный жест.

— Именно так.

— О, я уже представляю физиономию хозяина! Скажите, можно мне сразу же после этого спрыгнуть с подмостков?

— Почему бы нет?

— Я ведь знаю папашу Коперника: в первую минуту гнева он будет страшен!

— Да, но за тридцать франков в месяц и руку Мюзетты…

— О, ради этого стоит рискнуть!

— Ступай, повтори свою роль, мой мальчик, и устрой так, чтобы твой финальный удар пришелся от половины седьмого до без четверти семь.

— Господин Сальватор! В шесть часов тридцать пять минут я нанесу ответный удар.

— Хорошо, Фафиу, спасибо тебе.

— Прощайте, господин Сальватор.

— Прощай, Фафиу.

Почтительно поклонившись Сальватору, шут оставил таинственного комиссионера и, напевая старинную песенку, слышанную им в Ярмарочном театре, пошел прочь в веселом расположении духа, словно узнал, что королеву Таматаву все-таки съел бенгальский тигр или большой нумидийский лев.

Сальватор провожал его совсем не таким взглядом, каким он одарил двумя часами раньше папашу Фрикасе и его флегматичного должника.

Но оставим Сальватора, чтобы последовать за Фафиу; если хотите, дорогие читатели, давайте отправимся на бульвар Тампль и посмотрим на уличное представление, которое с радостным нетерпением ожидает толпа, не подозревая (так нам, во всяком случае, кажется), какую неожиданную развязку задумал Сальватор.