Приказ № 227: путь в никуда или шанс для оступившегося?

 

Начало штрафным формированиям положил приказ наркома обороны СССР И.В. Сталина от 28 июля 1942 г. № 227, более известный под неофициальным названием «Ни шагу назад!»^{7}. Уже первые фразы указывали на его чрезвычайный характер: «Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов‑на‑Дону, половину Воронежа...

Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны. Территория Советского государства – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, – это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину».

Итак, приказ, как видим, был продиктован предельной остротой обстановки, которая сложилась к концу июля 1942 г. на южном фланге советско‑германского фронта. Главное – оказалась утраченной стратегическая инициатива, перехваченная Красной Армией у немцев в результате зимнего контрнаступления под Москвой.

 

 

«ПОЛОЖЕНИЕ КРАЙНЕ ТЯЖЕЛОЕ, ПОЧТИ БЕЗВЫХОДНОЕ...»

 

Еще 5 января 1942 г. на заседании Ставки Верховного Главнокомандования И.В. Сталин, явно переоценив результаты контрнаступательных операций под Москвой, Ростовом‑на‑Дону и Тихвином, потребовал от Генерального штаба разработать план общего наступления на всех фронтах – от Ладожского озера до Черного моря. Наши войска ни на одном из направлений не имели необходимого превосходства, поэтому Генштаб выступил за переход к активной стратегической обороне. Но Верховный Главнокомандующий настоял на своем, поставив задачу добиться, чтобы 1942‑й стал годом окончательного разгрома фашистской Германии.

Ошибочность, нереалистичность сталинской установки вскоре дали о себе знать. На северо‑западном направлении в январе – апреле 1942 г. войска Ленинградского и Волховского фронтов, наступая навстречу друг другу, вели бои на любанском направлении. В оборону противника глубоко вклинилась 2‑я ударная армия (командующий – генерал А.А. Власов). Из‑за просчетов Ставки и командующего Ленинградским фронтом генерала М.С. Хозина армия попала в окружение и практически перестала существовать. Вырваться из кольца удалось немногим, сам Власов предпочел сдаться в плен. Операция Волховского фронта (командующий – генерал К.А. Мерецков) по выводу из окружения 2‑й ударной армии обошлась потерей почти в 95 тыс. человек, из которых около 55 тыс. – безвозвратные (то есть погибшие в боях, умершие от ран на поле боя и в лечебных учреждениях, пропавшие без вести, попавшие в плен).

Трагедия произошла и на юго‑западном направлении в районе Харькова. Зимой – весной 1942 г. войска Юго‑Западного и

Южного фронтов вели наступление против донбасско‑таганрогской группировки немцев. Продвинувшись на 90–100 км, они закрепились в образовавшемся в линии фронта Барвенковском выступе. Отсюда 12 мая войска Юго‑Западного фронта (командующий – маршал С.К. Тимошенко) начали новое наступление, первые дни проходившее с видимым успехом. Однако противник нанес встречные удары по северному и южному фасам Барвенковского выступа, и крупная группировка наших войск попала в окружение. Операция закончилась тяжелым поражением, потери обоих фронтов превысили 277 тыс. человек, из них более 170 тыс. – безвозвратные.

Катастрофически завершилась и попытка советского командования изгнать врага из Крыма. Готовившееся к наступлению командование Крымским фронтом (командующий – генерал‑лейтенант Д.Т. Козлов) не смогло своевременно вскрыть планы противника. К тому же и Ставка и Генштаб буквально до последнего дня не могли определиться: против всех правил военного искусства фронту ставилась задача и обороняться, и наступать.

8 мая соединения 11 ‑й немецкой армии генерал‑фельдмаршала Э. Манштейна нанесли внезапный удар. Несмотря на значительное превосходство в силах и средствах, советские войска после двухнедельных боев были вынуждены оставить Керченский полуостров и эвакуироваться на Тамань. Безвозвратные потери Крымского фронта и Черноморского флота составили более 176 тыс. человек. Наряду с командующим и штабом фронта главную ответственность за катастрофу несет представитель Ставки ВГК армейский комиссар 1 ранга Л.3. Мехлис, активный, но часто бездумный проводник сталинской линии. С потерей Керченского полуострова советским войскам 3 июля пришлось оставить и Севастополь.

Неудачи Красной Армии в районе Любани, под Харьковом и в Крыму позволили противнику, вновь захватившему стратегическую инициативу, приступить к осуществлению собственного плана на южном участке советско‑германского фронта. Он состоял в уничтожении войск РККА западнее Дона с целью захвата нефтеносных районов Кавказа. В конце июня, нанеся удар на стыке Брянского и Юго‑Западного фронтов, немцы прорвали оборону советских войск и стали быстро продвигаться в направлении Воронежа и к Дону. 6 июля был частично захвачен Воронеж. Южнее противник отбросил наши войска за Дон и продолжал развивать наступление по западному берегу реки к югу, стремясь во что бы то ни стало выйти в большую излучину Дона. К середине июля стратегический фронт Красной Армии оказался прорванным на глубину 150–400 км, что позволило вермахту развернуть наступление в большой излучине на Сталинград. С захватом немцами Ростова‑на‑Дону (24 июля) и форсированием Дона в его нижнем течении непосредственная угроза нависла и над Северным Кавказом.

Войска Юго‑Западного, Южного и Брянского фронтов понесли тяжелейшие потери. Чтобы восстановить устойчивость стратегической обороны, Ставка ВГК вынуждена была использовать значительную часть своих резервов – шесть общевойсковых армий и шесть танковых корпусов^{8}.

В соответствии с директивой, подписанной А. Гитлером 23 июля, группа армий «А» должна была наступать на Кавказ, а перед группой армий «Б» поставили задачу, носившую вначале вспомогательный характер – силами 6‑й армии генерал‑полковника Ф. Паулюса овладеть Сталинградом. Правда, уже 30 июля это решение было пересмотрено, и сталинградское направление стало приоритетным, сюда с кавказского направления была повернута 4‑я танковая армия. Из города, лежащего на второстепенном направлении, Сталинград быстро превратился в ключевой пункт, где решалась судьба всей кампании 1942 года.

Вероятность того, что вермахт может предпринять наступление на сталинградском направлении, советское командование не исключало и ранее. Чтобы отразить немецкое наступление в большой излучине Дона, Ставка ВГК еще 12 июля 1942 г. образовала Сталинградский фронт (командующий – маршал C.KL Тимошенко, затем генералы В.Н. Гордов, А.И. Еременко), перед которым была поставлена задача занять рубеж западнее Дона и не допустить прорыва противника.

Несмотря на то что соединения 6‑й армии уступали войскам Сталинградского фронта в живой силе, артиллерии и особенно в танках, им удалось к концу июля добиться заметных успехов. Немцы смогли на двух участках выйти к Дону, создав угрозу окружения 62‑й армии в междуречье Дона и Чира. В ходе контрудара Сталинградский фронт потерял большую часть имеющихся у него танков, лишившись бронированного «кулака», и оказался не в состоянии изменить обстановку к лучшему.

Бесспорно, сказывалось недостаточное умение высшего командного звена управлять большими массами живой силы, бронетанковой техники и другими средствами боя. Но надо прямо сказать, что поражение советских войск было во многом обусловлено и ярко выраженным оборонительным синдромом.

Отходили на многие сотни километров, отходили, разумеется, с тяжелым сердцем, уступая более изощренному противнику, но в мозгу у многих теплилась успокоительно‑предательская мысль: Россия велика, авось, враг не проглотит всю, подавится.

Отход, отступление... Подчас вроде и военное искусство диктует выровнять линию фронта, занять в тылу более удобную позицию. Но приходит пора, когда надо во что бы то ни стало зацепиться именно на этом рубеже, задержать здесь наступающего противника, не уповая на то, как обширна Россия. И тут, как и в любом бою, сражении, многое зависит не только от командующего армией или командира корпуса, дивизии, но и от командира роты, взвода, от рядового бойца. От их дисциплины и стойкости, умения и готовности вгрызться в землю, погибнуть, но дальше не отступить.

Тонко передал это состояние Константин Симонов, рисуя образ одного из героев повести «Дни и ночи» командира батальона капитана Сабурова: «Вечер был прохладный, но после степного палящего солнца, после пыльного перехода Сабуров все еще никак не мог прийти в себя, ему беспрестанно хотелось пить. Он взял каску у одного из бойцов, спустился по откосу к самой Волге, утопая в мягком прибрежном песке, добрался до воды. Зачерпнув первый раз, он бездумно и жадно выпил эту холодную чистую воду. Но когда он, уже наполовину поостыв, зачерпнул второй раз и поднес каску к губам, вдруг, казалось, самая простая и в то же время острая мысль поразила его: волжская вода! Он пил воду из Волги, и в то же время он был на войне. Эти два понятия – война и Волга – при всей их очевидности никак не вязались друг с другом. С детства, со школы, всю жизнь Волга была для него чем‑то таким глубинным, таким бесконечно русским, что сейчас то, что он стоял на берегу Волги и пил из нее воду, а на том берегу были немцы, казалось ему невероятным и диким».

Десятки и сотни тысяч Сабуровых, иные от самой границы дошедшие до Волги, вспоминая это страшное расстояние, думали не о том, как шли сюда, а именно о том, как придется идти обратно. И было в их невеселых мыслях, говоря словами писателя, то особенное упрямство, свойственное русскому человеку, что не позволяло ни разу за всю войну допустить возможность, при которой не будет этого «обратно».

Но так были настроены далеко не все. Двухмесячное поспешное отступление, а порой и бегство действовали на людей угнетающе; стойкость, упорство, воинская дисциплина дали глубокую трещину. В те самые июльские дни 1942 г. в ЦК ВКП(б) направил письмо полковник Тетушкин, командир 141‑й стрелковой дивизии, которая занимала оборонительный рубеж в районе Воронежа. Офицер, прошедший еще школу Первой мировой войны, стал свидетелем беспорядочного отступления наших войск, о чем он с огромной болью писал секретарю ЦК Г.М. Маленкову: «Какую же картину отхода армий Ю.З. (Юго‑Западный. – Ю.Р.) и Брянского фронтов я наблюдал? Ни одной организованно отступающей части я не видел на фронте от Воронежа на юг до г. Коротояк. Это были отдельные группки бойцов всех родов оружия, следовавшие, как правило, без оружия, часто даже без обуви, имея при себе вещевые мешки и котелок. Попутно они (не все, конечно) отбирали продовольствие у наших тыловых армейских учреждений и автомашины. Кто идет с винтовкой, то она обычно ржавая (а производства 1942 г.). Картина эта мне знакома по прошлому году».

Полковник Тетушкин обращал внимание на недостаточную стойкость и плохую обученность пехоты, отсутствие беспрекословного повиновения младшего старшему, особенно в звене младший командир – боец. О какой дисциплине можно говорить, если бойцы на походе или вообще вне боя бросали противогазы, саперные лопатки, шлемы, оружие (даже пулеметы), лошадей. Противник в отношении дисциплины намного сильнее нас, – замечал комдив, вспоминая немецких пленных, которых гнали десятки километров до советских штабов и у которых все было цело до последнего личного номерка, у всех обязательно вычищены сапоги и выбриты лица.

С убежденностью старого воина Тетушкин подсказывал и один из путей решения проблемы: «У нас не хватает жесткой дисциплины, чтобы наверняка обеспечить успех в бою, чтобы никто не смел бросить свое место в окопе в любой обстановке. Умри, а держись. Все это должно быть обеспечено соответствующим законом, отраженным в уставах. Все, что мы имеем сейчас (уставы, положения) – этого не достигают...

Дисциплина, как и везде, особенно необходима в бою, тут она решает дело. Причем, если даже нет командира при бойце, он должен упорно защищаться или двигаться вперед на противника так же, как и с командиром»^{9}.

То, что часть рядового и командно‑начальствующего состава была парализована страхом перед силами врага, а то и полной безысходностью, подтверждали и донесения особого отдела (ОО) НКВД Сталинградского фронта. Раньше историки практически не обращались к такого рода документам органов безопасности из‑за их секретности. Между тем они содержали куда более объективную информацию, чем, скажем, донесения политорганов, в которых преобладала пропагандистская сторона. В этом заключается их особая ценность как исторического источника.

«Немецкая армия культурнее и сильнее нашей армии, – говорил, например, своим сослуживцам по 538‑му легкому авиационному полку Резерва Верховного Главнокомандования красноармеец Колесников. – Нам немцев не победить. Смотрите, какая у немцев техника, а у нас что за самолеты, какие‑то кукурузники...»

«Нас предали. Пять армий бросили немцу на съедение. Кто‑то выслуживается перед Гитлером. Фронт открыт и положение безнадежное, а нас здесь с 6 июля маринуют и никак не определят», – такова была точка зрения начальника штаба артиллерии 76‑й стрелковой дивизии капитана Свечкора.

В высказываниях военнослужащих, как следовало из материалов ОО НКВД, полученных в том числе путем перлюстрации почтовой корреспонденции, все чаще стали фигурировать далекие тыловые рубежи, до которых кое‑кто психологически уже был готов отходить.

«Положение у нас крайне тяжелое, почти безвыходное... Так мы довоюемся, что и на Урале не удержимся» (начальник отдела укомплектования штаба фронта майор Антонов).

«Если на Дону не удержимся, то дела будут очень плохие, придется отступать до Урала. Если союзники нам не помогут, то сами мы не справимся с разгромом гитлеровцев» (техник Автобронетанкового управления капитан Погорелый).

«Немцы сейчас вырвали инициативу из наших рук и, если [мы] не сумели удержаться на Дону, не удержимся и на Волге. Придется отходить до Урала» (интендант 2‑го ранга Фей)^{10}.

Подобного рода «пораженческие», по терминологии тех дней, мысли и высказывания были не редкостью. Их нарастание отметил и такой чуткий к фронтовым настроениям писатель, как Василий Гроссман, автор одного из лучших романов о Сталинградской битве «Жизнь и судьба». Один из его героев, подполковник Даренский, был командирован на левый фланг фронта с проверкой войск, «затерявшихся в песке между каспийским побережьем и калмыцкой степью». Проехав сотни километров, офицер увидел, что встреченные им люди и не помышляли о какой‑либо перемене к лучшему, «настолько безысходным казалось положение войск, загнанных немцами на край света». «Даренский, – читаем в романе, – постепенно подчинился монотонной тоске этих мест. Вот, думал он, дошла Россия до верблюжьих степей, до барханных песчаных холмов и легла, обессиленная, на недобрую землю, и уже не встать, не подняться ей».

Даже такой стойкий офицер, как командир батальона Ширяев, герой еще одного произведения «сталинградского» цикла – повести В.П. Некрасова «В окопах Сталинграда», признается в разговоре с главным героем лейтенантом Керженцевым: «А скажи, инженер, было у тебя такое во время отступления? Мол, конец уже... Рассыпалось... Ничего уже нет. Было? У меня один раз было. Когда через Дон переправлялись. Знаешь, что там творилось? По головам ходили...»

Порой «пораженческие» размышления соответствовали реальному положению дел, отражая, например, слабое и неумелое руководство войсками, недостатки боевой техники. Но при всем при этом в конкретной обстановке лета–осени 1942 г. такие настроения выдавали слабый психологический настрой многих военнослужащих, упадок духа и внутреннюю готовность к дальнейшему отступлению.

Именно в этот момент и был обнародован приказ № 227. Впервые после начала войны власть решилась сказать всю правду о реальном положении на фронтах. Дальнейшее отступление Красной Армии грозило Советскому Союзу утратой национальной независимости и государственного суверенитета.

«Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв», – прозвучало в приказе наркома обороны.

Историки войны давно установили, что главный спрос за огромные людские и материальные потери, понесенные к этому времени, – с самого автора приказа № 227 и его ближайшего окружения, не сумевших должным образом подготовить страну к отпору гитлеровскому нашествию. Правда и то, что этим приказом вождь в свойственной ему манере отводил от себя вину, перекладывая ее на других. Но это правда не вся.

Подумаем, какие действия могли быть предприняты в столь чрезвычайных условиях? Выбор оказывался не велик: продолжать борьбу с врагом не на жизнь, а на смерть, или попытаться пойти с ним на мировую, прекратить боевые действия, то есть, по сути, капитулировать.

Несмотря на спекулятивные публикации, появившиеся в СМИ в 90‑е гг. прошлого века, о неких контактах советского руководства с верхушкой фашистской Германии, нет ни одного достоверного подтверждения того, что И.В. Сталин, В.М. Молотов или кто‑то другой были готовы расплатиться за перемирие (мир) отказом в пользу врага от огромных территорий либо какой‑то другой несоразмерной ценой.

Даже если предположить невероятное – уход Сталина и его окружения с руководящих постов и формирование нового правительства (о такой возможности вождь гипотетически упомянул 24 мая 1945 г. на приеме в Кремле командующих войсками Красной Армии), последнее располагало бы тем же скудным набором действий. Без большого риска ошибиться можно утверждать, что любое руководство, в тот момент попытавшееся купить мир за счет капитуляции, было бы неизбежно сметено. Следовательно, руководством страны и народом признавался лишь один путь – продолжать сопротивление.

Но чтобы повернуть события в желаемое русло, требовалось наконец остановить вражеское наступление, упершееся своим острием в Волгу. Какими рычагами располагал для этого Верховный Главнокомандующий? Продолжать тасовать командные кадры, списывая на генералов и иных высших командиров развал управления войсками, как это было летом – осенью 1941 г.? Первый год войны, однако, показал: лихорадочная перестановка маршалов и генералов, сопровождавшаяся расстрелами генералов Д.Г. Павлова, В.Е. Климовских, Н.А. Клича, А.А. Коробкова, A.T. Григорьева, А.И. Таюрского, С.И. Оборина, С.А. Черных и тюремным заключением ряда других военачальников, неэффективна. Тем паче, что более подготовленных кадров, чем те кто уже стоял у руля войск, в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования не было.

Перетасовывать военачальников прежними темпами Сталин перестал, но спрос с них установил жестокий. В соответствии с приказом № 227 командиры частей и соединений, командующие, допустившие самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа вышестоящего командования, отстранялись от занимаемых постов и предавались суду военного трибунала.

Но не в одном руководящем составе было дело. Верховный, как видно, понимал: нужно включить не только кадровые, но и все возможные рычаги воздействия на армию. Он (а стиль документа выдает личное авторство Сталина) прежде всего обратился к самому сокровенному у фронтовиков. Отсюда – апелляция к их родственным чувствам («территория Советского государства–это не пустыня, а люди–рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети»), к долгу перед народом, который никогда ничего не жалел для своих защитников («население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток»).

Эмоциональное начало подкреплялось разумными доводами о том, что как ни велика и богата наша страна, бесконечное отступление рано или поздно приведет к тому, что «останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог».

Корень зла Сталин увидел в недостатке порядка и дисциплины непосредственно в войсках – ротах, батальонах, авиаэскадрильях, стрелковых и танковых полках, дивизиях, следствием чего было постоянное оставление занимаемых позиций. Любой, самой жестокой ценой остановить отход наших войск – таким был пафос сталинского приказа.

Для сознательных, стойких бойцов было достаточно призыва: «Ни шагу назад без приказа высшего командования». А для слабодушных и настроенных на дальнейший отход Верховный,

образно говоря, обнажил кнут. Он не только давал право, но и прямо требовал на месте истреблять паникеров и трусов. А командиров рот, батальонов, полков, дивизий, комиссаров и политработников, отступивших с боевой позиции без приказа свыше, объявлял предателями Родины и приказал поступать с ними именно гак, как с предателями.

В качестве одной из важнейших карательных мер приказ наркома обороны № 227 определил введение в Красной Армии штрафных формирований. Военным советам фронтов, их командующим предписывалось «сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины». В пределах армий формировались от пяти до десяти штрафных рот, куда по тем же основаниям направлялись рядовые бойцы и младшие командиры.

Нарком также приказал сформировать в пределах каждой армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов[5] (до 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов.