Москва. Один из Сашиных салонов красоты. Июнь

 

– Саша, там такая забавная клиентка пришла! Может, сама ее обслужишь? – в дверном проеме Сашиного кабинета появилась неизменно прекрасная голова Маруси. Глаза ее горели.

Маруся, с которой Саша подружилась в Праге, и в самом деле пришла работать в один из ее салонов администратором. Не сразу. Пару месяцев ушло у нее на терзания и сомнения. Нелегко ей было решиться отказаться от привычного образа жизни беспечной домохозяйки. Вроде бы дни заполнены беспутной суетой, рождающей ощущение полной бессмысленности существования. Вроде бы хочется вырваться из этой тягучей трясины пустяковых забот, но трясина, на то и трясина, что из нее не выберешься без посторонней помощи. Маруся теперь во время нечастых вечерних посиделок с Сашей, немного перебрав красного вина или шампанского и, сделавшись добрее и откровеннее, любила благодарить свою новую подругу за волшебный пендаль, который она дала ей тогда в Праге. Сейчас популярна идея, что человек сам должен нести ответственность за свою жизнь, самостоятельно делать выбор, но ведь этому еще учиться нужно, если ты к этому не привык. Маруся вот не привыкла. То есть, она считала, что решает все сама и не сразу поняла, что взвалила всю ответственность за свою жизнь на мужа. А теперь потихоньку начала разбираться. И решение выйти на работу приняла сама. И очень обрадовалась тому, что муж ее, когда объявила она ему о своем решении, был удивлен, даже восхищен, смотрел на нее с интересом, будто на новую незнакомую женщину. Даже выходные провел с ней, ничего не придумал, никуда не сбежал, был как‑то забыто пылок и умеренно романтичен – то есть позвал ее в субботу в ресторан, чтобы отметить начало Марусиной трудовой деятельности.

На службе женщина еще больше расцвела – ей теперь было куда наряжаться, из глаз исчезло выражение вселенской тоски. Она увлеченно флиртовала с клиентами мужского пола, благосклонно принимала их комплименты, но от разного рода предложений отказывалась, ибо боялась пока перейти границы супружеской верности. Но о мужниной неверности думала теперь меньше, ибо меньше стало времени на раздумья.

– И что же забавного в этой клиентке? – поинтересовалась Саша без особого энтузиазма.

Маруся зашла в кабинет и прикрыла за собой дверь.

– Представляешь, бабе за пятьдесят, а она… – Маруся не смогла договорить, рассмеялась, – а она собралась в университет поступать, представляешь? Пришла и говорит: девочки, сделайте со мной что‑нибудь, чтобы я помоложе как‑то выглядела, не хочу, говорит, членов приемной комиссии пугать. Пугать! Ха! Смешить! Так, наверное, точнее!

– Ну и язва ты, Маруська! – улыбнулась Саша. – Над такими людьми не смеяться нужно.

– А что делать?

– Уважать за смелость, как минимум, – ответила Саша серьезно. – Хорошо, пойду посмотрю на это чудо.

– Вот именно, что чудо. Чудо в перьях! Сбрендила на старости лет, – проворчала Маруся и покинула кабинет.

Саша сменила туфли на высоком каблуке на балетки, надела фартук, совершив мгновенное превращение из хозяйки салона в простого мастера.

Все уже было… Все уже было… Ничего уже больше не будет… Все в прошлом. Она теперь женщина с прошлым. Женщина без будущего. Все лучшее уже случилось, а впереди ее ждут лишь будни, наполненные работой, ежедневными рутинными делами, суетою и разными пустяками. Будни. Праздники закончились вместе с молодостью. Одиночество. Безнадега. Ничего не радует. Огромная Москва превратилась в пустыню, в которой нет не только принцев, а будто бы и мужчин вовсе нет. Вернее есть они, идут себе по улицам, едут в метро и в своих огромных дорогих и не очень машинах, но все едут мимо Саши. Значит, может быть, не мужчин нет, просто Саша для них больше не существует. Выпала из круга их интересов. Превысила предельно допустимый возраст любви. Или исчерпала лимит любви? А как же «любви все возрасты покорны»?

Очевидно, ошиблось солнце русской поэзии. И светила тоже ошибаются. К тому он даже до зрелости не дожил. Что он может знать про все возрасты?

Бесперспективняк. Вслух это слово даже не выговоришь. Слово соответствует своему значению. Трудное слово, еще более трудное у него значение. Как с этим жить? Зачем с этим жить? Смысл? Почему мы не можем быть счастливы без любви? И с любовью не можем, а без любви совсем никак. Тоска.

Чертов мальчишка! Маленький гаденыш с маниакальными наклонностями лишил ее остатков уверенности в себе. Перечеркнул все ее былые заслуги и лишил надежд на будущие. Сама виновата. Поплатилась за свое легкомыслие. Поиграть захотела! Доигралась! Что ты выиграла? Бесперспективняк!

– Давайте пострижем вас совсем коротко, под мальчика, – предлагает Саша клиентке, перебирая ее волосы, сильно поврежденные многочисленными окрасками. – Мне кажется вам пойдет. Вы высокая, достаточно стройная. У вас типаж Шерон Стоун, а она стрижется коротко и выглядит великолепно. А то ваши локоны смотрятся неопрятно, вы уж извините. Да и в целом волосы у вас уже не в очень хорошем состоянии. Как раз все обсеченные концы и сострижем. Здоровее волосы выглядеть будут.

– Но я уже привыкла к такой прическе, – сопротивляется клиентка, – я никогда не носила мальчишеских стрижек. Мне кажется это не женственно как‑то. И к тому же вдруг я на пугало стану похожа? Не поздновато ли в моем возрасте менять стиль?

– Пока мы живы, ничего не поздно. Никогда не поздно что‑то менять, – ответила Саша убежденно, хотя сама на протяжении последних недель только и думала о том, что поздно уже ждать перемен к лучшему, нужно просто доживать отведенный тебе срок. И радоваться тому, что у тебя есть. Радоваться, правда, не получалось.

– Наверное, вы правы, – задумчиво протянула клиентка, – ладно, стригите под мальчика, а то глупо как‑то… Прическу боюсь сменить, а сама на старости лет решила студенткой стать.

– Хорошо, – Саша, как художник, немного отошла от женщины, прищурилась, наклонила голову вправо, потом влево. – Ну‑с, приступим! – она смочила волосы женщины водой из пульверизатора, часть волос прибрала заколками и начала щелкать ножницами. – А куда вы поступаете?

– На филфак.

– А зачем вам это нужно?

Щелк, щелк…

– Трудно сказать, – женщина задумалась. – Это совсем нелепо выглядит со стороны?

Саша решила продолжить играть роль простодушной парикмахерши.

– Ну, не нелепо, странновато как‑то. Неожиданно. Редко кто на такое решается. Я, по крайней мере, впервые о таком слышу. Наверное, должны быть серьезные мотивы. Или необходимость.

Щелк, щелк…

– Вы не поверите, но нет никаких серьезных мотивов и необходимости тоже нет. Это знаете… можно сказать блажь. Или старческий маразм, – она грустно рассмеялась.

– Ну что вы! Какая старость! Рано вам еще о старости думать.

Щелк, щелк…

– Спасибо за комплимент. Может быть, он и не искренний, но все равно спасибо. Понимаете, я в школе была отличницей и всегда думала, что обязательно поступлю в университет или в институт. Не важно. Учительницей русского языка и литературы стану. Но не получилось.

– Почему?

Щелк, щелк.

– Обстоятельства так сложились. В тот год, когда я поступать должна была, мама серьезно заболела. Я еле‑еле выпускные‑то экзамены сдала. За ней ухаживать нужно было. Ладно бы в нашем городе ВУЗы какие‑то были, тогда проще было бы, а у нас только шараги, да техникум. Пришлось бы уехать. Не смогла я маму бросить. Осталась.

– А заочное?

Щелк, щелк.

– Даже уже и не помню, почему на заочное поступать не стала. В общем, осталась. Думала, на следующий год поступлю обязательно. Бывает иногда, что много лет ничего серьезного не происходит. Жизнь катится да катится, как по рельсам. А бывает, что события сыплются на тебя, как град. Не увернешься. Так в тот год было. В школу пошла работать лаборанткой. С парнем познакомилась на танцах. А он постарше меня был, из армии уже пришел. На заводе работал. Получал нормально. А раньше ведь жизнь в маленьких городках просто была устроена: школу кончил, ушел в армию. Вернулся – жениться можно. Дальше детей плодить, да на холодильники с телевизорами копить. Вот и сошла я со своих жизненных рельс, когда пересеклись они с его, будто стрелку перевели, да и встала на чужие. Села, так сказать, не на свой поезд. И увез меня чужой паровоз совсем на другую станцию, не на ту, что я хотела попасть… Замуж он меня позвал, а я и согласилась. Думала, что любила его, да и старой девой боялась остаться. А вдруг, не встретится больше никто? В общем, к следующему лету была я уже беременная. Какой тут институт? Мама‑то выздоровела, слава богу, да теперь другие были причины не поступать. Потом ребенок родился, потом второй. Заботы, хлопоты… так и осталась я без высшего образования.

– Жалеете?

Щелк, щелк.

– Да чего уж теперь жалеть. Я хорошую жизнь прожила. И без образования в люди выбилась. В Москву вот перебралась. Давно уже. В восьмидесятые еще. Лимитой была. Сейчас гастарбайтерами такие, как я, называются, а тогда лимитой мы звались. В девяностые бизнес свой завела. Обнаружился у меня предпринимательский дар. Детей у меня двое. Внуков трое уже. Два раза замужем была. Так что жалеть нечего. Жизнь удалась, как говорится.

– А чего вдруг поступать‑то надумали?

Щелк, щелк.

– Пусто мне стало. Дети выросли. Старший в Америке с женой и детьми живет. Не доберешься до них. Младший хоть и в Москве, да в гости не дозовешься. Сами зовут, только когда с внучкой посидеть нужно. Муж второй давно уж к молоденькой сбежал. Вот одна я и осталась. Маялась, маялась, да и вспомнила про свою детскую мечту – высшее образование получить. Сыну младшему сказала – он смеяться. Совсем мать с ума сошла, говорит. Подруги мои тоже у виска крутят. Ни от кого поддержки нет. Хотела уж было плюнуть на свою затею, но тут мне старший сын позвонил по скайпу и говорит, поступай мать, а то совсем закиснешь. Жизнь, говорит, продолжается, пока мы строим планы. Даже не сомневайся, говорит. Нанимай репетиторов, готовься.

– Мудрый у вас сын.

Щелк, щелк.

– Да, умница. Талантливый программист. Большие деньки в Америке получает, – сказала женщина с гордостью. Вздохнула. – Завтра иду документы подавать в институт. Боязно.

– Все будет хорошо, – успокоила ее Саша. – Вы очень смелая. Это же… Ваш поступок, это все равно, что против течения идти, наперекор общественному мнению, стереотипам. Молодежь, конечно, однокурсники ваши будущие, удивляться будут. Посмеиваться. Не факт, конечно, но такая вероятность существует.

Щелк, щелк.

– Да и Бог с ними. Пусть себе смеются. Смеются, значит, реагируют. Реагируют, значит, я не пустое место. Значит, я еще существую. Нужно иногда выходить за рамки привычного. Иначе душа заплесневеет. Будешь как живой мертвец. Не жить будешь, а доживать. Я вам, возможно, старой кажусь, но я себя молодой чувствую. Сколько мне там еще отмерено? Может, лет двадцать, а то и все тридцать, а, может, и того больше. У нас в роду женщины долго живут. У меня бабушка недавно померла, ей девяносто пять было. Хочу прожить остаток своих лет в радости и интересе. Жизнь‑то нам не зря ведь дадена. Господь Бог‑то мудр, ничего просто так не делает. И мы должны быть мудрыми, с умом даром божьим распоряжаться.

– Вам бы книжку написать, «как научиться принимать все события с радостью и благодарностью». Примерно такую. В форме дневника, например. Событие и ваша реакция. А вообще, когда поступите, можете начать блог вести в интернете про свою студенческую жизнь. Я думаю, это будет очень увлекательно. Сколько нас таких, утративших надежду на лучшее. Сколько людей, которые панически боятся приближения старости. Вы могли бы им помочь… Готово.

Женщина осматривала себя в зеркало.

– Непривычно. Очень непривычно, – говорила она, растягивая слова. – Но вы, кажется, правы. Мне идет. Помолодела. Покраситься еще нужно. Да?

– Думаю, да.

Выбрали цвет. Саша принялась смешивать краски. Женщина сидела с задумчивым лицом.

– Да много ли я знаю о жизни, – произнесла она после нескольких минут молчания. – Сама иногда не знаю, что с собой и делать. И плачу часто, и себя жалею, и выпиваю с горя, есть такой грех. А потом будто стряхиваю с себя всю эту жалостливую шелуху и думаю: можешь сейчас продолжать слезы лить, а можешь ведь и делом заняться. А ваша идея насчет блога мне нравится. Сегодня же заведу себе страничку и начну. Опишу свои метания перед подачей заявления в институт. В школе у меня пятерки по сочинениям‑то были, авось что‑нибудь да получится. Не Толстой, конечно, но ведь не всем Толстыми‑то быть. Спасибо вам. – Женщина улыбнулась мечтательно, она, кажется, уже сочиняла свой первый пост.

– Да не за что. Только и умею советы давать, а сама плесневею, как вы выражаетесь, – Саша начала наносить краску на волосы клиентки.

– А вы бы на новый уровень выходили, не век же простым мастером быть, можно ведь и свою парикмахерскую открыть. Вы уж не обижайтесь на мою прямоту.

– Эта и так моя. У меня их еще несколько, – призналась Саша. – Я сама обслуживаю клиентов, хотя необходимости такой нет – просто нравится делать людей красивее.

– А‑а‑а, понятно, – протянула женщина. – Всего достигли и больше не к чему стремиться. Непростое это состояние‑то. По себе знаю. Лез, лез на вершину‑то. Забрался, а дальше что? Неуютно на пике‑то. Пустынно. Одиноко.

– И что делать, спускаться? – Саша усмехнулась.

– Так уж и спускаться? Можно поискать других людей на этой вершине, можно их туда пригласить, а можно отправиться штурмовать другую вершину – придумать себе новую цель, составить другой план. А так‑то точно плесневеть начнешь. Не нужно ничего бояться. Раз уж вы свой бизнес ведете, значит, точно не робкого десятка.

– Не робкого, – согласилась Саша. – До такой степени не робкого, что мужиком себя иногда чувствую. Все сама.

– Нет что ли мужика‑то?

– Нет.

– Такая наша бабья доля, все сами можем, а без мужика нам туго. Тоскливо, будто не хватает чего‑то. Будто мы не доделанные какие‑то. Я уж лет пять одна, вроде, привыкнуть уж пора давно, ан, нет. Все мечтаю, что встречу еще человека. И заживем мы с ним счастливо. А он все никак не желает встречаться. А я все равно верю – найдется он. Может, просто не свободен пока. Не время еще встретиться нам. Я вот думаю, поступлю в институт и встречу там профессора какого. Он, может, как раз овдовел недавно, а тут я. Вот любовь‑то и случится.

Саша рассмеялась.

– Вы меня извините, не хочу вас обидеть, но мужчины же они вроде как к молоденьким тянутся, а на тех кто постарше и внимания не обращают. Я вот уже не пользуюсь особым спросом у мужчин, как это ни прискорбно.

Женщина внимательно посмотрела на Сашу.

– А сколько вам лет? Двадцать восемь‑тридцать?

– Тридцать шесть. Скоро тридцать семь будет.

– Выглядите моложе.

– Спасибо.

– Знаете, это разбираться нужно, почему мужики внимания‑то на вас не обращают. Дело‑то, может, и не в них вовсе, и не в возрасте в вашем, а в вашей голове. Внешность у вас привлекательная. Уж я на что и не молоденькая, и не красавица, а мужчины у меня за эти пять лет были. Только я близко их к себе не подпускала. Боялась, что снова мне больно сделают. Как говорится, обжегшись на воде, на воду дуешь. И хотелось мне, и кололось. Вроде, и одной не сладко, и пускать какого‑то мужика в свою жизнь страшно было.

– А сейчас?

– А сейчас уже не страшно. Излечилась я. Только вот, – она смущенно засмеялась, – только вот сейчас нет ни одного мужика на горизонте. Иногда мне кажется, что старая я уже, хватит уж о таких пустяках‑то мечтать, угомониться уж пора. Мужчин‑то моего возраста мало совсем: кто женат, у кого бес в ребро, кто спился, кто помер уже. Так что без шансов. А потом думаю, пусть мало, но все равно ведь есть. Есть же они, и один‑то уж мне и достанется. А возраст?! Возраст… Можно по‑разному на него смотреть‑то. Можно, как на недостаток, а можно ведь, как и на достоинство. Мужчины, они тоже люди, им ведь не просто игрушка для постельных утех нужна, им друг нужен, соратник, поддержка и опора. Он с женщиной дома должен себя чувствовать, то есть уютно, спокойно. А зрелая женщина может быть и другом, и опорой, и поддержкой. И любовница она опытная. И материальных проблем у многих в таком возрасте уже нет. И хозяйка она хорошая. И борщик может сварганить, и вареники. Так что зрелые отношения бытом испортить не так‑то просто.

– Экая вы оптимистка. Пойдемте краску смывать.

Саше было, что возразить, но ей не хотелось. Ей хотелось, напротив, уверовать в то, во что верит эта женщина. Наверное, с такими взглядами гораздо проще жить. Надо будет попробовать…

Ревел фен. Женщина старалась не смотреть на себя в зеркало, но все же поглядывала, очевидно, умирая от любопытства, что же, в конце концов, получится из этой авантюры с короткой стрижкой.

– Ну, вот и все, – произнесла Саша, когда закончила укладку. – Полюбуйтесь. Мне очень нравится.

– Ох, красавица какая стала! – восхитилась женщина. – Не ожидала, если честно. Мне теперь больше сорока пяти и не дашь. А вы волшебница! Настоящая волшебница! Руки у вас золотые. И людей вы чувствуете. Хорошо, когда человек на своем месте…

– Удачи вам, – сказала Саша на прощанье, – ни пуха, ни пера на экзаменах! Буду вас ругать.

– Я очень волнуюсь.

– Все будет хорошо, я уверена.

– И у вас все будет хорошо. Я тоже уверена. Найдете вы жениха хорошего. Вы, главное, научитесь доверять мужчинам‑то. Знаю, что непросто, знаю. Но нужно учиться. Иначе, знаете, как может получиться? Вам так и будет казаться, что мужчины вас не замечают, а на самом‑то деле все совсем не так.

– А как?

– А так. Вы их не замечаете, мимо проходите. Отталкиваете. Потому что не доверяете вы им. Боитесь. Не их боитесь, а за себя боитесь. Как бы они вам не навредили… Не нужно бояться. Смелее, смелее! И ведь любая неудача может обернуться удачей. Вы же сами это знаете.

– Разве? Разве так бывает? – растерянно спросила Саша у самой себя, когда за клиенткой закрылась дверь.

У нее было странное ощущение, что она последние пару часов смотрелась в эту женщину как в зеркало. Себя в ней видела. Изображение было несколько состаренное, но, тем не менее, несколько более оптимистичное и мудрое. И все же были они очень похожи – Саша и эта женщина.

Саша вдохнула полной грудью воздух парикмахерской, наполненный запахом краски и лака для волос. Расправила плечи. Отчего‑то почувствовала себя невыносимо счастливой. Все еще впереди! Впереди еще много радости! А одиночество, это большая удача. Это время, посвященное себе! Время свободы! Пора в отпуск!

Начало июля. Остров Крит

 

– Расслабься, просто расслабься. Жизнь – это не только борьба, это еще и удовольствие. Почему ты не хочешь этого понять? Зачем ты постоянно думаешь о прошлом? Почему ты непрестанно заглядываешь в будущее? Почему бы тебе не жить сейчас. Разве это сложно?

– Сложно. Завтра я уеду, и мы больше с тобой никогда не увидимся. Как я могу не думать об этом?

– А ты попробуй, попробуй! Завтра будет только завтра. Грубо говоря, завтра вообще не существует. Это своеобразная метафора, придуманная людьми, чтобы хоть как‑то осознать время. Зачем портить мыслями об этой несуществующей абстракции наше сегодня? Зачем?…

Давно уже Саша не испытывала такого томления. Сладостного и тягостного предвкушения чего‑то… Она сама не знала чего. Но точно знала, что что‑то должно произойти. Что‑то приятное. Неимоверно приятное. Если бы она была чуточку сентиментальнее, она назвала бы это предвкушением любви. Сердце сжимали предчувствия: вот‑вот, скоро это произойдет. Где, когда, что? Не известно. Но скоро, скоро. И произойдет непременно.

Она хотела поехать в Испанию, в Италию, в Хорватию. Куда‑нибудь. Она совсем не думала о Крите. Все решилось само собой. В турагентстве предложили. Какой‑то очень недорогой и роскошный тур. Саша посмеялась над собственной скупостью и падкостью на всевозможные скидки… и согласилась – две недели моря, солнца и полной безмятежности. Ей в турагентстве не обещали веселья, обещали безмятежность. Разве не этого требовала Сашина душа?

Вспомнила слова ведьмы из поезда: «там, где ты его встретишь, будет много воды, будет светить солнце». А вдруг это произойдет именно на Крите? Вот и защемило сердце сладостным ожиданием. Разум, правда, эти надежды пытался пресечь.

– Опомнись, старая дура, – вещал он менторским тоном, – чай, не девочка уже, знаешь прекрасно, что чудес не бывает. К тому же уж не раз убеждалась, что если мечты и сбываются, то совсем не так, как виделось тебе в твоих глупых грезах. А если много хочешь, ничего не получишь. Прекращай витать в облаках, спускайся на землю! Немедленно! Поедешь, отдохнешь, поешь морепродуктов, попьешь винца, подзагоришь, а то вон бледная какая, а больше ничего не жди. Больше ничего не жди, слышишь? Вдруг не встретишь ты там никого? Что такое разочарование? Это не соответствие ожиданиям. Нужны тебе разочарования? Нет! Вот и надеяться ни на что, кроме качественного отдыха, не стоит.

– А я хочу верить, что встретится мне моя новая любовь. Хочу! Мне нравится эта вера, – возражало сердце. – Я хочу любви, и она у меня будет! И не смей запрещать мне мечтать! Может, только благодаря мечтам я еще и живу!

– Ну как знаешь! – обиженно фыркал разум. – Но потом не говори, что я тебя не предупреждал.

На третий день пребывания на Крите Саша начала задумываться, а чем, собственно, безмятежность отличается от скуки? Ей даже поговорить было решительно не с кем: обслуга не знала русского, постояльцы в отеле все сплошь французы, а немногочисленные соотечественники приехали парами и были заняты исключительно друг другом. Как Саше было больно смотреть на эти парочки. Как они могут так бесстыдно целоваться‑миловаться на глазах у одинокой неприкаянной и сексуально‑озабоченной барышни! Ладно, совести нет, так хоть сострадание бы проявили! Изверги! Саша вдруг начала понимать бабушек, которые плюются на девчонок в коротких юбках и пытаются искоренить публичные эротические проявления влюбленных. С другой стороны, понять‑то поняла, но ведь так не хочется быть похожей на этих бабулек, злобно завидующих чужой молодости.

Прав был разум. Прав, черт его дери! Никаких принцев в этих выжженных солнцем и изнуренных безмятежностью краях не водится. Местным принцам и так хорошо, они почти в раю живут, а пришлые со своими принцессами приезжают. Похоже, она совершила большую ошибку, что выбрала этот остров. Не создан он для приключений. Видимо, страсти перестали здесь кипеть вместе с гибелью Минотавра. Еще пару тысяч лет назад. А точнее около трех. Что ж, будем получать удовольствия лишь от моря, солнца и вина. Будем вкушать гастрономические радости. И не надеяться на большее. Ни к чему это. Так и отдых испортить недолго…

Он сидел в прибрежной таверне за столом, покрытым клетчатой скатертью, и что‑то увлеченно печатал на черном маленьком ноутбуке. Он то хмурился, то улыбался, то ухмылялся, то чесал затылок, то тер ладонью лоб. Хлебал красное вино и курил непрестанно.

Саша тоже пила вино, тоже много курила от нечего делать, периодически обращала свой взор на море, над которым сначала полыхал закат, потом солнце стремительно упало за горизонт, а затем взошла луна и замерцали звезды. Еще украдкой посматривала на этого мужчину. Он ей нравился, хотя и не был красавцем: сильно загорелый, полноватый, лысый. Кто он? Что он там пишет? Загадка гораздо притягательнее красоты. Она обещает множество открытий, а простая физическая красота слишком очевидна.

Официант, флегматичный грек, принес Саше очередной бокал вина, перехватил ее заинтересованный взгляд, направленный на мужчину за соседним столиком, и сказал на ломанном английском:

– Русский. Книгу пишет. Каждый вечер сюда приходит. Вы тоже из России? – Саша кивнула. – Вы, русские, такие медлительные, никогда никуда не спешите.

Она рассмеялась – все три дня на Крите она изумлялась неспешности жителей этого острова:

– Просто мы здесь отдыхаем.

Какое же пьяное это греческое вино! Как оно придает смелости! Захмелевшая Саша поднялась, подошла к мужчине с компьютером, опустилась на стул рядом с ним:

– Вы писатель? – Спросила низким полушепотом и испугалась звука собственного голоса – так давно она его не слышала.

– Не видите, я работаю! Вы мне мешаете! – буркнул он.

Саша поднялась, гордо задрала голову, вернулась на свое место и заказала еще бокал вина. Пусть мне завтра будет плохо, а сегодня я напьюсь. Хотелось реветь. Больше она на него не смотрела. Только на темное море и на проходящих мимо людей. Все были веселы и беззаботны. Как же так получается, что все веселы и беззаботны кроме нее?

Мужчина тем временем довольно улыбнулся, выкурил сигарету, глядя в монитор компьютера, допил оставшееся в бокале вино, выключил компьютер. На лице его продолжала блуждать удовлетворенная улыбка.

– Извините, я не хотел вас обидеть, – услышала Саша голос. Обернулась: писатель грубиян уже сидел рядом. – Понимаете, многие считают нас бездельниками, но на самом деле сочинительство – это очень тяжелый труд. Представляете, вы никак не можете сформулировать мысль, она все время ускользает, а тут какая‑то дамочка лезет с глупыми вопросами. Мысль улетает назад в космос, а ты даже за хвост ее подержать не успеваешь. Как тут не разозлиться? Я могу рассчитывать на прощение? Как мне загладить свою вину?

– Поговорите со мной. Просто поговорите: уже три дня молчу. Вы не представляете, какая это пытка. Я приехала сюда отдыхать, но мне кажется, я уже начинаю сходить с ума из‑за вынужденного молчания, – Саша решила его простить.

– Ну, давайте поговорим, – он улыбнулся. – Поговорить – это я с удовольствием. Большой мастак, знаете ли. К тому же тоже нечасто здесь разговариваю. Хотите еще вина?

– Может, мне уже хватит? – спросила не известно у кого Саша не слишком уверенно.

– Не беспокойтесь, вы же знаете, от вина, распитого в хорошей компании и в хорошем месте, не бывает похмелья.

– Не знала.

– Вот завтра и проверите. Вы можете мне поверить!

– С чего бы?

– Просто так. Ни с чего. Слабо?

– Хорошо, поверю.

– Меня всегда забавляют люди, которые ведутся на «слабо».

– Я еще не простила вас за прошлое хамство, а вы снова меня оскорбляете, – Саша предприняла попытку подняться, он удержал ее за руку.

– Какая вы обидчивая! Ладно, буду сдерживать свои юмористические порывы. Так я заказываю еще вина?

– Да! – ответила Саша раздраженно и скрестила руки на груди. Не такого общения она ждала. Какой неприятный тип!

Он поднял руку, неспешно подплыл официант.

– Бутылочку вина и свечи! Будем отмечать встречу!

Официант удалился.

– Буду вас обольщать! – обратился писатель к Саше.

– Вы не слишком самонадеянны? – спросила Саша надменно.

– Нет, я не самонадеянный, просто оптимист.

Она рассмеялась:

– А вы мне начинаете нравиться.

– Отлично, значит, мой оптимизм имеет право на существование.

– Так, что вы пишете?

– Роман.

– А о чем?

– Детектив.

– А‑а‑а‑а, понятно, – протянула Саша разочарованно.

– А вы думали про любовь?

– Надеялась. Послушайте, а разве можно в таком тихом, умиротворяющем месте писать детективы? И вообще, вы, что же получается, кровожадный человек?

– С чего вы взяли?

– Ну, авторы детективов, они же постоянно людей убивают, не по‑настоящему, но мне кажется, чтобы убить даже персонаж, которого сам и придумал, нужно обладать известной долей смелости, ну и кровожадностью.

Мужчина расхохотался:

– В точку! Всю жизнь мечтал стать преступником, маньяком, да кишка оказалась тонка, слишком законопослушным оказался. Вот и реализую теперь свою жажду крови в литературе. Сублимация! А вот и наше вино! Предлагаю выпить за вас, за тонкого психолога, знатока человеческих душ! За очаровательную женщину, в конце концов! Как тебя зовут, кстати? Можно ведь на «ты»? Мы не на светском рауте, а на курорте. Я – Андрей, – он поднял бокал.

– Саша. А я предлагаю выпить за нахального, но ужасно обаятельного автора детективов!

– За нас! Юных, красивых, загорелых и безмятежных! – бокалы радостно звякнули.

– А ты, правда, детективы пишешь?

– Нет, – ответил Андрей неожиданно серьезно, – но лучше бы писал. Тогда меня, может быть, печатали бы. Настоящая литература сейчас никому не нужна. Но не будем о грустном. Я, пожалуй, лучше продолжу тебя соблазнять. Я не слишком откровенен в обозначении своих намерений? – он положил свою темную ладонь на ее красноватую, которой еще только предстояло потемнеть.

– Не слишком, – Саша улыбнулась. – Даже приятно.

– Писательство в наше время – это путь самурая, – говорил Андрей следующим вечером. При этом он жадно прихлебывал вино и оглаживал Сашины коленки. В таверне тихо играла музыка, а снаружи плескалось море, блестели звезды, и громко смеялись немцы.

– Что это значит?

– Понимаешь, путь самурая, путь воина, это осознанное стремление к смерти. А у него ведь есть альтернатива.

– Какая?

– Просто жить. Как все. И ждать смерти не раньше, чем придет ее черед.

– А при чем здесь писатели? Они тоже хотят преждевременной кончины?

– Некоторые хотят, разумеется, но не осознанно. Да не в смерти дело! Смерть она все равно придет и не стоит ее торопить. Путь самурая, это не более чем образ. Все дело в том, что писатель, возможно, и хочет жить как все, но он не может. Не может, понимаешь? Слова рвутся из него. Они будто взрывают его изнутри. Он не может их удержать. И эти слова, что рождаются внутри него, непременно должны обрести материальную форму. Непременно должны быть зафиксированы. И вот он сидит со своим компьютером или над листом бумаги, это уж кто как привык. Он пишет, пишет. Он вкладывает в эту дурацкую писанину свою грешную, смятенную душу. К концу дня он опустошен. Или к утру. Он будто сам пережил то, что пережили его герои. Его душа разодрана в клочья. Ему хочется напиться. И он пьет. А куда ему деваться? Он готов возложить на алтарь искусства свою любовь, карьеру, деньги, он готов пожертвовать своим покоем. Может, покой и раньше не был в числе его жизненных приоритетов, но сейчас о нем стоит забыть навсегда. Иногда ему кажется, что он сходит с ума, потому что не всегда знает, где заканчивается жизнь и начинается вымысел. Он не всегда в состоянии понять – он ли творит новую реальность, или придуманная реальность вдруг начинает повелевать им? Ведь часто события, описанные в книге, начинают сбываться. А персонажи ему иногда ближе родных людей. И книжка становится будто бы продолжением тебя самого. Частью тебя. Твоей ногой или рукой. Или просто тобой. И вот тебя никто не хочет читать. Никому не нужно твое творчество, и ты думаешь, что и сам ты не нужен. Потому что ты уже не отделяешь себя от своего творчества. Тебя не хотят печатать, не хотят читать, точнее, прочитали бы, да только никто не знает, что ты пишешь, потому что тебя не печатают. И вот твои друзья и знакомые богатеют, покупают новые квартиры и машины, влюбляются, женятся, рожают детей, а ты, даже занимаясь сексом или валяясь на пляже, вынашиваешь свои гениальные замыслы, ты все сидишь за своим компьютером и пишешь, пишешь… И чувствуешь себя счастливым, когда тебе удалось написать удачную фразу, абзац, рассказ, роман. Ты ликуешь. Но очень недолго. Ты хочешь, чтобы результат твоего труда оценили. Хоть кто‑нибудь!

Ты отправляешь текст своим друзьям, а они не находят времени, чтобы его прочитать, а если и находят, не всегда разделяют твои восторги. Хотя иногда и разделяют, но тут невозможно понять, насколько они искренни, ибо они друзья и не хотят тебя обидеть. Они в лучшем случае сдержанно говорят, что им нравится, а в худшем… «Тебе никогда не стать классиком! У тебя ни одной свежей мысли! У тебя язык вихляется. Для тебя, наверное, не важен такой пустячок как стиль?». – Андрей явно передразнивал кого‑то. – Ты отправляешь свое творение в издательства, а оттуда отвечают что‑то про кризис, про то, что они не печатают неизвестных авторов, что им нужны идиотские детективы и фэнтези. А серьезная проза на фиг не нужна. И вот ты сидишь, выпиваешь и размышляешь, а на фиг все это нужно тебе? И вот тебе уже хочется сойти с пути самурая и вернуться на путь обыденности. И ты говоришь себе: «Все, хватит! Пис а ть в стол, что может быть бестолковее! Графоманство, что может быть нелепее! К чертовой матери всю эту писанину, буду жить как все люди!». И, действительно, некоторое время живешь, как люди… А потом… Потом слова, что рождаются в тебе, снова начинают рваться наружу. И ты понимаешь, что если однажды ты вступил на путь самурая, значит, ты будешь им идти. И будешь писать, будешь падать в бездны творческих кризисов и воспарять на крыльях Пегаса, когда снисходит вдохновение, будешь терпеть критику и отказы издательств, ты будешь радоваться как ребенок, когда тебя хвалят. И будешь извлекать слова из своей жизни, а жизнь свою превращать в слова. И станешь счастлив, когда слова будут рваться из тебя, и печалиться, когда тебе нечего сказать. И ты поймешь, что это твой путь, единственно возможный для тебя, каким бы трудным он ни был, потому что если ты не идешь этим путем, значит, это уже не ты. Значит, ты теряешь себя. И обыденность – это не твое! И если у тебя есть хоть один читатель, значит, не зря ты избрал путь самурая, значит, тебе есть ради чего по нему идти!

– Бедный мой писатель! – Саша погладила его по голове. – Ты говоришь, что слова рождаются из жизни, значит, наша с тобой встреча тоже может стать сюжетом твоей будущей книги?

– Нет, солнце мое, тут все с точностью до наоборот.

– Как это?

– Я придумал этот сюжет еще до встречи с тобой. Я придумал прекрасную одинокую женщину, которая приехала на остров в Средиземном море, чтобы после всех потерь и утрат, через которые ей пришлось пройти, снова ощутить безмятежность, снова почувствовать радость жизни. И влюбиться. Влюбиться – это обязательно! В остров, в море… Ей нужно влюбиться во что‑то или в кого‑то. И вот она встречает мужчину, который тоже приехал на остров за безмятежностью и за любовью, потому что устал от суеты, устал от бесконечной гонки за успехом, за деньгами. Звучит сентиментально? Не думала, что такой невоздержанный шутник, как я, пишет о таких глупостях? – Саша отрицательно покачала головой. – Самое смешное, что вчера, когда ты подошла ко мне со своим глупым вопросом, которого я, кстати, уже не помню, я как раз заканчивал эту главу. И вот закончил, поднимаю голову и понимаю, что только что нагрубил героине моего романа. Понял, что сила моего воображения материализовала придуманный образ. Вот она, моя героиня во плоти, сидит с обиженным видом, курит тонкую сигаретку, прихлебывает домашнее вино и просто жаждет любви!

– Я тебе не верю, ты не мог меня придумать, потому что я была давно.

– Да ты была давно, но только я не знал о твоем существовании, а это значит, солнце мое, что тебя для меня как бы и не было. Я ведь тоже для тебя не существовал до той встречи в таверне. А когда я тебя придумал, ты появилась.

– Не верю! Не верю! Ничего ты обо мне не писал. Ты прямо сейчас придумываешь будущий сюжет!

– Даже обидно, как мне, человеку с такими честными голубыми глазами, ты можешь не верить! А я ведь могу доказать, что не вру, – Андрей раскрыл ноутбук, включил его, закурил сигарету. – Сейчас загрузится, и я докажу тебе, что я в высшей степени честный человек, – открыл файл, нашел нужное место. – Вуаля! Наслаждайся! – он пододвинул к ней компьютер.

Саша начала читать.

«Она бесконечно устала. От пережитого. Вот бы обнулить прошлое и начать все заново. Почему это невозможно?

У нее светлая кожа. Как это странно здесь. Все здесь либо смуглые, либо красные. А она мертвенно бледная. Почему? Она резко поворачивает голову – волосы взлетают вороньим крылом. На ней длинное синее платье. Она курит тонкую сигарету. Она похожа на портрет Анны Ахматовой в исполнении Альтмана. Она ни на кого не обращает внимания. Она смотрит лишь на море. Она в него влюблена. А оно любит всех и не любит никого. А я люблю только ее. По крайней мере, в это мгновенье. Я не знаю, что будет завтра, но сейчас я люблю только ее. Что же мне сделать, чтобы она оторвала свой взгляд от моря? Что мне сделать, что<