Брюки министра по делам искусств

ВОЛК НЕ ОРИГИНАЛЕН

 

Внезапно наступили холода. Но природа, следует отдать ей должное, по-рыцарски послала им свое «иду на вы».

В середине глубокой ночи Женьку, спавшего мертвецки крепко, как спят крайне уставшие люди, если у них чиста совесть, начало что-то неприятно тревожить. В его отключенном от мира мозгу с мучительной неохотой пробудился какой-то участочек, и Женьке стало сниться, будто Глеб привязал его обнаженного к столбу, да так туго, что он не может пошевелиться, а кругом — снег и трескучий мороз. Беззвучно хохоча и указывая на него пальцем, Глеб отступал и исчез в снежной дали. Женька остался один в ледяной пустыне. Сначала гордым усилием воли он заставлял себя не дрожать, но холод все глубже проникал в его тело, озноб дошел до мозга костей, мелкая дрожь затрясла зубы. Женька принялся изо всех сил разрывать веревки, связывавшие его, и проснулся.

— Тьфу, пропасть! Приснится же ерунда такая, — проворчал он, не зная, проснулся ли он уже или нет, так как все тело его покрылось гусиной кожей, а зубы и впрямь отбивали дробь. Окончательно проснувшись и удивляясь все больше, так как они ложились спать, когда было по-летнему тепло, он полез искать свое пальто, чтобы укрыться поверх одеяла, и вдруг, ничего не понимая, неподвижно застыл: дверные щели, невидимые до этого во мраке, неожиданно засветились таинственным зеленым светом. Женька рванул двери и ахнул, хотя привык не выражать своего изумления ни при каких обстоятельствах, а просто сплевывал в сторону: и не такое, мол, видали. Ни с чем не сопоставимые, ни с чем не сравнимые по величине, уходили ввысь гигантские столбы мертвенно-зеленого цвета. Их было много, они занимали весь горизонт, все небо и терялись где-то на неизмеримой высоте во вселенной. Свет разгорался все сильнее, будто кто-то невидимый медленно, но неуклонно вел рукоятку реостата, и все вокруг лежало, залитое этим тускло-зеленым неправдоподобным огнем. Все видней становилась каждая веточка, и все гуще становились темно-зеленые тени. Метнувшись назад, Женька заорал: — Эй! Вы! Проспите все царство небесное! Вставайте! Вставайте! — он дергал всех за ноги, скидывал одеяла. Его спросонок обругали и, лязгая от холода зубами, потянулись опять укрываться.

— Вставайте! — не унимался Женька. — Ребята! Северное сияние!

— А? — все мигом были на ногах.

Накинув пальто на плечи, высыпали наружу. И тут же («Будто щелкнули выключателем!» — подумал Женька) исполинские столбы мгновенно исчезли, глаз еще хранил о них воспоминание, а столбов уже не было. Сразу наступил мрак, и стали видны мириады переливающихся звезд.

Над землей раскинулась беспредельная ночь. Слабое сияние бесконечно далеких миров еще больше подчеркивало безграничную емкость мрака. Мерцающая вселенная жила своей жизнью. Было очень свежо, просто морозно. Холод ниспадал на землю тончайшими волнами, он усиливался с каждой минутой. И в этом безмолвном мраке вдруг что-то зародилось: это был еще не свет, только предчувствие света. И неожиданно, без всякого перехода, снова засияли огромные столбы, и опять отступила ночь перед их мертвенно-зеленым светом. Столбы сдвинулись и вновь расступились, но это были уже складки громадного занавеса, опускавшегося откуда-то с небес мимо крошечной Земли. Складки свивались, развивались, свет то меркнул, то снова разгорался — торжествующая беззвучная музыка гремела над спящей планетой, и никто на всей Земле не видел, не слышал ее, только пять притихших юношей слушали, стоя в ночи на своем холме, эту величественную космическую симфонию. И когда сияние — не сразу, как прежде, а ровными затихающими аккордами — ушло на нет, они еще долго смотрели в темное небо, где только что разыгралось красивейшее из всех зрелищ вселенной…

Утром самбистов разбудило яркое солнце. Оно било во все щели сарайчика, и свет его был каким-то белесым. Ребята лежали под одеялами и пальто, пар поднимался от их дыхания. — Заморозок!

Поеживаясь, они вышли на поляну: трава была прихвачена инеем. С места в карьер помчались по тропке на дорогу, чтобы согреться. Холодный воздух обжигал кожу. Впереди, как всегда, бежал Кирилл. Пробежав метров триста, он повернул назад. Самбисты побежали назад вместе с ним. Прогрохотав по мосткам, они вбежали в республику, не сбавляя хода, поднялись на гору и, проскочив мимо ковра, спустились к озеру. Мигом сбросив одежду, один за другим бултыхнулись в воду, загоготали, зафыркали, зашлепали по воде. Сергей и Кирилл, отработав на мелком месте ежедневный урок ногами, тоже поплыли на глубину и, сделав несколько метров, заспешили назад. Выскочив из воды, отбивая зубами дробь, самбисты торопливо растерлись майками и снова побежали. Пока они завтракали, стало теплей, но все-таки было очень свежо. К вечеру температура и вовсе упала до нуля. Ужинали в пальто.

— Да, братцы, померзнем мы ночью, если не произведем реформы постельного дела, — промолвил Женька.

— Точно! Сила в коллективе! — поддержал его Сергей.

Матрацы сдвинули ближе, одеяла постелили в два слоя и сверху сложили все пальто. Быстро раздевшись, нырнули под эту массивную защиту от мороза и вскоре, тесно прижавшись друг к другу, заснули, высунув наружу одни носы, от которых поднимался пар.

Утром следующего дня было так холодно, что министры и академики долго не решались вылезти из-под своего тяжелого покрытия. Все то же белесое солнышко струилось во все щели, но по неровному шуму сосен они поняли, что ветер разыгрался не на шутку.

— Эхма! — Женька откинул одеяло, спрыгнул на пол и сразу же, приплясывая на морозце, стал тепло одеваться. Вслед за ним поднялись другие, только Сергей, натянув на себя одеяла и пальто, повернулся на бок.

— Эге-ге! Вице-президент! За старые штучки принялся! Подъем! — прикрикнул Антон.

Сергей, не просыпаясь окончательно, принялся честить Антона и всех его предков до седьмого колена, призывая на их голову проклятия за то, что они породили такое сухое, догматическое существо, у которого вместо сердца график с расписанием. Не на шутку разозлившись, Антон откинул все одеяла и пальто ему на голову, сдернул трусы и сильно его шлепнул. Сергей, натягивая одной рукой трусы, а другой поправляя одеяла, начал брыкаться и ругаться еще отчаянней.

— Ах, вот как! — зловеще сказал Антон. — Разлагаешь дисциплину! Так-так! Все в сборе. Кворум есть. Ставлю на обсуждение совета министров предложение о вынесении Смородинцеву двух дней дежурства вне очереди! Кто «за»?

— Э! Э! Потише, потише! — Сергей мигом скатился с нар. — Прыткий какой! Два дня! У меня и так послезавтра дежурство, что я тебе, на кухарку экзамен сдавать буду, что ли? Ишь ты!

Трава была покрыта слоем белого инея, который на глазах исчезал под лучами солнца там, откуда уходила тень. Сильный порывистый ветер будто старался сорвать покрышку с колышков, она то поднималась, надуваясь изнутри, то, трепеща, опадала. К девяти часам, завидев на дороге Глеба, самбисты переоделись в халатики: не хотелось получать от него презрительного упрека — дескать, как всегда, не готовы. Глеб безучастно выслушал рапорт, обвел самбистов пустыми глазами, прошелся взад-вперед перед строем, заложив руки за спину. Так теперь он начинал занятия. Самбисты стояли по стойке «смирно» посиневшие и дрожащие от холода. Скорее бы бороться!

— Ну-с, возьмем тетрадки, — бросил Глеб наконец.

— Как тетрадки? — заговорили самбисты. — Лекция, что ли, будет?

Корженевич остановился и с оттенком раздраженного удивления произнес:

— Может быть, вы перестали понимать по-человечески? Или мне два раза надо говорить? Староста, — обратился он к Антону, — где у вас дисциплина?

Антон посмотрел на него недобрым взглядом и сказал:

— Пошли, ребята, возьмем тетради.

— Живей, живей! Бегом! Совсем разленились! — прикрикнул Глеб.

Они прибежали в сарайчик, вытащили тетради, Валька начал переодеваться в теплое. В дверях показалась голова Глеба.

— Между прочим, я не понимаю, вы, может быть, спать укладываетесь? Долго мне ждать? Выходи строиться!

Самбисты, почти не одетые (что за одежда рваные борцовские куртки!), уселись на обычном месте — на краю ковра, растирая окоченевшие ноги. Глеб, одетый в тренировочный шерстяной костюм, медленно расхаживал перед ними, читая лекцию. Некоторые положения он, как всегда, выделял голосом и, пока самбисты их записывали, делал, не обращая на них внимания, резкие разминочные упражнения, повторяя безразличным тоном свои слова из самых необычных положений: то стоя на мосту, то пружиня в положении «шпагат». Слушатели его между тем совсем замерзли.

— Товарищ преподаватель, разрешите обратиться? — Антон встал.

— Что еще?

— Может быть, перейдем в помещение?

— Да? А что такое случилось? — осведомился Глеб.

— Ветер и очень холодно.

— М-гу, закалочки, значит, не хватает. Ясно, ясненько. Горлышко может заболеть…

— Так точно, горлышко, — подтвердил Антон.

— Так-так. Мужчины могли бы быть покрепче, — скучающим тоном определил Глеб. — Ну, что же, если невтерпеж, переходите в столовую…

И когда после лекции Сергей и Кирилл, как на казнь, отправились отрабатывать задание по плаванию, остальные смотрели на них с сожалением. Но отступать было некуда, слишком мало уже оставалось времени. Они и их учитель Валька вернулись с плавания совершенно онемевшие, и, не раздеваясь, все вместе сразу же полезли под одеяло и дружно стучали там зубами, пока не согрелись.

В общем, второй холодный день отнял у самбистов массу энергии, обессилил их. Тотчас после ужина, отменив очередное заседание академии, на два часа раньше обычного они улеглись спать. Один лишь Кирилл, натянув на себя два пальто, остался работать над «Букварем» при последних бликах затухающего дня. Ложась спать, он потревожил Валентина, и тот спросил его сквозь сон:

— Ну, как там?

— Ветер перестал, зато все небо обложило тучами, как бы дождя не было.

— Дождь? Тогда, значит, занятий не будет, — пробормотал Валька.

Наступила мертвая тишина.

Природа, однако, решила не давать им ни сна, ни отдыха. Самбисты проснулись ночью, решив, что земля проваливается в тартарары. Страшный удар грома раздался как будто над самым сарайчиком; им показалось, что кто-то огромным тяжелым молотом стукнул по срубу, вгоняя его в землю. Затем раскат стал удаляться с таким треском, будто небо было из крепкого линолеума и его грубо, с озлоблением рвали пополам. За этим ударом последовало еще два, да таких, что самбисты определенно перекрестились бы, будь они верующими. И эти громы удалились с тем же треском, так же раздирая небо. Молний сначала не было, но затем, будто наверстывая упущенное, они засверкали целыми пучками.

— Да, теперь я понимаю ощущения жителей в последний день Помпеи, — начал было Сергей, но Антон крикнул:

— Мальчики! Покрышка! — распахнул дверь и бросился в темноту.

Все выскочили за ним, дверь хлопнулась о стенку. Быстро и сноровисто принялись они снимать шпагат с колышков и сворачивать огромное полотнище сразу с двух сторон, работая под холодными, поначалу редкими каплями дождя. Дождь становился все сильнее, и самбисты влетели назад промокшие и замерзшие. Переводя дыхание, полезли на нары.

— Таким образом, товарищи академики, — сказал Сергей официальным тоном, — природа предоставила нам все возможности… Господи прости! — он вздрогнул от совершенно выдающегося удара. — Итак, я продолжаю: все возможности ознакомиться с явлениями естественной жизни данного края в конце северного лета. Я предлагаю провести научную сессию на тему…

Но тема осталась неизвестной, он остановился, прислушиваясь, как и все, к грому: это был необыкновенный гром. Он начался где-то высоко-высоко, вероятно, на высоте нескольких километров, и теперь, нарастая, сопровождаемый эскортом молний, стремительно падал, раскалывая небо. Все сжались, было полное впечатление, будто на них летит с высоты ужасный обвал, и деться некуда, но, не долетев до сарайчика какую-нибудь сотню метров, разъяренный гром грянул — и сердца остановились: ничего страшней в жизни они не переживали. К переменчивому блеску молний добавился в щелях дверцы какой-то колеблющийся отсвет. Все поняли, что неподалеку загорелось дерево. А гром начал обратное восхождение кверху и гремел усталыми, затихающими раскатами, пока, едва слышный, не исчез в неимоверной вышине.

Забушевала гроза, струи воды били с силой пулеметных очередей, и неверный отблеск горящего дерева быстро прекратил свою игру. Судя по яростному шуму воды, полоса дождя шла широчайшим фронтом. Гром глухо и недовольно гремел уже в стороне. К плеску воды прибавились резкие щелчки — град.

— Итак, академик Смородинцев, какую тему вы имели нам предложить? — спросил Кирилл.

Но Сергей только вздохнул.

— Что касается меня, — сказал Женька, — то я больше на холме жить не намерен. И черт дернул меня, физика, поселиться в этом месте. Вам, неучам, конечно, непонятно, что наш пик естественно притягивает атмосферное электричество. Удивляюсь, как это молния не стукнула по домику. Ясно, что она летела к нам, да по дороге случайно споткнулась о дерево.

— Что я! Вот Женька предлагает тему, так это тема: «Почему надо селиться в болоте и жить по принципу «тепло и сыро», — подхватил Сергей.

— Ладно вам цапаться, — нехотя сказал Антон. — До чего же все это было похоже на бомбежку…

Все молчали. Дождь явно затихал, гром грохотал все глуше.

— Я совсем маленьким пацаном был: года два, не больше, а помню, как фашисты наш эшелон под Вязьмой бомбили, — продолжал Антон. — Потом лет до пяти, наверно, ничего не помню, а этот огонь, грохот, взрывы, крики на всю жизнь остались.

— Да, было… — Валька вздохнул.

— Эх, братцы, будет мир, все будет! — воскликнул Женька. — А нет…

— Под Вязьмой? У меня отца убили под Вязьмой, — непохожим на обычный, каким-то скучным голосом вдруг сказал Сергей. — Только позже, когда наступать уже стали. Хороший был батя. А я его не знаю. Есть только фотокарточки, там он молодой, немного постарше, чем я сейчас.

— А кто он был?

— Журналист. Мама говорит, талантливый был, веселый.

В наступившей тишине слышалось, как последние капли стучали по крыше.

— Сергей, я давно хочу тебя спросить, — решительно сказал Антон.

— Ну? — насторожился Сергей. — Классическая фраза влюбленных…

— Почему ты бываешь такой… ну, пижон? Почему иногда по дешевке распродаешься?

— А может, у меня кошелек пустой.

— Врешь! Кошелек полный. Я думаю, что полнее каждого из нас.

— Ну да?!

— Точно! И ловкость, и мгновенная реакция, и остроумие, и память — мне, например, плюнуть хочется, когда такое достижение природы и так бесхозяйственно разбазаривается.

— Не расту над собой? — проворчал Сергей, глубоко польщенный в глубине души оценкой Антона.

— Кривляешься?

— Ладно, перенесем на после, не все так просто, как вы с Кириллом думаете.

— Кончайте, хлопцы, психологию разводить, — перебил их Женька. — Спать пора.

Утром их снова встретил порывистый холодный ветер, над верхушками деревьев со скоростью экспресса неслись темные рваные облака, лес шумел и гнулся. Ветки и сено в яме для ковра лежали совершенно мокрые и почерневшие. Покрышку на них класть было нельзя. В ожидании лекции самбисты оделись потеплей.

В девять часов, как всегда, пришел Глеб.

— Сколько раз я говорил, что вы должны ждать меня в спортивной форме? — зло спросил он, не ответив на рапорт Женьки. — Опять по вашей милости терять нам время на переодевание!

— Слушай, Глеб! — возразил Женька. — Ведь вчера ты с утра назначил лекцию, мы так и думали, что…

— Думаю за вас я! — жестко отрезал Глеб.

— Солдаты! Фюрер думает за вас, умирайте спокойно, — глядя в небо, будто это и не он сказал, произнес Сергей.

Глеб бросил на него злобный взгляд, но связываться не стал.

— Думаю за вас я, — категорически повторил он. — Отвечаю за режим я. С утра сегодня будет борьба. Все! Бегом раздеваться! Даю вам, — он глянул на часы, — сорок пять секунд…

— Товарищ тренер, — обратился Антон, — разрешите…

— Прекратите торговлю, староста! Выполняйте приказание!

У Антона резко обозначились желваки на щеках, но он сдержался и спросил, не меняя спокойного тона:

— А за инвентарь вы тоже отвечаете? Или пускай покрышка мокнет на такой подстилке?

Об этом Глеб не подумал, взгляд его метнулся к ковру, но затем он, как будто не расслышав вопроса, повторил:

— Раздеваться и бегом сюда!

Все поплелись к сарайчику раздеваться. Они не дошли еще до двери, как Глеб позвал Кирилла.

— Э-э-э, я решил посоветоваться с тобой…

— Со мной? О чем?

— Я вот гляжу — подстилка влажная. Может быть, ее пока ветерком продует, а? Начнем с лекции, как ты думаешь?

— Так мы это же самое говорили! — удивился Кирилл.

— При чем тут «мы»? Ты-то как раз молчал. Что они понимают, крикуны? Важна твоя точка зрения, человека рассудительного.

— А у меня точка зрения, как у всех, — ответил Кирилл, весело глядя на него, — надо делать так, чтобы…

— Ну ладно, — перебил его Корженевич с неудовольствием, — скажи, чтоб не раздевались, а взяли тетради.

Холода и дожди держались еще сутки, и Валька пострадал от них совершенно неожиданным образом: промочив на траве брюки, отчего они стали тяжелыми и неудобными, он повесил их сушиться над костром. Завозившись с чем-то, он совсем забыл о них и вспомнил только тогда, когда противно запахло паленой тряпкой. Ахнув, кинулся он к костру и сдернул с перекладины несчастные брюки с почерневшими, тлеющими внизу штанинами. Он потушил их в мокрой траве и стал рассматривать, являя собой символ безнадежного горя. Товарищи окружили его, кто ругая за ротозейство, кто утешая.

Валька обвел ребят беспомощным взглядом.

— Как же теперь?

— Валентин! Не горевать! — Женька хлопнул его по плечу. — Все в порядке! Кирилл! Тащи ножницы, живее!

— Зачем?

— Ну, рассуждает еще. Быстрее самому сбегать. — Он побежал в сараюшку и выскочил оттуда, размахивая никелированными ножницами Сергея.

— Наверно, решил манжеты обрезать, — догадался Антон. — Короче будет, конечно, но носить, однако, можно.

— Какие там манжеты, — возразил Женька. — Манжеты — это ерунда, мелочь, мы сейчас самую модную вещь сделаем. Держи штаны, натягивай.

— Погоди, как же так, сразу, — слабо запротестовал Валька.

— Держи крепче! Сейчас подрежем чуть ниже колен, потом девочки вденут тебе резинки, разгладят и будешь ты, как американский турист. Шик, блеск, ультрасупермодерн!

Чик-чик-чик ножницами — и одна штанина укорочена на сорок сантиметров, немного усилий — и вторая в таком же виде. Валька только оторопело моргал. Женька протянул ему брюки: примеряй! Несчастный влез в жалкие остатки того, что когда-то звалось брюками. Эффект был ни с чем не сравнимый: раздался гомерический хохот. Женька обескураженно стоял с ножницами в руках и смотрел на свое произведение. Из-под темных, неровно обрезанных штанин торчала взявшаяся откуда-то непредвиденная светло-сиреневая подкладка. Валентин растопырил руки и осторожно смотрел вниз.

— Хм, — сказал Женька, — это мы устраним. — Он сел около парализованного приятеля и начал кромсать подкладку. Добившись того, что ее не стало видно, пополз вокруг ног Валентина, обстригая образовавшуюся бахрому. Отрезав ее на одной штанине, он установил, что штанина стала непомерно коротка и что нет смысла обрезать вторую: все равно получилось что-то наподобие штанишек для дошкольников. Валентин продолжал стоять, из штанин разной длины торчали его худые ноги. Он неподвижно смотрел вниз, и по щеке его бежала маленькая слезинка, которую никто не замечал, так как все глядели ему на ноги.

— Да, что-то не тот фасон получился, — сказал озабоченно Женька.

— Вероятно, ты плохо приглядывался к американским туристам, — еле переводя дух, заметил Сергей.

— Ну, а как же быть теперь? Парень-то без штанов остался?.. — спросил Кирилл. — Домой и то не в чем ехать.

— Как не в чем? — вскричал Женька. — А мои тренировочные?

— Что ему твои тренировочные, — сказал Антон. — Ему на занятия ходить надо, балда ты стоеросовая, портной из Парижа, мосье Зипунов-Передельченко…

Только сейчас Женька до конца понял свою вину, он взглянул на Валентина и, потрясенный, закричал:

— Валька, друг милый, не реви, что ты… У меня все равно пиджак утонул, так мне брюки ни к чему, все равно не комплект, возьми ты их, сделай одолжение! — Он бросился в спальню, схватил свои брюки, живо вытряхнул куда попало содержимое из карманов и прибежал к Валентину.

— Надевай быстрей! — он сдернул с него изуродованные штаны и стал натягивать свои брюки. — Смотри, как на тебя сшиты, — суетился он около Вальки, который что-то протестующе бормотал. Красивые серые брюки, каких ему никогда не доводилось носить, были несколько длинны.

— Это мы быстро, тут и делать нечего, — Женька опять кинулся к Вальке, но Кирилл вовремя подставил ему ногу и, сев на спину, вывернул из руки ножницы.

— Вот вредитель! Ему что вещь испортить, что плюнуть — одинаково легко! Всегда сначала сделает, а после подумает…

— Ты считаешь, что он все же думает? — удивился Сергей. — Хотя, впрочем, пардон, иногда думает. Догадался все-таки исправить…

Антон молча надел на голову Женьки изувеченные штаны, наклонился к ногам Валентина и бережно закатал ему новые брюки до щиколоток.

— И так можешь носить, — сказал он, — а дома тебе мать поправит лучше, чем этот крокодил.

Валентин вытер сначала один глаз, затем другой, захотел что-то сказать, но махнул рукой, повернулся и пошел к озеру. Антон крепко пожал Женьке руку. Кирилл и Сергей тоже подошли к Женьке, и вчетвером, по-дружески обнявшись, они зашагали в сторону, противоположную той, куда направился Валентин.

 

ИЗ ПИСЬМА АНТОНА ЖГУТОВА

«…Еще я хотел тебе сказать, что стихотворение, которое я послал тебе в прошлом письме, не совсем правильное. Там не учтен рост нагрузки с последующим качественным скачком, после которого ты можешь вносить в постройку уже десятки кирпичей ежедневно, а не один. Впрочем, может быть, стихотворение этому не противоречит?

Раз уж мы заговорили о диалектике, то я хочу поделиться с тобой (пока только с тобой!) такой мыслью: мне кажется, что наши современные знания позволяют говорить еще об одном ее законе — законе ускоренного развития.

Вчера вечером, когда мы уже легли, было тихо, и ветви сосен едва заметно шевелились. А вверху, в небе, беззвучно, со страшной скоростью неслись рваные, лохматые, все время изменяющиеся черные облака. Я не знаю, почему — может быть, меня подтолкнул разительный контраст между тем, что рядом, и тем, что нельзя непосредственно пощупать, — но я отчетливо сформулировал то, над чем думаю уже два года: «Раз начавшись, ускорение идет все быстрее».

И в самом деле, разве не об этом говорит история развития форм жизни, нервного аппарата, науки, история развития производительных сил и общества, развитие каждого индивидуального характера и т. д.?

Нет, это не закон перехода количества в качество, это нечто от него отличное. Я думаю, что невозможно правильное перспективное планирование народного хозяйства без учета этого закона; я думаю, что настоящий педагог не может не руководствоваться, хотя бы и стихийно, знанием того, что рост личности идет не пологим холмиком, а крутой горкой; я думаю даже, что геологи и астрофизики график развития своих объектов неизбежно должны строить в виде крутой гиперболы и т. д.

Я мало знаю? Да. Я молокосос? Да. Я всего лишь студент? Да. Да. Да. («Подучитесь, молодой человек! Не будьте столь самоуверенны, молодой человек!») Но дело в том, что Чернышевский, Энгельс, Маркс — черт побери! — тоже в свое время были молоды. Однако они дерзали — и как они были правы!

Как хорошо, что я молод! Как много я смогу еще сделать!

Это письмо я пишу тебе уже на общежитие. Сердце замирает от радости: может быть, мы увидимся даже раньше, чем ты получишь эту цидульку.

КККЦТ! А».

 

 

2

ЭКЗАМЕН ВСЕРЬЕЗ!

 

И вот наступил торжественный день — день экзамена! Каков бы ни был экзамен, душа не может не волноваться, а тут вдобавок эта история с Глебом… Судный день, одним словом! С утра встали пораньше, кое-как позавтракали и принялись повторять записи. Сначала разбрелись по разным закуткам — кто куда, сидели, шептали, глядя неподвижными глазами в бесконечность, или вскакивали и проводили броски на воображаемом противнике. Затем собрались на ковре и быстро, только намечая, повторили все по разделам. От мостков раздались шаги. Идут! И сердца забились еще тревожней. На поляну вышел Глеб, за ним улыбающийся Лева Пальчук из комитета комсомола и Сергей Валентинович Мажеровский, заведующий отделением тяжелой атлетики спорткафедры университета. Его глаза испытующе присматривались ко всему, скрытые сверкающими стеклами очков в тонкой золотой оправе.

— Привет, орлы! — крикнул Лева.

Он хотел продолжить разговор, но Глеб оборвал его:

— Нут-ка, живей стол сюда! Приготовьте халаты, макеты оружия.

Вывороченный камень укрыли дерном, перед ним поставили стол, за который уселась комиссия. Глеб веером разложил билеты. Самбисты выстроились, Антон отрапортовал Мажеровскому о готовности группы сдавать экзамен.

— Ну, подходите, — пригласил тот.

С усмешкой, стараясь казаться равнодушными, самбисты тянули билеты. Корженевич велел рассесться поодаль друг от друга, дал двадцать минут на обдумывание. Билеты оказались чрезвычайно сложными, из трех разделов, а внутри каждого раздела по нескольку вопросов, но — билет в руках, и кончилось волнение. Минут через десять Антон поднялся и попросил разрешения отвечать.

— Давай, давай! — оживился Лева. — Выкладывай!

Глеб опустил голову, но Антон успел поймать его неприкрыто враждебный взгляд. Методично и немногословно он изложил теоретический раздел. Сергей Валентинович, не торопясь, благожелательно задал несколько дополнительных вопросов. Антон отвечал без задержки.

— Молодец! — донесся громкий шепот сзади.

— Н-да, подзубрил прилично, — процедил сквозь зубы Глеб. — Давай дальше. Что там у тебя? Ладно, ладненько. Пильщиков, иди сюда!

Женька подошел.

— Вот это будет твой партнер. Только вот что: давайте быстренько смените друг у друга билеты. Надо уметь работать, как говорится, с листа, елы-палы. Вы не возражаете, Сергей Валентинович?

— Собственно, ты тут хозяин, делай, как считаешь правильным.

Антон посмотрел на Женькины вопросы: комбинации, оканчивающиеся подсечкой; мельница с колена; уход из удержания поперек.

— Ну, что ж ты стоишь? — подстегнул Глеб. — Действуй, будущий тренер! Пильщиков! Без подсказок!

Самым большим был первый вопрос. Антон подумал, назвал: передняя подсечка от зацепа стопой — и выполнил.

— Хорошо. Дальше.

Он назвал и выполнил еще три комбинации.

— Так, ясненько, — сказал Глеб. — Можно, конечно, и лучше. Ты все нам показывал двухтемповые комбинации. Что ты знаешь трехтемповое, чтобы передняя подсечка была третьим движением?

— Вот взъелся! — раздалось сзади.

Антон быстро провел комбинацию, но не удержался на ногах и упал на Женьку.

— Ну что ж. Топорненько, топорненько. Это, друг мой, не какую-нибудь там философию по брошюркам сдавать, — заметил Глеб. — Дальше отвечай по своему билету.

Антон смерил его взглядом, резкое выражение готово было сорваться у него с языка, но, увидав удивленно поднятые брови Пальчука, взял билет и продолжал отвечать.

— Вопрос ясен, я думаю? — обратился Глеб к членам комиссии. — Я думаю, поставим… — Он написал какую-то цифру, и члены комиссии согласно кивнули головами.

 

Женька говорил горячо, но несколько сбивчиво. Глеб задал ему еще несколько дополнительных вопросов и даже вышел из-за стола, взял его на удержание и предложил уйти. Сколько тот ни бился и как ни ухищрялся, Глеб оставался наверху. Женька вернулся на место разозленный до крайности.

— Специально хочет нас срезать, гад! — возмущался он. — Ну, я это ему припомню!

— Нашему теляти да волка бы сожрати, — прокомментировал Сергей.

Остальных Корженевич спрашивал мягче, и экзамен окончился через полтора часа.

— Нельзя сказать, чтобы вы не старались, — сказал Глеб в заключение. — Но, вообще-то говоря, не все достаточно усвоено. Подсечку, к слову сказать, ни один из вас правильно не сумел сделать, а уж я ли не вдалбливал ее раз двадцать всем и каждому.

— Интересно, — удивился Пальчук, — что же нам тут показывали, сплошную липу? В поддавки играли? А я думал, броски были честными.

Антон злобно фыркнул носом и вышел на ковер.

— А ну-ка, Лева, иди сюда! Упрись покрепче!

— Ну-ну, давай, давай! — Пальчук надел халатик, вытер ноги на краю и вышел в центр.

Антон подошел к нему, тот уперся изо всех сил, мышцы его закаменели. Жгутов на мгновение совершенно расслабился, сосредоточился — молниеносный рывок! Пальчук взлетел в воздух чуть не до уровня плеч, перевернулся и спиной шлепнулся о ковер. Антон не особенно стремился его подстраховать… С кряхтением поднимаясь и ощупывая поясницу, Лева покачал головой.

— Нашел, на ком силу показывать, экий дуболом! Все равно, если бы я с ребенком сладил.

— А ну, давай я, — сказал Кирилл. — Я-то полегче тебя.

Пальчук протянул. ему руки уже без всякого энтузиазма, хотя Инылькан был ниже его почти на полголовы. Кирилл провел бросок с двойным рывком, и Лева после падения остался лежать неподвижно, затем с трудом перевернулся на четвереньки, и Кирилл великодушно поднял его на ноги.

— Черт меня дернул принимать экзамен у самбистов, шел бы на художественную гимнастику: музыка, симпатичные девочки танцуют, так нет же! Рябинину уступил, — шутливо ворчал Лева. — Ну, Глеб, если это не настоящие броски, если это неправильно, тогда ты, по-моему, просто к ним придираешься! — энергично заключил он.

Комиссия посовещалась. Мажеровский встал, снял очки, улыбнулся.

— Поздравляю вас, ребята! Всем пятерки. Я хочу надеяться, что те навыки и закалка, которые вы приобрели здесь, помогут вам в дальнейшем одерживать победы в жизни и в спорте. — Он обошел строй, сердечно пожимая каждому руку.

— Э-э-э, елы-палы, проведем последнюю трениовку, — сказал Глеб, обращаясь к самбистам. — Самостоятельно разомнитесь, будем бороться. Надо мне вас всех на прощание опробовать…

Это прозвучало зловеще. Самбисты переглянулись. Все разошлись, стали разминаться. Шесть богатырски сложенных, загорелых дочерна атлетов сгибались и разгибались в разных концах поляны, приседали, делали рывки, стояли на мосту. Особенно выделялись телесной мощью Глеб и Антон. Корженевич был красивей, Антон — мощней. Рельефней вырисовывались у него массивы плотной мускулатуры, он был быстр, как спринтер, и могуч, как штангист. Другие самбисты тоже были пластически великолепны. Лева посмотрел на Мажеровского и причмокнул:

— Вот это да!

Глеб окончил разминку, надел свою боевую куртку и вышел на ковер, пригласив Антона кивком головы. Они сошлись на середине, пожали руки, разошлись и устремились друг к другу. Антон сразу же захватил Глеба под локти и в ту же долю секунды провел, вкладывая в бросок все свои силы, переднюю подсечку. Только несравненная звериная ловкость спасла Глеба от падения на спину, уже в воздухе он сумел сорвать захват и упал на колени. Не раздумывая, рефлекторно, и именно так, как неоднократно объяснял Глеб, Антон накинул ему ногу поверх левой руки и, кувырком перевернув на спину, очутился на нем. Действуя хладнокровно и спокойно, он начал вытягивать руку Глеба на болевой прием. Корженевича ожидал неслыханный позор, казалось, что спасения ему ждать неоткуда. Он попробовал уйти через мост, но Антон ногой не пустил его. Тогда Глеб пошел на огромный риск: неожиданно совсем расцепил руки и в то совершенно неуловимое мгновение, когда Антон почти распрямил его руку и зрители уже ахнули, сумел выдернуть локоть и перевернуться на живот. Самбисты зааплодировали этому сверхрисковому, виртуозно выполненному уходу. Но Глеб не слыхал аплодисментов. Полный ярости, он вскочил и ураганом обрушился на Антона. Напрягая все силы, Жгутов сдерживал чудовищный натиск. Они свалились, и Глеб молниеносно перешел на болевой прием. Настала очередь Антона изо всех сил сдерживать руки. Где уж тут сдержать, если б не ежедневные занятия со штангой! Глеб бушевал, он пробовал по-всякому: и резким рывком, и непрерывной тягой. Он даже употребил свое секретное оружие, которое изобрел здесь, в лагере, и никому не показывал, но теперь ему было все равно! Именно с этой схватки вошел во всесоюзный и даже международный обиход разрыв сцепленных рук при помощи упора локтем в локоть, и руки Антона начали едва заметно разжиматься.

— Держись! — кричали ему самбисты. Но Глеб знал свое дело, и руки Антона медленно, но без остановки продолжали разжиматься…

— Время схватки! — объявил неожиданно для всех Мажеровский, который следил за секундомером.

Борцы поднялись, и не успел еще Антон сойти с ковра, как Женька ринулся — именно ринулся — вперед. При виде свирепо устремившихся навстречу друг другу Глеба и Женьки становилось страшно. Антон остался на ковре арбитром: в такой схватке нужен глаз да глаз.

Начался яростный каскад приемов. Женька чуть не рычал от злости и желания победить, он снова и снова устремлялся в атаку. Глеб бросал его раз за разом, но он несколько оторопел от такого напора, и Женьке удалось провести бросок, затем другой, он клещом вцепился в Глеба, стараясь провести удержание, и провел его! К Корженевичу вернулось его обычное самообладание. Выбравшись наверх, он жестоко припечатал Женьку к ковру без подстраховки — «воткнул», на жаргоне самбистов. Женька взвыл и схватился за плечо. А Глеб уже боролся с Сергеем. Умнейший Смородинцев хладнокровно оценил ситуацию, он — понял, что Корженевич достаточно измотан, и предложил ему бешеный темп. Пришло время и Глебу перейти в глухую оборону. Кирилл и Валентин также боролись в резком агрессивном стиле, не давая ему отдохнуть.

Окончив борьбу, тяжело дыша, Глеб насухо вытерся мохнатым полотенцем, дал подписать журналы и протокол экзамена Мажеровскому, перекинул полотенце и куртку через плечо, пристально оглядел всех и удалился, не сказав ничего. Так закончились занятия самбистов с тренером Глебом Корженевичем…

— Ну, так что же, мальчики? — спросил Мажеровский, массируя плечо Пильщикова. — Какие у вас есть соображения?

— Много соображений, — ответил Антон после некоторого молчания. — Одно главное: вы Глеба впредь не обижайте. Ему удобную обстановку создавать надо — он человек слабый и в лесу иной раз, растерявшись, на четыре ноги становится. Таким, как он, нельзя в темном лесу жить, им на солнышке надо быть, да чтобы людей побольше вокруг — для оказания скорой помощи…

— Образно сказано! — Мажеровский рассмеялся. — Но, в общем, правильно. Мы уже с Подвысоцким обсуждали, что лесная жизнь не для Глеба с его повадками.

— Но вы, хлопцы, кажется, сумели ему объяснить на пальцах для наглядности, что и в лесу людям положено жить по-человечески, а не по-волчьи, — весело сказал Пальчук. — Договоримся, ребята, что осенью вы поведаете о своем опыте на комитете.

Сергей Валентинович и Лева побыли еще немного, тепло распрощались и ушли.

Самбисты еще долго сидели на краю ковра.

— Между прочим, — сказал Кирилл, — Антон-то молодец. С незначительным преимуществом выиграл у мастера! Молодец!

— А Женька-то, Женька! — перебил его Антон. — Я думал, он растерзает Глеба, так на него кинулся.

Женька улыбался, покачивая перевязанную руку. Потом самбисты пошли к гимнасткам, у которых экзамен также закончился, порасспрашивали, что и как, рассказали о себе.

— То-то мы видели, что Глеб шел по дороге, как злая собака! — сказала Лиза. — Мы думали, что вы все двоек понахватали и Глебу досталось от комиссии. А вы, оказывается, круглые пятерочнцки! Хотя что с вас взять, известные зубрилы.

— Да уж, где талантом бог обидел, там берут протиранием штанов, — неожиданно грубо добавила Мария. — Пошли, девчата, эка невидаль — хвастунишки хвалятся…

Антон внимательно посмотрел в ее дерзко страдальческие глаза, светивш