Параход и кот слушают Питера Тоша

 

– А кого здесь недавно убили? – спросил Параход как бы между прочим, постаравшись сделать лицо попроще.

Обычно ему без особого труда удавалось прикинуться наивнячком. И кое‑кто в нем сильно ошибался. Вот и сейчас последовала пауза, которая длилась на секунду дольше, чем в том случае, если бы он ляпнул что‑нибудь невпопад.

– С чего вы взяли, что здесь кого‑то убили? – спросил персональный «пастух», который сопровождал его с момента пересечения Периметра. Сейчас они двигались прогулочным шагом по улице Борьбы – один черт знает, кого с кем.

Парень ощутимо напрягся, даже голос изменился. До этого он объяснял Параходу всю эту лабуду насчет браслета. Параход слушал вполуха. Он знал, что браслет ему не пригодится. А еще он знал, что парню осталось жить от силы двое суток. Насчет самого себя Параход не имел столь исчерпывающих сведений. У него тоже была своя «мертвая зона» – совсем как в старой книжке Стивена Кинга (видать, писатель с кем‑то консультировался). И, честно говоря, Параход был искренне рад этому. Есть вещи, которых лучше не знать. Те, кто утверждает «предупрежден – значит вооружен», просто не понимают, с чем порой приходится иметь дело.

Он пожал плечами:

– Да так, слышал кое‑что.

– От кого слышали? – Парень явно испытывал желание немедленно связаться со своим начальством, и от этого его удерживало только присутствие Парахода и необходимость скрывать правду о случившемся.

Собственно, Параход задал вопрос не потому, что его интересовала личность убитого – ему и так было ясно, что покойник был не последним человеком среди «пастухов», – а чтобы слегка раскачать лодку и посмотреть, что будет.

– Не помню. – Хлопая ресницами, он без труда выдержал тяжелый взгляд «пастуха». Играть в гляделки он мог с кем угодно и в любое время. Наверное, мог бы сыграть и во что‑нибудь посерьезнее, например, с детектором лжи. Поставить ширму, которая полностью отгораживала нужную часть сознания, было плевым делом.

– Возможен вброс любой информации, в том числе провокационной, – нашелся «пастух». – Вам решать, что с этим делать.

«Неплохо, – одобрил про себя Параход. – Только поздновато. А со мной такой номер и вовсе не пройдет». Несколько секунд он раздумывал, не предупредить ли беднягу о том, что его ожидает. Искушение было велико. По поводу собственных мотивов Параход не обольщался – среди них вряд ли нашлось бы место состраданию. В данном случае парень уцелел бы, если бы вовремя убрался из города, но заставить его сделать это Параходу было не под силу. Он трезво оценивал свои физические и психические возможности, а еще трезвее – «пастуха», то есть девяносто килограммов тренированной массы с пушкой в хорошо пригнанной кобуре под пиджаком…

Такое с ним уже случалось неоднократно, и выбор никогда не был легким. Он предвидел беду, но его не принимали всерьез. Дважды, после того как беда все‑таки случалась, он оказывался в очень неприятных ситуациях. А бывало, он чувствовал себя еще хуже, когда держал язык за зубами. В таких случаях помогала расслабиться только «травка». На этот раз «травки» у него не было (он страдал забывчивостью, но не кретинизмом), и поэтому Параход сказал, понизив голос почти до шепота:

– Уезжал бы ты отсюда. Увольняйся, бросай всё, пока не поздно. Жизнь дороже.

Как и ожидалось, «пастух» выслушал его со снисходительной ухмылкой.

– Ладно‑ладно, давайте не выходить за рамки, – парень остановился. – Дальше пойдете сами. Можете выбрать любую исходную позицию. Перед вселением убедитесь в наличии электроснабжения. Генераторы не будут работать с полуночи до шести утра – это мертвый час. Вечером подвезут компьютер. Подключайтесь и ждите дальнейших указаний. Если не выйдете на связь до полуночи, вас заменят. Надеюсь, с информацией о штрафных санкциях за уклонение ознакомлены?

Параход кивнул. Он знал о таких «санкциях», по сравнению с которыми проблемы замененной «креатуры» показались бы девочкиной озабоченностью по поводу отсутствия пениса. Но говорить об этом с «пастухом» было абсолютно излишне. И абсолютно бесполезно.

Он постоял на перекрестке, глядя по сторонам и прислушиваясь к шагам удаляющегося без‑двух‑суток‑мертвеца. Хороший день, мать его! Сейчас Параход с удовольствием устроился бы на чьей‑нибудь веранде и выкурил косяк под Питера Тоша. А, собственно, что ему мешает? Отсутствие косяка? Или отсутствие Питера Тоша, мир его праху? Чего бы стоила вся многолетняя работа Парахода над своим сознанием, если бы он не научился извлекать косяки из астральной пустоты, а музыку – из проигрывателя в левой лобной доле. Так что дело было за малым – верандой и креслом‑качалкой.

Через пятнадцать минут он надыбал и то, и другое. Название улицы – Энтузиастов – показалось ему вполне подходящим. Даже не заглянув в дом, Параход расположился под сенью прохудившегося навеса, что пропускал тонкие лучики солнца, в которых лениво кружилась искрящаяся пыль. Тихо поскрипывали доски настила, да и старое кресло тоже…

Вскоре откуда ни возьмись появился ободранный рыжий кот, долго и пристально изучал качающегося Парахода с безопасного расстояния, затем развалился на перилах веранды и, жмурясь, предался кайфу. Кончик его хвоста подрагивал в такт ритму рэггей, слышного только ему и никчемному двуногому существу, которое нагло вторглось на чужую территорию и даже не подумало о том, чтобы чем‑нибудь угостить аборигена. Коту было невдомек, что имел в виду другой двуногий, звучавший из головы первого, когда пел: «Legalize It», – но котяра чувствовал себя неплохо без всякой легализации; он находился в зоне хороших вибраций.

 

Лада и Елизавета пьют чай

 

– Пей, – она пододвинула чашку с только что заваренным черным чаем к женщине, сидевшей напротив. Та реагировала замедленно и не сразу расцепила побелевшие пальцы. До чего же подавленное существо… чтобы не сказать раздавленное. Даже удивительно, что такая прошла отбор и была допущена к жеребьевке. Но что Лада знала о критериях отбора? Ровным счетом ничего. Зачем далеко ходить – ее тоже допустили. А ведь медицинская комиссия состояла не из клинических идиотов…

Женщина привязалась к ней еще в автобусе. И как‑то само собой получилось, что последние несколько часов они почти не расставались, хотя, видит бог, еще недавно Лада испытывала желание оказаться подальше от опостылевших лиц и стен – и чтобы ни единой души рядом. Возможно, ей и сейчас этого хотелось… но куда денешься от этого взгляда больной побитой собаки?

«Интересно, а какой взгляд у тебя? Ты давно смотрела на себя в зеркало? То‑то же…»

– Ну, Елизавета, так как ты здесь очутилась? – спросила Лада две минуты и три обжигающих глотка спустя.

Та помолчала, уставившись на свои бледные руки. Потом подняла глаза:

– Я ушла от мужа.

– Значит, сбежала. А что такое? Он забыл о годовщине вашей свадьбы? Или не одобрил твой новый лифчик?

«Что ты несешь? Теряешь время, дура, совсем мало осталось…»

– Тебя никогда не насиловали в задницу?

В устах Елизаветы это прозвучало отвлеченно. Как, например, вопрос: «Тебя никогда не закапывали живьем?»

Та‑ак. Это уже кое‑что.

– Я сама кого хочешь трахну в задницу, – сказала Лада. – Вот этой штукой.

Она протянула руку и достала из сумочки фаллоимитатор более чем приличного размера. Во взгляде и во всем облике этой худой, стройной, коротко стриженной женщины было что‑то такое, от чего даже долбоносики из «персонала» не позволяли себе исподтишка ухмыляться, когда рылись в ее личных вещах. А там было много необычного.

Лиза тоже не ухмылялась. Казалось, она вообще забыла, как это делается. Но в ее глазах Лада прочла нечто похожее на восхищение.

«Только этого тебе не хватало. Ответишь за тех, кого приручила?»

– Ладно. Не буду спрашивать, бил ли он тебя…

– Не надо.

– Дети есть?

Лиза помотала головой и заметно сжалась. Похоже, эта родит не скоро. Если вообще родит.

– Ну что ж, правильно сделала.

Лада смотрела вдаль. С церковного балкона, где они находились, была видна небольшая площадь, в которую вливались три улицы. По одной из них они пришли сюда, потому что идея насчет церкви взбрела Ладе в голову, едва она завидела отливающие золотом купола и покосившиеся кресты. Ей показалось, что это будет смешно. Немного ближе к Царствию Небесному… Но до полуночи и даже раньше все‑таки надо разбежаться. Таковы правила.

Лада спросила себя, надолго ли ее хватит – в смысле, долго ли она будет терпеть их долбаные правила. Чем‑чем, а штрафными санкциями ее не испугаешь. И, честно говоря, у нее был свой миллион евро, даже немного больше – на пару миллионов.

А еще у нее был рак.

Неоперабельный.

И вот она, молодая, красивая (когда‑то), богатая женщина, смотрела вдаль, пытаясь забыть о тикающем в мозгу секундомере и разгадать тайну своего никчемного существования, в котором было всё и вдруг не осталось ничего. Так, может, ничего и не было? Как не было ничего стоящего в этом небе цвета линялых джинсов и в этих пустых, медленно разрушающихся домах. Как не было веры в этих намоленных стенах. Ни веры, ни утешения, ни надежды…

«Что ты делаешь, мать твою?! Тебе еще тащить на себе эту мокрую курицу!»

Плохой признак. Ядовитый голос внутри звучал гораздо громче, чем шепот, донесшийся снаружи.

– …Что ты спросила?

– Ты…

– Что – я?

– А ты почему здесь?

Лада достала сигарету и закурила. Глубоко затянулась, выдохнула длинную струю дыма.

– Со мной всё проще. Мне осталось три месяца, от силы полгода. Хочу повеселиться напоследок.

– Здесь невесело…

– Там, где весело, я уже была. И потом, откуда ты знаешь, каково здесь? Во всяком случае, скучно не будет, я тебе обещаю.

– Мне с тобой хорошо. Спокойно. Я бы хотела… остаться тут подольше.

– Лучше бы ты хотела вернуться и отрезать ему яйца.

– Кто знает? – Взгляд Елизаветы засох, направленный в одну точку. – Может, и до этого дойдет.

– Не дойдет. Не бери на себя лишнего. Твое дело выжить… после того, как всё закончится. А не то еще соскучишься, поползешь к нему обратно. Видела я и такое…

Лизу не задело презрение, прозвучавшее в последних словах. Она привыкла к кое‑чему похуже слов. Ей действительно хотелось подольше оставаться рядом с этой женщиной. Поблизости от нее она чувствовала себя защищенной, как никогда прежде. Сила, исходившая от Лады, была почти материальной – плотная стена отчаяния, которую с другой, невидимой глазу стороны, подпирала смерть.

На самом деле Лада устала. Даже сигарета казалась неподъемной, и рука начала дрожать. Браслет, соскользнувший почти до локтя, отливал темным блеском. Кое‑чего эти придурки из «персонала» не учли или просто не заметили: она могла без особых усилий снять побрякушку – ее кисть уже слегка напоминала куриную лапку. И с каждым днем будет напоминать всё больше. Через пару недель ей, пожалуй, придется придерживать этот электронный бубенчик… если к тому времени она захочет оставаться в игре. Ведь веселиться она точно не собиралась.

– Ну ладно, тебе пора.

– Уже?

– Мне надо отдохнуть. Завтра встретимся, если доживем… Шучу. Куда мы денемся.

– Я найду себе что‑нибудь поблизости.

Лада была вынуждена произнести ненавистную ей фразу:

– Ты знаешь правила.

Затем процитировала:

– «…На расстоянии, исключающем обмен сведениями любым способом в период Мертвого часа»… Иди, уже начинает темнеть. Компьютером пользоваться умеешь?

«Глупый вопрос. Не позорься, ты же прошла тестирование. И она наверняка тоже».

Елизавета покорно встала и медленно спустилась с балкона.

«Неисправима, – думала Лада, глядя ей вслед. – Даже не спросила, какого хера я присвоила себе эту развалину».

– Эй! – окликнула она свою новую непрошеную подругу и показала ей фаллоимитатор. – Может, захватишь?

Лиза слабо улыбнулась («Значит, не всё потеряно»):

– Не сегодня. Как‑нибудь в другой раз.

 

Розовский: закат Европы

 

Он не был бы самим собой, если бы заранее, образно выражаясь, не рассовал тузов по рукавам. Это давало ему приятное ощущение власти над ситуацией, тем более когда столь многое поставлено на кон. Особенно приятно было осознавать, что ему удалось навязать другим игру, которую они полагали своей.

Розовский действовал сразу по нескольким направлениям. В частности, еще до запуска проекта он раздобыл и хорошенько изучил старую карту города, сделанную при помощи аэрофотосъемки. Гриф «секретно» уже давно не был помехой для любознательных; секреты продавались направо и налево, вопрос был лишь в сходной цене и в том, чтобы выйти на нужного человека. Розовский не скупился, когда речь шла о качестве, и в этом смысле добытая карта вполне отвечала его придирчивым требованиям. Крупномасштабная, достаточно подробная, с обозначением всех более или менее заметных объектов, она давала хорошее представление о месте будущих событий, которые могли сыграть в судьбе Розовского решающую роль. Не остров сокровищ, но кто знает. А он уж постарается, чтобы пиастры не уплыли в чужие руки.

Тащить карту с собой «в приключение» он, разумеется, не собирался – это выглядело бы подозрительно. Пришлось запоминать, благо зрительная память у него была отличная. Теперь, бодро шагая по городу навстречу светлому будущему, Розовский сверял запечатленную в мозгу картинку с действительностью и с удовлетворением отмечал: оказывается, мало что изменилось с тех пор, как над городом пролетел неприметный самолет военно‑воздушных сил с камерами на борту. Во всяком случае, новых, не имевшихся на карте зданий ему пока не попадалось, но его и не волновали новостройки.

Для начала его интересовала возведенная в глубоко тоталитарные времена гостиница «Старт» (если верить устаревшим источникам – лучшая в городе). На рубеже веков, перед самым исходом, она перестраивалась, после чего сменила масть и стала называться «отель „Европейский“» (четыре этажа, восемьдесят номеров, четыре «люкса», ресторан, бар, бильярдная, сауна, стоянка на полсотни авто). Кто‑то потерял на этом кучу бабла. А кто‑то, наоборот, заработал. Переродившийся отель даже обзавелся двумя парами звезд.

На взгляд Розовского, это были те же яйца, только в профиль. В принципе, он ценил удобства, никогда не пренебрегал ими и не собирался селиться в какой‑нибудь халупе. Он полагал себя единственным из участников, кто заблаговременно озаботился изучением сцены действия, и поэтому думал, что имеет порядочную фору. И, в отличие от остальных, он двигался целенаправленно с той самой минуты, как отвязался от своего опекуна на перекрестке проспекта Мира и улицы Багратиона.

Уже через двадцать пять минут он оказался перед фасадом «Европейского», который произвел на него такое же впечатление, как и пару дней назад, во время предварительного посещения: ни дать ни взять декорация к «Закату Европы». Стены местами начали осыпаться, по балконам карабкался дикий виноград, в мутных стеклах многократно отражалось солнце.

Розовский огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Он поздравил себя с успешным завершением начальной фазы операции – выдвижением на исходный рубеж. Удобная и подготовленная позиция означала половину успеха, причем не обязательно на войне. Даже в любви это правило срабатывало безотказно, он проверял.

Розовский уже предвкушал, как отпразднует новоселье. Вид из выбранного им «люкса» был, в общем‑то, неплох, а после двух‑трех бокалов хорошего грузинского вина наверняка покажется еще лучше. Он распахнул тяжелые стеклянные двери отеля, которые можно было прошибить разве что очередью из крупнокалиберного пулемета, и внутри у него всё сжалось.

Холл, покрытый толстым слоем пыли, служил отличной контрольно‑следовой полосой. Куда лучшей, чем распаханная земля в каком‑нибудь дебильном фильме о пограничниках. Следы мгновенно бросались в глаза. И кроме отпечатков своих мокасин, оставленных прежде и ведущих в обоих направлениях, он увидел еще две цепочки следов, принадлежавших разным людям. Они терялись из виду на главной лестнице. Лифты, понятное дело, не работали.

Самое главное, чужих следов, ведущих обратно, в холле не было, что означало одно из двух: либо непрошеные гости воспользовались другим выходом, либо всё еще находятся здесь. Первый вариант Розовскому просто не нравился (он усматривал в нем что‑то вроде покушения на свою почти собственность), второй не устраивал категорически.

Он проклял себя за самонадеянность и за то, что не потрудился устроить запасной тайник. Впрочем, какого хрена? Может, всё гораздо проще? Почему бы здесь не появиться, например, парням пропавшего без вести Бульдога? Ведь, насколько было известно Розовскому, «подготовка территории» велась тщательно, особенно после исчезновения, факт которого пока удавалось замалчивать – и он догадывался, какой ценой.

Однако и это плохо – сам‑то он наследил изрядно, а теперь может засветиться при попытке взять вещи из тайника. Тут уже не включишь дурака, не поможет. И тогда – прощай репутация. Прощай успех. Прощай Машка в черной коже. Придется искать место редактора в провинциальной газетенке. Хорошо, если возьмут…

Обуреваемый самыми мрачными предчувствиями, Розовский неслышно поднимался по лестнице. Ох, как не хватает Марии! Когда она находилась рядом с ним, всё казалось легче – даже то, что не было легким по определению. Сейчас она посмотрела бы на него взглядом типа «Розовский, ты мой герой!», и он впрямь почувствовал бы себя если не героем, то парнем с металлическими шариками вместо яиц, которому какие‑то там следы в пыли и двое жлобов в его отеле – это тьфу, плюнуть и растереть.

На площадке второго этажа он бросил взгляд на пересохший аквариум со скелетиками рыбок (точно «Закат Европы», мать его!) и двинулся к своему «люксу». Следы на ковровом покрытии были менее четкими, зато оно заглушало звуки шагов. Розовский неслышно крался коридором, прикидывая, как вести себя в случае нежелательной встречи. Всё зависело от того, с кем и с чем придется столкнуться. Он решил положиться на свой импровизационный талант, тем более что, как он не раз убеждался, к чему ни готовься, жизнь всё равно тебя удивит.

Поэтому он постарался не удивиться, когда услышал музыку, доносившуюся из‑за двери номера (его номера!), которую оккупанты даже не потрудились плотно закрыть. Впрочем, тут он их понимал – от кого закрываться в пустом городе? Розовский заглянул в щель. Увидев, что в ближней комнате никого нет, осмелел и вошел.

Здесь тоже ничего не изменилось, но появились три новых предмета: дорожная сумка, рюкзак и мини‑система, которая легко могла поместиться хоть в сумке, хоть в рюкзаке. Система была включена, и какой‑то страстотерпец выдувал из своего саксофона любовные трели. Розовский посмотрел в направлении спальни (дверь которой, само собой, была открыта) и понял, что старания дудочника не пропадают впустую.

Судя по всему, Розовский подгадал к самому началу первого акта и при желании мог бы, наверное, вести себя тихо и досмотреть спектакль до конца, а потом неслышно удалиться. Но его уже подташнивало от волнения и тревоги за сохранность тайника. Кроме того, он разглядел, с кем имеет дело.

Молодцы, детки, быстро снюхались. Такая нынче молодежь. А себе он сделал замечание: теряешь нюх, скотина, как же это ты ничего не заметил своим наметанным глазом… Значит, Каплин и Оксана Не‑помню‑дальше… Его книги он знал неплохо (кое‑что ему даже нравилось), а вот с девочкой был знаком похуже, хотя, конечно, имел понятие о ее творениях. Как же, как же – «Девственница», наделавшая столько шума. Насколько он успел заметить, здесь юное дарование вело себя вполне раскованно; об этом Розовский мог судить компетентно. Ну Каплин и везунчик, мать его! Смотри какой лакомый кусок отхватил…

Он колебался ровно минуту – обладание любой информацией могло иметь значение и сыграть свою роль в дальнейшем, – но беспокойство все‑таки пересилило. Розовский отступил на пару шагов, постучал в дверь с внутренней стороны и громко спросил:

– Эй, кто здесь?

Судорожная возня и шепот были ему наградой. Кому понравится, когда тебя застают с голой задницей в таком месте, где голые задницы не предусмотрены правилами. Не то чтобы напрямую запрещены, но не приветствуются. Как сказал Генеральный, «мы платим не за то, чтобы они там на халяву отдохнули и перетрахались». Абсолютно справедливо. Розовский считал, что за всякое удовольствие надо платить. Мальчик и девочка тоже заплатят – в свое время. А сейчас он хотел только поскорее от них избавиться и добраться, наконец, до сейфа, который подмигивал ему со стены «люкса» лимбом из нержавеющей стали.

Но детки вели себя совсем не так, как ему хотелось бы. Особенно этот золотой мальчик от литературы. Да и, как оказалось, не сильно Розовский его смутил. Помешал, конечно, снял с девушки, однако всё это не смертельно. Каплин был из тех, кто своего не упустит – ни сейчас, ни потом.

Он вышел из спальни в одних джинсах, и Розовский мог вдоволь любоваться его загорелым мускулистым торсом и благородным отливом платиновой, эдак примерно двадцатиграммовой, побрякушки, напоминавшей перевернутую букву «Т». Если Розовскому не изменяли его несистематические, но всесторонние познания, это был так называемый Молот Тора – амулет, отвечавший за противодействие врагам, завистникам и насылателям бед, а заодно и за мужскую силу.

– Прошу прощения, – сказал Розовский. – Мне чертовски неудобно. Похоже, все дороги ведут в Европу, а?

Каплин только пожал плечами, глядя на него с доброжелательной улыбкой. Выжидал, сука. Оксана осталась в спальне, и теперь Розовский ее не видел. Его бросило в жар, когда он с опозданием заметил возле кровати откупоренную бутылку вина и бокал, которые заготовил для себя. Итак, кое‑что они уже нашли. Хорошо, что самое важное лежало в сейфе и, похоже, кодовый замок пока цел.

«Неужели кто‑то навел?! – Мысли Розовского метались по углам. – Не дури, успокойся. Черт бы побрал обоих гаденышей… Нет, но все‑таки, как они оказались здесь раньше меня?!»

Ситуация была нелепейшей. Качать права – глупее не придумаешь. Рассказывать, что – какое совпадение! – в этом самом номере двадцать лет назад умерла его бабушка и с тех пор он ежегодно приезжает сюда поплакать, – вариант, конечно, но Каплин, наверное, сдохнет от смеха. И дальше делать вид, что попал сюда случайно, извиниться и уйти – невыносимо… однако придется.

Розовский с трудом выдавил на лицо улыбку, да и та, скорее всего, больше напоминала оскал.

– Это же надо! – сделал он еще одну попытку. – Про гостиницу‑то я первым делом подумал, а внизу наткнулся на чьи‑то следы. Показалось, старые, но всё равно интересно. Кого, думаю, сюда занесло…

– Бывает, – согласился Каплин с непрошибаемым равнодушием. Он явно никуда не спешил и знал, что является хозяином положения. Ему даже не требовалось принимать соответствующий вид – всё получалось естественно, само собой.

Розовский вдруг понял, почему щенку так везет в этой сраной жизни.

– Еще раз прошу извинить. Увидимся.

– Всего хорошего.

Безукоризненно вежливый тон. Даже при желании не обнаружишь и намека на иронию. Каплин по‑прежнему улыбался, провожая гостя до двери, и Розовский, несмотря на свое чутье опытного интригана, не мог понять, что скрывается за этой улыбкой. Хер догадаешься, что известно человеку, который так улыбается…

Выйдя из номера, он едва сдержался, чтобы не отхлестать себя по щекам. Его мутило от осознания того, как жалко он выглядел пару минут назад. Столь же сильные мучения он испытывал от того, что вынужден отложить на неопределенный срок то, что могло быть сделано уже сегодня.

Дошаркав до наружных дверей отеля, Розовский хоть и с трудом, но взял себя в руки. Разве он впервые в жизни оказался в глупом положении? От него не убудет. Это всего лишь эпизод, а значит, наименьшее из зол, потому что очень скоро расклад может радикально измениться. В чем‑то теряешь, в чем‑то приобретаешь; главное – выиграть партию.

План действий был ему ясен. Надо подождать и проследить. Эти двое до полуночи должны разбежаться. Кто бы из них ни остался в отеле, рано или поздно ему или ей всё равно придется выйти. Лучше рано – ибо Розовский не был уверен в том, что у него хватит терпения ждать долго.

Тут его осенило: вовсе не обязательно следить лично. И не нужно ничего выдумывать: у него появилось первое задание для «креатуры».

 

Оксана и Каплин пьют вино

 

После вторжения скандального журналюги у Оксаны начисто пропало настроение делать любовь. Когда Каплин вернулся в спальню, она уже оделась, налила себе еще вина и теперь цедила его микроскопическими глоточками. Он всё понял правильно, набросил рубашку, взял бутылку и, забравшись на кровать, отхлебнул прямо из горлышка. Заточенный в мини‑системе Гроувер Вашингтон‑младший выкладывал очередную дорожку поверх четкого пунктира ударных Льюиса Нэша.

– Как думаешь, это он оставил? – Она постучала ногтем по бокалу.

– Похоже, что да.

– Он следил за нами.

– Вряд ли. Всех запускали с разных концов и в разное время.

В самом деле, Оксана и Каплин встретились час назад только потому, что заранее договорились найти друг друга. Ей пришлось изрядно пошататься по незнакомому городу, ориентируясь при помощи солнца и здравого смысла, прежде чем она вышла к условленному месту. Каплину, как всегда, повезло: от КПП, через который его «запустили», к центру города вел прямой, как стрела, проспект Героев Чего‑то‑там.

– Тогда что ему здесь нужно?

– Возможно, присмотрел себе хату заранее, а мы его обломали.

– Вообще‑то, это он нас обломал… А если присмотрел, то почему не признался?

– Вот это действительно интересно. Что бы ты сделала, если бы попала сюда до того, как выставили охрану на Периметре?

– Что бы сделала блондинка… Сейчас прикину. Припрятала бы в разных местах пару мобильников – на всякий случай. А еще взяла бы ящик вина, три альбома «Ночных снайперов», нет – четыре… Что у нас дальше… косметику, лекарства, прокладки, презервативы… – Она перечисляла, загибая пальцы.

– Ладно, я серьезно. Всё это, кроме мобильников, ты и сейчас могла захватить с собой. Без проблем.

– Кое‑что захватила, хочешь посмотреть?.. Короче, если серьезно, то оружие.

– У тебя было оружие? Я имею в виду – там?

– Да нет. Но здесь, может, и пригодилось бы.

– Но ты не думала об этом заранее, верно ведь?

– Потому что знала, что без вариантов.

– Видишь, а он подумал.

– Он мне с самого начала не понравился.

– Женская интуиция – великая вещь.

Она бросила на него подозрительный взгляд:

– Издеваешься?

– Ни в коем случае, правду говорю. Насчет меня ты не ошиблась.

– Это мы еще проверим.

– В любое время. Кстати, о времени. До темноты нам придется разбежаться. Если хочешь, оставайся здесь.

– Вот они, мужчины. Значит, бросаешь девушку?

– Ни в коем случае. Но мы же не собираемся нарушать правила, по крайней мере сразу?

– Ладно, шучу. Не нравится мне этот отель. Одной мне тут было бы не по себе, особенно ночью. Еще этот заявится…

– Да, этот может, хотя как раз ночью – вряд ли. Надо будет спуститься, выяснить, что с ключами…

– Ты все‑таки решил остаться здесь?

– Не вижу причин уступать «люкс» новому другу семьи.

После паузы он спросил:

– А ты где думаешь остановиться?

– По‑моему, с этим проблем нет – выбирай любую хату. Ну почти любую…

– Утром придешь?

– Приглашаешь? – Она прищурилась и соблазнительно потянулась.

– Конечно.

– Тогда приду. Только рано не жди, хочу хорошо выспаться.

– У меня это вряд ли получится на новом месте.

– Есть швейцарское снотворное, могу поделиться.

– Спасибо, пока не надо.

Они помолчали. Потом она спросила:

– Ты сейф видел?

– Конечно. Думаешь?..

– Заперт, я сразу проверила. Пустые не запирают.

– Разве что для порядка… А может, просто завалялись бумаги, которые уже никому не нужны.

– Ага, например, деньги. Старые.

– Деньги?.. Хм. Кстати, ты не вспомнила о деньгах, когда перечисляла свой эм‑дэ‑эн.

– Что еще за «эм‑дэ‑эн»?

– Малый дамский набор. Прокладки, презервативы, «Ночные снайперы», что там еще?..

– А на фига тут деньги?

– Ну, мало ли. Охрану подкупить.

– Чтобы выпустили на волю?

– Всякое может случиться.

– Не пугай слабую женщину… В общем, сейф самое подходящее место. Если этот, как его…

– Розовский.

– …туда что‑то положил, он вернется, чтобы взять.

– Значит, тем более ст о ит за ним присмотреть. Я имею в виду, за сейфом.

– И как думаешь присматривать? Будешь сидеть тут безвылазно?

– Ближайшую ночь, по крайней мере. Кстати, невредно было бы узнать, где этот Розовский теперь остановится…

Она покачала пустым бокалом, давая ему знак налить. Вино показалось ей слишком слабым.

– Еще и дня не прошло, а уже какая‑то херня начинается.

– Иначе это было бы никому не интересно. И ничего бы не стоило.

– Эх, почему я не какая‑нибудь Джоан Роулинг…

 

Нестор в «Эпицентре»

 

Он второй час, как завороженный, бродил по супермаркету, охреневая при виде открывающихся возможностей. Поначалу он даже не поверил своим глазам. Думал, тут какая‑то подстава. Ну не могло такого быть – всего этого добра не оставишь на полках без присмотра, если отвечаешь за безопасность и при этом хоть что‑нибудь смыслишь в химии. Потом он сказал себе: стоп, а с чего ты взял, что их интересует безопасность вообще и, в частности, безопасность каких‑то там «креатур»? И всё сразу стало на свои места. Нестор осознал, где он находится. В некотором смысле это был Дикий Запад, место беззакония, в том числе Божьего. Мечта анархиста, сладкий сон бомбиста.

Было бы глупо и нерационально покидать… склад, назовем это так. Хотя название супермаркета – «Эпицентр» – тоже казалось ему вполне подходящим. Нестор осмотрел подсобные помещения – всё обстояло даже лучше, чем он ожидал. И все‑таки стоило призадуматься, почему интересующий его товар лежал нетронутым. Правда, с точки зрения обывателя, тут осталось мало полезного и ничего ценного. Возможно, тот случай, когда транспортировка обошлась бы дороже самого барахла. Продуктов не было совсем, если не считать консервированного собачьего и кошачьего корма в соответствующем отделе. Ни мебели, ни компьютеров, ни кассовых аппаратов. В торговом зале не сохранилось даже лампочек, а в подсобках лишь кое‑где включались тусклые зарешеченные светильники.

Случайному человеку всё это могло показаться картиной убожества и разрушения. По мнению Нестора, убожеством был весь мир и поэтому не следовало обращать внимания на несущественные мелочи. Все составные части сложного механизма износились до крайности, требовали срочной замены… или уничтожения, ибо свихнувшаяся машина, которая пошла вразнос, куда опаснее сломанной и мертвой.

Такова была теория, а к практике Нестор не переходил только потому, что он не был сумасшедшим. Он понимал, среди кого он живет: среди ослепленных, обманутых, перепрограммированных, инфицированных рабов тотально искаженной «реальности». А кроме того, он знал и помнил уроки истории: как и сотни лет назад, тех, кто слишком рьяно брался насаждать истину, ожидало заточение в тюрьме или в психушке или даже смерть. Государство со всей своей структурой подавления и было той свихнувшейся машиной, которая продолжала впустую лязгать, но при этом и тупо дробить в пыль всё живое, а особенно то, что угрожало в перспективе нарождением прекрасного и свободного нового мира.

Однако Нестор отдавал себе отчет: никакая замкнутая система не может до такой степени изуродовать самое себя – и мало‑помалу для него становилось очевидным наличие негативного внешнего фактора, поначалу совершенно загадочного. И хотя львиная доля причин покоилась под многослойными отложениями следствий, он не только интуитивно чувствовал присутствие, но и находил этому веские подтверждения.

Вскоре он проникся полнейшей уверенностью, что земные беды не случайны и кем‑то инспирированы. Правда, в отличие от большинства озадаченных теми же проблемами, Нестор не искал виноватых среди, например, жидомасонов – подобные ссылки, апеллирующие к примитивным инстинктам, всегда вызывали у него тихий смех: всё равно как если бы крысы назначили виноватым в наводнении самого умного, хитрого и жирного собрата.

Ведь тысячелетиями ничего не менялось по большому счету, несмотря на колоссальный прогресс технологий. Империи создавались и гибли, города превращались в пепел, поколения проживали свой краткий век в корчах и муках, и не было видно конца истреблению себе подобных, ненависти, чудовищным пыткам и миллионам голодных смертей. Да, человечество определенно было проклято, но уж точно не ветхозаветным старцем и не за то, что у некой особы в райском саду некстати проявился авитаминоз. Проклятие так многолико: им может стать невидимый и неощутимый «червь» в голове, паразит информационных полей, «черная дыра», перекачивающая мыслящую материю из этой вселенной на тот свет…

Однажды Нестору приснился глаз в небе. Нечеловеческое око взирало на Землю с бесконечным, неописуемым превосходством. Но по отношению к собственно Нестору это не было даже превосходством: глаз просто не давал себе труда заметить его смехотворное существование. Это был, если угодно, взгляд «третьего рода». Именно тогда, во сне, Нестор понял окончательно и бесповоротно, откуда взялись эти «золотые миллиарды», октябрьские перевороты, «естественные отборы», нацистские зверства, теория «вертикального прогресса»…

И оставалось только проснуться, чтобы сделать окончательный вывод, что называется, наяву. Нестор пробудился и сказал себе: тут не обошлось без вмешательства инопланетного разума.