Глава девятая. ДОМ АБУ-АЛЬ-ХАИРА

 

Через две недели трое нищих в пыльных лохмотьях, держась за руки, входили под арку Баб — эль-Адрара, Ворот Горы, имеющую форму лошадиной подковы. Они следовали за толпой, направлявшейся на рынок. Никто не обращал на них внимания, так как нищих в Гранаде было полно. Самый высокий из троих, настоящий гигант, шел впереди, не издавая ни звука. Конечно, немой. За ним шла женщина, грязная, в изношенных туфлях без задников, покрытая куском черной хлопковой ткани. Третий из них, черноволосый, по-видимому, был слепцом, если верить его нетвердой походке и манере цепляться за руки других. Он пытался разбудить милосердие у прохожих, жалостливым голосом бубня несколько строк из Корана. Никто не узнал бы в этих жалких людях трех всадников, выехавших две недели тому назад из Кока… но Жосс настоял, чтобы они выглядели именно так.

— Если только поймут, что мы христиане, мы погибли! — сказал он двум спутникам. — Нашими головами украсят стены Гранады, Красного города, а тела наши пойдут на корм собакам — их бросят в ров. Единственный способ пройти незамеченными — прикинуться нищими.

Бывший бродяга, изображая нищего, показал себя настоящим художником. Двор Чудес был в этом смысле для него лучшей школой. Он умел чудесным образом таращить глаза, чтобы люди видели только белки и чтобы никто из них не сомневался, что он слепой.

— Слепцы пользуются неким почтением в исламских землях, — объяснил он. — И нас оставят в покое.

Что касается Катрин, она, переступив границы королевства Гранады, смотрела во все глаза — так было все интересно и необычно. Она даже забыла о трудностях, которые пришлось испытать в конце пути. Готье, Жосс и она вынуждены были бежать из Толедо, где царствовала чума и где опять — в какой уж раз! — евреи вызывали народный гнев. Евреев гнали прочь, сжигали на площадях их святые книги; конфисковывали имущество, убивали по любому поводу. Древний город, настолько древний, что Адаы был его первым королем, купался в крови. Катрин и ее спутники постарались держаться подальше от него.

Но невольно они попали в другую переделку. После бесполезных стычек у границы с Гранадой армия кастильского коннетабля Альваро де Луна направилась к Вальядолиду. Областям, по которым проходили войска, пришлось расплачиваться за плохое настроение кастильцев, вызванное их бессловесной и бесполезной компанией. Люди Альваро де Луна грабили и уничтожали все, что встречалось на их пути. Горцы такие бедные, что иногда им приходилось питаться только травами, котрорые они собирали на выжженных сел; плато, разбегались при их приближении, как стайки воробьев от ястреба. И трое французов поступили так же. У Хаэна их захватили несколько разведчиков из авангарда армии Альваро де Луна, но, благодаря силе Готье, гибкости и ловкости Жосса, им удалось бежать, и они были счастливы, что отделались потерей лошадей. Впрочем, как заметил тогда Жосс, мавританская граница была уже недалеко, и им все равно пришлось бы отказаться от лошадей, так как нищие редко ездили верхом.

— Их же можно было продать! — заметил Готье, как добрый нормандец.

— Кому? В этой прекрасной стране ни у кого нет достаточно денег, чтобы купить даже жалкого ослика. Земля здесь плодородная, но вот уже годы люди воюют, и в этом краю даже трава больше не растет. То сарацины совершают походы на север, то кастильцы устремляются на юг в надежде завершить наконец, свою Реконкисту… но для людей Хаэна и его окрестностей — результат один и тот же: выжженные земли.

Трое путников пошли дальше пешком по едва заметным тропинкам на хребте Кордильера — Бетика, продвигаясь вперед по ночам и прячась днем, ориентируясь по звездам, которые для парижского нищего, как и для великана из нормандских лесов, казалось, не имели никаких секретов. Эта часть пути была суровой, изнурительной, но Катрин перенесла ее с большим мужеством. Незнакомое небо, гораздо более яркое, чем ей приходилось видеть до сих пор, говорило ей, что она приближалась, наконец, к тому странному, пленительному и опасному месту, которое зовется Гранадой и где живет Арно.

Они шли по дороге, несущей следы войны, страданий, смерти. Иногда в темноте они натыкались на труп, который гнил под каким-нибудь тернистым кустом, или же во время дневного отдыха слышали леденящий душу крик стервятников, раздававшийся в синем небе. Большие черные птицы тяжело летали кругами, а потом камнем падали на землю. Но когда с высоты выжженных камней сьерры Катрин обнаружила в солнечном свете наступавшего яркого южного дня великолепную Гранаду, лежавшую в обрамлении гор, словно в огромной раковине, перламутр которой хранил блики моря, — город, со всех сторон закрытый снежными вершинами гор, — молодая женщина долго стояла в восторге. Бесчисленные ручьи, срываясь со склонов гор, устремлялись к двум быстрым потокам и наполняли свежестью эту чудесную страну. А та, казалось, тянула к небу, словно подношение, на высоком выступе из красных скал, выступавших из зелени, розовый, переливающийся разными оттенками мавританский дворец. Высокая цепь крепостных стен, над которыми выселись квадратные башни, обнимала целый мир из цветов, деревьев и беседок. Там и сям, поблескивая, виднелись фонтаны, водные зеркала бассейнов. И вплоть до суровых кирпичных обводных укреплений не было места, которое не украсили бы с особой, причудливой мягкостью, словно не решаясь нарушить гармонию этой счастливой долины, где богатство и изобилие стелились удивительным узорчатым ковром.

Вокруг сказочного дворца виднелся город на гладких холмах, по которым шли крепостные стены. Изящные, стройные минареты белого или красного цвета устремлялись вверх рядом с зелеными и золотыми куполами мечетей. Над домами высились дворцы, но выше всех был внушительный исламский университет — медресе, который соперничал с большим зданием больницы, Маристана, в то время самой лучшей в Европе.

Это был час восхода солнца, час, когда с каждого из минаретов слышались пронзительные голоса муэдзинов, звавших верующих на молитву.

Горная дорога в том месте выходила на площадку, откуда открывалась изумительная панорама. Катрин присела на камень у самого края площадки.

Оба ее спутника отошли, оставив ее размышлять в покое, и присели чуть дальше, за поворотом дороги.

Катрин не могла оторвать глаз от сказочного пейзажа, раскинувшегося у ее ног. Вот она, цель ее безумного путешествия, предпринятого вопреки здравому смыслу! Она чувствовала, что взволнована до слез, оказавшись перед такой, красотой. Разве это не страна снов и любви? И разве можно здесь жить иначе, чем в радости и счастье?

Она страдала, но все же пришла. Пришла! Теперь бесконечные дороги пройдены, она достигла желанного горизонта. Прошли ночи сомнений, когда она спрашивала себя, доберется ли когда-нибудь до этого места. Иногда, в минуту отчаяния, она ловила себя на том, что Гранада — это плод воображения. Теперь Гранада была перед ней, лежала у ее ног, как ласковый зверь, и радость ее была так велика, что на время она забыла об опасностях, которые могли ее здесь ожидать. Теперь Арно был всего в нескольких шагах от нее, а жилищем его, видимо, был как раз этот сказочный дворец, так тщательно охраняемый. Так хорошо охраняемый… Слишком хорошо! Мысль, едва возникнув, сразу охладила ее радость. Эти прекрасные сады росли в крепости. Под зелеными пальмами, под изобилием листвы и роз были солдаты, оружие. И та женщина, которую Катрин ненавидела уже заранее. У нее, видно, были средства защитить себя и сохранить добычу. Как добраться до дверей дворца, как же в них проникнуть? Как найти Арно в этом множестве улочек, в этом мире, все же имевшем границы?

Потребовались бы целые армии, чтобы победить этот город, и Катрин хорошо знала, что армии свирепого кастильского коннетабля уже ломали себе на нем зубы и делали это многие годы подряд. Никто не мог похвастать, что сумел нарушить границы Гранады и потом прожил Долго.

Надо было побороть отчаяние, которое пришло так скоро за радостью победы. Катрин опустилась на колени в пыль, сложила руки и закрыла глаза. В течение долгих минут, так же пылко, как и у стен странного городка Пюи, она молилась, прося Небо сжалиться, наконец, над ней и возвратить ей человека, который вместе с ее ребенком составлял единственное счастье на земле. «Ты не позволишь, о Господи, чтобы я добралась наконец до этого далекого берега только для того, чтобы здесь погибнуть в пучине. Ты не пожелаешь, чтобы горе мое. и боль были напрасны и чтобы я потеряла здесь сердце и любовь, ибо Ты справедлив! И даже, если часто мне случалось заслужить Твой гнев, не гневайся более, ибо Ты милосерден, и я молю Тебя о милосердии».

Чья-то рука мягко дотронулась до ее плеча, и это заставило Катрин открыть глаза. Она увидела Жосса, который, наклонившись над ней, пытался осторожно ее поднять.

— Молиться на самом видном месте, мадам Катрин! Какая же это неосторожность! Неужели вы забыли, что мы в стране неверных? Здесь, видите, нет ни одного дома Божьего, а только мечети, где молятся эти нечестивцы. Быстро вставайте! Если кто-нибудь вас заметит…

С силой он поставил ее на ноги, и она улыбнулась ему из-под черного покрывала:

— Простите! Думаю, я обо всем забыла. Здесь так прекрасно! Страна эта — настоящий рай! Это больше всего и приводит меня в ужас, друг Жосе. Когда живешь среди такого великолепия, все забывается. Видно, и дышать-то потом будет трудно вдали от этих гор, прохладных вод, здешних садов. А мой супруг, перед тем как уехать из наших мест, видел только мерзость лепрозория. Как же мне упрекать его, если он откажется туда возвращаться?

— Мессир Арно вовсе не любит сладкую жизнь и цветущие сады, — прервал ее отрывистый голос Готье. — Мне трудно представить, как он, в шелках и атласах, играет на лютне или нюхает розы. Шпага, кольчуги — вот что он любит, а еще больше суровую походную жизнь и дороги войны. Что же касается этого так называемого рая…

— Забавный рай! — прервал его насмешливо Жосс.

— Этот дворец, скорее город-дворец, который называется Аль Хра… «красный», похож на розу. Под ее благоухающими лепестками торчат жестокие шипы. Смотрите сами.

Худая рука парижанина сначала показала на горные хребты, усеянные фортами, оборонительными сооружениями, укрепленные стены которых вовсе не отличались красотой. Там не было цветов, деревьев, верхушки которых покачивал бы напоенный ароматом цветущих апельсинов ветер, не было шелестящих пальм, а сквозь зубцы виднелись мрачные отблески стали, сияющие мавританские шлемы с белыми тюрбанами. Затем Жосс указал на двойную обводную стену самого города Гранады и на парапет между двумя амбразурами, над которыми высились странные шары.

— Срубленные головы! — только и сказал он. — Как это гостеприимно!

Катрин вздрогнула, но мужество ее от этого не уменьшилось. Западня была соблазнительной, цветущей и, безусловно, опасной, но она силой своей любви сорвет чары, опутавшие ее супруга.

— Пойдем туда! — только и сказала она.

Лохмотья, прикрывавшие их, были сняты Жоссом с трупов. Катрин тошнило от их грязи, но под этим черным покрывалом она чувствовала себя в безопасности — оно хорошо скрывало от любопытных глаз.

Устремив взгляд на сады, над которыми так красиво высились стены Аль Хамры, Катрин, положившись на своих спутников, шла с бьющимся надеждой и тревогой сердцем.

Среди жестикулировавшей и горланившей толпы, пахнувшей жасмином и прогорклым растительным маслом, они прошли первую довольно ветхую обводную стену. Вторая оказалась дальше, за пустым пространством без деревьев и каких-либо построек, но там тоже было полно народа, как на ярмарочном поле в рыночный день. Здесь торговали зерном, фуражом, травами. Ослы, мулы, овцы, верблюды беззаботно ходили между мешками, брошенными прямо в пыль, а рядом сидели мусульмане в полосатых халатах, громкими голосами зазывая покупателей. Вторая обводная стена, более высокая, за которой уже находился сам город, — в него вели подковообразные ворота — создавала фон красного живописного полотна для толпы, пестревшей всеми цветами — от черного до теплого красного, а также коричневых, серых, желтых и охристых тонов.

Пройдя во вторые ворота, Катрин увидела, что все вокруг стало зеленым. Огромные охапки мирта, базилика, эстрагона, лаврового листа, соседствовавшего с корзинами, полными оливок, лимонов, фисташек и каперсов, бурдюками из козьих шкур, полными топленого масла и меда, наполнили благоуханием голубой воздух. Этот красный город, в который проникла Катрин, с домами с плоскими крышами и гладкими, покрытыми известью стенами, был словно рог изобилия, из которого текло благополучие. Гранада была когтем, вонзившимся в самый кончик Европы, за ней открывалась огромная таинственная и плодородная Африка. От завоевателей-мусульман — ужасных альморавидских или альмохадских султанов, людей под черными покрывалами, прибывших с высоких Атласских гор и сказочного Марракеша, — теперь осталось совсем немного: только вот это, самое королевство Гранада с уменьшившимися границами, Гранада, сладкая и красная, как тот плод, имя которого она носила.

— Какая сказочная страна! — прошептала Катрин в восхищении. — Столько богатств!..

— Лучше избегать разговаривать по-французски, — подсказал Жосс. — Этот язык мало распространен у мавров. Вот мы и на площади. У вас есть представление о том, где живет ваш друг врач?

— Он говорил мне, что его дом стоит на берегу речки… Она остановилась, глаза ее широко раскрылись. В узенькой улочке, вившейся между домами с белыми стенами, Катрин увидела вооруженных палками глашатаев, отталкивавших с дороги бродячих торговцев, которые наполняли воздух выкриками и звоном колокольчиков. За глашатаями ехали всадники в белых бурнусах, а за ними шли шесть черных рабов, словно изваянные из черного дерева и голые по пояс. На плечах у них были золоченые носилки, которые плыли над головами, как каравелла над волнами. Катрин и се спутники едва успели прижаться к стене дома, чтобы их не коснулась палка глашатаев, оравших во все горло. Проплывая мимо Катрин, занавески из розового муслина раскрылись от порыва ветра, и она смогла увидеть, как, лежа на золотых подушках, одетая в голубые одежды, тонкая и гибкая девушка, с длинными черными косами, в которые были вплетены золотые цехины, поспешно закрыла лицо одним из своих покрывал. Но Катрин успела заметить красоту девушки, ее властный профиль, огромные черные глаза, драгоценности, которые украшали ее шею и грудь.

— Кто эта женщина? — спросила она сдавленным от неожиданного страха голосом. — По крайней мере, это принцесса…

Не отвечая ей, Жосс усвоенным им плаксивым голосом спросил у водоноса, прижавшегося к стене рядом с ними, кто была женщина в носилках. Ответ сразил Катрин. Жоссу не пришлось

переводить, его, ибо с тех пор как они пересекли Пиренеи, он обучал свою госпожу арабскому языку. Она знала уже достаточно, чтобы следить за разговором, и поняла то, что сказал водонос.

— Это драгоценная жемчужина Аль Хамры, принцесса Зобейда, сестра калифа!

Сестра калифа! Женщина, отобравшая у нее Арно! Почему так должно случиться, что с первых шагов в мавританском городе она увидела свою соперницу? И какую соперницу? Разом рухнула надежда Катрин, с которой она прошла бесконечный путь от Пюи и которая привела ее в этот чужой город. Красота соперницы придала ее ревности страшную остроту, привкус горечи, и эта горечь наполнила все ядом, отравила даже горячий утренний воздух. Катрин побрела дальше вдоль стены. Ее сразила усталость от дороги и шока, который она только что получила. Горькие слезы подкатывались к глазам… Арно для нее потерян! Как же теперь в это не верить после ослепительного видения из золота и лазури, только что проплывшего перед ней. Сражение было заранее проиграно.

— Умереть!.. — шептала она про себя. — Умереть, и немедленно!

Это был невнятный шепот, но Готье расслышал. Пока Жосс расспрашивал о дороге бродячего торговца, который предлагал «миндаль, полный зернышек, и очень сочные гранаты», Готье встал перед поникшей Катрин, грубо ухватив ее за руку.

— Ну и что? Что изменилось? Почему это вы хотите умереть?.. Потому что видели эту женщину? Ведь именно ее вы хотите победить?

— Победить! — воскликнула она с болезненным смехом. — Каким образом победить? Даже бороться не стоит! Я была безумной, надеясь его отвоевать! Ты же видел ее, эту принцессу неверных? Фортюна был прав. Она прекраснее дня, и у меня нет ни одного шанса против нее.

— Ни одного шанса? Почему же?

— Но вспомни это ослепительное видение! И посмотри на меня…

Он удержал ее от желания сорвать с себя это грязное черное покрывало, под которым она задыхалась, открыть лицо и светлые волосы.

— Вы дошли до предела, придите в себя! На нас уже смотрят!.. Ваша несдержанность ставит нас в опасное положение! Наш непривычный здесь язык…

Он не стал продолжать дальше. Усилием воли Катрин заставила себя успокоиться. Готье сказал единственную вещь, которая могла ей помочь: он напомнил ей, что ее поведение всех ставило под угрозу гибели. Впрочем, уже подходил Жосс. Ощупывая стену, мнимый слепой прошептал:

— Знаю, где живет врач. Это недалеко. Между холмом Альказаба и стенами Аль Хамры, на берегу речки. Торговец миндалем мне сказал: «Между Кади и Хаммамом, большой дом, откуда видны пальмовые деревья…»

Не произнеся больше ни слова, взявшись за руки, они пошли дальше. Шершавые ладони друзей поддерживали силы Катрин. Она радовалась, что увидит Абу-аль-Хайра. Маленький мавританский врач умел найти слова, которые успокаивали и ободряли. Столько раз его странные философские изречения вырывали ее из горя, отчаяния, от которого она чуть не умерла.

Она ничего больше не замечала, перестала интересоваться городом, так очаровавшим ее. Спутники увлекли Катрин на удивительную улицу, обсаженную розовыми кустами, сквозь которые, словно сияющие стрелы, проникали лучи солнечного света, а между ними с обеих сторон шли открытые лавочки без дверей, где работали медных дел мастера и жестянщики. Их удары молотками наполняли улицу веселым перезвоном, а вокруг этих ремесленных мастерских громоздились тазы, кувшины для воды, котлы из желтой или красной меди; они мягко поблескивали, делая из каждого такого магазинчика некий грот.

— Рынок жестянщиков! — объяснил Жосс. Но Катрин ничего более не видела и не слышала. Перед глазами ее все еще стоял профиль слоновой кости, миндалевидные сияющие темные глаза, изящная фигура среди золотых подушек.

— Она слишком красива, — твердила себе Катрин, — она слишком красива!

Она повторяла про себя эту фразу, твердила ее как назойливый мотив. Между тем они подошли к реке, воды которой вскипали пеной и исчезали под стенами. На берегу под зелеными перьями пальм, которые, казалось, росли прямо из его середины, стоял дом врача Абу.

— Вот мы и пришли, — вздохнул Готье. — Вот — цель нашего путешествия.

Но Катрин покачала головой, посмотрев, как по другую сторону реки, очень высоко над водой, скалистый выступ гордо вздымал к небу розовый дворец. Цель была там, наверху… и у нее не было больше ни сил, ни мужества, чтобы карабкаться вверх.

Когда красивая дверь с двумя створками, искусно отделанная и украшенная гвоздями, открылась перед ней, ощущение времени вдруг совершенно исчезло. Катрин внезапно помолодела на десять лет, ибо сразу узнала черного великана в белой одежде и с белым тюрбаном на голове — он стоял в дверях. Это был один из двух немых рабов Абу-аль-Хайра.

Раб нахмурил брови, неодобрительно взглянул на трех нищих и хотел было закрыть дверь, но Готье быстро выставил ногу и помешал ему, а Жосс убедительно сказал:

— Пойди скажи твоему хозяину, что один из самых старинных друзей желает с ним повидаться. Друг из страны христиан…

— Он ничего не может сказать, — вмешалась Катрин. — Этот человек нем.

Она сказала это по-французски, и черный раб посмотрел на нее с удивлением. Катрин видела, как в его больших навыкате глазах зажглась искра, и быстро подняла свое черное покрывало.

— Смотри! — сказала она на этот раз по-арабски. — Ты меня помнишь?

Вместо ответа раб, выкрикнув что-то, опустился на колени, ухватился за край лохмотьев Катрин и поднес его к своим губам. Потом, вскочив на ноги, бегом бросился во внутренний сад, который находился за квадратной прихожей, выложенной широкими кирпичами. Тонкими колонками прихожая выходила во двор, усаженный зеленью и цветами, там росли уже замеченные ими три пальмы. Широкий водоем, обрамленный алебастром, сверкал потоком прозрачной воды и освежал все жилище.

Цветущие розы и апельсиновые деревья, усыпанные белыми цветами с пьянящим запахом, окружали прекрасный Дом с колоннами. Галерея на втором этаже была украшена алебастром. Вода пела свою песню в саду. Абу-аль-Хайр любил простоту в каждодневной жизни, однако не пренебрегал и комфортом…

Послышались быстрые шаги, перед Катрин возник Абу-аль-Хайр, так похожий на тот образ, который сохранился в ее памяти. Лицо маленького врача с его смешной белой бородой было таким же гладким, и одет он был точно так же, как в первый день их знакомства: на нем была та же одежда из плотного грубого шелка, тот же внушительный ярко-красный тюрбан, завернутый на персидский манер, те же туфли без задников из пурпурного сафьяна, надетые на голубые шелковые носки. Он не изменился совсем.

В его черных глазах все так же сквозила ирония, а улыбка была такой дружеской, что ей вдруг захотелось расплакаться, потому что, обретя вновь друга, она почувствовала, что вернулась домой.

Абу-аль-Хайр, не обращая внимания на церемонные приветствия Жосса и Готье, встал перед Катрин, критически осмотрел ее с ног до головы и заявил:

— Я тебя ждал. Но ты долго не шла.

— Я?

— Ну да, ты! Ты не меняешься, И тебя тянуло сюда, как бабочку на огонь. Ты лучше умрешь, но не будешь жить в темноте. Половина твоего сердца здесь. Кто же может жить с половиной сердца?

Краска залила щеки Катрин. Абу не утратил способности читать в самых глубинах ее сердца. Впрочем, к чему церемонии? И она без промедления спросила:

— Вы видели его? Знаете, где он? Что он делает? Как он живет? А он…

— Ну… ну… успокойся!

Маленькие мягкие руки врача обхватили дрожавшие от нетерпения руки Катрин и крепко их сжали:

— Зачем такая поспешность? спросил он.

— У меня не хватает терпения. Я больше не могу, друг Абу!.. Я устала, я в отчаянии!..

В нервном припадке она почти кричала.

— Нет, ты не пришла в отчаяние. Иначе ты бы не была здесь! Я знаю.

Смех Абу-аль-Хайра рассыпался по саду светло и молодо. Катрин вдруг почувствовала смутный стыд за свой понурый вид.

— Кому ты это рассказываешь? Само собой разумеется, ты устала, на тебе вся пыль пройденных дорог… а их было так много, что они заполнили даже твою душу. Ты чувствуешь себя грязной, липкой. Но это пройдет… Даже под нищенскими лохмотьями ты все так же прекрасна. Пойдем, тебе нужен отдых, уход, тебе нужно поесть. Потом поговорим. Не раньше…

— Та женщина, я видела ее… она такая красивая!

— Не будем об этом говорить, пока ты не подкрепишься. Отныне этот дом — твой дом, и только Аллах знает, как я счастлив тебя принять, сестра моя! Иди за мной! Но еще надо подумать и о тех, с кем ты пришла. Кто эти люди, твои слуги?

— Более того, это мои друзья.

— Тогда они будут и моими друзьями! Пойдемте все! Послушно Катрин пошла за ним к узенькой каменной лестнице, которая убегала вдоль стены к галерее на второй этаж. Готье и Жосс, все еще удивленные видом маленького врача и его цветистым языком, пошли вслед за ними. На сей раз Жосс отказался от роли слепого и весело оглядывался по сторонам.

— Брат, — прошептал он Готье, — думаю, что мадам Катрин уже наполовину одержала победу. Этот добрый человечек вроде бы знает, что такое дружба.

— Думаю, ты прав. Что же касается победы, тут все сложнее. Ты же не знаешь мессира Арно. У него гордость львиная, он смел как орел, но при этом упрям как мул и жесток так же. Он из тех людей, кто предпочтет вырвать из себя сердце, чем показать слабину, когда чувствует себя оскорбленным.

— Он что, не любил свою супругу?

— Он ее обожал. Никогда я не видел такой страстно влюбленной пары. Но он решил, что она отдалась другому, и убежал. Можешь себе представить, что он там думает в настоящее время?

Жосс не ответил. С тех пор как он узнал Катрин, ему хотелось повидать человека, сумевшего так крепко привязать сердце этой женщины. И теперь, когда цель была близка, его любопытство перешло все границы.

— Посмотрим! — прошептал он себе самому. Больше он ничего не сказал, так как Абу — аль — Хайр открыл перед двумя мужчинами маленькую дверь из кедра, покрашенного в красный и зеленый цвета, которая вела в обширную комнату, и сказал им, что слуги скоро займутся ими. Затем он открыл перед Катрин другую дверь. Это, безусловно, была самая красивая комната в доме: потолок из кедра был украшен орнаментом из переплетающихся красно-золотых полос, стены сияли позолоченной мозаикой, мягкие и толстые ковры покрывали мраморные плиты пола, в стрельчатые ниши были вставлены зеркала и факелы, стояли необходимые для туалета принадлежности: медный таз и кувшин для воды. Четыре сундука из позолоченной меди занимали четыре угла комнаты — там можно было складывать одежду, но не видно было кровати. Ее, по — видимому, прятали где-то в углу, так как по мусульманскому обычаю она не не должна быть на виду. Но зато в большой нише украшенной зеркалами, стоял круглый диван со множеством разноцветных пестрых подушек. Окна выходили во внутренний двор.

Абу-аль-Хайр дал Катрин время осмотреть это приятное помещение, где не было упущено ничего из того, что могло соблазнить женский взгляд. Затем он подошел к одному из сундуков, открыл его, вытащил оттуда охапку разноцветных шелков и муслинов и выложил их на диване с женской тщательностью.

— Ты видишь, — сказал он, — я и вправду тебя ждал. Все было куплено на рынке на следующий же день после того, как я узнал, что твой супруг здесь.

Какое-то мгновение Катрин и ее друг молча стояли лицом к лицу, потом, раньше чем Абу смог ей в этом помешать, Катрин наклонилась, схватила его руку и прижалась к ней губами, не стараясь сдерживать слезы, хлынувшие из ее глаз. Он мягко убрал руку.

— Гость, посланный Богом, всегда желанен у нас, — любезно сказал он. — Но когда этот гость еще и близок нашему сердцу, тогда нет большей радости для настоящего верующего. Это я должен был бы тебя благодарить.

Часом позже, смыв дорожную пыль, одевшись в широкие балахоны из тонкой шерсти в черно — белую полосу и подхваченные на талии широким шелковым поясом, — для мужчин и арабский халат без рукавов, из зеленого шелка, низко опускавшийся на груди, — для Катрин, кордовские туфли без задников из тонкой кожи, расшитые серебром, для всех троих, путешественники уселись вместе с Абу-аль-Хайром на подушки, разложенные прямо на полу вокруг большого серебряного подноса на ножках, который служил им столом. Поднос был обильно уставлен. Кроме ломтей жареной баранины там оказались очень вкусные тонкие галеты из рубленой смеси голубиного мяса, яиц и миндаля. Но Катрин больше привлекали всевозможные фрукты и овощи, большинство из которых были вовсе ей не известны.

— Больше всего я люблю плоды земли, — улыбнулся Абу, берясь за огромную дыню с благоуханной мякотью и передавая ломти по кругу. — Они хранят в себе солнце!

Апельсины, лимоны, яблоки, тыквы, очищенные и приправленные бобы, баклажаны, турецкий горох, бананы, виноград, миндаль и, конечно же, гранаты — все это было красиво сервировано и радовало глаз. Жосс и Готье, ободренные содержимым длинного и тонкого графина, который хозяин дома позаботился поставить рядом с ними, пробовали все сразу.

Они уплетали за обе щеки с таким воодушевлением, что вызвали невольную улыбку у Абу, который был достаточно сдержан в еде.

— И так всегда бывает у вас в доме, господин — наивно спросил Жосс, не скрывая разыгравшегося чревоугодия.

— Не называйте меня господином, зовите Абу. Я простой верующий. Да, у меня всегда так. Видите ли, мы здесь не знаем, что такое голод. Солнце, вода и земля дают нам все в достатке. Нам только нужно благодарить за это Аллаха. Я знаю, что в ваших холодных краях люди даже не представляют себе такое изобилие. По этой причине, — добавил он с неожиданной печалью, — кастильцы мечтают изгнать нас отсюда, как они уже изгнали нас из Валенсии, Святой Кордовы и из других мест полуострова, который мы сделали богатым и цветущим. Они не понимают, что сюда идут богатства с Востока, из Африки, ими полны корабли, свободно плавающие между нашими берегами… а ведь всего этого не будет, когда падет королевство Гранада!..

Краем глаза он наблюдал за Катрин. Несмотря на длинную дорогу, молодая женщина едва дотрагивалась до еды. Она попробовала арбуз, съела несколько миндалин, несколько фисташек и теперь из маленькой золотой ложечки рассеянно посасывала щербет из лепестков роз, только что принесенный немым рабом. Устремив взгляд в сад, она даже не слушала разговора.

Казалось, была очень далека от этой комнаты, где было прохладно и приятно сидеть под красивым потолком, покрытым искусственным мрамором с резным рисунком. Мысленно она направилась к дворцу-крепости, который был так близко, однако так недоступен! А за его розовыми стенами сердце Арно билось для другой.

Абу-аль-Хайр увидел, что слезы вот-вот брызнут из ее глаз. Тогда он подозвал одного из своих рабов и прошептал ему на ухо несколько слов. Черный раб сделал знак, что понял, и молча вышел. Через несколько минут зычный и крикливый голос провопил с порога:

— Да здрррравствует герррцог! Ушедшая в свои печальные мысли, Катрин встрепенулась, словно ее укусила оса. Она подняла глаза на черного Кликана, а тот смеялся во весь рот, показывая белые зубы. Он поставил рядом с ней серебряный насест, на котором восседал огромный и великолепный голубой попугай с длинными перьями в пурпурных пятнах.

— Гедеон! — обрадовалась Катрин. — Но это же невозможно!

— Почему же? Разве ты не подарила его мне, когда и уезжал из Дижона? Ты видишь, я хорошо о нем забочусь.

С ребяческой радостью Катрин ласкала перышки птицы, которая изгибалась на насесте, воркуя как голубка и посматривая на нее своим большим круглым глазом. Гедеон открыл свой большой клюв и бросил на этот раз:

— Аллах есть Аллах, и Магомет — его Прррроррроок Его.

— Он сделал успехи! — сказала Катрин, прыснув от смеха. — И стал красивее, чем раньше.

Она наклонилась, как когда-то в лавке своего дяди Матье, приблизив к птице лицо, а та нежно поклевала ей губы.

— Сколько он мне напоминает! — прошептала она, и ее опять охватила меланхолия.

Гедеон на самом деле был первым подарком, который ей поднес Филипп Бургундский, когда влюбился в нее. Попугай был верным спутником ее жизни примерно с того времени, когда Великий Герцог Запада попал в ее сети, а она навсегда отдала сердце Арно де Монсальви. Тени прежних лет прошли перед ней. Но Абу-аль-Хайр вовсе не хотел, чтобы она снова впала в печальное расположение духа.

— Я приказал его принести вовсе не для того, чтобы разбудить в тебе меланхолию, — заметил он, — а чтобы дать тебе понять, что иногда времена возвращаются.

— Время герцога Бургундского ушло!

— Я не на это намекал, а на чудесные часы, которые тебе дала любовь.

— Она дала мне их на слишком короткое время.

— Однако достаточное, чтобы воспоминание о них наполнило твою жизнь… и не стерлось из памяти твоего супруга.

— Откуда вы знаете?

— Кто же мог мне сказать, какой была ваша жизнь если не он сам?

Взгляд Катрин загорелся, а щеки залились краской…

— А вы… его видели?

— Да уж конечно, — сказал Абу с улыбкой. — Ты забываешь, что когда-то мы с ним были большими друзьями. Он тоже вспомнил о том, что я живу в этом городе. Едва приехав в Аль Хамру, он спросил обо мне.

— И вам удалось проникнуть к нему?

— Я же врач… и скромный друг нашего калифа, а он ко мне относится хорошо. Должен тебе признаться, однако, что принцесса Зобейда, а твой супруг является ее пленником, меня не любит с тех пор, как я спас от смерти супругу султана Амину, которую она ненавидит. Более того, она меня терпеть не может. Только потому, что ей очень хотелось понравиться «господину франку», она согласилась меня позвать. И получилось так, что в течение целого часа я смог разговаривать с мессиром Арно.

— Вы сказали, что он-пленник этой женщины, — бросила Катрин, и лицо ее внезапно исказилось. — Откуда такая ложь! Почему же не употребить то слово, что подходит? Вы столько значения придаете смыслу слов! Почему вы не сказали — ее любовник?

— Но… потому, что я об этом ничего не знаю, — спокойно сказал Абу. — Это все секреты, ночные тайны Аль Хамры… где многие слуги немы.

Катрин, чуть поколебавшись, решилась спросить:

— Это правда… он излечился от проказы?

— Да он никогда и не был ею болен! Есть болезни, которые похожи на нее… но их не знают ваши врачи на Западе. Врач принцессы Хадж-Рахим — святой человек, он совершил Великое Паломничество, но это не мешает ему оставаться настоящим ослом. Но все же он с первого взгляда увидел, что твой супруг болел не проказой. Чтобы в этом убедиться, ему достаточно было приблизить руку мессира Арно к огню. Твой супруг закричал, а это доказывало, что чувствительность у него не затронута.

— Что же это была за странная болезнь? Я своими глазами видела белесые пятна у него на руках…

— В салермской школе знаменитая Тротула называла эту болезнь «витилиго», или «белые пятна». И я боюсь, что в ваших лепрозориях полным-полно несчастных, болеющих именно этой болезнью, в общем-то ничтожной. Ваши невежи-врачи слишком часто путают ее с проказой.

Опять наступила тишина. Неподвижно, как изваяния, сидели Готье и Жосс, не произнося ни слова. Они слушали, ожидая, что придет время высказать свое мнение, если его у них спросят. Катрин же обдумывала дальнейшие вопросы.

Она спросила:

— Почему Арно последовал за этой женщиной?

— Почему пленный следует за своим победителем?

— Но он пленный чего? Силы… или любви?

— Силы, в этом я уверен, так как он рассказал мне, как убийцы Зобейды взяли его в плен около Толедо. Что касается любви, возможно, она что-то добавила к вынужденным оковам… но он мне об этом ничего не сказал. И мне это сомнительно.

— Почему?

— Ты не должна спрашивать. Ответ не доставит тебе удовольствия: Арно де Монсальви не верит в настоящую любовь. Он говорит, что раз ты могла забыть для другого о чувствах, которые вас соединяли, то никакая другая женщина не сумеет дать ему искреннюю и чистую любовь.

Катрин мужественно выдержала удар. Она умела быть честной сама с собой, и кокетство с Пьером де Брезе вовсе не стерлось из ее памяти. Она так часто упрекала себя за это… в особенности за ту ночь в саду в Шиноне, когда Бернар д'Арманьяк застал ее в объятиях прекрасного рыцаря.

— Я это заслужила! — сказала она просто. — Но сила притяжения любви велика. Эта женщина… его любит?

— Страстно! С таким исступлением, что это удивляет и приводит в ужас окружающих. Власть «господина франка» над Зобейдой полная. Все права — на его стороне, кроме права смотреть на другую женщину. А иначе несчастье падает на голову той, что сумела получить от него улыбку или ласковое слово! Очень скоро она попадает к палачу. С десяток женщин уже умерли таким образом. Да и служанки Зобейды больше не осмеливаются поднимать глаз на человека, которого она любит дикой любовью. Они обслуживают его, стоя на коленях, но так плотно закутываются в покрывало, словно находятся на улице. Ибо, вопреки нашему обычаю, который требует, чтобы мужчины жили отдельно от женщин, в самом саду Зобейды находится павильон, где живет мессир Арно…

— И калиф на это соглашается? Абу-аль-Хайр пожал плечами.

— Для него, пока Арно не согласился перейти в исламскую веру, твой супруг только пленный христианин, как и любой другой. Он рассматривает его как игрушку в руках своей свирепой сестры и ничего более. Да и к тому же султан Мухаммад слишком хорошо знает, что такое злость Зобейды, и не решается ее раздражать. Насриды — странная семья… Они легко умирают, ты потом узнаешь… Удержаться на троне —