Московский Кремль — Акрополь

По сравнению с Петроградом обстановка в Москве в области защиты памятников искусства была более сложной. Здесь после победы вооруженного восстания вопросы охраны музейных сокровищ, и прежде всего главного памятника Москвы — Кремля, требовали скорейшего и более сложного разрешения. В Петрограде Зимний дворец, его архитектура практически не пострадали при взятии. «Старинные исполинские стены дворца, — писала современная газета, — постояли за себя и чудесно выдержали падавший на них дождь пулеметного огня и орудийных залпов. Лишь вблизи видно, что фасад, выходящий на площадь, изборожден выбоинами от сыпавшихся пуль.

Большинство громадных оконных стекол также изрешечены характерными отверстиями выстрелов на близком расстоянии.

Следов орудийного огня на первый взгляд совсем незаметно, и лишь при ближайшем осмотре можно найти около десятка незначительных разрушений в садовой решетке и в углах и фронтонах.

Со стороны Адмиралтейства и набережной дворец испытал лишь редкие и ничтожные царапины»[dcxliv].

Иначе дело обстояло в Москве. Здесь, как известно, Кремль оказался активным средоточием контрреволюционных сил. Во время его штурма красногвардейские отряды были вынуждены подвергнуть Кремль артиллерийскому обстрелу, в результате чего несколько памятников архитектуры оказались частично разрушенными.

«После пятидневного боя», в день окончательной победы Советской власти в Москве, Военно-революционный комитет 3 ноября 1917 года сообщал: «Любители старины очень боялись за Кремль, который пришлось подвергнуть форменной бомбардировке из орудий всякого калибра. Можем их (любителей старины. — В. Л.) успокоить: Кремль в целом как исторический памятник сохранился. Ни одно здание, имеющее археологическую ценность, не разрушено до основания или хотя бы частью.

Из Кремлевских башен более всего пострадали Никольские ворота, но и они стоят и могут быть реставрированы (исправлены) на первый взгляд без большого труда. Спасские ворота пострадали уже менее (разворочены часы).

Внутри Кремля масса пробоин на Николаевском дворце, где была главная квартира восставших юнкеров и который служил определенной мишенью советской артиллерии. С промаха снаряды попадали в угол Чудова монастыря — тот, что к церкви Двенадцати апостолов, и в саму церковь. Повреждения кажутся чисто внешними. Соборы {225} Успенский, Архангельский, Благовещенский невредимы так же, как и колокольня Ивана Великого.

Вне Кремля ни одно здание, имеющее какую-либо художественную ценность, не разрушено»[dcxlv].

Посетивший Москву Джон Рид рассказывал: «В Кремле я был лично непосредственно после бомбардировки и сам осматривал все повреждения. Малый Николаевский дворец — здание, не имеющее особой ценности <…> был обстрелян артиллерийским огнем и, действительно, очень сильно пострадал <…> Церковь Василия Блаженного осталась нетронутой, точно так же, как Большой Кремлевский дворец, в подвалах которого хранятся все сокровища Москвы и Петрограда, и Грановитая палата, где находятся коронные драгоценности. В эти места никто даже не входил»[dcxlvi].

Другой очевидец происходивших событий, американская журналистка Бесси Битти, познакомившись с состоянием Кремля, записала: «Ущерб, нанесенный Кремлю, был невелик — ничего похожего на то, чего мы боялись»[dcxlvii].

Таковы были некоторые объективные свидетельства современников. Однако, как известно, несмотря на истинное положение вещей, {226} буржуазные газеты, оставшиеся от старого предоктябрьского времени, подняли истерическую волну самых «достоверных» высказываний «очевидцев» о разрушениях в Кремле, всячески на разные лады преувеличивая случившееся. О тех, кто занимался распространением подобных сведений, сохранилась запись в «Русском блокноте» Джона Рида: «Обозленные попы. Обозленные буржуазные художники и др. Несчастные обозленные бедняки, которые крестятся и что-то бормочут, глядя на Кремль. Обозленные толпы спорщиков на Красной площади. Эти последствия боев представляют опасность для большевиков»[dcxlviii].

С резким осуждением тех, кто распространял лживые «страшные» слуха о гибели «матушки Москвы белокаменной», выступила газета «Правда», которая писала:

«Ханжи и святоши много пролили демагогических слез о том, что расстреляны национальные святыни и сокровища. Надо думать, что в ближайшем будущем появятся фотографические снимки с изображением всех следов артиллерийской стрельбы по Кремлю. И тогда будет положен конец завываниям всех пустосвятов»[dcxlix].

К числу таких людей, как известно, принадлежали и многие представители «Союза деятелей искусств», составившие обращение «Ко всему русскому народу», где указывалось, что подвергся разрушению не только Московский Кремль, но и собор Василия Блаженного, а также Успенский собор[dcl].

В ряде буржуазных газет того времени появляются постоянные рубрики «Раны старой Москвы», «Израненная Москва», в которых публиковались фотографии, сопровождаемые текстами апокалиптического характера. Одновременно публикуются литературные материалы (среди них укажем, например, на статью М. Добужинского «Расстрелянное искусство»), в которых авторы отнюдь не объективно, с полным нежеланием понять существовавшую ситуацию, заставившую большевиков вооруженными силами взять Кремль, воспринимали случившееся как «гибель России».

Такая искусственно создаваемая паника, распространение ложных слухов о преувеличенных разрушениях исторических памятников в Москве не могли не вызвать болезненную реакцию даже у прогрессивной части интеллигенции. Показателем этого может служить письмо А. В. Луначарского об отставке, помещенное в ряде газет[dcli]. Известно, что В. И. Ленин специально беседовал с Луначарским, разъясняя истинное положение дел, и вскоре в печати появилось сообщение о том, что А. Луначарский остается на своем посту[dclii]. Несколько позже квалифицированная комиссия, состоявшая из художников, официально заявит, что «все снаряды, попавшие в Кремль, меньше нанесли вреда художественным ценностям, чем начатая до Октября невежественная реставрация живописи Успенского собора»[dcliii] — однако сам факт реакции интеллигенции на это событие {228} чрезвычайно примечателен для понимания сложности обстановки в Москве в первый послереволюционный месяц.

Восстановление отдельных зданий, пострадавших от боев в Кремле, по инициативе Московского военно-революционного комитета началось уже 7 ноября 1917 года[dcliv].

Помимо восстановления памятников Кремля, первоочередная задача Советской власти заключалась еще и в том, чтобы сохранить художественные сокровища, находившиеся в Кремле. Здесь, кроме собственно ценностей, имевшихся в Кремлевских дворцах, хранились также произведения искусства, эвакуированные из петроградских музеев в предоктябрьское время, а также драгоценности и регалии царского дворца из Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца[dclv], и, наконец, тут же в Кремле под особой охраной находились художественные ценности, перевезенные в годы империалистической войны (1914 – 1917 гг.) из различных мест бывшей Российской империи (например Беловежской пущи), а также Польши, Румынии и т. д.[dclvi].

Организация охраны Кремля и всех художественных ценностей, находившихся в нем, началась вместе с вступлением революционных отрядов — было это 3 ноября — на его территорию.

Член Военно-революционного комитета 1‑й артиллерийской бригады Я. Давыдовский рассказывал, что когда он 3 ноября вместе с отрядом солдат вошел в Кремль, то встретил освобожденного из плена юнкеров большевика О. Берзина, который сказал: «Ради бога, помогите нести охрану Кремля. У вас есть люди, возьмите район и охраняйте»[dclvii]. И далее Давыдовский вспоминал, что, услышав эти слова, он подумал: «Европа будет нас клеймить грабителями, а тут Берзин, избитый, измученный, охраняет ценности Кремля»[dclviii].

Другой большевик, член Военно-революционного комитета Г. Мельничанский, тоже находившийся в плену у юнкеров, в ночь на 3 ноября, то есть накануне своего освобождения и вступления революционных отрядов в Кремль, узнал о том, что в самом Кремле без охраны находится казна с русским золотом. Необходимый караул им был выставлен[dclix].

А еще несколькими днями позже — 13 ноября — Военно-революционный комитет вынес постановление: «1. Поручить тов. Е. К. Малиновской организовать комиссию по охране всех художественных, научных и исторических ценностей. 2. Временным комиссаром для охраны ценностей Кремля назначается тов. Малевич»[dclx].

В результате столь оперативных действий ценности были сохранены. Об этом с удовлетворением свидетельствовал В. Бонч-Бруевич, осмотревший по поручению В. И. Ленина (после переезда Советского правительства в Москву) Кремлевские здания. «Меня очень обрадовало, — писал Бонч-Бруевич, — что все ценности дворцов, Грановитой {229} и Оружейной палат, Патриаршей ризницы и все остальное было на местах, было цело»[dclxi]. Вопросы охраны памятников искусства и старины, представляющих собой художественную ценность, Советская власть стремилась решать конкретно и энергично.

Одновременно с этой комиссией при Московском Совете рабочих и солдатских депутатов была создана Комиссия по охране памятников искусства и старины, возникшая еще до завершения московского восстания, тогда, когда еще на улицах города гремели выстрелы[dclxii]. Возглавлял ее профессиональный революционер, архитектор и художник П. Малиновский, который вместе с художниками, вошедшими в комиссию при Моссовете, В. Бакшеевым, Е. Бебутовой, П. Кузнецовым, А. Матвеевым, В. Н. Мешковым, М. Яковлевым начали сразу же в «пожарном порядке» производить осмотр и учет произведений искусства, находящихся в Кремле[dclxiii].

С первых же дней Советской власти в работу Московского Совета включился художник Е. Орановский, назначенный заместителем председателя комиссии по охране памятников искусства и старины. Он вспоминал одно из первых заседаний {230} Моссовета, посвященное организации Комиссии: «“<…> Художникам необходимо завтра же идти в Кремль и принять все художественные и прочие ценности, пока их… не растащат мародеры”, — привычно опуская руку на кобуру с маузером, взволнованно говорил один из руководителей Совета»[dclxiv].

В работу по выявлению ценностей, находившихся в Кремле, включались также А. и В. Васнецовы, Н. Касаткин, С. Коненков, К. Коровин, В. Поленов[dclxv], а позже уже свыше семидесяти мастеров искусства станут заниматься охраной и учетом художественных богатств Москвы и Московской области[dclxvi].

На первых порах осуществлять всю данную работу было особенно нелегко. Служащие Кремля и Комиссия по приему, охране и заведованию дворцовыми имуществами в Москве (создана Городской думой после ликвидации министерства двора и уделов в марте 1917 года) отказывались сдавать имущество новой комиссии во главе с П. Малиновским и не желали подчиняться постановлениям Советской власти[dclxvii].

Комиссия по охране памятников искусства и старины Московского {231} Совета была встречена «скрытой враждой и пассивным сопротивлением представителей Синодальной власти»[dclxviii], а также противодействием некоего «Объединенного комитета по охране памятников искусства и старины», настроенного враждебно к Советской власти[dclxix].

Однако постепенно фактическая власть над Кремлевскими дворцами и другими помещениями стала переходить в руки Комиссии Моссовета.

«Члены Комиссии, — вспоминал Е. Орановский, — произвели на всех большое впечатление своим энтузиазмом, честным, простым, товарищеским подходом, патриотическим чувством, действительным спасением и сохранением художественно-исторических ценностей как национально-культурного достояния <…>.

Вся работа проходила в бурном темпе. Члены Комиссии забывали об отдыхе, день мешался с ночью <…> Не хватало людей»[dclxx].

Комиссия Моссовета занималась не только учетом художественных ценностей, но и осмотром архитектурных памятников Кремля. В начале декабря члены комиссии (И. Грабарь, А. Лентулов и др.) после ознакомления с состоянием {232} зданий Кремля сочли необходимым реставрировать Успенский собор и Патриаршую ризницу.

Тогда же А. Луначарский сообщил представителям печати о том, что все расходы по реставрации древностей Кремля и исправлению Кремлевских стен и башен будут произведены государством и вопрос об этом уже решен в Комиссариате народного просвещения[dclxxi].

Интерес к Кремлю как к выдающемуся памятнику искусства в это время возрос необычайно.

Художники ряда объединений и учебных заведений («Союз русских художников», преподаватели и учащиеся Московского училища живописи, ваяния и зодчества; Московское товарищество художников; Московское общество любителей художеств) публикуют в конце ноября воззвание, призывая беречь Кремль, высказывая предложения о мерах, необходимых для его дальнейшей безопасности, чтобы России и всемирной культуре сохранить этот памятник и передать его «в неприкосновенной целости грядущим поколениям»[dclxxii]. Вместе с тем большинство художников, входивших в указанные союзы, товарищества и являвшиеся преподавателями училища, в рассматриваемое время ограничились только словесным призывом — лишь единичные представители их профессии занимались конкретной работой для осуществления этого предложения.

Небезынтересно и то, что в среде работников искусства и участников «Кремлевской комиссии», как тогда называли Комиссию Моссовета, возникает идея создания «Кремля — Акрополя искусств и старины»[dclxxiii].

Идея превращения Кремля в город-музей появилась еще накануне Октября. Тогда комиссия, состоявшая из представителей московских музеев и обществ во главе с И. Грабарем, выдвинула предложение перевести сюда и Третьяковскую галерею, и Румянцевский музей, а дворцы превратить в хранилища предметов старины[dclxxiv].

В ноябре-декабре по мере ознакомления Комиссии Моссовета с дворцами Кремля вновь возникает идея создания Кремля-Акрополя, в котором предполагалось собрать все, «что художественно и исторически ценного есть в Москве»[dclxxv], создать в нем большую национальную галерею, составленную из частных собраний Москвы[dclxxvi], и т. д.

И хотя в самые первые месяцы существования Советской власти реализовать эти проекты было еще невозможно, тем не менее, как рассказывали очевидцы[dclxxvii], эта идея вдохновляла художников и всех тех, кто был занят работой по сохранению главного московского памятника русской старины.

Однако уже тогда, в 1917 году, Кремль для всех современников стал не только выдающимся памятником древней истории, но и торжественным, священным местом, навсегда связанным с событиями пролетарской революции.

Особое внимание привлек к себе Кремль тогда, когда возле его {234} стен между Никольскими и Троицкими воротами состоялись похороны жертв (как тогда говорили), или точнее — героев Октябрьской революции.

Похороны состоялись 10 ноября 1917 года (в комиссии по их организации участвовал архитектор П. Малиновский)[dclxxviii] и превратились в грандиозное всенародное шествие.

«Это был день пролетариата, — вспоминала Б. Битти. — Все другие не выходили из дому[dclxxix]. На опустевших улицах были только те, кто оплакивал погибших пролетариев. Процессия тронулась в восемь часов утра, и весь день люди шли бесконечной вереницей <…> Кавалерийские части проходили мимо, держа равнение на могилы, девушки в платочках несли огромные овальные венки из искусственных цветов»[dclxxx].

Делегации, участвовавшие в похоронах, несли красные знамена, на которых было написано: «Жертвам предвестникам всемирной социальной революции», «Слава павшим во имя рабочего освобождения, сила и победа живым». О том, как выглядела в этот торжественный и печальный день Красная площадь, куда направлялись делегации, сообщала газета «Правда»: «Вся <…> площадь утопает в знаменах и венках. На стенах в Кремле громадные плакаты с подписями: “Да здравствует пролетарская и крестьянская революции!” “Да здравствует честный и демократический мир <…>”»[dclxxxi].

Траурная демонстрация была величественной и незабываемой — Москва не помнила такого единодушия. «Со всех улиц, — рассказывал Джон Рид, — на Красную площадь стекались огромные толпы народа. Здесь были тысячи и тысячи людей, истощенных трудом, и бедностью. Пришел военный оркестр, игравший “Интернационал”, и вся толпа стихийно подхватила гимн, медленно и торжественно разлившийся на площади, как морская волна. С зубцов Кремлевской стены свисали до самой земли огромные красные знамена с белыми и золотыми надписями: “Мученикам авангарда мировой социалистической революции”, {235} “Да здравствует братство рабочих всего мира!”»[dclxxxii].

«<…> Через ворота лился бесконечный поток знамен всех оттенков красного цвета с золотыми и серебряными надписями, с черным крепом на верхушках древков <…> Между рабочими шли отряды солдат с гробами <…> сопровождаемые воинским эскортом — кавалерийским эскадроном и артиллерийскими батареями, пушки которых увиты красной и черной материей, увиты, казалось, навсегда. На знаменах воинских частей надписи: “Да здравствует III Интернационал!” или “Требуем всеобщего справедливого демократического мира!”…

Весь долгий день до самого вечера шла эта траурная процессия. Она входила на площадь через Иверские ворота и уходила с нее по Никольской улице <…>», и далее Рид писал, что, глядя на «поток красных знамен, на которых были написаны слова надежды и братства, ошеломляющие пророчества <…> вдруг я понял <…> этот народ строил на земле такое светлое царство <…> за которое умереть — счастье»[dclxxxiii].