Тасманийский дьявол, клоун и шведка

 

Харри осторожно постучал в дверь начальника Южного полицейского округа Сиднея.

– Войдите, – прогремело оттуда.

У окна позади дубового письменного стола стоял дружелюбный великан с брюшком. Из‑под копны подрастерявших былое обаяние волос торчали кустистые брови, глаза улыбались.

– Харри Хоули из Норвегии, из Осло, сэр.

– Присаживайся, Хоули. Еще рано, а вид у тебя помятый. Часом, не наведывался к здешним ребятам насчет наркотиков? – Нил Маккормак от души рассмеялся.

– Это из‑за разницы в часовых поясах, – пояснил Харри. – Сегодня я проснулся в четыре утра и так и не смог уснуть.

– Да‑да, конечно. Я пошутил, только и всего. Знаешь, у нас тут пару лет назад десятерых полицейских судили, в том числе за то, что они приторговывали наркотой, своим же и продавали. А заподозрили их потому, что кое‑кто из них сутки напролет был вот таким подозрительно вялым. Во‑обще‑то с этим шутки плохи, – добродушно добавил он, надевая очки и приводя в порядок бумаги на столе. – Значит, тебя направили сюда, чтобы ты помог расследовать убийство Ингер Холтер, гражданки Норвегии, работавшей в Австралии. Волосы светлые, черты лица привлекательные – если верить фотографиям. Двадцати трех лет, верно?

Харри кивнул. Маккормак посерьезнел:

– Ее нашли рыбаки на берегу залива Уотсонс, а конкретнее – в парке Гэп. Она была наполовину раздета; судя по всему, ее сначала изнасиловали, потом мучили, но следов спермы не обнаружено. Потом под покровом ночи ее перевезли в парк, где сбросили со скалы. – Его лицо сморщилось. – Будь погода похуже, тело унесло бы в море, но оно так и осталось лежать среди камней до следующего утра. Спермы не осталось, потому что половые органы были полностью вырезаны, а море смыло все следы. По этой же причине мы не смогли найти отпечатков пальцев. Зато установили примерное время смерти… – Маккормак снял очки и провел рукой по лицу. – Но мы не знаем, кто убийца. И какого черта в это дело лезешь ты, Хоули?

Харри собрался было ответить, но не успел.

– Разумеется, ты хочешь следить за ходом расследования, пока мы не найдем этого подонка, а попутно рассказывать норвежской прессе, как славно мы работаем вместе. А поскольку нам не хочется связываться с норвежским посольством и всем, что до него касается, придется с этим мириться, так что считай свое пребывание здесь просто отпуском и пошли пару открыток своей начальнице. Кстати, как у нее дела?

– Да вроде нормально.

– Она у вас что надо! И что она сказала насчет твоей роли?

– То и сказала. Участие в расследовании…

– Отлично. Забудь. Здесь правила другие. Первое: с этого момента подчиняешься мне, мне и только мне. Второе: ни во что не лезешь, если только я сам не попрошу. И третье: шаг в сторону – и ты летишь домой первым же самолетом.

Все это говорилось с улыбкой, но смысл был ясен: не суйся куда не просят, ты просто наблюдатель. Надо было захватить с собой плавки и фотоаппарат!

– Я слышал, в Норвегии Ингер Холтер была своего рода телезнаменитость?

– Не такая уж знаменитость, сэр. Пару лет назад она была телеведущей в молодежной программе. Но сейчас ее мало кто помнит.

– Да, мне говорили, что ваши газетчики подняли шумиху вокруг этого убийства. Норвежские журналисты уже здесь. Мы им сказали все, что знаем, – а это не так много, так что им скоро станет скучно и они отбудут домой. О твоем приезде им не сообщали, у нас хватает своих людей, чтобы с ними нянчиться, так что можешь об этом забыть.

– Очень признателен, сэр. – Харри действительно был рад, что теперь не придется отбиваться от надоедливых норвежских репортеров.

– А теперь, Хоули, давай поговорим начистоту. От начальства мне известно, что власти Сиднея желают, чтобы убийство раскрыли как можно быстрее. Естественно, тут все дело в политике и экономике.

– В экономике?

– Подсчитано, что безработица в городе к концу года перевалит за десять процентов, на счету каждый цент, полученный от туризма. На носу 0лимпиада‑2000, растет поток туристов из Скандинавии. А убийства, особенно нераскрытые, – плохая реклама для города. Поэтому мы стараемся изо всех сил: работает следственная группа из четырех человек, имеющих в своем распоряжении все базы данных, технический персонал, экспертов‑криминалистов. И так далее.

Маккормак достал какой‑то документ и, хмурясь, просмотрел его.

– Собственно, ты должен был работать с Уод‑кинсом, но раз уж сам попросил дать тебе Кенсингтона, я не вижу причин отказывать.

– Сэр, я не знаю…

– Кенсингтон – хороший парень. Мало кто из аборигенов достигает таких высот.

– Почему?

Маккормак вздохнул:

– Ну, так уж оно выходит. Итак, Хоули, если что, помни о нашем разговоре. Вопросы есть?

– Кое‑какие формальности, сэр. К старшему по званию здесь принято обращаться «сэр», или это чересчур…

– Официально? Да, пожалуй. Но мне нравится. По крайней мере чувствуешь, что ты здесь все еще начальник. – Маккормак снова расхохотался и на прощание крепко пожал Харри руку.

– В январе в Австралии туристический сезон, – объяснил Эндрю, пробираясь сквозь поток машин у набережной Серкулар. – Все приезжают посмотреть на Оперный театр, прокатиться по гавани на лодке и поглазеть на загорающих на Бонди‑Бич. Но ты, к сожалению, должен работать.

Харри пожал плечами:

– Да мне как‑то все равно. Признаться, от всех этих увеселений меня с души воротит.

«Тойота» выбралась на Новое Южное шоссе и помчалась на восток, в сторону залива Уотсонс.

– Восточная часть Сиднея – не то что захудалый Ист‑Энд в Лондоне, – говорил Эндрю, между тем как за окном мелькали дома, один богаче другого. – Этот район называется Дабл‑Бэй – Двойная бухта. Но мы зовем его Дабл‑Пэй – Двойная плата.

– А где жила Ингер Холтер?

– Некоторое время она со своим парнем жила в Ньютауне. Потом они разъехались, и она поселилась в однокомнатной квартире на Глиб‑пойнтроуд.

– Что за парень?

Эндрю улыбнулся:

– Австралиец, инженер‑компьютерщик. Они познакомились пару лет назад, когда она приезжала сюда отдохнуть. У него хорошее алиби, к тому же он вовсе не похож на убийцу. Хотя как знать.

Они остановились возле парка Гэп, одного из многочисленных зеленых массивов Сиднея. Крутые каменистые дорожки вели в продуваемый ветрами парк, откуда открывался вид на залив Уотсонс на севере и Тихий океан на востоке. Стоило полицейским открыть двери автомобиля, как на них пахнуло теплом. Эндрю надел большие солнечные очки, и Харри подумал, что теперь он похож на воротилу порнобизнеса. Сегодня австралиец почему‑то натянул на себя тесный костюм, и Харри было забавно смотреть, как этот черный широкоплечий человек шагает перед ним.

– Вот, Харри, это Тихий океан, – сказал Эндрю, когда они поднялись на высокий берег. – Следующая остановка – Новая Зеландия. До нее всего‑то две тысячи мокрых километров.

Харри осмотрелся. На западе виднелся центр города с мостом через гавань, на севере – пляж и яхты в Уотсонс‑Бэй, а еще Мэнли, пригород на северной стороне залива. На востоке синими переливами неба и воды играл горизонт. Прямо перед ними срывались вниз утесы, а далеко внизу обрывали среди камней свой долгий путь морские волны.

– Вот, Харри, сейчас ты стоишь на историческом месте, – объявил Эндрю. – В 1788 году англичане отправили в Австралию первую партию каторжников. Решено было поселить их в бухте Ботани‑Бэй, в нескольких милях к югу отсюда. Но потом милостивый капитан Филлип рассудил, что пейзаж там чересчур суровый, и послал лодку вдоль берега – выбрать местечко получше. Обогнув мыс, на котором мы сейчас стоим, они нашли лучший залив в мире. Немного погодя сюда прибыл и капитан Филлип, а с ним – 11 кораблей, 750 каторжников – мужчин и женщин, 400 моряков, 4 роты солдат и провиант на два года. Но в этом краю не так легко жить, как кажется на первый взгляд. Англичане не умели ладить с природой так, как аборигены. И когда через два с половиной года приплыл еще один корабль с провизией, оказалось, что англичане почти вымерли от голода.

– Но похоже, со временем дела пошли лучше. – Харри кивнул в сторону зеленых вершин. От жары у него по коже стекали струйки пота.

– У англичан – да. – Эндрю сплюнул с обрыва. Они проследили взглядом путь жирного плевка, пока тот не пропал из виду. – Ей посчастливилось, что к моменту падения она уже была мертва, – сказал он. – Пока тело падало, ударяясь о скалы, камнями из него вырывало куски.

– Сколько времени она была мертва, когда ее нашли?

Эндрю поморщился:

– Судмедэксперт установил, что 48 часов. Но он…

По его жесту Харри понял, что доктор любит выпить.

– К тому же ты не доверяешь круглым цифрам?

– Тело нашли в пятницу утром, поэтому можно предположить, что смерть наступила в ночь на среду.

– Свидетели есть?

– Как видишь, машины можно ставить там, внизу. Ночью это место не освещено и людей здесь практически не бывает. До сих пор свидетелей не объявилось, и не думаю, что они вообще появятся.

– И что же нам делать?

– Мы сделаем, как мне сказал шеф: пойдем в ресторан и будем тратить государственные деньги. Как‑никак, ты сейчас самый высокий представитель норвежской полиции в радиусе двух тысяч километров. По меньшей мере.

 

Эндрю и Харри сели за столик, покрытый белой скатертью. Рыбный ресторан «Дойлз» находился на берегу Уотсонс‑Бэй, от моря его отделяла лишь узкая полоска пляжа.

– Ну, как тебе? – поинтересовался Эндрю.

– Как в глянцевом журнале.

Перед ними на пляже мальчик и девочка возводили песчаный замок. За ними расстилалось лазурное море, вдали высились величественные зеленые горы и небоскребы Сиднея.

Харри заказал эскалопы и тасманийскую форель, Эндрю – австралийскую камбалу, о которой Харри никогда раньше не слышал, и бутылку шардоне, «конечно, не подходящего для подобного случая, зато белого по цвету, приятного по вкусу и приемлемого по цене». Он очень удивился, когда Харри заявил, что не пьет.

– Ты что, квакер? – спросил он.

– Ну что ты! – отверг его предположение Харри.

Ресторан «Дойлз», пример старого семейного бизнеса, по словам Эндрю, считался одним из лучших в Сиднее. Сейчас посетителей в ресторане было много, чем Харри попытался объяснить то, что их долго не обслуживают.

– Здешние официанты похожи на планету Плутон, – нервно заметил Эндрю. – Двигаются по периферии, появляются раз в двадцать лет и абсолютно не заметны невооруженным глазом.

Харри не смог выдавить из себя ни капли желчи в ответ и просто откинулся на спинку стула.

– По крайней мере, здесь вкусно кормят, – признал он. – Ты поэтому так вырядился?

– И да и нет. Как видишь, посетители здесь не при параде. Но я зарекся приходить в подобные места в футболке и джинсах. Костюм – хоть какая‑то компенсация.

– В смысле?

Эндрю посмотрел на напарника.

– У аборигенов не такой уж высокий статус, как ты и сам заметил. Уже первые прибывшие сюда англичане писали, что местное население падко на спиртное, – сказал он.

Харри с интересом слушал.

– Считалось, что это у нас в крови. «Они только и могут, что дуть в длинные деревянные трубки, которые называют диджериду, производя адский шум», – писал один из них. Здесь хвалятся, что в Австралии удалось интегрировать несколько культур и создать благоустроенное общество. Но для кого оно благоустроенное? Вся беда или вся прелесть – с какой стороны посмотреть – в том, что местное население уже в расчет не принимают.

Аборигены практически не участвуют в общественной жизни Австралии, кроме разве что политических вопросов, непосредственно затрагивающих интересы коренного населения и его культуры. Австралийцы охотно украшают свои дома произведениями туземного искусства. А самих туземцев чаще всего можно встретить в списках неимущих, самоубийц и заключенных. В Австралии у чернокожего в 26 раз больше шансов оказаться в тюрьме, чем у белого. Подумай над этим, Харри Хоули.

Эндрю допил вино, а Харри стал думать над этим. И над тем, что за свои тридцать два года он ни разу не ел рыбы вкуснее.

– Нет, расизма здесь не больше, чем в других странах. Австралия – поликультурная страна, здесь живут люди со всех концов света. Просто, чтобы пойти в ресторан, мне приходится надевать костюм.

Харри кивнул. Что тут скажешь?

– Я слышал, Ингер Холтер работала в баре?

– Да, конечно. Бар «Олбери» на Оксфорд‑стрит в Паддингтоне. Я думаю, вечером можно будет туда наведаться.

– А почему не сейчас? – Харри начинала бесить вся эта неспешность.

– Потому что сначала надо поздороваться с хозяином.

Внезапно на звездном небе показался Плутон.

Глиб‑Пойнт‑роуд оказалась уютной и не слишком деловой улицей, сплошь застроенной скромными ресторанчиками, в основном с национальной кухней.

– Когда‑то здесь был богемный район Сиднея, – рассказывал Эндрю. – В семидесятых я жил совсем неподалеку. И до сих пор здесь можно найти вегетарианские рестораны для людей, свихнувшихся на охране природы и альтернативном образе жизни, а также книжные магазины для лесбиянок и много всего прочего. А вот старые добрые хиппи и «кислотники» перевелись. Чем популярнее делалась Глиб, тем дороже здесь становилось жить, и теперь я со своей зарплатой полицейского уже не могу себе этого позволить.

 

Они свернули направо, к Херфорд‑стрит, и вошли в калитку с номером 54. Навстречу им с визгом выскочило мелкое косматое черное существо и оскалило мелкие острые зубки. Чудовище выглядело свирепым и поразительно напоминало иллюстрацию из туристического буклета. «Тасманийский дьявол. Агрессивен, мертвой хваткой вцепляется в горло. Вид на грани исчезновения». На последнее Харри очень надеялся. Но когда данный экземпляр бросился вперед с широко разинутой пастью, Эндрю пинком отшвырнул его, и животное, скуля, отлетело в кусты.

Когда полицейские миновали лестницу, в дверях их встретил заспанный пузатый человек.

– Что вы сделали с моей псиной? – спросил он недовольно.

– Она наслаждается ароматом роз, – с улыбкой пояснил Эндрю. – Мы из полиции. Отдел убийств. Мистер Робертсон, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Что вам еще нужно? Я уже сказал, что сказал все, что знаю.

– А теперь вы сказали, что сказали все, что сказали… – Эндрю умолк, но не перестал улыбаться.

Харри начал переминаться с ноги на ногу.

– Извините, мистер Робертсон, не хочу вас сильно удивлять, но вот это – брат Ингер Холтер, и он желает осмотреть ее комнату. Если вас это, конечно, не затруднит.

Выражение лица Робертсона сразу изменилось:

– Прошу прощения, я не знал… Проходите! – Он открыл дверь и стал подниматься по лестнице, показывая им дорогу. – Я ведь и не знал, что у Ингер есть брат. Но когда вы сказали, я сразу же заметил сходство.

За его спиной Харри обратил к Эндрю страдальческое лицо.

 

Комнату Ингер даже не пытались прибрать. Повсюду валялись одежда, журналы, полные пепельницы и пустые бутылки.

– Э‑э, полицейские просили пока ничего не трогать.

– Понятно.

– Как‑то вечером она просто не вернулась домой. Пропала.

– Спасибо, мистер Робертсон, мы об этом читали.

– Я говорил ей, что не надо ходить по дороге между Бридж‑роуд и рыбным рынком, когда возвращаешься домой поздно. Там темно и много черных и желтых… – Он осекся и покосился на Эндрю Кенсингтона. – Извините, я не хотел…

– Все в порядке. Можете идти, мистер Робертсон.

Робертсон пошлепал вниз по лестнице, и полицейские услышали, как он открывает бутылку на кухне.

Итак, в комнате была кровать, несколько книжных полок и письменный стол. Осмотревшись, Харри попытался представить себе Ингер Холтер. Легче понять, если вжиться в шкуру потерпевшего. Он припомнил ту отвязную девчонку из телепрограммы, ее благие юные начинания и синий невинный взгляд.

Во всяком случае, на домоседку она не тянула и уж точно не собиралась проводить в гнездышке все свободное время. Картин в комнате не было, только афиша «Храброго сердца» с Мелом Гибсоном: Харри запомнил этот фильм лишь потому, что он непонятно за что получил «Оскара». Ага, подумал полицейский, значит, в фильмах она разбиралась плохо. Как и в мужчинах. Сам Харри, подобно многим другим, считал, что со стороны Гибсона было просто предательством стать голливудской звездой.

Еще на стене висела фотография Ингер и каких‑то волосатых и бородатых парней на скамейке перед ярко освещенным домом, похожим на салун. На ней было свободное сиреневое платье. Распущенные светлые волосы обрамляли бледное серьезное лицо. Она держала за руку молодого человека, который прижимал к себе ребенка.

На полке лежала пачка сигарет, несколько книг по астрологии и треснутая грубая деревянная маска с носом, напоминающим птичий клюв. Харри повертел маску в руках. На этикетке значилось: «Сделано в Новой Гвинее».

Та одежда, что не валялась на полу и кровати, висела в небольшом платяном шкафу. Несколько хлопчатобумажных рубашек, старое пальто, а на верхней полке – большая соломенная шляпа.

Эндрю достал из ящика стола пачку папиросной бумаги и прочел надпись на упаковке:

– «Кинг сайз». Она сама скручивала себе курево.

– Наркотиков здесь нет? – спросил Харри.

Эндрю покачал головой и указал на папиросную бумагу.

– Но если порыться в пепельницах, бьюсь об заклад, найдутся следы марихуаны.

– Почему же не порылись? Сюда приходила следственная группа?

– Ну, во‑первых, у нас нет оснований считать это местом преступления. Во‑вторых, ни к чему поднимать из‑за марихуаны шум, в Новом Южном Уэльсе отношение к ней куда более терпимое, чем в других штатах Австралии. Не исключено, что наркотики могут иметь отношение к убийству, но я так не думаю. Может, она принимала и более сильные наркотики – кто знает? В баре «Олбери» бывают наркодилеры, но ни один из тех, кого мы допросили, ничего такого не говорил. В крови у нее тоже ничего не обнаружили. Так или иначе, тяжелой наркотой она не баловалась. Следов от уколов на теле нет, да и за всеми этими шайками мы приглядываем.

Харри взглянул на него, Эндрю откашлялся:

– Но основная версия у нас есть. И еще кое‑что, с чем ты мог бы помочь нам разобраться.

Он протянул Харри письмо. Оно начиналось словами «Дорогая Элизабет» и явно не было закончено. Харри пробежал его глазами:

 

«Да, да, у меня все хорошо, а лучше всего то, что я влюбилась! Разумеется, он безумно красив, у него длинные каштановые кудри, узкие бедра и взгляд, в котором читаешь то, что он уже шептал тебе: он хочет овладеть тобой сейчас – прямо здесь – за ближайшей стеной, в туалете, на столе, на полу, где угодно. Его зовут Эванс, ему тридцать два, он (приготовься!) уже был женат, и у него есть милый сынишка Том‑Том, которому полтора года. Сейчас он пока нигде не работает, так, делает кое‑что для себя.

Да, знаю, ты предчувствуешь проблемы! Обещаю не сломаться. По крайней мере сейчас.

Ну, хватит об Эвансе. Я по‑прежнему работаю в «Олбери». С тех пор как однажды вечером в бар зашел Эванс, «мистер Вин» больше не подкатывает ко мне. А это прогресс. Но он по‑прежнему ходит за мной по пятам и вечно на меня глазеет. Черт! Честно говоря, я начинаю уставать от этой работы, главное теперь продержаться, чтобы мне продлили вид на жительство. Я говорила с НРК, они планируют возобновить передачу со следующей осени и приглашают меня в ней участвовать. Опять приходится решать!»

 

На этом письмо обрывалось – ни подписи, ни даты.

 

На прощание Харри благодарно пожал Робертсону руку, а тот с сочувственным поклоном сказал, что Ингер была хорошей девушкой и замечательной квартиранткой, да, настоящим украшением всего дома, а может, и всех домов в округе, кто знает? От Робертсона пахло пивом, язык заплетался. По пути к калитке полицейские услышали слабый вой: из розовых кустов за ними следила пара испуганных глаз.

 

Они решили закусить в многолюдном вьетнамском ресторане в бухте Дарлинг. Там было полно азиатов – судя по всему, завсегдатаев: с официантом они разговаривали на непонятном языке с немыслимым чередованием высоких и низких тонов.

– Похоже, они время от времени вдыхают гелий, чтобы разговаривать как Дональд Дак, – сказал Харри.

– Не любишь азиатов? – поинтересовался Эндрю.

Харри пожал плечами.

– Любишь – не любишь. Сам не знаю. Скажем так, у меня нет причин их не любить. Вроде бы честные, трудолюбивые люди. А ты что скажешь?

– Многие азиаты хотят переехать в Австралию, но отнюдь не всем нравится здесь жить. Я против них не выступаю. По мне, пускай приезжают.

Харри показалось, что он понял подтекст: «Все равно мой народ уже потерял эту землю».

– Меньше года назад азиатам и мечтать не приходилось о том, чтобы получить здесь вид на жительство – власти по мере сил пытались сохранить страну для белых. Официально – чтобы избежать крупных межнациональных конфликтов, ведь попытки «ассимилировать аборигенов в социум» обернулись, мягко говоря, неудачей. Но потом японцы предложили свои инвестиции, и власти запели по‑новому. Вдруг оказалось, что нельзя изолироваться от мира, а надо все делить с соседями. Ближайший наш сосед – Азия. Вскоре Япония стала основным торговым партнером Австралии, обогнав США и Европу. Японские компании начали строить отели вдоль Золотого берега до самого Брисбена. Теперь там японские директора, повара и администраторы, а австралийцам достались места горничных и помощников официанта. И протеста с их стороны ждать уже недолго. Кому же понравится быть на побегушках в собственной стране?

– И твоему народу это не нравится, верно?

Улыбка Эндрю стала свирепой:

– Европейцы никогда не просили у аборигенов вид на жительство.

Харри взглянул на часы. До открытия бара «Олбери», где работала Ингер Холтер, оставалось не больше двух часов.

– Ты не хочешь сначала заехать домой? – спросил он.

Эндрю покачал головой.

– Кого я сейчас там найду, кроме себя?

– Сейчас?

– Ну да. Это «сейчас» длится уже десять лет. Я разведен. Жена живет в Ньюкасле вместе с дочками. Я стараюсь навещать их почаще, но это далековато, да и девчонки скоро вырастут – по выходным им будет не до меня. В их жизни появятся и другие мужчины. Одной четырнадцать, другой пятнадцать. Маленькие красивые плутовки. Черт! Всякому, кто только подойдет к их двери, не поздоровится!

Эндрю широко улыбнулся. Этот человек не может не нравиться, подумал Харри.

– Так уж мир устроен, Эндрю.

– Это верно, приятель. А у тебя как?

– Ну… Жены нет. Детей нет. Собаки нет. Все, что у меня есть, – это мой шеф, мой отец и пара людей, которых я зову приятелями, хотя они звонят мне раз в год. Или я им.

– Именно в таком порядке?

– Именно в таком.

Они рассмеялись. За окном начиналась вечерняя сутолока. Эндрю заказал еще пива («Виктория», горькое). Из магазинов и банков выливался поток людей: седые горбоносые греки, азиаты в темных костюмах и очках, голландцы и рыжие девицы, несомненно английского происхождения.

Они бежали, чтобы не упустить автобус на Параматта, спешили к метро. Деловой люд в шортах – типично австралийское явление, как сказал Эндрю, – торопился на пристань, чтобы успеть на паром, отплывающий к пригородам на северной стороне залива Порт‑Джексон.

– Куда теперь? – спросил Харри.

– В цирк! Он как раз на этой улице, а я обещал приятелю как‑нибудь заскочить. «Как‑нибудь» и значит «сейчас», ведь верно?

 

Немногочисленная труппа цирка «Энергетик» уже начала свое бесплатное вечернее представление для немногочисленной, но молодой и оживленной аудитории. Раньше, когда в Сиднее еще были трамваи, сказал Эндрю, в этом здании были электростанция и трамвайное депо. А теперь оно походило на музей современности. Две девушки только что закончили номер на трапеции – не особенно эффектный, но заслуживший бурные и искренние аплодисменты.

На манеже одновременно появились огромная гильотина и клоун в пестром костюме и фригийском колпаке по французской революционной моде. На радость ребятишкам, он спотыкался и показывал фокусы. Потом вышел другой клоун, в длинном белом парике, и до Харри постепенно дошло, что он будет изображать Людовика XVI.

– Приговорен к смерти большинством в один голос, – объявил клоун во фригийском колпаке.

Приговоренного быстро возвели на эшафот, и после шумных жалоб и воплей он, к великому веселью детишек, положил голову прямо под нож гильотины. Послышалась барабанная дробь, нож упал, и, ко всеобщему (включая Харри) удивлению, после звука, напоминающего стук топора в лесу, голова монарха отвалилась. Подпрыгивая, она покатилась по сцене и угодила в корзину. Свет погас, а когда зажегся снова, безголовый король стоял на сцене с собственной головой под мышкой. Детской радости не было предела. Свет снова погас, и вот уже на манеже стояла и раскланивалась труппа в полном составе. Представление закончилось.

 

Зрители направились к выходу, а Эндрю и Харри – за сцену. В импровизированной гримерной артисты уже снимали костюмы и смывали грим.

– Отто, поздоровайся с гостем из Норвегии, – прокричал Эндрю.

Один из артистов, тот, что изображал Людовика XVI, обернулся. Без парика и в размытом гриме он выглядел не слишком величественно.

– А, индеец Тука!

– Харри, это Отто Рехтнагель.

Отто изящно протянул руку и щелкнул пальцами, а когда немного растерявшийся Харри слегка пожал ее, изобразил возмущение:

– А поцелуй, красавчик?

– Отто думает, что он – дама. Благородного происхождения, – пояснил Эндрю.

– Брось, Тука. Отто знает, что он мужчина. Что это вы, молодые люди? Не хотите ли убедиться сами?

У Харри покраснели уши. Клоун перевел свои накладные ресницы на Эндрю:

– А твой дружок умеет говорить?

– Прошу прощения. Меня зовут Харри… э‑э… Хоули. Мне понравился ваш номер. И костюмы. Очень… натурально. И необычно.

– Людовик номер шестнадцать? Необычно? Да что вы, это же классика жанра. Впервые этот номер был поставлен семьей Яндашевских всего через две недели после подлинной казни в январе 1793 года. Народу понравилось. Народу всегда нравятся публичные казни. Знаете, сколько раз в год американские телеканалы прокручивают убийство Кеннеди?

Харри покачал головой.

Отто задумчиво посмотрел в потолок.

– Без конца.

– Отто считает себя последователем великого Янди Яндашевского.

– Неужели? – В знаменитых клоунских династиях Харри особо не разбирался.

– Тука, я‑то думал, твой приятель смыслит, что к чему. Итак, семья Яндашевских была музыкальной комической труппой, которая в начале XX века приехала на гастроли и обосновалась в Австралии. До самой смерти Янди в 71‑м они руководили цирком. Я впервые увидел Янди, когда мне было шесть лет. С тех пор я знал, кем стану, когда вырасту. И я им стал.

Грустная клоунская улыбка проступила сквозь грим.

– А как вы друг с другом? – спросил Харри. Эндрю и Отто переглянулись. По их выражению он понял, что ляпнул что‑то не то. – В смысле – познакомились… Ну, полицейский и клоун… не совсем…

– Это долгая история, – ответил Эндрю. – Мы, можно сказать, росли вместе. Отто, разумеется, маму родную бы продал за кусок моей задницы, но я с детства бегал за девчонками и вел себя как мерзкий гетеросексуал. Наверное, дурная наследственность или окружающая среда, как думаешь, Отто?

Эндрю рассмеялся, но Отто жестом заставил его заткнуться.

– Не было бы у тебя денег и работы, и твоя попка досталась бы мне, – посетовал он. Харри посмотрел вокруг: другие члены труппы, казалось, не обращали на их разговор никакого внимания. Одна из девушек, выступавших на трапеции, подмигнула полицейскому.

– Мы с Харри собираемся вечерком прогуляться до «Олбери». Составишь компанию?

– Ты же знаешь, Тука, я туда больше ни ногой, – раздраженно бросил Отто.

– Пересиль себя, Отто. Ведь жизнь продолжается.

– Ты имеешь в виду, продолжается у других. А моя остановилась здесь, именно здесь. Любовь гибнет, и я вместе с ней. – Он театрально приложил руку ко лбу.

– Как хочешь.

– К тому же мне надо заскочить домой – покормить Вальдорфа. Идите без меня, я, может, подойду попозже.

– До свидания. – Харри чмокнул протянутую ему руку.

– До скорого свидания, красавчик!

 

Солнце уже зашло, когда они нашли автостоянку на Оксфорд‑стрит в Паддингтоне, рядом с парком. У входа красовалась табличка «Green Park», хотя трава уже пожухла и стала коричневой, и, кроме беседки в самом центре, зеленого там ничего не было. Под деревом валялся пожилой абориген. Одежда изодрана в клочья, а сам до того грязный, что казался скорее серым, чем черным. Завидев Эндрю, он приветственно помахал рукой, но тот никак не отреагировал.

 

В баре «Олбери» народу было столько, что полицейские с трудом протиснулись в стеклянные двери. Харри постоял у входа, разглядывая пеструю толпу посетителей. Кого здесь только не было, но больше всего молодых людей: рокеров в потертых куртках, «яппи» в строгих костюмах, «художников» с бородками и коктейлями, симпатичных белобрысых и белозубых поклонников серфинга и чернокожих эм‑си – как их назвал Эндрю, «байкиз». Посреди бара в полном разгаре было шоу с участием длинноногих девиц в чересчур откровенных темно‑красных нарядах. Они скакали вокруг стойки и под фонограмму пели «I will survive» Глории Гейнор. Время от времени они подменяли тех, кто обслуживал посетителей, подмигивая и откровенно заигрывая с ними.

Растолкав посетителей локтями, Харри подошел к стойке и сделал заказ.

– Сию минуту, милашка! – пробасила официантка в римском шлеме и лукаво ухмыльнулась.

– Слушай, мы с тобой что, единственные в этом городе, у кого нормальная ориентация? – спросил Харри, возвращаясь к напарнику с пивом и стаканом сока.

– После Сан‑Франциско здесь самое большое в мире скопление голубых, – признал Эндрю. – В сельской местности у нас извращенцев не слишком жалуют. Ну вот деревенские педерасты и тянутся в Сидней со всей Австралии. Да и не только с Австралии – со всего мира.

Они подошли к другой стойке в глубине бара, и Эндрю обратился к девушке, стоявшей к ним спиной. У девушки были рыжие волосы – таких рыжих Харри в жизни не видел. Они доходили до задних карманов обтягивающих джинсов, однако не скрывали стройную спину и округлые бедра. Девушка обернулась и улыбнулась ослепительнобелой улыбкой. У нее были красивые, тонкие черты лица, небесно‑голубые глаза и бесчисленные веснушки. Обидно, если она окажется мужчиной, подумал Харри.

– Привет, это опять я. – Эндрю старался перекричать громоподобное диско семидесятых. – Помните, я спрашивал про Ингер. Есть время поговорить?

Рыжая посерьезнела, кивнула и, сказав что‑то своим напарникам, пошла в курилку за кухней.

– Что‑нибудь нашли? – спросила она по‑английски. Одной этой фразы хватило, чтобы Харри понял: она куда лучше говорит по‑шведски.

– Однажды я встретил старика, – сказал Харри по‑норвежски. Девушка удивленно посмотрела на него. – Он плавал по Амазонке. После того как он сказал мне три слова по‑португальски, я понял, что он швед. Он прожил там тридцать лет. А я ни слова не знаю по‑португальски.

Удивление девушки сменилось звонким смехом, напомнившим Харри пение лесной птицы.

– Är det värkligen sä uppenbart? [8]  – спросила она спокойным низким голосом, слегка грассируя.

– Интонация, – объяснил Харри. – Вы никак не можете отвыкнуть от своей интонации.

– Ребята, вы что, знакомы? – услышали они английскую речь. Эндрю с подозрением смотрел на них.

Харри взглянул на девушку.

– Да нет, – ответила та.

А жаль, подумал Харри про себя.

 

Ее звали Биргитта Энквист, она прожила в Австралии уже четыре года и год проработала в баре «Олбери».

– Ну разумеется, мы иногда болтали на работе, но близкими подругами не были – она как‑то держалась в стороне. Мы иногда всей толпой выбирались в город погулять. Ингер ездила с нами, но особо себя там не проявляла. Когда пришла сюда устраиваться, она только‑только съехала от своего парня в Ньютауне. Насколько мне известно, они долго были вместе, но это все. И еще – она очень любила находить в жизни что‑то новое.

– А вы не представляете, с кем из своих знакомых она чаще всего встречалась? – спросил Эндрю.

– Сказать по правде, нет. Я же говорю, она особенно о себе не распространялась. Да и мне это было не слишком интересно. В октябре она ездила в Квинсленд и там повстречалась с какими‑то ребятами, потом поддерживала с ними контакт. Может, и парня она там подцепила – он как‑то заходил сюда. Но ведь об этом я уже рассказывала? – Ее голос звучал вопросительно.

– Да, да, я знаю, фрекен Энквист, просто хочу, чтобы это услышал мой норвежский коллега, а заодно и посмотрел, где работала Ингер. Может быть, мы здесь, в сиднейской полиции, чего‑то не заметили, и на это нам укажет Харри Хоули – лучший следователь Норвегии.

Харри закашлялся.

– А кто такой «мистер Вин»? – наконец спросил он не своим голосом.

– «Мистер Вин»? – Биргитта удивленно посмотрела на полицейских.

– Ну, не актер Роуен Аткинсон, а тот, который, по‑вашему, на него похож.

– A‑а, «мистер Бин»! – Биргитта снова залилась своим звонким смехом. Как он ей идет, подумал Харри. – Это наш управляющий Алекс. Он всегда опаздывает.

– У нас есть основания полагать, что он интересовался Ингер.

– Да, она ему нравилась. И не только она – большинство девушек, работающих в баре, изнывают от его навязчивых ухаживаний. Мы еще называем его Камбалой. А кличку «мистер Бин» придумала Ингер. Ему, бедняге, тоже нелегко: за тридцать, живет с матерью, и вряд ли что‑нибудь изменится. Но управляющий он хороший. И человек безобидный, если это вас интересует.

– А вы откуда знаете?

Биргитта почесала нос:

– Ну, по нему видно.

Харри сделал вид, будто записывает ее слова.

– А вы не вспомните кого‑нибудь из знакомых Ингер, по кому было бы видно другое?

– Сюда много народу ходит. Не все ведь педики. Ингер многим нравилась, она красивая. Была. Но вот так чтобы вспомнить… Пожалуй…

– Да‑да?

– Да нет, ничего.

– В рапорте сказано, что в ночь убийства Ингер была здесь. Вы не знаете, она договаривалась встретиться с кем‑нибудь после работы или собиралась сразу пойти домой?

– Она забрала с кухни остатки еды, сказала, для псины. Я и не знала, что у нее есть собака, поэтому спросила, куда она собирается. Она сказала, что домой. Больше я ничего не знаю.

– Дьявол, – пробормотал Харри. И в ответ на недоуменный взгляд Биргитты пояснил: – У ее домовладельца есть тасманийский дьявол. Значит, эту тварь надо было чем‑нибудь умаслить, чтобы проскочить в дом целой и невредимой.

Поблагодарив Биргитту, полицейские уже собирались уходить, когда девушка сказала:

– Мы здесь, в «Олбери», все очень сожалеем о том, что произошло. Как там ее родители?

– Да боюсь, не очень хорошо, – ответил Харри. – Естественно, оба в шоке. И винят себя в том, что позволили ей сюда уехать. Гроб с телом отправят в Норвегию завтра. Если хотите послать цветы на похороны, я могу дать вам адрес в Осло.

– Спасибо, очень любезно с вашей стороны.

Харри хотелось спросить еще кое о чем, но решил, что это будет неуместно после беседы о смерти и похоронах. Напоследок он поймал ее улыбку, и долго еще она сияла у него перед глазами.

– Черт! – пробормотал он. – А, была не была.

В баре гремела музыка «Walking On Sunshine», и все трансвеститы, а также некоторые гости дергались под нее, забравшись на стойку бара.

– В таких местах, как «Олбери», печали и скорби не задерживаются, – заметил Эндрю.

– Неудивительно, – отозвался Харри. – Жизнь продолжается.

Попросив Эндрю подождать, он вернулся в бар и помахал рукой Биргитте:

– Прошу прощения, еще один вопрос.

– Да?

Харри сделал глубокий вдох. Он уже пожалел, что сказал это, но отступать было поздно.

– Вы не знаете, здесь есть какой‑нибудь хороший тайский ресторан?

Биргитта задумалась:

– Да‑а… есть, на Бент‑стрит, в Сити. Знаете, где это? Говорят, очень даже приличный.