Сашин родной город. Двадцать лет назад

 

– Ты такая сладенькая, – прошептал он, когда оторвался от ее губ.

Сладенькой шестнадцатилетняя Сашенька была не просто так. Перед встречей с Митькой она пососала карамельку. Многоопытная подружка Дашка надоумила. Сказала, что губки после карамельки становятся вкусными. Мальчикам нравится. А вот вкус дешевой помады – не очень. Так что лучше пожертвовать красотой ради остроты ощущений. К тому же можно ведь и старым бабушкиным способом воспользоваться, чтобы губки алели – просто их покусать. Сашенька, конечно, и надеяться не могла, что на первом же свидании ее начнут целовать, и боялась этого, ибо была она девушкой старомодной, скромной, ни разу не целованной, но Дашка сказала, что с этими парнями нужно быть готовой ко всему. Запросто может сразу же полезть целоваться – кто его знает, этого Митьку, что у него там на уме? Может, не любит он все эти бестолковые церемонии с ухаживаниями. Все эти платонические прогулки по центральной улице и пустые разговоры о Бунине и Хемингуэе, например. Митька – парень взрослый, ему уже восемнадцать скоро. Его в армию весной забрать могут – в институт‑то он не поступил.

Так что вполне может случиться, что у Саши сегодня будет первый поцелуй. Правда, Дашка еще сказала, что если он сразу же целоваться полезет, значит, относится к Саше не серьезно. Потому что парни, когда серьезно к девушкам относятся, они их стесняются. Робеют перед ними.

А Саше и целоваться хотелось, но еще больше хотелось, чтобы Митька к ней серьезно относился. Она ведь его любила. Она так долго добивалась свидания с ним. Но целоваться тоже хотелось – все ее подружки давным‑давно этим занимались, а потом с удовольствием об этом рассказывали. А Саше и рассказать‑то было нечего. И врать не умела, хотя пора было бы научиться. Правда, все же врала – она лишь делала вид, что недотрога, а на самом деле мальчишки на нее внимания не обращали, не было желающих слиться с ней в пламенном поцелуе. Была Саша в свои шестнадцать тощенькая, плоская – грудь только наметилась. А у Дашки‑то уже третий размер. И у Наташки – второй. Поскромнее, конечно, но как раз на два размера больше, чем у Саши. А нос у нее какой! Какая‑то огромная слива налеплена посреди лица.

А во что Саша одевается! Почти в рванину. В какие‑то странные одежки, перешитые из маминых и бабушкиных платьев. Даже новое пальто пришлось смастерить из маминого старенького. И выцветшие пятна закрасить фломастером и дырки, проеденные ненасытной молью, залатать – иначе совсем нечего было бы носить. В стране творился какой‑то кавардак. Сашино семейство и раньше‑то жило небогато, а теперь от материной невеликой зарплаты и вовсе ничего не осталось. Да и не платили ее. Жили только огородом. Саша уже второе лето продавала на базаре огурцы с помидорами, да ягоды с картошкой. Стеснялась ужасно, но жить на что‑то нужно было…

Словом, была Саша жалким, некрасивым оборвышем. Точнее, она сама себе такой казалась. Кто захочет с такой встречаться, а тем более целоваться? Пока никто и не хотел. Хотя Дашка уверяла, что Витька из параллельного класса к Саше неровно дышит, и Петька из Наташкиного подъезда. Но Саша ничего такого не замечала. Или не хотела замечать. Потому что ей нравился Митька. Уже года полтора нравился.

А Митька был красавчик. И умница, наверное. Саша ни разу с ним не разговаривала, поэтому проверить это свое предположение не могла. Знала только, что учился он неплохо. Специально справки наводила. Еще знала, что был у него бурный роман с вечно расфуфыренной девицей, которая училась в той же школе, что и он, но на класс младше. Девица была высокая, длинноногая, грудастая, задастая. Неприлично красивая. Вызывающе дорого и разнообразно одетая. «Фу, вульгарная», – обычно фыркала Дашка, когда речь заходила об этой девице. Ей завидовали.

Когда Саша встречала эту великолепную пару где‑нибудь на улице или на дискотеке в городском парке, ее даже мутило от ревности. Она протяжно вздыхала: «да, мне тут ловить нечего!», и все глубже погружалась в мутные омуты своих комплексов. Как она стыдилась себя за некрасивость и тщедушность свою, за бедность! Почему одни рождаются принцессами, а другие нищими? Почему одни живут во дворцах, а другие в маленьких деревянных домиках, склонных к разрушению. Почему одни рождаются красавицами, а другие уродками? Почему у одних и мать, и отец имеются, а других одна мать, да и та вечный ребенок, не желающий взрослеть. Саша никак не могла понять, отчего же ей так не повезло в жизни.

В августе на заработанные от продажи овощей и фруктов деньги Саша купила туфли и платье. Когда она надела обновки, подкрасила ресницы маминой тушью, начесала волосы, произошло маленькое чудо. Сашино отражение в зеркале вдруг показало, что никакая Саша не страшила, а вполне симпатичная девушка, даже нос стал будто бы меньше. Оказалось, что никакая она не тощая, а, скорее, тоненькая. И волосы с начесом выглядели не жиденькими, а пышными. Вот тут Саша и поняла, как много для красоты женщины значит одежда, каблуки, макияж и прическа. В тот самый миг, когда она крутилась перед стареньким, обшарпанным трюмо и впервые любовалась собой, она поняла, чем бы хотела заниматься в своей будущей, взрослой жизни. Именно в это августовское воскресенье, около полудня, Саша догадалась, в чем ее призвание – делать людей красивыми. Помогать золушкам становиться принцессами. В конце концов, совершенно не важно, кто кем родился. Важно то, кто кем может стать.

Саша вживалась в новый для себя образ красавицы, а по городу уже ползли слухи, что Митька, во‑первых, не поступил в институт, а, во‑вторых, расстался со своей фифой. Кто кого бросил, доподлинно известно не было, но упоминался некий скандал весьма неприятного свойства, который послужил причиной феерического разрыва самой заметной юной пары уездного городка. У Саши появилась надежда.

В последнюю субботу лета бывшая Митькина пассия явилась на танцы в городском саду в джинсовой юбчонке, такой короткой, что и говорить о ней не стоит, и… в сопровождении нового кавалера. Кавалер этот с видом охотника, который настиг, наконец, свою добычу, непрерывно обнимал фифу за талию, а иногда и по‑хозяйски оглаживал ее зад, едва прикрытый полумифической юбкой. Дама не возражала, однако явно в распоряжение кавалера своего готова была предоставить лишь свое тело, а чувства ее, похоже, были направлены к Митьке. На него она бросала взгляды, полные ненависти и превосходства. Она‑то с парнем уже, а Митька – один.

Понятное дело, что Сашу на танец он пригласил исключительно назло своей бывшей. Что, конечно, Сашу не радовало. Но ведь он пригласил именно ее. Какая разница: назло – не назло. Главное, пригласил ее, Сашу. Когда руки мальчика, о котором она мечтала столько времени, небрежно и как‑то равнодушно обнимали ее, Саша обливалась потом и думала только об одном: не пахнет ли от нее этим самым потом – дезодоранта у нее не было.

– Тебя как зовут‑то? – спросил Митька.

– Саша, – ответила она. В его дыхании она учуяла запах алкоголя.

– А меня Дмитрий.

– Я знаю, – прошептала Саша. И тут же устыдилась своих слов. Ей показалось, что она себя выдала, но он, определенно, не услышал ее за ревом музыки.

– В кино завтра пойдешь?

– Да! – выкрикнула Саша, как ей показалось, слишком громко и слишком восторженно.

– Тогда завтра в шесть встречаемся у кинотеатра.

– Хорошо, – отозвалась Саша.

Танец закончился, Митька галантно склонил перед Сашей голову в знак благодарности и удалился к своим друзьям. Больше за этот вечер он не взглянул на нее ни разу…

Когда Саша подошла к единственному в городе кинотеатру, типовому зданию постройки пятидесятых годов с четырьмя приземистыми колоннами, Митьки там еще не было. Саша тут же свернула на дорожку парка, который начинался сразу за кинотеатром – еще не хватало, чтобы она стояла тут столбом и ждала его. Что он о ней подумает? Говорила же Дашка, что на свидания женщина непременно должна опаздывать, а Саша явилась даже на пять минут раньше – боялась, что Митька ее не дождется. Она сделала круг по парку. Когда вернулась, Митька уже был на месте. С беспокойством всматривался в лица проходивших мимо девушек. «Он что меня даже не запомнил?» – испугалась Саша. Обидеться? Уйти? Ну, уж нет! Она так долго ждала этого свидания! Она так его любит! Саша нацепила на лицо умеренно‑благосклонную улыбку и направилась к своему уездному принцу…

Если бы ее спросили, о чем фильм, она бы, наверное, не смогла ответить. Потому что первую четверть фильма она думала о том, как ей хочется, чтобы Митька взял ее сейчас за руку. На второй четверти фильма Митька все‑таки взял ее за руку. Потом она думала о том, как ей хочется, чтобы он ее поцеловал. А последнюю четверть фильма они целовались. Когда Митька впервые коснулся ее губ, ей сначала стало противно – какие‑то слишком мокрые были эти губы, и пахло от них сигаретами. Неприятно. Свои губы Саша сомкнула. А он языком пытался их раскрыть. И вдруг она почувствовала какое‑то странное волнение в низу живота, какое‑то томление. Раньше такого с ней никогда не было. Она не знала, что это такое, но это томление будто бы разомкнуло ее губы, впустило в рот его язык. Куда‑то исчезли мысли. Голова кружилась.

– Ты такая сладенькая, – прошептал он, когда оторвался от ее губ. – Не знал, что губки бывают такими сладенькими.

Они вышли из кинотеатра, держась за руки. И сразу окунулись в прохладную темноту августовского вечера. И тут же снова начали целоваться. И почему это раньше Саше не нравилась эта невозможная темень, в которую ее родной город погружался по ночам? Ну, подумаешь, страшно! Подумаешь, совсем ничего не видно! Это же чудесно, что совсем ничего не видно! Сейчас вот никто не видит, как Митька обнимает Сашу на скамеечке. Не видно, как он лезет в вырез ее платьица, перешитого из маминого платья, совсем почти нового, которому еще и десяти лет нет, и надевала‑то мама его всего пару десятков раз, потому, что оно ей стало мало. Не видно, как Саша сначала решительно убирает Митькины руки со своей груди, а потом сдается, повинуясь все тому же могущественному томлению в низу живота. Не видно, как он ласкает ее грудь. Не видно, как Саша замирает от стыда и восторга. Никто‑никто не видит, как Митька сначала гладит ее коленку, потом рука его сначала робко, а потом уверенно поднимается по ее ноге.

Никому ничего не видно. Все скрывает темнота, слегка подсвеченная неярким светом звезд, размытая смутным Млечным путем. Ничего не видно. Только слышен возбужденный голос юноши:

– Ты такая красивая, такая гладенькая, я хочу тебя! Как же я тебя хочу!

Еще слышно испуганный девичий голосок:

– Нет, нет, пожалуйста, не надо!

Снова мужской:

– Я, как только тебя увидел, сразу влюбился! С первого взгляда! Сашенька, ты такая красивая!

– Нет, нет! – девичий шепот, не очень уже уверенный.

Звуки возни, влажное чмоканье, тяжелое дыхание, вздохи.

– Сашенька, Сашенька! – мужской шепот, – ты такая хорошая, самая лучшая, я люблю тебя!

– Нет! – женский шепот, совсем‑совсем тихий, больше уже похожий на «да».

Возня. Звук расстегиваемой молнии. Пыхтение. Вздохи. Вскрик. Еще один вскрик. Стон. Вздохи. Пыхтение. Тихие всхлипывания… С неба падали звезды.

Больше всего на свете ей хотелось принять душ. Только вот душа в Сашином домишке не было. Прокралась в баньку. Поливала себя из ковша холодной водой. Хотела смыть с себя невидимую грязь. Она грязная. Вся грязная. Она навсегда лишилась своей чистоты. Раньше была чистая, а сейчас грязная. И это уже не смыть. Какой позор! Саша поливала себя холодной водой из ковша. Саша умывалась слезами. Грязь не смывалась.

Митька не звонил. Через неделю Саша ему позвонила сама – нашла его номер в телефонной книге. Долго не решалась набрать заветный номер. Ходила кругами вокруг красного телефона, с обмотанной синей изолентой трубкой. Набрала три цифры. Положила трубку. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Снова начала крутить диск. Длинные гудки. Его голос:

– Але.

Саша кладет трубку. Через пять минут снова крутит диск. Длинные гудки.

– Але, – Митьку еле слышно из‑за грохота хеви‑метал.

– Это я, – говорит она еле слышно.

– Кто это, вас плохо слышно!

– Это я, Саша! – уже почти кричит она. – Как у тебя дела?

– Нормально. Как ты? – Музыка становится тише.

– Тоже нормально, – Саша умолкает на несколько секунд. – Давай встретимся сегодня вечером, – произносит она нерешительно.

– Нет, сегодня я не могу, у меня другие планы, – отвечает он.

– А завтра?

– Завтра я тоже занят.

– А ты вообще хочешь со мной встречаться? – Саша разозлилась, робость ее вдруг куда‑то исчезла, осталась только ярость.

В трубке тишина. Саше кажется, что эта тишина длится вечность.

– Нет, у меня другие планы, – наконец, отвечает Митька.

– Но ты же… Но мы же… ты говорил… – лепечет Саша.

– Я тебе ничего не обещал. Это был просто секс. Мне пора бежать. Пока! – короткие гудки.

Вскоре стало известно, что Митька снова сошелся со своей фифой…

Саша никому никогда не говорила, что в ту ночь Митька не только поцеловал ее. Никому не говорила, что в ту ночь благодаря Митьке она из детства одним большим скачком перепрыгнула чуть ли не в зрелость. Она никому не рассказывала, что после того короткого телефонного разговора она, кажется, даже постарела. Она никому не рассказала, что после того телефонного разговора она стала бояться мужчин и любви. Она перестала в нее верить. Она и сама этого не заметила. Она думала, что просто страдала из‑за того, что ее соблазнил мальчик, в которого она была влюблена, и тут же бросил. Она думала, что это прошло. Это и в самом деле почти прошло. Только страх остался. На пустынном перроне маленького, старенького вокзала в Сашином родном городке, человек в ярко‑оранжевом жилете колет ломом лед. Перестук колес уходящего поезда. Мартовское бесшабашное солнце. Карандашный росчерк берез на пронзительно голубом небе. Дым Сашиной сигареты. Человек в оранжевом жилете поднимает голову…

Митька поднимает голову, смотрит на Сашу, щурится, прикладывает руку козырьком ко лбу, опускает голову и снова принимается колоть лед. Он ее не узнал.

Саша облегченно вздыхает. Как хорошо, что он ее не узнал. Как хорошо, что тогда почти двадцать лет назад этот вот мужчина, который был тогда удивительно красивым, а сейчас пожух, полинял, немного уже сморщился и ссутулился, сказал ей: «У меня другие планы». Как же хорошо, что их планы на жизнь тогда не совпали! Какой была бы ее жизнь, если бы тогда он остался с ней? Может быть, правду говорят люди: все, что не делается, все к лучшему?

И вдруг на Сашу накатила пенистая волна благодарности этому человеку. Господи, да почему же она столько лет на него злилась? Как глупо! Он же доставил ей самое первое плотское удовольствие! И это было, действительно, удовольствие. Это было наслаждение такой силы, что оно стало для нее эталоном на многие годы. Неким мерилом, которым она измеряла качество своих эмоций, вызванных близостью. А ведь многие ее подружки рассказывали, что их первый раз был ужасен.

Да, он соблазнил ее и тут же бросил. Да, он поступил, как злодей‑любовник из романа. Ну, подумаешь, он в этой истории был Эрастом, но она‑то не бедная Лиза. Его легкомыслие и безразличие не погнали ее к пруду топиться, а, напротив, заставили ее расти, стремиться вырваться из этого городишка. А ведь могла и застрять здесь. Что ее здесь ждало с этим вот человеком? Домишко без удобств, огород, застиранный халат, кухонная плита, вечно пьяный муж да безденежье, да безнадега. Может быть, кому‑то и нравится такая судьба, но ей.

Из‑за него она покинула этот город. А ведь и не мечтала об этом никогда раньше. И не хотела. Знала, что есть на свете другие города, и другая жизнь, но ей нравилась эта. Хотела просто работать в парикмахерской, стричь и красить людей – делать их красивее и капельку счастливее.

А сколько раз она фантазировала, что вернется сюда красивая, богатая, в роскошной шубе, под руку со своим мужем, таким же красивым и богатым, как и она сама, встретит Митьку, и гордо пройдем мимо него. Не посмотрит на него. Не поздоровается даже. А он будет провожать ее долгим взглядом, полным тоски и сожалений – какой чудесной женщиной он пренебрег. И напьется потом. До беспамятства. Чтобы заглушить свое отчаянье.

И вот мечта сбылась. Они ведь почти всегда сбываются, но сбываются как‑то совсем не так, как хотелось бы. Она встретила своего первого любовника, мужчину, который стал для нее роковым. Она богатая красавица, но без мужа. То есть одинокая богатая красавица. Он помятый, усталый дворник в казенном оранжевом жилете. Но не смотрит он на нее с сожалением и раскаянием. Даже с завистью не смотрит. Он вообще на нее не смотрит. Он ее даже не помнит.

Та звездная темная ночь для нее стала судьбоносной. Для него это была просто ночь, в которой присутствовала ничего не значащая, но довольно приятная возня в кустах с почти незнакомой девчонкой. Зачем их свела судьба? Зачем? Это ведь ее рук дело. Точно ее.

На разгадывание знаков судьбы всей жизни не хватит. Хотя… Она знает, зачем ей был послан Митька – чтобы когда‑нибудь она смогла его простить. Прямо сейчас. Сейчас.

Она смотрит на усталого мужчину, который поднимает и опускает лом. Грохот. Осколки льда летят в разные стороны. Разве такое будущее виделось в красивом юноше? Разве дворником он должен был стать? Ей стало жалко этого мужчину. Очень жалко. Даже сердце сжалось. Стоит ли ненавидеть мужчин и бояться любви из‑за одного человека, который просто не соответствовал твоим ожиданиям, который просто не сделал того, чего ты от него ждала. Это единственная его вина.

– Прости меня за мою ненависть, – прошептала она, – и спасибо тебе, что ты сумел вовремя уйти из моей жизни.

Саша вдохнула глоток весеннего воздуха. Какой же свежий здесь воздух! Какой легкий! Какой вкусный! Какой волшебный!

Саша его простила. Через двадцать лет! В тот миг, когда она его простила, она почувствовала истинную свободу. Не компромисс с собой. Не подмену понятий, а истинную свободу.

Она подхватила свой кожаный саквояж, пересекла перрон, вышла на привокзальную площадь и поехала домой. К маме. Свободная и счастливая.

Вслед ей несся металлический стук. Человек в оранжевом жилете колол лед.

Голые березы чертили на пронзительно‑синем небе причудливые узоры.