Нам в это даже трудно поверить

 

Когда я жил на острове Боавишта в Кабо‑Верде, мне по утрам удавалось выкроить немного времени и сходить за покупками. Я покупал фрукты, овощи, рыбу, рис и готовил себе обед. Я научился готовить. Я экспериментировал с новыми блюдами. Мне нравилось искать новые вкусовые ощущения, выдумывать новые рецепты. После приезда на остров я выделил в своем распорядке дня время для приготовления еды. Я резал перцы, цукини, лук, чеснок, петрушку и базилик. Жарил рыбу, заправлял салат. До чего все‑таки приятно готовить, впитывать краски и ароматы продуктов. Пока я колдовал у плиты, на кухне звучала тихая музыка, время от времени я делал небольшой глоток холодного пива или красного вина. Однажды вечером у меня на разделочной доске лежали нарезанные овощи, рядом с доской стоял стакан вина, а за ней поднимался пар над дуршлагом со спагетти. Я все это сфотографировал.

Я также люблю и поесть.

На Боавишта я открыл для себя еще одно удовольствие, которым оказалась стирка белья под душем. Я совмещал приятное с полезным. Прежде чем развесить белье, я сильно встряхивал его и приходил в восторг, когда мое тело осыпали мелкие брызги воды. Еще я научился различать ветры. Знание это довольно бесполезное, но мне все равно было приятно знать, какой ветер сушил мое белье.

Должен признаться, что, стоя под струей воды в душе, я еще люблю заниматься кучей других дел. Например, чистить зубы, бриться или мочиться. Правда, сейчас мне неудобно стирать белье, потому что душевая кабинка в моем доме довольно тесная, но зато вполне хватает места, чтобы почистить зубы и помочиться. Разумеется, я не делаю это одновременно.

Когда мне приходилось принимать душ в чужой квартире, предположим в доме девушки, из чьей постели я только что выбрался, я мочился, если мне этого хотелось, но всегда боялся, что девушка неожиданно войдет в ванную, чтобы принять душ вместе со мной, и увидит желтоватую лужицу у моих ног. Но вот что меня страшно раздражает, так это стоять под душем в чужой душевой комнате, в которой вместо кабинки висит занавеска из пластика, противно липнущая к телу. Когда я намыливаюсь, она прилипает к локтям, спине, ногам. Меня это ужасно бесит. Я, как правило, предпочитаю не задергивать занавеску, и после душа насухо вытираю пол.

Тем не менее мне приятно сознавать, что я снова нахожусь там, где в течение долгого времени не ступала моя нога. Из‑за того что я постоянно ходил босиком, мне пришлось стричь ногти на ногах ножницами, тогда как обычно я укорачивал их ногтями больших пальцев рук перед тем, как лечь в постель. Когда ты снимаешь ботинки и носки, то ступни бывают немного влажными от пота, а ногти мягкими, и их можно легко подровнять достаточно твердым ногтем большого пальца руки, если немедленно приступить к этой операции. Если же, как на Кабо‑Верде, не носить ботинок, то ноги все время остаются сухими, ногти становятся твердыми, и при попытке укоротить их ногтем большого пальца руки победа всегда остается за ногтем большого пальца ноги. Кстати, если ходить без ботинок, то не только ногти, но и кожа на ступнях становится грубой и жесткой. Уже через месяц я голой ногой мог растоптать недокуренную сигарету.

Я люблю лето. Утром одеваешься за один миг: майка, шорты, сланцы. Но, признаюсь, мне нравится и зима. Я не большой любитель холодной погоды, но, возвращаясь вечером домой после работы слегка продрогшим под дождем, я начинаю с большим уважением относиться к удобствам своего дома. Я закрываю дверь, снимаю куртку. Зажигаю свет, включаю стерео, наливаю в ванну горячую воду, тщательно моюсь, надеваю удобную одежду, готовлю себе горячий ужин. Мне это нравится. Еще я с удовольствием ем то, чем обычно питаются пожилые люди: овощной суп, полбу, перловку. Обожаю супы. Только я порой добавляю в них столько сыра, что он оседает на дно тарелки и прилипает к ложке. Мне приходится отрывать его от ложки зубами, а если я забуду сразу вымыть посуду, то должен вызывать строителей с отбойными молотками.

Суп я люблю, мне даже нравится минестроне, который дают в больнице. Я знаю, что больничная еда у всех вызывает отвращение, но я просто в восторге от супа и пюре, которыми там кормят больных.

Я нахожу превосходным даже чай с толстым ломтиком лимона, который они приносят на полдник. Интересно, а в этой клинике дают такой чай? К тому же в больнице едят в шесть часов, а зимой это чудо как хорошо.

А еще в больнице можно выпить лучший в мире кофе, тот, что санитары варят для себя и каким не имеют права угощать пациентов. Но однажды меня на неделю положили в больницу, после того как я попал в аварию на мопеде. Я сумел расположить к себе некоторых санитаров и по ночам имел честь отведать их кофе, когда они священнодействовали у своей кофеварки. У меня об этом остались прекрасные воспоминания.

В первые месяцы после возвращения в Италию я почти не выходил из дому. Я хотел закончить книгу, эта работа поглощала меня целиком. Я не только работал над книгой, попутно я заносил на бумагу отдельные фразы, мысли, стихи и даже рисунки. Иногда я начинал рисовать, не зная точно, что хочу изобразить. Чтобы разобраться в этом, мне надо было подумать и понять, куда меня вел появляющийся набросок. То же самое случалось у меня и с литературным текстом. Я принимался придумывать эпизод, как вдруг мои персонажи начинали жить своей собственной жизнью, и теперь уже они водили моей рукой, так что мне самому становилось любопытно, чем закончится их история.

Кроме того, я много читал, смотрел фильмы, слушал музыку, молча сидел в тишине. Я находился в обществе моих новых «друзей‑фантомов». Мне нравилось так их называть. Часто какой‑нибудь писатель, режиссер, поэт, музыкант был мне ближе и понятнее, чем реальный человек, которого я знал уже много лет. Отдельные фразы из книги, фильма или песни я воспринимал как эхо собственного внутреннего голоса. Я жил изолированно, но не одиноко. Я жил в окружении людей, которые говорили со мной своими книгами и своими произведениями.

На Боавишта я читал книги, принадлежавшие Федерико. Они мне очень понравились. Одну из них мне подарила Софи. Она с легкостью делилась со мной своими книгами, но я предпочитал ставить их на место, мне казалось, что так будет правильней. С собой я взял только «Волшебную гору» Томаса Манна. Она лежит у меня на ночном столике.

В последние дни моей жизни на Боавишта меня безумно потянуло домой. Временами у меня возникает желание оказаться перед дверью своего дома, такое со мной случалось и раньше, чаще всего зимой. Бывало, ближе к вечеру, когда уже стемнело, я еду на машине или в поезде, в домах за окном уже горит свет, и меня сильно тянет к себе домой, ни о чем другом я больше не думаю.

После моего возвращения Франческа была, по сути, единственным живым существом – не считая моих родных, – с которым я изредка виделся. Я как бы ушел в подполье. Я чувствовал себя дикобразом из притчи Шопенгауэра, тем самым, у которого достаточно своего внутреннего тепла и он сам решает, на каком расстоянии ему следует держаться от остальных дикобразов.

После стольких лет я наконец‑то больше обращал внимания на собственную самооценку, чем на мнение других людей.

Я часто гулял по городу или катался на велосипеде. Люди, попадавшиеся мне по дороге, говорили практически одно и то же. Они сразу же примеряли ко мне свою таблицу мер и весов. «Ты, кажется, располнел – или я ошибаюсь?» – говорил один встречный. Другой, наоборот, говорил: «Ты вроде как похудел…» И все в один и тот же день. Сообщив мне, похудел я или растолстел, они спрашивали, где я работаю, а в конце интересовались, есть ли у меня невеста. Мой ответ был всегда одинаковым: «Нет, меня невесты не интересуют». На что каждый неминуемо замечал: «Видно, ты еще не нашел свою женщину». Так же часто звучало и прямо противоположное заявление: «Ты слишком любишь самого себя».

В моем городе уже давно живет местный сумасшедший. По легенде, он сошел с ума после смерти жены. Этот человек кружит по городу, без умолку бормочет, жестикулирует, сам с собой что‑то обсуждает. Мы его называем Что‑нибудь, потому что он, подойдя к прохожему, всегда просит что‑нибудь ему подарить. Он никогда не просит денег, а всегда только «что‑нибудь, что‑нибудь…». Наверное, и меня, заговори я по дороге вслух о том, о чем я думаю, сочли бы, как и его, сумасшедшим. Разница между мной и этим несчастным, не считая его вечной просьбы подарить ему какую‑нибудь вещицу, только в том, что у него отсутствует регулятор громкости, то есть он не может думать, не проговаривая вслух свои мысли. Позавчера я принес ему одну штуку. Я захватил с собой из дома старые наушники и подарил ему. Теперь не знающий слабоумного горожанина человек, увидев, как тот бредет по улице и разговаривает сам с собой, наверняка решит, что он о чем‑то оживлен но беседует по телефону. Для него он не будет сумасшедшим. Мне тоже, когда я один, нравится говорить вслух, я часто пользуюсь этой уловкой, чтобы уноситься слишком высоко в своих фантазиях.

Что‑нибудь остался доволен подарком. Сегодня утром около бара он опять поблагодарил меня, но только за вещь, которую я ему не дарил. Он уже меня забыл.

В баре рядом с моим домом за время моего отсутствия поменялся управляющий, и новый менеджер поставил телевизор, принимающий футбольный канал. Теперь мне кажется, что я сижу на стадионе, потому что болельщики и в баре орут во всю глотку. Часто меня это сильно раздражает. Прошло немного времени, и я развил в себе способность догадываться о результате матча по ругательствам и радостным крикам посетителей. Но это все равно лучше, чем жить в доме рядом с глуховатым человеком, у которого к тому же тошнотворный музыкальный вкус. Например, соседка Франчески все время включает музыку в стиле Рикки Мартина или Шакиры. Я был бы очень рад, если бы она, как и Что‑нибудь, приняла в подарок наушники.

Однажды я с утра крутился по дому, наводя в нем порядок. Бывают дни, когда я превращаюсь в примерную домашнюю хозяйку. Я чищу, мою, убираю, а в конце дня и себя привожу в порядок. Принимаю душ, мажу кожу кремом, два или три раза чищу зубы, после чего долго вожусь с зубной нитью, потом аккуратно подстригаю ногти, теперь уже маленькими ножницами. Закончив домашние хлопоты, я решил сварить себе кофе. Когда я закрывал кофеварку, у меня появилось странное ощущение, будто мне всю спину обдало холодом. Я окаменел. Я ощущал чье‑то присутствие у себя за спиной, как будто в комнате кроме меня был кто‑то еще.

Я обернулся и увидел на диване в своей комнате Федерико, который, улыбаясь, сказал:

– Привет, как дела?

Ошарашенный, я онемел – и замер. Мне на мгновение показалось, что ледяной поток окатил мою душу, а потом меня обдало огнем. Было жарко.

– Я хорошо… а ты… ты как?..

– Сразу видно, что тебе хорошо. Видишь, что я был прав? Я же говорил тебе, а ты все не верил…

– Чему?

– Что ты способен на большее, по сравнению с тем, как ты жил… У тебя внутри немало сил, которые ты можешь выплеснуть наружу…

– Я скорее почувствовал себя другим человеком… А как ты?

– Со мной все хорошо.

– А как тебе там?

– Я не могу об этом много говорить, здесь считают, что для вас это должно стать сюрпризом. Ты даже не можешь себе этого вообразить. Если я тебе об этом расскажу, то ты увидишь, что здесь все настолько просто, что в это даже трудно поверить, тебе покажется очень странным, что ты об этом раньше никогда не думал. Ты видел, какая хорошенькая Анджелика, я не подкачал, правда? Я с ней часто разговариваю. А как Франческа?

– Ничего, но мы больше не живем вместе – ты не забыл?

– Конечно, не забыл, но я часто вижу вас вдвоем. Я рад, что ты познакомился с Софи.

– Я могу обнять тебя?

– Нет, ты не можешь ко мне прикасаться, ты не можешь даже приближаться ко мне… Пока, Микеле, спасибо за то, что ты сделал для меня…

– На самом деле это ты много сделал для меня, а не я для тебя.

– Оставь, быть может, когда‑нибудь и ты поймешь… Мне пора уходить. Передай моей маме и моему папе, что меня спасло то, что я их сын.

Я хотел задать Федерико еще кучу вопросов, хотел узнать, как он там проводит свое время, стал ли он ангелом или он всегда им был, встретился ли он с моей матерью или с Бобом Марли, но успел только спросить:

– Федерико… а Бог есть?

Он улыбнулся и ответил:

– Нам в это даже трудно поверить.

 

Даже когда ее нет рядом

 

Когда я вернулся в Италию, я заметил, что Франческа явно изменилась. Она перестала употреблять выражения, которые раньше иногда проскальзывали в ее речи, хотя на самом деле не были ей свойственны. Эти фразы есть не что иное, как голоса из хора, и их часто произносят женщины. Несколько таких перлов она обронила и в разговоре с Федерико, а именно:

«Я мечтаю создать крепкую семью»;

«Я брошу курить, как только забеременею»;

«Верность как проявление уважения»;

«Я, в какой‑то мере, не такая, как все»;

«Мне проще давать советы другим, чем самой себе».

Франческа избавилась от этих стереотипов, вырвалась из этой категории женщин. Таким женщинам невдомек, что они вступили на путь, в конце которого их ожидает истерический невроз. Франческа, по крайней мере, оградила себя от этого. Она не была истеричкой.

Франческа поняла, как важно в жизни найти собственную дорогу и не оглядываться на других людей. Думать о себе, о своей жизни вовсе не эгоизм. Эгоизм – это скорее когда человек занят исключительно самим собой. Она не знала, как ей изменить течение своей жизни, но поняла, как важно это сделать.

Чинция, например, прекрасный образец истеричной женщины. Позавчера я встретил Чинцию вместе с ее мужем Фабрицио. После бесконечных попыток завести ребенка их усилия наконец увенчались успехом. У них родился сын Маттео.

– Маттео, поздоровайся… Маттео, покажи, сколько тебе лет… Маттео, скажи отчетливо, как тебя зовут… Мат‑те‑о! Покажи, как ты играешь в индейцев, иа, иа, иа… Маттео, а как лает собачка? А киска что делает? Маттео, покажи, как ты умеешь танцевать… Маттео, подойди ко мне… Маттео, иди сюда…

Через четверть часа я уже старался незаметно сунуть Маттео деньги, чтобы он достал себе дозу крэка.

Когда Федерико сказал Франческе, что не семья должна быть мечтой, а человек, с которым можно разделить свою мечту, он, конечно, имел в виду и такую ситуацию.

У Чинции и Фабрицио, кроме сына, ничего больше нет. Когда Маттео немного подрастет, они, вероятно, сделают еще одного ребенка. Сын стал для них пищей, и они кормятся ею, сын дает им иллюзию, что их жизнь не проходит бесцельно. Это относится прежде всего к Чинции, которая как личность уже не существует, да она никогда ей и не была. Сначала она зависела от матери, потом привязалась к отцу, затем прилепилась к Фабрицио, теперь только «Маттео, Маттео, Маттео», а в конце жизни будет думать только о своих старческих болячках.

Сначала прекрасная дочь, потом прекрасная жена и сейчас прекрасная мама.

Она из тех мамаш, которые смотрят на сына как на ребенка, даже если тому уже стукнуло сорок лет. Чинция и Фабрицио ни на секунду не оставляют в покое беднягу Маттео. А как они будут страдать, если он не станет тем, кем они хотели его видеть. Такие родители пытаются заставить детей заниматься тем, о чем они сами мечтали, но потерпели неудачу. Я не знаю, каким я буду отцом, но обещаю тебе, Аличе: я постараюсь, чтобы у тебя был счастливый отец, а уж станешь ты счастливой или нет, будет зависеть во многом от тебя самой. Я же приложу все свои силы, чтобы тебя окружал одухотворенный, добрый и увлекательный мир, чтобы тебе всегда хотелось жить в нем, разделять его интересы и чувствовать себя спокойной.

После моего возвращения из Кабо‑Верде прошло около двух лет, за это время я успел побывать и в других местах. Я ездил в Непал, Перу и в Новую Зеландию.

Мы с Франческой часто встречались и общались по телефону. Однажды, во время одной из моих поездок, мне захотелось вернуться домой, чтобы рассказать ей обо всем, что мне довелось увидеть и пережить. Я чувствовал, что меня постоянно тянет к ней. Франческа принадлежит к тому разряду женщин, которые никогда не утоляют вдоволь у мужчины жажду влечения, мужчины припадают к ним еще и еще раз. Я не беру случаи, когда мужчиной движет навязчивая идея или страх потерять свою девушку. С Франческой я никогда не чувствовал себя пресыщенным.

Она была чиста, как пробел между словами. В те дни Франческа хранила в себе скрытый источник любви, которая молила вдохнуть в нее жизнь. Ей надо было пробиться на поверхность. Есть люди, которые эмоционально похожи на фонтан: они изливают все, что у них есть внутри. Другие же, как Франческа, скорее похожи на колодец. Из них надо черпать. Их вода скрыта на большой глубине, им нужен человек, который поможет поднять ее наверх. Я не хотел, чтобы Франческа влюбилась в меня, я хотел, чтобы она полюбила себя. Полюбила жизнь. Иначе все опять превратится в краткосрочный контракт, как это уже когда‑то с нами было. Любовь со сроком годности, любовь с реле времени.

Как‑то Франческа призналась мне, что казалась себе более красивой, когда она была со мной. Я полагаю, что это происходит тогда, когда ты видишь свое отражение в глазах человека, который тебя любит. И только это я мог для нее сделать. Показать и помочь ей осознать ее естественную красоту. Все то, что я узнал за последнее время, стало для меня таким огромным открытием, что я не мог не поделиться им с тем, кого я любил. Но выбирать, как ей жить, должен был не я. Например, я вспоминаю, что многое, о чем мне говорила Софи, я уже слышал от Федерико, но все сказанное ею производило на меня такое впечатление, будто я слышу это впервые. Это связано с тем, что я, слушая Федерико, не был внутренне готов воспринимать его мысли. Его слова не затрагивали меня, даже более того, я машинально вставал в защитную позицию, оберегая себя.

С Франческой произошло то же самое. Она всегда могла обратиться ко мне, я давал ей возможность почувствовать себя красивой и любимой. Мы часто проводили время вместе, но не занимались любовью. Однажды Франческа сказала мне, что такая мелочь, как моя просьба подобрать книги для гостиницы, привела ее в такое хорошее настроение, что к ней опять вернулось желание во что бы то ни стало найти для себя новую работу. На следующий день она повторила, что окончательно решила изменить свою жизнь, но только не знала, как это сделать, с чего следует начать. Я предложил ей свою помощь, и она согласилась. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни, потому что Франческа, на глазах изменившаяся после принятого ею решения, вскоре стала матерью Аличе. Я люблю Франческу не только за то, что она есть. Для любви всегда найдется много причин, и одна из них – это смелость, которую проявила Франческа, решившись изменить свою жизнь. Смелость стать новым человеком. Если бы она отказалась от своего решения, если бы ей не хватило отваги, то не было бы и женщины, которая сейчас находится рядом со мной. Никто бы не отыскал и следа новой Франчески. Зато сейчас она несет в себе все впечатления, которыми наполнила ее жизнь, все, что она любила, все чувства, которые ее волновали. А я могу наслаждаться ими, потому что она решила разделить их со мной. Стол накрыт, угощения расставлены, меня приглашают на трапезу.

Франческа для меня стала восхитительным пикником.

Для меня было очень важно, что она ответила согласием на мое предложение о помощи, – потому что она никогда не любила чувствовать себя обязанной посторонним людям и обычно отвечала: «Спасибо, но я справлюсь сама». То, что она согласилась принять мою помощь, было уже явным признаком происходящих с ней перемен.

Через пару дней она начала искать работу в книжных магазинах нашего города. К сожалению, ни в одном из них не требовались новые работники. Я помню, как она расстроилась после этой неудачной попытки.

Как‑то я весь день звонил ей по телефону, а она ответила мне только вечером. Я слышал, что она плачет. Тогда я пошел к ней. Лицо у нее покраснело и опухло. Днем она поссорилась с матерью. В который уже раз. После того как ей отказали в работе в книжных магазинах, она подумала, что могла бы открыть свою маленькую книжную лавку, а для этого надо было попросить отца взять ссуду в банке и дать свое поручительство. Это был всего лишь ее план, она просто хотела выяснить, возможен ли такой вариант, но сразу же получила отрицательный ответ. Отец отказался обращаться в банк за займом и попытался оправдаться:

– Я не могу пойти на это, мне мама не позволит, ты же сама знаешь.

Действительно, когда отец заговорил о займе с матерью, та подняла крик:

– Это опять твоя новая блажь. Ты хочешь нас разорить. Ты хочешь профукать наши деньги и оставить нас и без денег, и без дома? Мы всю жизнь на него работали, во всем себе отказывали. Не смей приставать к отцу с такими просьбами! Он тебе ни в чем не может отказать, а ты знаешь и пользуешься этим. Не очень‑то это красиво. Ты его доведешь до инфаркта. Как тебе не стыдно. Оставь свои бредни с книжным магазином, выброси из головы все эти мечты, они тебе не по зубам, тебе и в баре хорошо, поверь мне, я‑то уж тебя хорошо знаю. Бери пример со своей сестры. Она себе голову глупостями не забивает. Она девочка ответственная…

Франческа плакала в этот раз не только из‑за книжной лавки и тем более не из‑за ссоры с матерью. Причина лежала глубже, хотя Франческа и не могла понять, почему сейчас она испытывала такую боль и отчаяние. Иногда бывает, что мы слишком бурно реагируем на какое‑нибудь событие, хотя часто не знаем, отчего так происходит. Только поздним вечером, после того как я с ней обсудил происшедшую историю, она стала понемногу осознавать, в чем дело. В первый раз Франческа поняла, как распределяются роли в ее семье, какие законы в ней действуют. Она видела, что отец постоянно становился жертвой злой и властной матери, и всегда считала мать виновной в страданиях отца. Мать, на ее взгляд, была виновата в том, что отец несчастлив. Ей всегда хотелось оберегать отца и освободить его от жестокой тирании матери. Франческа и сама превратилась в жертву, поддерживая доверительные отношения с отцом, так же как и моя сестра, жившая в одном доме с нашим отцом. Ситуация была очень схожа. Старшая сестра Франчески находилась в более выигрышном положении. Франческа с отцом были проигравшей стороной. И он, и она оказались жертвами. Но в тот вечер она наконец сумела во всем разобраться. Ее отец стал не только жертвой, но и палачом для самого себя. Он решил быть жертвой и добровольно выбрал, а потом и закрепил такое положение, чтобы упиваться своей болью. Он не противился, даже когда посторонние люди причиняли ему зло. Он вложил кнут в их руки. Поэтому и Франческа в ее отношениях с мужчинами невольно играла ту же роль, что и ее отец в своих отношениях с окружающими.

И впрямь, едва ей представилась возможность обрести свободу, не отвергать по своей воле то, что может принести ей счастье, и вступить в борьбу за свои права, за новую жизнь, как отец отказался ей помочь, во всем обвинив мать.

Но со временем для Франчески все стало ясно. Как будто на нее снизошло озарение, которое помогло ей разобраться в том, что давно следовало понять. Но прежде чем Франческа осознала свое положение, прежде чем ей интуитивно открылась истина, она в который раз попыталась отступить назад, снова превратиться в жертву. Вернуться на свое место. К своей роли. Поэтому, как сквозь слезы она мне призналась, она почувствовала себя страшной дурой из‑за того, что снова размечталась о том, от чего отказалась уже много лет назад. Она почувствовала себя донельзя смешной и не могла понять, как она могла еще раз поверить в подобную глупость.

– То, что ты говоришь, очень красиво, но в жизни все бывает совсем по‑другому, – сказала мне Франческа таким тоном, словно злилась на меня и во всем случившемся была и моя вина.

На сцену вновь вышли палач и жертва.

– Моя мама права, – добавила она, – мне лучше выкинуть блажь из головы и привести свои мысли в порядок. В конце концов, мне и в баре нравится работать.

История Франчески и ее матери превосходно описана в сказке о Белоснежке. Это правда, что сестра Франчески, которая была старше нее на три года, хорошо училась в школе, примерно вела себя дома, вышла замуж и родила детей. Но все‑таки любимицей отца была Франческа. Ее сестра находилась под полным влиянием матери. Для сестры было крайне важно слышать по любому поводу одобрение королевы‑матери, так что она наилучшим образом претворила в жизнь все планы мамаши и вышла замуж за мужчину, который воплощал идеал ее матери.

Ее мать была властной, красивой женщиной, и до тех пор, пока Франческа оставалась ребенком, именно мать правила в доме, потому что ее старшая дочь так и не смогла завоевать сердце короля. Но когда Франческа выросла, зеркальце открыло ее матери, что младшая дочь стала первой красавицей в доме и любимицей короля.

Требование матери не бросать работу в баре и отказаться от мечты о книжном магазине стало красным сочным яблочком, которое Франческа, прислушавшись к материнскому совету, уже была готова надкусить.

«Ты только посмотри, какое оно красивое, сочное, вкусное…»

Поскольку речь зашла о сказках и мультфильмах, я бы добавил, что в основе отношений между Франческой и ее матерью лежала еще одна глубинная проблема: синдром Леди Оскар. После рождения первой девочки ее мать, всегда мечтавшая о мальчике, решила родить второго ребенка, но появление Франчески разрушило все ее планы.

Недаром у Франчески очень поздно началась менструация, ведь ей приходилось постоянно подавлять свою женственность. Франческа носит переиначенное на женский лад имя дедушки, родившись из‑за своего упрямства девочкой наперекор желанию матери.

Все последующие дни я был рядом с ней и убедил ее не отказываться от своей мечты.

Я знал, что никакие слова не заставят человека передумать и отказаться от своей идеи, если сомнения еще не успели пустить ростки в его сердце. Всевозможные уговоры, попытки посеять неуверенность и страх падают на благодатную почву только тогда, когда они уже поселились в человеке. Если человек свободен от них, отговорить его невозможно.

Достаточно было вырвать из сердца Франчески все эти сомнения, чтобы уговоры ее матери, или отца, или любого другого человека оказались напрасными.

Однажды вечером она мне прямо сказала: «На этот раз я так легко не сдамся».

И в самом деле, как это нередко бывает с тем, кто отважился идти навстречу своей мечте, она нашла помощь и поддержку для преодоления первых трудностей. Смелому всегда везет.

Спустя несколько дней после ссоры и пролитых слез Франческа услышала в баре разговор двух клиентов, которые говорили о книжном магазине на улице Верчелли. Бездетный владелец магазина собирался выйти на пенсию и решил закрыть свое дело. Франческа догадалась, что речь шла о книжной лавке, в которую она во время поисков книг для Софи так и не зашла, потому что внутри было слишком темно, а сам магазин казался пыльным, старым и не внушал доверия. Несмотря на то что ей пришлось пережить накануне, днем она побежала взглянуть на этот книжный магазин. По прошествии нескольких дней она решила вернуться туда, чтобы поговорить с пожилым хозяином. Не прошло и месяца, как Франческа уже работала в книжном магазине за небольшую зарплату. В обмен на это синьор Валерио, так звали старого продавца книг, учил ее азам профессии. В выходные дни Франческа часто подрабатывала в баре на дискотеке, потому что денег ей не хватало. Вскоре внешний вид книжной лавки заметно изменился. Франческа со всей страстью кинулась в эту авантюру. Она переделала витрину, добавила освещение… внутри лавки творилось какое‑то волшебство.

Сейчас новый магазин совсем не похож на старый. Он стал таким, каким его представляла себе Франческа. В конце торгового зала освободилось свободное пространство. Франческа поставила там столики, стулья, скамьи с подушками, и теперь посетители устраиваются на них, перелистывая книги, которые они собираются купить. Кто хочет, может заказать себе травяной чай.

У Франчески появились и другие планы, над которыми она работает. Сейчас же она устроила для себя перерыв.

Синьор Валерио стал ее близким другом, он ей почти вместо отца, и должен честно сказать, что с тех пор, как в магазине появилась Франческа со своими проектами, он явно помолодел. Мы все очень довольны, потому что открыли для себя важную истину: мечты могут сбываться. И я никогда не перестану говорить об этом во весь голос.

В эти годы произошло много новых событий.

Когда Франческа начала работать в книжном магазине, она стала совсем другим человеком. Она даже бросила курить. Она сказала, что раньше сигареты помогали ей примиряться с ее прежней жизнью. Моя любовь к ней была настолько искренней, чистой и бескорыстной, что со временем и она не смогла не полюбить меня.

Наши отношения мы строим с учетом индивидуальности друг друга, я помогаю Франческе чувствовать себя еще более свободной, и для меня она делает то же самое. Мы по очереди помогаем друг другу осуществлять наши проекты. Мы объединили наши жизни, не ущемляя свободы каждого из нас. Присутствие Франчески делает еще более красивой ту часть меня, которую я сумел вывести на свет. Даже когда ее нет рядом со мной.

 

Федерико был прав

 

В своей первой книге я постарался отразить весь свой жизненный опыт. Я хотел выразить в ней свои мысли и чувства, которые испытал на протяжении своей жизни, но истории персонажей моей книги были вымышленными. Книга у меня получилась искренней, в ней было много недостатков и поверхностных суждений, ставших плодами моего скромного ума (скромного по своим достоинствам, а не из‑за отсутствия тщеславия). Писателю труднее всего заставить своих героев совершать поступки, по которым читатель мог бы судить, что они за люди, а не рассказывать о персонажах книги или описывать их. Когда герой впервые появляется на страницах книги, я по неопытности начинаю описывать его, пользуюсь прилагательными, например пишу, что он красивый, симпатичный, умный. Писать же надо так, чтобы из поступков и поведения героя можно было догадаться и об его внешнем облике. Это еще одна из причин, которая не позволяет мне называть себя крупным писателем, не считая, конечно, недостатков композиции и бедности словаря.

Надеюсь, что книга, над которой я сейчас работаю, будет значительно лучше. Это история человека, который приходит в себя в больнице, куда его поместили из‑за очень странного заболевания. Больной страдает синдромом Стендаля, когда при виде выдающегося произведения искусства человека охватывают настолько сильные эмоции, что он не выдерживает этого и теряет сознание. Мой герой теряет сознание всякий раз, когда оказывается перед лицом другого человека. Он долго изучал строение человеческого тела, и теперь, накопив обширные знания об этом совершенном организме, не может совладать со своими чувствами при виде чуда, которое представляет собой человек. Поэтому сейчас я изучаю анатомию. Позавчера я прочел невероятную вещь, так что даже обратился за подтверждением к знакомому врачу. В статье в энциклопедии было написано, что если все вены, артерии и ответвления капиллярных сосудов человека вытянуть в одну нить, то она сможет два с половиной раза обогнуть земной шар. Просто невероятно. Если бы мне сказали, что эту нить можно протянуть от моего дома до центра города, то и такое расстояние показалось бы мне слишком большим.

В любом случае, чем больше нового я узнаю о человеческом теле, тем сильнее рискую превратиться в героя моей книги.

Вчера, перед тем как отправиться на нашу привычную вечернюю прогулку, мы с Франческой занимались любовью. Это был последний раз, когда мы позволили себе такое во время ее беременности; после этого физическая близость на время уйдет из нашей любви. Франческа стояла на кухне у раковины и ополаскивала стаканы и чашки, и я не смог устоять. Я подошел к ней сзади, начал целовать ее шею и плечи, а рукой поглаживал ее живот и бедра. Я приподнял ее одежду и со всеми предосторожностями вошел в нее. Ее запах, учащенное дыхание, шум текущей из крана воды меня сильно возбуждали. Я видел, как струя воды падала на кисти ее рук и стекала вниз.

Франческе сейчас тридцать четыре года. В какую чудесную женщину она превратится, когда ей исполнится сорок! Сколько нового она откроет для себя, сколько новых знаний успеет приобрести, сколько прекрасных бутонов распустится на кустах, которые вырастут из собранных ею семян! В будущее можно заглянуть сегодня. Истинная красота зрелой женщины в том, что она распахивает перед вами целый мир, в то время как молодая девушка несет в себе лишь свой маленький уголок.

Я рад, что я состарюсь вместе с Франческой, мне любопытно посмотреть, какой будет она, какими станем мы. Я думаю о Франческе, думаю об Аличе – и ощущаю себя полуостровом, омываемым водами двух океанов.

В действительности у Франчески, как и у каждой женщины, нет определенного возраста. Иногда она старше меня, иногда младше. Как можно относиться к женщине на основании возраста, указанного в ее паспорте? Это все равно что определять красоту цветка по длине его стебля или ширине лепестков.

Вчера я прижался щекой к животу Франчески и стал прислушиваться к малейшему движению внутри нее. Пока я нашептывал разные слова, надеясь, что изнутри меня услышит Аличе, Франческа нежно перебирала мои волосы. На мгновение я тоже почувствовал себя ребенком. Я ощущал себя совсем маленьким по сравнению с ней. Она гладила меня по голове так же, как в детстве это делала моя мать. Я полностью отдался своим ощущениям. Когда на прошлой неделе Франческа расплакалась, я обнял ее и ласково погладил по лицу. В ту минуту она выглядела такой маленькой и слабой, что казалась моей дочкой. Иногда, когда она смеется, она похожа на девочку, иногда на взрослую женщину. Возраст женщины можно определить, только присматриваясь к ее многочисленным изменениям. Она никогда не бывает одной и той же.

В женщине мы видим не сумму лет, а совокупность мгновений. Красота Франчески, так же как и жизнь, может меняться совершенно неожиданно. Иногда легкое движение, улыбка, ласковое слово усиливают ее неотразимость. Она приходит нежданно‑негаданно, как летняя гроза или солнечный день в холодную зиму. Это чистая импровизация. Отрывок из джазовой композиции.

Прошло несколько месяцев после моего возвращения, когда мы вновь стали близки. Я знал, что мы поймем, когда для нас наступит тот самый час, и оба нашли в себе силы его дождаться. Он пробил не слишком рано и не слишком поздно. Честно говоря, я бы сделал это и раньше, но все‑таки было вполне справедливо, что именно Франческа выбрала время.

Последняя ночь, которую мы провели в далеком прошлом, не оставила следа в нашей памяти. Это были бесчувственные, холодные, механические объятия. В них сквозило равнодушие. Мы уже надоели друг другу. Я припоминаю, что в тот последний раз, когда все уже закончилось, у меня появилось ощущение пустоты, одиночества и почти брезгливости.

И все же Франческа мне нравилась. Но прощальный поцелуй перед уходом раскрыл нам глаза. В нем уже не было чувства, наши губы, не раскрывшись, лишь едва соприкоснулись. Что хорошего в поцелуе, если пропало желание целоваться? Одно из самых приятных занятий в мире становится почти противным. Я думаю, что Франческа испытала то же самое чувство. Более того, я в этом уверен, потому что спустя несколько дней с обоюдного согласия мы расстались.

Но в тот день, когда мы снова отдались друг другу, все было совсем по‑другому. Накануне вечером Франческа зашла ко мне поужинать, а потом мы вместе смотрели фильм. Мы сидели на диване, смотрели «Земляничную поляну» Ингмара Бергмана, и я, не говоря ни слова, протянул руку и погладил Франческу. Ее шелковистые волосы, бархатистую кожу руки, нежные, как лепестки, пальцы, белые и твердые, словно опал, ногти. Франческе временами нужны были теплота, внимание, ласка. Ей хотелось, чтобы ее пригрели, ей хотелось простой ласки без намека на сексуальные отношения. Где‑то я прочел, что явилось настоящей причиной исчезновения динозавров. Динозавры вымерли, потому что их никто не ласкал. Надо надеяться, что муж