Глава одиннадцатая. КОРОЛЬ-ПОЭТ

 

Когда Катрин, подталкиваемая Мораймой, вышла из гарема, она увидела длинный бассейн, выложенный голубой с золотом мозаикой. Он утопал в дымке благоуханного воздуха. По приказу старой еврейки Катрин проспала два часа после еды, и в ушах у нее шумело. Гомон вспугнутого птичника стоял в зале, где около пятидесяти женщин болтали e разом. В бассейне-раковине, полном теплой голубой воды, плескались красивые женщины, смеясь, крича, визжа и развлекаясь. Бассейн представлял собою картину маленькой бури, но вода в нем была такая прозрачная, что совсем не прятала тел купальщиц. Все цвета кожи можно было сидеть в пышной и очаровательной раме бассейна: темная бронза африканок, нежная слоновой кости кожа азиаток, розовый алебастр нескольких западных женщин соседствовали с янтарным оттенком мавританок. Катрин увидела черные, рыжие, красного дерева и даже светлые, почти белые волосы, глаза всех оттенков, услышала голоса на все лады. Но ее появление в сопровождении хозяйки гарема заставило замолчать весь этот мирок. Оживление в бассейне смолкло. Все женщины застыли, все взгляды обратились к новенькой, которую сама Морайма поспешно раздевала. Катрин с неприятным ощущением заметила, что выражение глаз у всех этих женщин было одним и тем же: всеобщая враждебность.

Она мгновенно осознала это и почувствовала смущение. Эти враждебные глаза обжигали ее, словно раскаленные угли. Между тем и Морайма почувствовала враждебность. И она сказала резким голосом:

— Ее зовут Свет Зари. Это пленница, купленная в Альмерии. Постарайтесь, чтобы с ней не случилось ничего дурного, иначе носорожьи нервы разойдутся! Я не поверю ни в скользкие края бассейна, ни в недомогания в бане, ни в несварение желудка от сладостей, ни в карниз, который вдруг свалится, ни в гадюку, случайно заблудившуюся в саду, — короче, в несчастный случай. Помните об этом! А ты иди окунись в воду.

Недовольный шепот встретил эту короткую речь, которую Катрин слушала с легкой дрожью, но никто не осмелился возражать. Однако, дотрагиваясь кончиком ноги до благоуханной воды в купальне, Катрин показалось, что она спускается в ров, полный змей. Все эти тонкие и сияющие тела обладали опасной гибкостью, а все эти рты со свежими губами, казалось, были готовы выпустить яд.

Она немного поплавала. Ее сторонились, и ей вовсе не хотелось продолжать купание, не доставлявшее удовольствия. Она уже приближалась к краю бассейна и собиралась отдаться в руки двух рабынь, назначенных ей в услужение и ожидавших ее с толстыми сухими полотенцами у края бассейна, как вдруг заметила, что молодая блондинка, лежавшая на подушках у края бассейна, обладательница красивого округлого и свежего тела, вся в ямочках, искренне улыбается ей. Не задумываясь, Катрин подплыла к ней. Улыбка молодой блондинки обозначилась еще яснее. Она даже оставила свою позу беззаботно отдыхающей и протянула Катрин руку, слишком широкую для женщины.

— Полежи возле меня и не обращай внимания на других. Так всегда бывает, когда приходит новенькая. Понимаешь, новая женщина может стать опасной фавориткой.

— Почему опасной? Все эти женщины влюблены в калифа?

— Господи, конечно нет! Хотя ему не откажешь в привлекательности.

Блондинка ничего больше не сказала. Инстинктивно она перестала говорить по-арабски и заговорила по-французски, отчего Катрин вздрогнула.

— Ты из Франции? — произнесла она на том же языке.

— Так, да, с Соны. Я родилась в Оксонне. Там, — добавила она в глубокой печали, — меня называли Мари Вермейль. Здесь называют Айша. А ты тоже из нашей страны?

— Даже больше, чем ты думаешь! — сказала Катрин смеясь. — Я родилась в Париже, но выросла в Дижоне, где мой дядя Матье Готрен торговал сукном на улице Гриф-фон под вывеской Великого Святого Бонавентуры…

— Матье Готрен? — повторила Мари задумчиво. — Мне знакомо это имя… Впрочем, смешно, но мне кажется, я тебя уже видела. Где же, например?

Она остановилась. Скользнув в лазоревую воду, мавританка с золотистой кожей изящно подплывала к ним. Два зеленых в золотую полоску зрачка, словно острие кинжала, вонзились в обеих женщин. Это был взгляд ненависти. Мари прошептала:

— Остерегайся ее! Это Зора, теперешняя фаворитка. Грифы, которые кружат над башней для казней, более мягкосердечны, чем эта гадюка. Она еще хуже, чем принцесса Зобейда, потому что принцесса презирает вероломство, которым Зора пользуется с большим искусством. Если ты понравишься хозяину, тебе нужно будет опасаться этой египтянки.

У Катрин не осталось времени, чтобы задавать еще какие-то вопросы. Посчитав, что Катрин достаточно поболтала с Мари-Айшой, Морайма подошла с двумя черными рабынями.

— Мы поговорим позже, — прошептала Мари и изящно опустилась в благоуханную воду с таким расчетом, что Зора вынуждена была отстраниться. Катрин позволила двум рабыням тщательно себя растереть, потом они смазали ее тело легким маслом, придающим коже нежный светло-золотой оттенок. Но когда она собралась надеть на себя шелковый полосатый халат без рукавов, который был на ней до прихода сюда, Морайма воспротивилась.

— Нет! Не одевайся сразу. Пойдем со мной. Вслед за еврейкой Катрин прошла много залов с горячими или холодными купальнями, потом они наконец, пришли в комнату с изящными арками, всю в лепных украшениях голубых, розовых и золотых тонов. Закрытая золоченными жалюзями галерея была на высоте второго этажа.

В глубине альковов виднелись кровати, устроенные между арками и колоннами, и на этих кроватях с множеством подушек лежали в безмятежных и изящных позах пять-шесть очень красивых и совершенно нагих женщин. Морайма указала Катрин на единственную кровать, которая была пустой.

— Ложись туда!

— Зачем?

— Увидишь. Это недолго.

В зале никого не было видно, однако слышались женские голоса, певшие монотонную и нежную песню. Уложив Катрин в соблазнительной позе, Морайма встала в центре зала, где в мраморную раковину стекала струя воды. Она подняла голову к верхней галерее, словно ждала чего-то. Заинтересовавшись, Катрин посмотрела в том же направлении.

Ей показалось, что она заметила за тонкими позолоченными планками жалюзи силуэт, неподвижную фигуру. Катрин спрашивала себя, не пригрезилось ли ей это? Это купание, замедленная жизнь разжигали ее нетерпение добраться наконец до своего супруга. Что ей было делать на этом диване нагой? Ответ не заставил себя долго ждать. Тонкая рука подняла жалюзи и бросила что-то, что покатилось по кровати, которую занимала Катрин. Быстро поднявшись, Катрин с интересом наклонилась. И увидела, что это было простое яблоко. Ей захотелось его взять. Но с большей поспешностью, чем она сама, подскочила Морайма и схватила плод. Катрин увидела, что еврейка была красной от возбуждения и что ее маленькие глазки сияли от радости.

— Хозяин выбрал тебя! — бросила ей правительница гарема. — А ты ведь только появилась! Этой же ночью тебе будет оказана честь быть допущенной до ложа властелина. Пойдем быстро. У нас остается время тебя подготовить. Хозяин торопится.

И даже не позволив Катрин взять одежду, она бегом увлекла ее через залы и галереи. Вскоре они дошли до павильона, самого скромного в большом гареме, где Морайма оставила свою подопечную.

Катрин не успела ни о чем спросить. Желание калифа вызвало суматоху, настоящие боевые приготовления, которые не оставляли времени и места для размышлений. Отданная целой армии массажисток, которые сделали ее тело благоуханным, педикюрш, парикмахерш и гардеробщиц, молодая женщина посчитала более мудрым им подчиниться. Во всяком случае будет полезно приблизиться к калифу… Кто может знать, не удастся ли ей добиться какого-то влияния на него? А что касается предстоящей близости с калифом Гранады, — по этому поводу Катрин больше не роптала. Потому что не было выбора! Всякое сопротивление подвергало опасности ее планы, ставило под угрозу жизнь Арно, ее собственную жизнь и жизнь их друзей. Что ж, когда тебе предстоит борьба, ее надо вести до конца! И не быть слишком капризной в выборе средств.

Калиф Мухаммад VIII, сидевший со скрещенными ногами на диване в шелковых коврах, и Катрин, стоявшая в нескольких шагах от него в нежном облаке розовых покрывал, смотрели друг на друга. Он с явным восхищением, она с некоторым удивлением и подозрительностью, осторожностью. Бог знает почему, может быть, из-за его сестры Зобейды? Катрин была уверена, что найдет в старшем брате Зобейды высокомерного, циничного мужчину, в некотором роде Жиля де Рэ, с чертами де Ла Тремуйля.

А принц, смотревший на нее, не был похож на того, кого она ждала увидеть. Ему, видимо, было от тридцати пяти до сорока лет, и, что для мавра совершенно невероятно, его голова была без тюрбана, вся в темно-русом густом руне, отличавшем и его короткую бороду, красившую загорелое лицо. Светлые серые или голубые глаза тоже выделялись на темной коже лица. Торопливым жестом Мухаммад отложил свиток хлопковой бумаги, на котором тростниковой палочкой писал калама.

Калиф видел, как Катрин с Мораймой шли вдоль воды и кипарисов по дороге, ведущей во дворец. Эта дорога проходила под стенами, потом устремлялась через сады к этому маленькому, увитому розами дворцу, стоявшему на вершине холма по соседству с Аль Хамрой. Это был Дженан — эль-Ариф[5], так называемый Сад Зодчего, где в летнее время любил уединяться калиф. Здесь можно было наслаждаться жизнью среди роз и жасмина. Темные, как пурпурный бархат, или белые с розовой серединой, словно снег на восходе солнца, розы склонялись над зеркалом воды, буйно вились по белым колоннам у входа и наполняли благоуханием блестевшую звездами синюю ночь. Рядом с этим сотворенным для любви дворцом в воздухе ощущалось что-то пьянящее, что отягчало веки Катрин и заставляло стучать в висках кровь.

Мухаммад ничего не говорил, пока Морайма, пав перед ним ниц, рассказывала ему о радости, охватившей новую одалиску, когда она узнала, что была избрана в первую же ночь, и молчал, когда старуха стала расхваливать красоту и нежность Света Зари, жемчужины страны франков, блеск ее глаз с аметистовой глубиной, гибкость тела. Но когда поднявшись, Морайма захотела снять покрывала из муслина, которые превращали молодую женщину в облачно розовый сверток, он остановил ее властным жестом и приказал:

— Удались, Морайма. Я позову тебя позже… И они остались вдвоем. Тогда калиф встал. Он был не так высок, как показалось Катрин, ноги его казались короткими по сравнению с мощным торсом, облаченным в зеленого шелка халат, открытый на груди до талии и подпоясанный широким поясом с квадратными большими изумрудами. Подходя к Катрин, он улыбнулся.

— Не дрожи. Я не желаю тебе зла! — Он говорил по-французски, и Катрин не скрыла удивления.

— Я не дрожу. Зачем мне дрожать? Но откуда вы знаете мой язык?

Мухаммад был теперь совсем близко от нее, и она могла вдыхать легкий аромат кожи и вербены, исходивший от его одежды.

— Я всегда любил учиться, беседовал с путешественниками, прибывавшими из твоей страны. Монарх должен сам понимать послов… Толмачи слишком часто неверно исполняют свой труд… или продаются! Один пленник святой человек из твоей страны, обучил меня этому языку, когда я был еще ребенком, и ты не первая француженка, попавшая в этот дворец.

Катрин вспомнила про Мари. Длинные и тонкие пальцы Мухаммада стали снимать покрывало, скрывавшее ее головы и нижнюю часть лица. Он делал это медленно, мягко, с изяществом и утонченностью любителя искусства, раскрывавшего драгоценное произведение. Обнажилось нежное лицо под короной золотых волос под маленькой круглой тюбетейкой, расшитой тонким жемчугом, потом тонкая и изящная шея. Упало еще одно покрывало и еще одно. Морайма, для которой желание мужчины не имеет никаких секретов, надела на Катрин много покрывал, зная, с каким удовольствием ее хозяин будет их снимать одно за другим. Под множеством покрывал на Катрин были только широкие плиссированные шаровары, сшитые из тонкой ткани и подхваченные на щиколотках и на бедрах жемчужными нитями, вплетенными в косички. Катрин не двигалась. Она давала возможность рукам калифа действовать смелее, и они, по мере того как уменьшалась толщина покрывал, становились все более ласковыми. Ей хотелось понравиться этому симпатичному человеку, увлеченному ею и испытывавшему к ней нежность. Он был не то что Жиль де Рэ, который взял ее силой, или цыган Феро, добившийся ее при помощи зелья, или Готье, которому она отдалась сама. Сколько мужчин прошло в ее жизни! И этот, конечно, не был наихудшим.

Скоро муслин пал на лазуритовые плиты гигантскими лепестками роз. Руки султана ласкали теперь обнаженное тело, сам он отстранялся от нее, отходил на несколько шагов, чтобы получше разглядеть ее в мягком свете золотых ламп, подвешенных под арками. Долгие минуты они стояли вот так — она, без стыда предлагавшая ему великолепие своей красоты, он — почти влюбленный — в нескольких шагах От нее. В черной глубине высоких кипарисов в саду запел соловей, и Катрин вспомнила пение соловья, которое она услышала, переступив порог высоких красных ворот Аль Хамры. Может быть, это был тот же маленький певец?.. В темноте раздался голос Мухаммада:

Я розу зари в саду сорвал,

И песнь соловья поразила меня.

Любовью к розе, как я, он страдал,

И утро страдало от слез соловья.

Я долго ходил по аллеям печальным,

Пленник той розы, того соловья…

Стихи были прекрасны, и теплый голос калифа придавал им еще большее очарование, но стихов он не дочитал. Приблизившись к Катрин, он припал к ее губам. Затем поднял ее на руки и унес в сад.

— Место розе среди ее сестер, — прошептал он у самых губ своей пленницы. — Я хочу сорвать тебя в саду.

Под сенью жасмина, на мраморном берегу у зеркальной воды, где отражались звезды, были разложены бархатные матрасы и подушки. Мухаммад положил туда Катрин, потом с нетерпением сорвал с себя халат и отбросил его. Тяжелый пояс в изумрудах упал в воду и исчез в ней, а калиф не сделал движения, чтобы его удержать. Он уже опускался на подушки и привлекал в свои объятия молодую женщину, вздрагивавшую, но не сопротивлявшуюся причудливому колдовству, таившемуся в этом человеке, в этой великолепной, утопавшей в ароматах ночи, которую нежной музыкой сопровождали шепот воды и пение соловья. Мухаммед знал любовь, и Катрин послушно отдалась его нежной игре, под волнами сладостного удовольствия гоня от себя чувство вины и разбавляя его пополам с чувством мести, у которого она никак не могла избавиться.

И большое зеркало воды с отраженным в нем тоненьким серпом серебристой луны вдруг затихло, чтобы лучше отразить слившиеся тела.

«Отдай ветру аромат букета, сорванного с твоего лица и я стану дышать ароматом тропинок, которых касаются, ноги твои… — шептал султан на ухо Катрин. — Словно ты замешена на цветах из этого сада. Свет Зари, и твой взгляд чист, как прозрачны его воды. Кто же научил тебя любви о самая благоуханная из роз?»

Катрин благословила тень жасмина, что скрывала и сделала незаметной внезапно проступившую краску у нее на лице. Калиф был прав: она любила любовь… И сердце ее отдано было только одному-единственному свете мужчине, тело ее могло ценить изощренные ласки, мастера искусства сладострастия. Она сказала с некоторым лицемерием:

— Какая ученица будет плоха с таким учителем? Я твоя рабыня, о господин мой, и я подчиняюсь только тебе.

— Правда? Я надеялся на большее, но для такой женщины, как ты, я смогу и подождать сколько понадобится. Я научу тебя любить меня сердцем так же, как и тело! Здесь у тебя не будет другого занятия, кроме того, чтобы каждую ночь давать мне еще большее счастье.

— Каждую ночь? А другие твои жены, господин?

— Кто же, испробовав божественного гашиша, станс довольствоваться безвкусным рагу?

Катрин не смогла удержать, улыбки, но быстро опомнилась. Ей вспомнились дикие глаза танцовщицы Зоры. Глаз египтянки напомнили ей ужасную Мари де Комборн, которая хотела ее убить и которую Арно поразил кинжалом как зловредное животное, каким и была эта несчастная.

Мухаммад предлагал ей роль фаворитки, и Катрин догадывалась, что угрозы Мораймы не удержат египтянку на пути к убийству, если с Катрин калиф забудет всех прочих женщин, и Зору, в частности.

— Ты оказываешь мне много чести, господин, — начала она но под портиком появился отряд факельщиков, осветив ночь красноватыми огнями.

Мухаммад приподнялся на локте и, нахмурив брови, недовольно смотрел, как те приближались.

— Кто осмелился беспокоить меня в такой час? Факельщики шли за высоким и худощавым человеком с короткой черной бородой, в тюрбане из пурпурной парчи. По высокомерному виду и пышным одеждам в нем можно было признать лицо наивысшего ранга, и Катрин вдруг вспомнила одного из охотников, сопровождавших в то утро Арно.

— Кто это? — спросила она инстинктивно.

— Абен-Ахмед Бану Сарадж, наш великий визирь, — ответил Мухаммад. — Стряслось что — то серьезное, иначе он не осмелился бы прийти сюда…

Мгновенно Мухаммад, человек, который казался Катрин сказочным принцем, превратился во всемогущего калифа, главу всех мусульман, перед которым преклонялись все, какого бы они ни были происхождения. Пока Катрин прятала за подушками свое белое тело, которое глаза этих людей не должны были видеть, Мухаммад надел халат и вышел из их колыбели. Увидев его, факельщики стали на колени, а великий визирь пал ниц в песок аллеи. Огни, горевшие вокруг, освещали его, однако блеск, который огни зажгли в его глазах, не понравился Катрин. Человек был лжив, жесток и опасен.

— Что ты хочешь, Абен-Ахмед? Что тебе нужно в такой час ночи?

— Только опасность могла привести меня к тебе, повелитель верующих, и поэтому я осмелился смутить слишком редкие часы твоего отдыха. Твой отец, храбрый Юсуф, покинул Джебель-аль-Тарик[6] и во главе своих берберских всадников направляется к Гранаде. Мне показалось, что тебя нужно было предупредить незамедлительно…

— Ты хорошо сделал. Известно, почему мой отец покинул свое убежище?

— Нет, всемогущий господин, мы этого не знаем! Но если ты пожелаешь позволить твоему слуге дать совет, мудрость говорит, чтобы ты направил навстречу Юсуфу кого-то, кто бы прощупал его намерения.

Никто, кроме меня самого, не может позволить себе выведать намерения великого Юсуфа. Он мой отец, и мой трон принадлежал ему. Если кто-то отправится ему навстречу, им буду я, к тому же, если Юсуф спешит с воинственными намерениями.

— Не лучше ли в таком случае тебе остеречься?

— Ты принимаешь меня за женщину? Иди и отдай приказания. Пусть седлают лошадей, пусть мавры готовятся. Только пять-десять человек будут меня сопровождать.

— Только? Господин, это безумие!

— Ни одним больше! Иди, говорю тебе. Я прибуду в Аль Хамру незамедлительно.

С согнутой спиной Абен-Ахмед, пятясь, убрался, демонстрируя своим видом огромное уважение к калифу. Но Катрин заметила радость в его глазах, ликование, когда Мухаммад объявил о своем отъезде. Мухаммад же подождал, пока удалится его визирь, и обратился к своей новой фаворитке. Он встал на колени возле нее, поласкал беспорядочно рассыпавшиеся волосы…

— Мне приходится покинуть тебя, моя чудесная роза, и сердце у меня разрывается от этого. Но я спешу, и пройдет немного ночей, как я вернусь к тебе.

— Не едешь ли ты навстречу опасности, господин?

— Что такое опасность? Власть-это уже опасность. Опасность повсюду; в садовых цветах, в чаше меда, которую подает тебе невинная рука младенца, в нежности аромата… Может быть, и ты самая смертельная опасность?

— Ты и вправду веришь тому, что говоришь?

— Что касается тебя, нет! У тебя слишком нежные, слишком чистые глаза! Как не хочется уходить от тебя…

Он целовал ее долго, пылко, потом, выпрямившись, хлопнул в ладоши. Словно чудом тучная фигура Мораймы возникла из-за черного занавеса кипарисов. Калиф указал ей на Катрин:

— Отведи ее обратно в гарем… и будь с нею очень ласкова. Позаботься, чтобы она ни в чем не нуждалась во время моего отсутствия, которое продлится недолго. Где ты ее поселила?

В маленьком дворике у Бань. Я еще не знала…

Устрой ее в прежних покоях Амины, в тех, что рядом с Водяной башней. И дай ей служанок,

Которых ты сочтешь надежными. Но более всего храни ее! Ты ответишь головой за ее спокойствие.

Катрин увидела страх в глазах Мораймы. Явно результат превзошел ее ожидания; еврейка не ждала такого успеха — молниеносного и полного. После нежного прощания Мухаммад удалился, а Морайма смотрела на Катрин глазами преданной собаки. Катрин развеселило это новое к себе отношение.

— Найди мои покрывала, — сказала она ей. — Не могу же я одеться в эти подушки!

— Я тебе их найду. Свет Зари, только не двигайся! Драгоценная жемчужина калифа не должна делать никакого усилия. Я займусь всем. Потом я призову носильщиков, чтобы тебя отнесли в твои новые покои…

Она уже собиралась убраться, когда Катрин остановила ее.

— Только этого не нужно! Я хочу вернуться так же, как и пришла. Пешком. Мне нравятся эти сады, и ночь так нежна! Но, скажи мне, те покои, которые мне предназначены, они удалены от жилища принцессы Зобейды?

Морайма сделала испуганный жест и явно задрожала.

— Увы! Нет! Они как раз совсем близко, это-то меня и беспокоит. Султанша Амина бежала оттуда до самого Алькасар Хениля, чтобы уйти как можно дальше от принцессы Зобейды, ее врага. Но наш хозяин думает, что его любимая сестра похожа на него. Тебе нужно будет постараться ее не гневить. Свет Зари, а то жизнь твоя повиснет на волоске, а моя голова не замедлит покатиться под саблей палача. Особенно избегай садов Зобейды. И если по случаю ты заметишь франкского господина, которого она любит, тогда отвернись, плотно прикройся покрывалом и беги, если хочешь остаться живой…

Морайма бегом отправилась за покрывалами, словно монголы Зобейды уже шли по ее следу. Катрин не удержалась от смеха, увидев, как живо заходили маленькие и коротенькие ножки Мораймы в больших остроконечных туфлях без задников, придававшие ей вид разволновавшейся утки. Новая фаворитка не боялась. Она сразу завоевала особое место и через несколько мгновений поселится в непосредственной близости с принцессой… и совсем рядом с Арно! Она могла теперь его видеть, и при этой мысли вновь ее быстрее текла в жилах. Она даже забыла о часах, впрочем довольно приятных, которые она только что провела в садах. Ночь любви с Мухаммадом — это была цена, заплаченная за то, чтобы наконец приблизиться к цели, к которой она так давно уже стремилась.

Несколькими минутами позже, обернувшись в свои нежные покрывала, Катрин вслед за Мораймой, которая семенила впереди, уходила из Дженан-эль-Арифа.

Часовые прокричали полночь, когда Катрин и Морайма переступили границы гарема, где бодрствовали вооруженные евнухи. Лабиринт увитых цветами сводов, ажурных галерей и проходов привел их к внутреннему обширному двору, где узенькие аллеи прорезали заросли цветущих растений. Часть зданий в этом саду была ярко освещена бесчисленными масляными лампами. В глубине сада виднелась только одна лампа над изящной аркой, к которой и направилась Морайма. Обе женщины уже подходили к входу, когда из гарема раздался ужасный вопль, затем послышались крики, возгласы, визги, ругательства и даже стоны. Морайма вскинула голову, как старая боевая лошадь, которая слышит звук труб, нахмурила брови и проворчала:

— Опять началось? Видно, Зора опять выкидывает свои штучки.

— Что началось?

— Безумства египтянки! Когда хозяин выбирает другую женщину на ночь, она выходит из себя! И вымещает злость на чем-нибудь или на ком-нибудь. Обычно жертвой бывает другая женщина; Зора умеет царапаться, кусаться и ругаться. Зорина злоба проходит только тогда, когда потечет кровь…

— И ты ей позволяешь? — вскричала возмущенная Катрин.

— Позволяю? Ты меня не знаешь! Входи к себе, вот дверь, ты ее видишь. Там тебя ждут служанки. Я приду, чтобы посмотреть, как ты устроишься. Пойдемте со мной, вы, там!

Конец фразы предназначался для черных евнухов в ярко-красных одеждах, которые несли молчаливую охрану у входа во внутренний двор. Они молча двинулись за ней выхватив кнуты из кожи носорога, обычно заткнутые у них за поясами. И вот Катрин осталась одна под блестящей листвой апельсиновых деревьев. Она почувствовала радость от того, что осталась одна хоть на мгновение, и не спешила входить в дом. Ночь была нежна, утопала в ароматах и глухих отзвуках меланхолической музыки, шедшей от освещенной части зданий.

Эта часть как магнитом притягивала Катрин. Она неподвижно стояла в тени кустарника и не могла отвести взгляда. Там, даже нечего было сомневаться, именно там находились покои Зобейды. Чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть на десяток черных евнухов, несших охрану. Они не носили за поясом кнутов из плетеной кожи, у них были широкие и блестящие сабли, не обещавшие ничего хорошего тем, кто осмелится туда подойти.

Между тем Катрин не терпелось посмотреть, что происходит в этих комнатах. Нежно лившийся свет, проходя сквозь листву усеянного цветами жасмина, ласкал красный сада. Почти звериный инстинкт подсказывал ей, что он был именно здесь, за этим укрытием из мрамора так близко, что, если бы он заговорил, она бы, безусловно, услышала его голос. Может быть, она чувствовала это по резким ударам своего сердца, по волне горькой;сти, которая отравляла ей горло. Ласки султана уже стерлись, ушли из ее памяти и дали место внезапному, сильному и разрушительному гневу. В сущности, это была только мелкая месть, низкий расчет. И в ужасе Катрин снова почувствовала не затянувшуюся и мучительную ревность, такую же древнюю и первобытную, как и сама любовь. Запел женский голос, горячий и такой страстный, что Катрин оцепенев, не двигаясь, напряженно вслушивалась. Она не понимала слов, которые пел этот великолепный бархатный голос, но ее инстинкт, ее женская сущность говорили, что в песне заключался один из самых страстных призывов к любви… Она стояла и слушала какое-то время, зачарованная таинственным голосом. Однако в павильоне Зобейды почти погасли огни. Певица перешла на шепот, почти мурлыкая… Не в силах более сопротивляться снедавшему ее любопытству, Катрин совсем немного приблизилась к павильону принцессы.

Она более не рассуждала, забыв о смертельной опасности, которой себя подвергала. Только инстинкт самосохранения подсказал ей снять туфли, проскользнуть босыми ногами по нежному песку, спрятаться под кустами, чтобы быть замеченной охранниками. Мало-помалу она добралась до края одного окна, вокруг которого вилось экзотитическoe растение, проскользнула в середину куста. В нее током вонзились шипы, но она не выдала себя ни единым жестом. Наконец она добралась до окна…

Глаза ее коснулись края изразцов, и ей пришлось укусить себя за руку, чтобы не закричать. Прямо перед собой Катрин увидела Арно. Он сидел со скрещенными ногами среди подушек на огромном, покрытом розовой парчой диване, который занимал крайней мере половину небольшой комнатки, интимной и восхитительной, а стены были отделаны зеленым хрусталем, создавая впечатление огромного драгоценного камня. Его бронзовая кожа, черные волосы и широкие черные, расшитые золотом шаровары, которые были на нем единственной одеждой, странным образом выделялись на этом фоне. Его широкие плечи и могучие мускулы были здесь также не к месту, как тесак среди кружев. Стоявшая перед ним рабыня, плотно завернутая в покрывало, то и дело наполняла широкий золотой бокал, из которого он пил без конца. Арно был красивее, чем когда-либо. Однако взгляд его был слегка затуманен, и Катрин поняла, что Арно просто-напросто очень пьян. Это ее поразило до глубины души. Никогда еще она не видела своего супруга во власти вина. С покрасневшими щеками и блестевшими глазами он напоминал ей варварский вид Жиля де Рэ. Перед Катрин был незнакомый человек.

Она узнала женщину, которая полулежала недалеко от него среди серебристых подушек. Это она пела, небрежно лаская длинными гибкими пальцами струны маленькой гитары. Это была Зобейда собственной персоной… И она была так прекрасна, что захватывало дыхание.

Большие молочные жемчужины покрывали ее шею, плечи, обвивали тонкие руки, изящные щиколотки, терялись в черных волнах ее распущенных волос, а тело опутывало облако газа нефритового цвета, который не скрывал ни одного очаровательного изгиба. И Катрин, заметив, что ее соперница еще более соблазнительна, чем ей казалось раньше, почувствовала, как разрастается ее ярость. Она увидела, что Зобейда поедает глазами своего пленника, тогда как тот не смотрит на нее. Он уставился в пустоту, как это бывает с пьяными, и Катрин инстинктивно почувствовала, что Арно напился нарочно.

Упрямое безразличие Арно вывело из терпения мавританку. Она с раздражением отбросила свой инструмент, прогнала рабыню, потом поднялась, подошла к Арно и улеглась рядом с ним, положив голову на колени любовнику.

В темноте Катрин дрогнула, но Арно не двинулся. Медленно он осушил свой бокал. Но Зобейда хотела заставить его заняться ею. Катрин увидела, как ее руки в кольцах вились по телу Арно с медленной лаской, поднимались к плечам, обвивали ему шею, висли на ней, чтобы приблизить его лицо к своему. Бокал был допит, Арно отбросил его, и Катрин закрыла глаза, потому что Зобейда дотянулась до его губ и прилипла к ним в долгом и страстном поцелуе.

Но почти сейчас же пара разъединилась. Арно внезапно поднялся, вытер рукой кровь, проступившую у него на губах, которые Зобейда укусила… Арно оттолкнул Зобейду, и та докатилась на ковер.

— Сука! — прорычал он. — Я тебе покажу…

Он схватил с низкого столика хлыст, который там валялся, и протянул им по спине и плечам Зобейды. Катрин, забыв о своей ревности, едва удержалась от крика ужаса. Горделивая принцесса не должна была стерпеть подобное обхождение. Вот она сейчас позовет, ударит в бронзовый гонг, висевший у дивана, заставит сбежаться евнухов, палачей.

Но нет! С жалостным стоном необузданная Зобейда поползла по ковру к босым ногам своего любовника, прилипла к ним губами, обвила сияющими жемчугом руками его ноги, подняла к нему молящие глаза послушного животного. Она шептала слова, которые Катрин не могла понять, но мало-помалу их колдовская магия должна была подействовать на мужчину. Катрин увидела, как хлыст выпал из рук ее мужа. Он взялся руками за волосы Зобейды, поднял ее до своего лица и завладел ее губами, в то время как другой рукой сорвал с нее прозрачные одежды. Слившись, пара покатилась на пол, а снаружи небо, деревья и стены стали кружиться вокруг Катрин в ритме бешеной сарабанды.

Задыхаясь, с потрясенным сердцем, она прижалась к холодной стене дворца, боясь потерять сознание. Она чувствовала, что жизнь уходит из нее, подумала, что умрет здесь, ночью, в двух шагах от этой бесстыдной пары, которая стонала от удовольствия, и она это слышала… Ее рука конвульсивным движением скользнула к любимому кинжалу, спрятанному на бедре, но встретила только нежный муслин, которым едва была прикрыта. Машинально Катрин ощупала себя, охваченная слепым и животным желанием убить. О! Найти оружие, иметь возможность встать во весь рост перед своим неверным супругом, словно богиня мести, и ударить создание, осмелившееся его любить низкой любовью, любовью рабыни! Рука Катрин не нашла желанного оружия, а только наткнулась на ствол с острыми шипами. Они жестко вонзнлнсь ей в ладонь, исторгнув из ее уст стон, который пришлось быстро заглушить. Но боль привела ее в чувство. В тот же момент шум голосов, хождения окончательно вернули Катрин ощущение реальности. Она узнала гнусавый голос Мораймы, быстро и осторожно выбралась из своего тайника, проползла под кустами и в конце концов вышла на центральную аллею, где увидела Морайму.

Старая еврейка бросила на Катрин подозрительный взгляд.

— Откуда ты пришла? Я тебя искала…

— Я была в саду. Ночь такая… нежная! Мне не хотелось возвращаться домой, — с усилием сказала молодая женщина.

Не ответив, Морайма взяла ее за запястье и увлекла к Водяной башне. Дойдя до освещенной колоннады, она осмотрела свою пленницу, нахмурила брови и заметила:

— Ты очень бледная. Что, заболела?

— Нет. Может быть, устала…

— Тогда не понимаю, почему ты еще не в постели. Пойдем.

Катрин послушно и без сопротивления брела по комнатам, которых вовсе не замечала. Во власти потрясения, она вновь и вновь представляла картину любви, свидетельницей которой только что оказалась. И Морайма, ожидавшая радостных возгласов при виде роскоши, которую любовь калифа отдавала в распоряжение этой выкупленной рабыни, не поняла, почему, едва войдя в комнату, где ее ждала целая армия служанок, Катрин рухнула на шелковые матрасы и стала безудержно проливать слезы.

У хозяйки гарема между тем хватило мудрости не задавать вопросов. Она ограничилась тем, что властным жестом отослала всех служанок, потом терпеливо уселась в ногах кровати и стала ждать, пока пронесется буря.

Она философски отнесла слезы Катрин на счет чрезмерно сильных впечатлений от отягченного событиями дня. Но Катрин плакала долго, так долго, что только усталость заставила забыть горе. Когда рыдания смолкли, Катрин мгновенно уснула. Морайма же давно путешествовала в стране снов. А летняя ночь под звон шлюзового колокола накрыла Гранаду.

Когда Катрин открыла все еще набухшие от слез глаза, она увидела вокруг себя кучу народа. Уверенная, что это продолжение ее страшных снов, она поспешила закрыть глаза. Но прикосновение влажного и прохладного тампона к ее векам убедило, что она все-таки проснулась. Мурлыкающий голос произнес:

— Ну-ну, просыпайся, Свет Зари, моя сладкая жемчужина! Проснись и посмотри на славу свою!

Катрин снова приоткрыла недоверчиво глаза. Слава, о которой шла речь, состояла из батальона рабынь, стоявших на коленях по всей комнате. Ей предлагались шелка, муслины всех цветов, увесистые золотые украшения с варварски огромными камнями, серебряные и золотые кувшины с редкими духами и маслами, птицы с длинными и легкими перьями, похожие на огромные безделушки. Но что привлекло внимание новой фаворитки, так это чрезмерно огромная фигура Фатимы, которая сидела по-турецки на большой подушке прямо на полу, сложив руки на животе и завернувшись в ярко-красный шелк. Она с лунообразной улыбкой довольно смотрела, как просыпалась Катрин. Наклонившись над ней, молодая рабыня смачивала ей веки.

Заметив, что Катрин смотрит на нее, эфиопка с удивительной гибкостью наклонилась, подметая пол смешными перьями попугая, прикрепленными к ее прическе.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Катрин, едва шевеля губами.

— Я пришла приветствовать рождающуюся звезду, о сияние! На рынках только и говорят, что о любимице калифа, о редкой жемчужине, которую мне посчастливилось отыскать.

И ты пришла с раннего утра за наградой?

Презрительный тон Катрин не стер улыбки с лица Фатимы. Негритянку переполняла радость, которая делала ее невосприимчивой для любого другого впечатления.

— Даю слово, что нет! Я пришла к тебе с подарком.

— Подарком? От тебя?

— Не совсем. От врача Абу! Знаешь, Свет Зари, мы очень заблуждались по поводу его прекрасной души!

Имя друга придало ей силы. Гнев, боль и отвращение прошедшей ночи требовали выхода. Весточка от Абу явилась для нее поддержкой. Она приподнялась на локте, оттолкнув рабыню, стоявшую на коленях немного поодаль.

— Что ты хочешь сказать?

Черная рука Фатимы указала ей на большую корзину из золотой соломы, в ней горой лежали самые прекрасные плоды, которые Катрин когда-нибудь видела в своей жизни, большая часть вообще была ей неизвестна.

— Он пришел с раннего утра и принес вот это, попросил меня пойти в Аль Хамру и преподнести тебе.

— Тебя? Однако он не должен был испытывать к тебе стылую благодарность. Разве ты его не обманула?

— Именно поэтому я и говорю, что у Абу-аль-Хайра возвышенная душа. Он не только не злится на меня, но еще полон благодарности за то, что я сделала: «Ты сделала так, что, сам того не желая, я доставил радость моему калифу — сказал он мне со слезами в голосе, — и отныне властелин верующих в молитвах будет поминать врача Абу, который по