В которой Токе возвращает долг

 

Следующий день дался каравану тяжело. Запасы воды почти у всех иссякли, а к реке Урман не рассчитывал подойти раньше вечера. Утром, откопав засыпанные песком повозки, караванщики по его приказу разделили остатки воды поровну. Токе и Каю досталось по глотку: больше рассчитывать им было не на что, пока не дойдут до Ташмарук.

«Тебе бы и вовсе не следовало давать, – проворчал ответственный за раздачу воды Метик. – Ты и так знаешь, где раздобыть… чего покрепче!» Токе испуганно огляделся по сторонам, но, кажется, сказанного никто, кроме стоящего рядом Кая, не слышал. Позднее у «артиста» состоялся весьма неприятный разговор с Урманом, который допытывался, где он раздобыл выпивку и как прошел мимо постов. Токе упирал на полную потерю памяти как результат алкогольного отравления. Урмана это объяснение, видимо, не удовлетворило, потому что он не выпустил провинившегося из своих когтей, пока на помощь не подоспел Кай. Что его друг наплел воеводе, осталось Токе неведомо. Однако Арову слуге Урман поверил, только реквизировал заветную фляжку и предупредил, что пьянство в караване не потерпит. К счастью, Эсгеру о ночном происшествии пока было ничего не известно, и его сын искренно надеялся, что так оно и останется.

К Ташмарук караван подошел перед закатом. Урман дал время, чтобы наполнить бурдюки, напоить мулов и смыть с себя пыль пустыни. Но минуты были наперечет: до темноты надо успеть перейти реку и разбить лагерь на приличном расстоянии от нее. Единственный на много миль источник воды заключал в себе опасность. Сюда приходили на водопой дикие животные, а голодные хищники наведывались в поисках легкой добычи.

Когда повозки выехали на берег Ташмарук, он был пуст. Во влажном песке виднелись крупные и мелкие следы, но звери боялись людей и поспешили скрыться с их пути. При виде воды сердца караванщиков наполнились радостью. Животные давно почуяли ее близость и последние мили тянули повозки с удвоенной силой. Теперь люди распрягали усталых мулов и лошадей и заводили их в воду. Урман дал приказ всем держаться вместе, не отбиваться в сторону и, как всегда, выставил посты.

Как и многие другие, Токе сбросил одежду и залез в воду голышом. Река обмелела, в самом глубоком месте ему было по горлышко. Но все равно: как же было здорово смыть с себя пыль долгого путешествия и вволю напиться! Жаль, Майкен не могла разделить всеобщее блаженство. Женщины, соблюдая приличия, вынуждены были скрываться в кибитке.

Токе поискал глазами Кая. Тот тоже направлялся к воде, сидя верхом на Гренке и ведя в поводу Мастерова Кекса. Раздеваться он не стал. Только сбросил плащ, китель да сапоги, оставшись в узких штанах и рубахе без рукавов. «Хорошо, что Майкен в кибитке, – подумал Токе. – Хоть она и сказала, что не боится, а мало ли что… Пророчество есть пророчество». Оглядывая ладную, но по‑мальчишески тонкую фигуру всадника, парень невольно удивлялся: «Откуда взялась та сила, что прошлой ночью так легко забросила меня на лошадиную спину? Ведь весу во мне небось не меньше, чем в самом Кае…»

– Ты чего не разделся? – крикнул он приближающемуся в фонтанах брызг другу.

– Да у меня все равно смены нет. Заодно и постирается.

– Отличная мысль! – фыркнул Токе и, ухватив всадника за ногу, стащил с лошади.

Оба плюхнулись в воду, обдав чинно обмывавшегося рядом Танжрина каскадом воды. Они шумно возились, брызгаясь, хватая друг друга за ноги и утягивая на дно. Вдруг Кай, ловко выскользнув их захвата товарища, вынырнул на поверхность. Токе последовал за ним и хотел было снова макнуть приятеля с головой, но, увидев его лицо и напряженно замершую фигуру, передумал. Кай всматривался во что‑то на том берегу, где стояли кибитки.

– Что там? – почему‑то шепотом произнес Токе.

– Смотри!

Сначала парень ничего не увидел, но тут стоявший на посту Гурам что‑то закричал, указывая вдоль берега вправо. Присмотревшись, Токе заметил движение. Стая похожих на собак животных со свалявшимися голубовато‑серыми шкурами под цвет песков быстро приближалась к каравану.

– Что это за звери? – удивленно спросил парень, до сих пор не видевший в пустыне ничего больше змеи или суриката.

– Это гайены, собаки пустыни.

– Гайены? Но я думал, это бандиты…

– Люди зовут их гайенами, потому что они такие же хищники, как эти псы, и при нападениях используют ту же тактику.

– Какую тактику? – внутренне холодея, спросил Токе.

В этот момент откуда‑то из‑за лагеря со стороны пустыни раздался жуткий, леденящий душу вой, которому ответили собаки на берегу и дружно ускорили бег. Горец рванулся вперед, но Кай перехватил его:

– Оставайся здесь! Гайены не любят заходить в воду.

– Да ты что! Там же отец! И Майкен! Да и твой хозяин тоже там!

– Охрана справится. Мы только будем мешать, попадем под стрелы.

– Пусти!

Рука Кая не двинулась с места. Охранные уже выхватили луки и расстреливали приближавшихся псов, но купавшиеся в реке люди бросились на берег. Почуявшие хищника мулы заметались в воде. Мгновение, и на берегу воцарился хаос, в котором то там, то тут возникали и пропадали мохнатые серые тени.

– Я сказал, пусти! – отчаянно рванулся Токе… и свалился в воду – так неожиданно разжалась удерживавшая его рука.

Кай свистнул, и Гренка с Кексом тут же оказались рядом с ним.

– Слушай сюда! Гайенам не люди нужны, а мулы! Они их отгонят в пустыню, а потом раздерут. Понял?

– Это как наши собаки овец гоняют?

– Вроде того. Надо не дать мулам разбежаться. Пусть остаются в воде – туда псы не полезут. Возьми Гренку…

– Погоди! – прервал его Токе. – А как же отец, женщины…

– Ты думаешь, нас с тобой там не хватало? – Кай указал на берег, где бестолково метались и кричали люди и животные. – Без мулов каравану конец. Те же гайены нас прикончат, когда без воды ослабеем. Мы уже и так двоих в бурю потеряли. Давай на Гренку! И с нее не сходи! – Кай подсадил его на мокрую спину лошади, а сам вскочил на Кекса. – Ты – налево, я – направо!

Токе посмотрел на лагерь, где, казалось, не меньше сотни зверей сновало между кибитками: они были повсюду. Бесшумные серые тени появлялись, хватали зубами первый попавшийся кусок плоти, будь то животное или человек, рвали и снова исчезали, оставляя за собой страх и кровь. Охранные пытались, пока безуспешно, восстановить порядок. Стрелять по гайенам было теперь бесполезно: они смешались с людьми.

Парень перевел взгляд на реку. Большинство мулов было еще в воде. Инстинкт гнал их от берега, где пахло зверем и смертью. На правом фланге Кай пытался собрать их и загнать подальше в воду. Пустынные псы опасались грозных копыт айрана и держались на расстоянии. Токе глянул налево и увидел пегого мула, выходящего на берег за лагерем. Мгновенно два гайена окружили его, кусая за ноги и пытаясь отогнать в пески. «Прямо как наши собаки!» – мелькнуло у горца. Ударив Гренку пятками, он заорал и устремился на зверей. Гайены не хотели так легко отдавать свою жертву. Один из них, оскалившись, неожиданно высоко взвился в воздух, целясь во всадника… Но тут же без звука упал на землю с пробитой копытом головой. Его товарищ разочарованно взвыл и удрал, поджав хвост. Токе оттеснил мула в воду, к остальным.

Такое ему было не впервой. В родных горах парню не раз приходилось оборонять отару от волков. Только тогда ему всегда приходили на помощь обученные собаки, а волки никогда не работали так умно и слаженно, как эти пустынные твари. «Они ведь специально разделились, – думал Токе, сгоняя мулов вместе, – чтобы застать нас врасплох! Одна группа отвлекает людей, а другая – загонщики, охотники. А какое бесстрашие! Ведь наверняка многих из тех, кто сейчас в лагере, убьют».

Друзья, как бешеные, носились вдоль реки на разъяренных от запаха крови и опасности айранах. Злые кони кусались и били копытами осмелившихся встать на их пути хищников. Краем глаза Токе видел, как Кай откинулся назад в седле, уклоняясь от метнувшегося к его горлу пса, и в полете перебил ему хребет голой рукой. «Эх, оружие бы нам сейчас!» – пожалел горец о своих оставшихся в кибитке ножах, не говоря уже о Каевом арсенале. Постепенно к всадникам присоединилось еще несколько верховых из охранных, помогая удерживать мулов вместе и отгонять гайенов.

Все кончилось так же внезапно, как началось. Серые силуэты исчезли, оставив на песке окровавленные мохнатые трупы. Люди настороженно переглядывались, ожидая новой атаки, но ее не последовало. Гайены получили что хотели. Несмотря на усилия всадников на айранах и охранных, караван лишился еще трех мулов. К счастью, все люди оказались целы, хотя некоторые были покусаны и нуждались в помощи, чтобы раны не воспалились.

– Это ты! Это все из‑за тебя! – подступил вдруг к спешившемуся Каю меховщик Маджар, тоже потерявший мула. – Если бы не ты, ничего бы этого, – Маджар обвел лагерь трясущейся рукой, с которой капала кровь, – ничего бы не случилось! Ты навлек несчастье на караван! Сначала буря, а теперь – вот это! Урод! Нелюдь! Гнать тебя надо из каравана! Пусть гайены тебя сожрут в пустыне!

– Да как ты можешь так говорить, Маджар‑ата?! Видно, боль ослепила твой разум, – заступился за молчавшего друга Токе. – Это же просто дикие звери. Ну при чем здесь Кай?

– При чем? А я вот его что‑то у кибиток не видел, когда псы пустынные мне руку рвали! Да и тебя, парень, тоже не видел!

Токе побледнел:

– Ты что это хочешь сказать, Маджар‑ата?

– Оставь его, Маджар! Если б не Токе, мы бы гораздо больше мулов недосчитались. Горец свою работу хорошо сделал! – прозвучал из‑за спины парня знакомый голос, в котором он, к своему удивлению, узнал Аркона.

– Да ничего бы я не мог сделать, если бы не Кай и айраны! – воскликнул он, вспыхнув от неожиданной похвалы былого недруга.

– А если бы Урман нелюдя этого в караване не приветил, то ничего бы и делать не пришлось! – гнул свое меховщик. – Говорю, это он несчастье на нас навлек!

– Верно! Верно Маджар говорит! – послышались выкрики из собравшейся вокруг них толпы. – Пока урод в караване не появился, все спокойно было! Пусть отправляется в пустыню, откуда пришел!

– Кай, ну что же ты, скажи что‑нибудь! – в отчаянии теребил Токе все так же молча стоящего рядом с ним друга.

Внезапно вперед выступила высокая темная фигура:

– Это мой человек, и я за него отвечаю, – спокойно и холодно произнес голос золотых дел мастера. – Хотите его в пустыню изгнать, знайте, что на вашей совести две жизни будут. Мы вместе пришли, вместе и уйдем. Если б не Кай, погиб бы я вместе с заставским караваном. Я на его меч полагаюсь, как на провидение. Он мне жизнь спас, может быть, спасет и вам! – Мастер Ар, казалось, нашел нужные слова. Его манера держаться и говорить произвела видимое впечатление на караванщиков: единогласия среди них больше не было. Но Маджар не хотел сдаваться:

– Жизнь, говоришь, спас? А может, не приблизь ты к себе этакую нечисть, и заставский караван беда бы стороной обошла? Что он в бою искусен – это мы видели. Только вот скажите мне, люди добрые, где же такое слыхано, чтоб заморыш, да еще не в летах, статного воина одолел, от гайенов отбился? Не от нечистого ли такое искусство? Не пахнет ли тут… – Прищурившись, Маджар оглядел собравшихся и вытолкнул сквозь сжатые зубы слово, словно ядовитый плевок, – колдовством?

Никогда Токе еще не видел, чтобы одно‑единственное слово произвело такой эффект. Все разговоры и шепот в толпе затихли. На лицах людей выступила мертвенная бледность. Они пятились, отступая от Кая и стоявших рядом с ним горца и золотых дел мастера, так что за несколько мгновений вокруг троицы образовалось пустое пространство – круг отчуждения. «Надо что‑то делать, – сообразил Токе. – Прямо сейчас!»

– Кай и мне жизнь спас! – само собой слетело у него с языка. – Во время бури. И мулов ваших. А вы ему чем платите? И за что?! За то, что он не похож на нас?! Вот что: прогоните его, и я уйду! Мы с ним воду и путь разделили. Его путь – мой путь! Так что знайте: на вашей совести три жизни будут!

– Четыре! – шагнул вперед Эсгер, занимая место рядом с сыном. – Я с заставскими тоже воду и путь разделил, и мне они никакого зла не сделали. Прогоните их, и я здесь, среди убийц, не останусь!

В сердце Токе вспыхнула гордость за своего отца: так поступает настоящий горец! На лицах караванщиков теперь ясно отразилось сомнение. Казалось, заколебался даже неотступный Маджар. И тут толпу раздвинули широкие плечи Урмана:

– Постыдился бы ты, Маджар‑ата, напраслину на наших гостей возводить. Нету на них ни порчи, ни сглаза, ни поветрия дурного. И колдовства, – внятно, по слогам произнес воевода, – никакого нету. Я их обоих проверил, прежде чем в караван пустить. На то я и ваш водитель, что мне амулеты наговоренные дадены. Неужели вы могли поверить, что я способен поставить под удар безопасность каравана, приведя в Церрукан ненадежных людей? – Урман обвел тяжелым взглядом прячущих глаза, пристыженных караванщиков. – Так что этих разговоров я больше слышать не желаю! Злой язык порой больше несчастий накликать может, чем любая порча, – Маджар съежился под взглядом воеводы. – Ты бы лучше сходил, Назанин руку показал, Маджар‑ата. Она перевяжет, – уже мягче произнес воевода. – Расходитесь! У нас много работы: надо успеть перейти реку и разбить лагерь до темноты!

Караванщики облегченно зашевелились и побрели к своим кибиткам. Работы действительно оказалось много, но она была людям в радость – отвлекала от смутных мыслей. У Токе словно камень с души свалился. Он наигранно сердито хлопнул Кая по плечу:

– А ты чего молчал, герой? Нам тут за тебя отдуваться пришлось!

Тот молча отвернулся и пошел к Эсгеровым возкам. Токе хотел последовать за ним, но рука отца удержала его:

– Погоди! – По глазам Эсгера сын понял, что как раз сейчас был момент, когда ему следовало бы придержать язык. Он со вздохом кивнул и поплелся собирать отцовских мулов.

 

Остаток дня Кай был еще более нелюдим и не склонен к разговору, чем обычно. Лицо его снова закрывал привычный капюшон. Гренка рысила все больше рядом с Мастеровым Кексом: хозяин и слуга иногда тихо переговаривались. Токе удалось перемолвиться с попутчиком, только когда они встали на ночевку в нескольких милях от Ташмарук. Совместная работа, казалось, сократила то незримое расстояние, которое пролегло между ними после обвинений Маджара. Горец не понимал, почему Кай сторонится его: ведь он, Токе, был после Каева господина первым, кто выступил на защиту друга. Чтобы разбить лед, он начал с нейтрального предмета:

– Слушай, Кай, – он попытался заглянуть под низко надвинутый капюшон, – а чего мы туши этих зверей там, на берегу, оставили? Их что, не едят?

– Нет, – после недолгого молчания донеслось из‑под капюшона. – У мяса дух гнилой. Да и гайенов это отвлечет: они своих сожрут – сытее будут.

– Что же это за твари, что едят себе подобных? – содрогнулся Токе.

– Закон пустыни, – пожал плечами Кай. – Нас вот сегодня тоже сожрать хотели…

– Ведь не сожрали же!..

Товарищ промолчал и подлил Кексу еще воды. Токе решил продолжить тему:

– А вот ты говорил, бандиты эти, гайенами зовущиеся, по повадкам на псов пустыни похожи. Они что же, тоже… своих едят?

– Едят не едят, не знаю. Но кровь, говорят, пьют. И из своих, и из чужих.

– Кровь?! – В воображении Токе живо встал образ человека с закутанным в черное лицом, сосущего кровь из чьего‑то разорванного горла. В животе у него что‑то перевернулось.

– Ага. Воды в пустыне мало. А еще они считают, что кровь сильного дает силу тому, кто ее выпьет. Я слыхал, после атаки на караван они вскрывают вены убитых врагов и пьют кровь тех, кто оказал достойное сопротивление.

В горле Токе встал противный ком, а рот наполнился слюной – предвестницей рвотного спазма:

– А ты… ты это видел?

– Нет, – ответил Кай и повернулся к собеседнику спиной, обрывая разговор.

Горец сплюнул на песок: несмотря на тошноту, сдаваться он не собирался.

– Слушай, что я сделал не так?

– Ничего, – после некоторой паузы возвестила спина.

– Ничего? Тогда почему ты от меня шарахаешься, как от чумного?

Кай перестал возиться с лошадью и медленно повернулся к товарищу.

– Прости, я не поблагодарил тебя. Ты поступил благородно.

Эти слова были сказаны таким холодным, ровным голосом, что Токе внутренне съежился:

– Но?..

– Ты не думал, что в сказанном Маждаром была доля правды? Что, если я действительно навлек беду на караван?

– Ты?! Ну и самомнение у тебя, парень! – Токе рассмеялся, но смех его прозвучал несколько натянуто. – Как я мог поверить в такую чушь?!

– Да, как? – Легким движением головы Кай откинул капюшон. Из его ночных глаз на Токе смотрело его собственное искривленное отражение. «Буря, След Дьявола, нападение пустынных псов… Разве не мелькнула у меня мысль, что на караван свалилось слишком много всего за два дня? Хорошо еще, про наше ночное приключение в песках никому не было известно, а то бы Каю не выкрутиться сегодня так легко… Разве не было одной из причин того, что я так поспешил прийти Каю на помощь, чувство вины за то, что в голосе Маджара я узнал свой собственный?»

Токе замотал головой:

– Ты… ты… – он беспомощно махнул рукой, резко развернулся и почти побежал к костру. Во рту у него был привкус горечи.

 

Ничего сейчас парень не желал так сильно, как поговорить с Майкен. Но он опоздал: вокруг нее опять увивалась целая толпа помощников во главе с Арконом. Вот так и вышло, что, когда подошло время вечерних историй у костра, настроение у Токе было препаршивое. Еще бы! Друг, ради которого он собственной жизнью готов был пожертвовать, вдруг повернулся – в буквальном смысле – к нему спиной. Еще вчера кидавшаяся ему на шею девушка кокетничала с другими, а когда за ужином он пытался поймать ее взгляд, делала вид, что не замечала его усилий. Короче, Токе был зол на весь мир! Байку Туэ он слушал невнимательно, а когда возникло несогласие в том, чья очередь рассказывать дальше, он неожиданно для себя влез в дискуссию:

– А пусть Кай расскажет что‑нибудь. Мы его еще не слышали.

Спорившие разом затихли, люди у костра неуверенно переглядывались. Сам Кай, снова сидевший рядом со своим господином, никакого рвения не выказал. На Токе он не смотрел.

– А что, – задорно заявил кто‑то, невидимый в пляшущих вокруг огня тенях, – парень, и вправду, еще ничего не рассказывал. Пусть поведает что‑нибудь новенькое да повеселее.

Судя по одобрительным возгласам, идея караванщикам понравилась.

– Не знаю я веселых историй, – глухо отозвался из‑под капюшона Кай.

– А какие знаешь? – хохотнул кто‑то.

– Страшные.

– Да мы же не дети малые, нас страшилками не застращаешь! – в кругу засмеялись. – Валяй, рассказывай страшную!

Кай шевельнулся, усаживаясь поудобнее. Он молчал, глядя в огонь, и постепенно замолчали все остальные. И когда над тонким кольцом людей нависла тишиной звездная ночь, Аров слуга заговорил:

– Давным‑давно на месте этой пустыни была плодородная долина, где густые травы вставали высоко, и колыхался на ветру радужный ковыль. Долина эта называлась Степь, и правил Степью король, имя которому было Веритас. Он выстроил в Степи прекрасный город из белого камня, который назвал Вардэ, и поселился там со своей молодой женой. Врата гостеприимного города были всегда открыты для путешественников и торговцев, и Степь процветала, и процветал ее народ.

Было время мира, но пришло время войны. До поры до времени ветер ее обходил городские стены, но вот пришла война и в Степь. Люди и волшебники не могли поделить землю, по которой ходили, и в битве погиб брат Веритаса, Шеман. Король узнал, что Шемана убил волшебник, и поклялся отомстить за смерть брата. Всегда недолюбливавший магию, потому что не понимал ее, Веритас поклялся истребить род волшебников и вернуть на землю мир. Он был отважным и искусным воином, никто не мог одолеть его в открытом бою. Веритас одержал много побед и объединил лучших людей под своим флагом. Его ожидала последняя, решающая битва.

Сражавшиеся на стороне людей маги, называвшие себя светлыми, предлагали гордому королю свою помощь, но он отказался. Волшебники, известные теперь как темные, подстроили Веритасу хитрую западню и взяли его в плен. Битва была проиграна, и никто не знал, что случилось с королем. А Веритаса привезли в Драконьи Горы и заключили в Замке, что смотрит на океан. Черные маги долго пытали его, пока он не позабыл, за что боролся, кто он и какое у него имя. Тогда хозяин Замка, что смотрит на океан, наложил на короля страшное заклятие, полностью подчинившее Веритаса воле мага. Темный властелин велел своему рабу вернуться к людям и вести народ Степи в новую битву. Веритас исполнил этот приказ волшебника, исполнил и другие: он убил своих друзей‑полководцев, открыл для врагов ворота Вардэ и зарезал всю свою семью, включая детей. В тот день стены Вардэ из белых стали красными. Темные маги начали править над Степью из столицы Веритаса, которую они переименовали в Вард‑ну‑Арда.

А сам Веритас… Когда он пролил кровь своих детей, пелена спала с его глаз, и король вспомнил все. Он хотел тут же лишить себя жизни, но хозяин Замка, что смотрит на океан, не позволил ему. В свое время Веритас и его люди погубили возлюбленную жену волшебника, сражавшуюся на стороне темных. Теперь вдовец хотел сполна насладиться местью. Он долго трудился и изобрел формулу, которую не применял еще никто. Волшебник уничтожил смертное тело Веритаса и заключил его душу в панцирь из стали. Отныне бывший король был обречен на вечную муку: помнить о том, кем он был и что совершил, и служить тому, кто превратил его в чудовище.

Рассказчик ненадолго замолчал, будто собираясь с мыслями. Вокруг костра было так тихо, что Токе казалось, он слышал серебристый звон густо высыпавших на небе звезд. Лицо Кая было скрыто капюшоном; на губах сидящего с ним рядом золотых дел мастера играла тонкая улыбка.

– Хозяин Замка, что смотрит на океан, забрал имя Веритаса, – продолжил, наконец, Кай глухим голосом, – и дал ему другое. Но люди назвали его Проклятым. Он вел армии волшебников, и сеял смерть, и выжигал племя людское огнем и мечом. И все же те, кто называл себя воинами Света, побеждали. В последней битве при Вард‑ну‑Арда маги с обеих сторон развязали силы столь мощные, что они вышли из‑под контроля. Город был сметен с лица земли. Плодородная земля Степи горела, камень плавился и плакал горючими слезами. Постепенно пожар затих, пепел остыл, и все накрыли Холодные Пески.

Говорят, что Проклятый пал в той битве вместе с хозяином Замка, что смотрит на океан. Другие считают, что в адском огне сгорело только созданное магией тело, а тоскующий дух короля все еще скитается меж людей и ищет прощения. А третьи рассказывают, что Проклятый уцелел, и настанет время, когда он вернется в мир, чтобы исполнить последний приказ господина.

Кай снова затих, сидя неподвижно, словно изваяние. Караванщики тоже молчали, захваченные повествованием, ожидая продолжения, которого не последовало. Наконец, кто‑то тонким от напряжения голосом спросил:

– И что же это за последний приказ?

Кай обвел присутствующих затененными капюшоном глазами:

– Служить его сыну.

– Ха! – облегченно засмеялся задавший вопрос. – Тогда, выходит, нам нечего бояться! Пустыне‑то, сказывают, уже лет сто. Сынок того мага небось давно сгнил в могиле!

– Я слыхал раньше истории о Проклятом, – задумчиво произнес сидевший по правую руку Токе Танжрин. – Но никогда я не слышал, чтобы его связывали с королем Веритасом.

– Да всем известно: Веритас был герой и погиб от рук темных лордов! А семью его убил и открыл ворота Вардэ генерал‑предатель!

– Верно! И Холодные Пески создали черные маги! Уничтожить армии Света надеялись, да сами попали как кур в ощип!

– А где ты слышал эту историю, парень? – прищурившись на Кая через яркое пламя, спросил Карым.

– Да так, один старый ворон прокаркал, – улыбнулся тот уголками губ, – когда налакался медовухи.

В круге грянул дружный смех:

– Во дает, сказочник! А мы‑то уши поразвесили.

– Ага, ты больше пьянчуг в кабаках слушай, они тебе еще не то наплетут!

– Во‑во, лишь бы еще кружку поставили!

– Тьфу! Черное белым назовут, а белое – черным!

Мастер Ар смеялся вместе со всеми, только его глаза, которые Токе видел сквозь огонь, не смеялись. Языки пламени отражались в них, так что зрачки Каева господина казались алыми, как озера расплавленной лавы.

– Кстати, о королях и коронах, – коснулся струн своей лютни Аркон. Смех постепенно стихал, уступая место ее мелодичным переборам. – Я слыхал одну песенку от двух заезжих менестрелей. Они пели на тан. Приятель перевел для меня слова, хоть в них, на мой взгляд, и не много смысла. – Опять вокруг костра покатился смех. – Но это уж вам судить. Мелодия хороша, да и песню эту, ручаюсь, вы еще не слышали. Хотите послушать балладу о некоронованных?

В ответ со всех сторон донеслись согласные возгласы: в караване любили лютню Аркона. Над костром поплыли полные прозрачной грусти звуки, и охранный запел:

 

Некоронованная станет королевой,

Пусть на могиле еще невидим знак.

Будущее распахивает веер,

Прошлое сжимает его в кулак.

 

Сестра с братом сойдется,

Потерянный брат найдется.

 

Токе нравилась печальная мелодия, хотя он, как и сам Аркон, не слишком понимал, о чем или, точнее, о ком шла речь в песне. Он глянул на Кая, но тот сидел в той же застывшей позе и смотрел в огонь. Взгляд Токе случайно скользнул по золотых дел мастеру, и парня поразила произошедшая в нем перемена. Мастер больше не смеялся, даже ироническая улыбка исчезла с его губ. Гладкое лицо застыло непроницаемой маской; горящие, как угли, глаза ели Аркона. Почувствовав взгляд Токе, господин Кая откинулся назад, и его черты поглотила тень. А певец тем временем начал новый куплет:

 

Некоронованный вновь станет королем,

Бродяга, в чьих глазах печаль,

Чайка со сломанным крылом.

Сказано: сталь точит сталь.

 

Сестра с братом сойдется.

Потерянный брат найдется.

 

Мне – камень, и в камне меч,

Мне – трон, на котором кумир,

Не сумевший корону сберечь,

Смогу ли сберечь этот мир?

 

Бродящий по острому, как лезвие, замку,

Правящий всем, кроме себя.

 

Дикая роза дороже всего, что я есть.

Просящий милостыню смелее меня.

Мое отражение – демон, преследующий жизнь,

В надежде стать тем, чем однажды был я.

 

Сестра с братом сойдется,

Потерянный брат найдется.

 

Последние аккорды Арконовой лютни замерли в хрустальном воздухе. Токе снова глянул украдкой туда, где сидел Мастер Ар, но тот все еще скрывался в тенях. Место рядом с ним пустовало. Парень так замечтался под музыку, следя за полетом искр в ночное небо, что не заметил, как ушел Кай. Токе тоже поднялся. На него не обратили внимания в шуме голосов, просящих Аркона сыграть что‑нибудь еще. Песня что‑то размягчила в горце. Он хотел найти друга и поговорить.

В этот раз ему не пришлось прочесывать весь лагерь. Токе нашел Кая сразу за кольцом фургонов. Тот задумчиво стоял, глядя в пустыню. Горец тихо подошел и встал рядом. Луна убывала, и вокруг не было видно ни зги. На что было там смотреть?

– Хорошая песня, верно? Только слова непонятные…

– Там было что‑то про дикую розу, не могу вспомнить, – к радости Токе тут же отозвался Кай.

– Да, как это… «Дикая роза дороже всего, что я есть. Просящий милостыню смелее меня». Трус, наверное, был этот некоронованный. И поделом, что потерял корону.

– Тогда я трус. У меня бы не хватило духу просить милостыню.

– Да ты что, Кай?! С чего бы тебе таким последним делом заниматься? Уж меч‑то тебя всегда прокормит…

– Не сомневаюсь. Только тогда мне страшно будет взглянуть в зеркало.

– Слушай, с тобой все в порядке? Ты не заболел? – обеспокоенно спросил Токе, кладя руку на плечо товарища.

Плечо вздрогнуло под его пальцами, и в обычно ровном голосе Кая вдруг прозвучала мука:

– Нет, я не болен. Я просто… забыл розу.

– Да ты о чем? Послушай, брат, пойдем к кибиткам, ты сегодня весь вечер сам не свой, – попытался было увести приятеля в лагерь Токе. Но тот вырвал свою руку и повернулся к нему лицом:

– Ты прав. Я совсем не свой. Поэтому… держись от меня подальше, Токе, слышишь? Тебе нельзя со мной! – Пока Кай говорил, капюшон соскользнул с головы, открывая лицо. В его глазах блестели звезды.

Горец отшатнулся: так больно ударили его эти слова и этот взгляд.

– Тебя что, скорпион ужалил?! Или гайен бешеный укусил?! Ты не понимаешь, что говоришь!

– Не обижайся. Дело не в тебе, дело во мне. Я… – внезапно Кай замолчал, будто прислушиваясь к чему‑то. – Я должен идти. Меня господин зовет.

– Я ничего не слышал, – пробормотал Токе, оглядываясь. Вокруг была только темнота. Когда он повернулся обратно, то место, где только что стоял Кай, тоже заполнила тьма.

 

ГЛАВА 8,