Страшная находка. Следующий день

 

 

Стояла трепетно белая северная ночь. Там, на востоке, уже узкой полоской загоралась ру­мяная заря.

Дом Артемьевых был погружен в глубокий сон. Тихо, крадучись, вышел из «летника» Путилин и неслышно скользнул во двор.

— Помилуй Бог, — шептал он, — я не мог ошибиться насчет этого ужасного запаха... Он заглушает все, все...

В углу обширного двора на железной цепи бешено рвалась и металась дворовая собака.

— У-у-у! — проносился по двору ее заунывный вой.

Путилин смело пошел к собаке.

— Ну-ну, дурак, с цепи хочешь? Сейчас, сейчас я тебя спущу, — ласково обратился он ко псу.

Странное дело: злющий, здоровый пес при приближении незнакомого ему человека не обнаружил ни страха, ни злобы. Наоборот, он радостно взвизгивал, словно просил, чтобы его скорее спустили с цепи.

Путилин погладил собаку по голове, а затем ловко снял с нее ошейник.

— Ну, помогай, голубчик! — прошептал он. Ворча и тихо повизгивая, пес устремился к малень­кому сарайчику, сложенному из толстого сруба. Подбежав к двери, он поднял голову и опять протяжно-заунывно завыл. Он принялся яростно, с ожесточением скрести лапами о дверь сарайчика.

— Я не ошибся! — тихо, но вслух произнес Путилин. — У нас с тобой, дружище, одинаковый нюх.

Дверь сарая была заперта на плохенький железный замок, болтавшийся на двух кольцах.

Великий сыщик выпрямился и насторожился.

Все было тихо. Глубоким сном спали «богатеи» села Бараны.

— Все равно... все равно... так или этак, — прошеп­тал Путилин и быстрым движением вывинтил кольца, на которых висел замок.

Первым в темный сарайчик ринулся пес, за ним вошел Путилин.

Ужасный, отвратительный смрад ударил ему в лицо.

Это был настолько тяжелый запах, что он пошатнулся даже.

— Брр! Какой ужас!.. — вырвалось у него.

Он зажег свой потайной фонарь и огляделся. Сарай был набит разной рухлядью, вещами, которые, очевидно, хозяева не считали нужным держать в доме. Тут были какие-то поломанные сундуки с отвалившимися крышками, узлы с каким-то тряпьем, старые бадейки.

Середина сарая — земляной пол. И вот в нем-то только на половину был закопан труп мужчины. Голова и туловище до живота, предавшись уже полному разложению, представляли страшную картину.

Как ни было страшно и отвратительно это зрелище, Путилин низко склонился над трупом, отгоняя ласково собаку.

Он долго всматривался в него, потом встал, перекрестился и тихо пробормотал:

— Вовремя, вовремя я приехал...

С величайшим трудом ему удалось опять, замкнув сарай, посадить собаку на цепь: она не давалась и уку­сила его за большой палец правой руки.

...Я проснулся. Во дворе кричали петухи и их звонкое ку-ка-ре-ку смешивалось с ржанием лошадей, с мычанием коров и блеянием овец.

— Проснулся? Хорошо выспался? — услышал я около себя голос моего знаменитого друга.

Передо мной, когда я приподнялся с перины, стоял Путилин.

Он перевязывал палец и был бледен, утомлен.

— Что с тобой? — воскликнул я в испуге, вскакивая. — Что с твоей рукой?..

— Ничего особенного. Собака укусила.

— Когда ты вернулся? Ты спал? Что ты делал? Отчего ты так бледен? — засыпал я вопросами Путилина.

Он усмехнулся печальной улыбкой и ответил мне фразой, смысл которой я не мог тогда понять:

— Бледность лучше зеленоватой синевы, доктор. — Он поглядел на часы.

— Шесть минут шестого. Фургонщикам пора вставать. Одевайся. Хозяева уже подымаются.

Через полчаса мы сидели за огромным пузатым самоваром.

Хозяин опохмелялся. Его лицо было опухшее, сине-багрового цвета.

— Ну, как почивали, купец хороший? — хрипло обра­тился он к Путилину.

— Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно...

— На то и пес, чтоб лаять да выть, — сухо отрезала хозяйка.

— Это справедливо, — поддакнул Путилин.

— Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? — продолжал хозяин.

— А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку и дальше в путь двинемся.

И весь день мы торговали.

Торговля шла наславу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.

— Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! — тихо прошептал мне мой великий друг.

Особенно выгодной покупательницей оказа­лась молодуха Артемьева.

— Ох ты, раскрасавица моя! — подбивал ее Путилин. — Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!

— Сама работала! — задорно отвечала молодуха.

— А не свекор с муженьком твоим?

Я заметил случайно, как побледнела при этом мо­лодая женщина.

Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.

— Так не страшно ехать-то нам? — опять спросил Путилин самого Артемьева.

— Не боись... Никто нас не съест, — хмуро ответил он.

Мы тронулись в путь.

 

 

НА ПОЧТОВОЙ СТАНЦИИ

 

 

Потянулось однообразное, прямое, как стрела, шоссе, с его неизбежными верстовыми столбами.

Путилин был невозмутимо спокоен, а я, каюсь, испытывал и тревогу и недоумение.

— Скажи на милость, Иван Дмитриевич, куда это мы устремляемся с тобой?

— Все прямо, — последовал лаконический ответ.

Мы проехали с час с чем-то, сделав двенадцать верст. Путилин круто остановил лошадь.

— Смотри, доктор, вот то знаменитое место, где произошло ограбление почты.

Налево возвышался высокий длинный пригорок, по краю которого тянулся перелесок из могучих высоких сосен. На желтом фоне песка эти сосны выделялись особенно рельефно.

С правой стороны тянулся довольно глубокий и длин­ный овраг, густо поросший кустарником.

Чем-то бесконечно тоскливым, унылым веяло от этой местности и чувство ноющей тоски невольно закра­лось в мою душу.

— Подержи лошадь, я спущусь в обрыв, — сказал Путилин и быстро скрылся в овраге.

Пробыл он там с полчаса.

— Ну, а теперь поедем как можно быстрее дальше! — возбужденно воскликнул он и стал настегивать нашу сытую, сильную лошадку.

Через два часа мы подъехали к почтовой станции. Я не буду описывать ее вам, потому что вы знаете, что та­кое представляли и представляют из себя эти российские почтовые этапы.

Путилин прошел к станционному смотрителю.

— Вы — станционный смотритель?

— Я. А тебе что надо?

— Нет, вы уж меня не тыкайте, любезный, этого я не люблю. Телеграмму получили?

— Позвольте, ты кто... кто вы такой? — опешил смотритель.

— Начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции генерал Путилин.

И Путилин подал ему свою подорожную.

Смотритель вытянулся, побледнел и, заикаясь, пробормотал:

— Как же так... ваше превосходительство... в таком наряде...

— Не ваше дело. Получили телеграмму?..

— Никак-с нет.

— Ну так вот что: скоро сюда прибудет почта. Командование всем, здесь находящимся, переходит в мои руки. Скажите, кто этот мужик, который трется около станции? Вон он, смотрит.

— Это, ваше превосходительство, мужик из села Бараны.

— Что он здесь делает? 

— Доставляет нам овес и сено из своего села.

— Ага! Слушайте меня: вы сейчас должны выйти и громко заявить так, чтобы он услыхал, что сегодняш­ней ночью прибудет сюда и проследует дальше денеж­ная почта. Поняли?

Смотритель побледнел.

— Ваше превосходительство, осмелюсь доложить, зачем же это? Тут-с происходят часто нападения на почту, так что следует избегать огласки, когда именно проследует почта, держать это в секрете.

Путилин улыбнулся и ласково потрепал смотрителя по плечу.

— Вы честный и хороший служака, но в данном слу­чае надо поступить так, как я приказываю, а почему, вы узнаете позже. Идите и делайте.

Путилин стал наблюдать, стараясь быть незамеченным, из окна станционной комнаты.

— Приготовить лошадей, Васюков! — раздался на крыльце станции зычный голос. — Сегодня ночью приедет денежная почта.

Прошло несколько минут. Путилин не отрывался от окна.

— Ого! Скорехонько собрался, — услышал я его бормотание.

Станционный смотритель, бледный от волнения, суе­тился около Путилина:

— Не угодно ли вашему превосходительству чайку? За­кусить?..

— А что же, это можно! Благодарю вас, голубчик. Мне и моему другу доктору не мешает подкрепиться!

Пока в боковой комнате нам собирали угощение, Пу­тилин нервно потирал руки.

— Неужели произойдет какая-нибудь досадная за­минка в прибытии почты? — несколько раз вырывалось у него.

Но вот, около одиннадцати часов вечера к почтовой станции подкатила она, вожделенная почта.

Лицо Путилина просияло.

— Пол победы, пол победы! — радостно воскликнул он.

Я, хоть убей меня, ровно ничего не понимал во всей этой странной, таинственной истории.

Почти вслед за почтой прибыли четыре казака.

— Позовите сюда двух казаков! — отдал распоряжение смотрителю Путилин. Те быстро явились.

— Здравствуйте, братцы! Знаете, кто я? — Казаки опешили.

— А кто? — спросил старший.

— Инструкцию получил от начальства?

— Так точно.

— Ну, так я вот и есть генерал Путилин, а это попутчик мой. Помилуй Бог, какие бравые молодцы!

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — с довольными лицами гаркнули казаки.

— Ну, а теперь слушайте меня внимательно.

И Путилин начал что-то тихо с ними шептаться.

Он говорил довольно долго, после чего казаки быстро вышли и привели почтальона и ямщика. За ними шел смотритель.

— Запереть их в отдельную комнату, дав выпить и закусить, и не выпускать до тех пор, пока вы не получите распоряжения! — властно приказал Путилин.

 

 

РАСПЛАТА

 

 

Когда я, переодетый в костюм ямщика, вышел са­диться в почтовую бричку, казаков уже не было.

— А где же казаки, Иван Дмитриевич? — спросил я Путилина-почтальона. — Неужели мы рискнем ехать одни?

— Обязательно, — невозмутимо ответил Путилин.

— А почему же не с казаками?

— Потому что они уже уехали.

— Куда?

— Туда! — махнул рукой мой гениальный друг. — Ну-с, доктор, садитесь и помните, что вы — ямщик, а поэтому — не угодно ли вам править!

Станционный смотритель с бледным, растерянным лицом с глубоким изумлением глядел на нас. Что думал этот честный, скромный служака? Все, что про­изошло на его глазах, было до такой степени странно, непонятно для него, что он, наверно, считал или себя, или нас спятившими с ума.

Стояла дивная ночь.

Мы отъехали от почтовой станции уже верст пять.

— Скажи, доктор, по совести: ты, наверное, никогда не предполагал, что тебе придется сделаться ямщиком и везти почту?

— Я думаю! — воскликнул я. — Куда мы едем, Иван Дмитриевич?

— Мы должны приехать на то место, где ограбили почту.

— Это не доезжая двенадцати верст до села Бараны?

— Да.

Путилин вынул и стал осматривать свой револьвер.

— Скажи, доктор, твой револьвер в порядке?

— Да.

— Держи его наготове.

— Стало быть, предстоит сражение?

— Обязательно. Борьба произойдет отчаянная.

Признаюсь, это сообщение меня мало порадовало...

— Имей в виду, доктор, что целиться надо пра­вильно, ибо в противном случае ты рискуешь жизнью.

С каждой верстой, которая приближала нас к месту ограблений почты, нервы мои все более и более взвинчи­вались. Как-никак, а мрачная неизвестность ложилась на душу тяжелым гнетом.

— Остается верста. Приготовься, доктор! — спокойно сказал мне Путилин.

Я, правя правой рукой, левой — вынул револьвер.

Все ближе, ближе.

Направо показались огромные сосны-великаны.

— Задержи ход!.. Поедем тише! — сказал Путилин. — Нам выгоднее это...

Я сдержал лошадей и мы поехали очень легкой рысью.

— Слышишь? — обратился ко мне мой друг. — Слышишь этот свист?

— Это птицы какие-то ночные кричат.

— Ты думаешь? — усмехнулся Путилин. — Ох, доктор, у этих птиц нет крыльев, но зато имеются ножи, топоры и дубины.

— Разбойники? — как-то невольно вздрогнул я.

— Они самые. Пожалуйста, не спускай глаз с левой стороны дороги. Там, как ты видишь, овраг. Так вот оттуда ожидай нападения.

Не успел Путилин это сказать, как три высокие, рослые фигуры выскочили из оврага и бросились к на­шей бричке.

— Стой! — загремел один, хватая одну из лошадей под узцы.

Другой разбойник в эту секунду замахнулся уже на Путилина своей страшной дубиной, которой можно бы было раскроить череп не только человеку, но и волу.

Но ему этого не удалось. Грянул выстрел и высокий мужик, дико закричал и, нелепо взмахнув руками, грянулся на дорогу.

Вслед за выстрелом Путилина послышались два ружейных залпа. Я похолодел и взглянул направо, сразу не мог ничего сообразить. К нам, с пригорка, мчались четыре всадника.

— Мы погибли! Это разбойники! — воскликнул я, еле сдерживая рвущихся вперед лошадей.

— Протри глаза, доктор, это казаки! — крикнул Путилин.

Он выпрыгнул из брички и, направляя револьвер на двух головорезов, оцепеневших на месте, загремел:

— На колени, негодяи!

— Врешь, поганый дьявол! — прохрипел рыжий разбойник, с остервенением бросаясь на Путилина.

Грянул второй выстрел.

Рука разбойника, державшая огромный нож, повисла, как плеть.

— Ну, здравствуй, Семен Артемьев! — насмешливо проговорил Путилин. — Не ожидал меня так скоро увидеть?

— Кто... кто ты, проклятый? — придерживая здоровой рукой раненую, воскликнул разбойник.

— Я-то кто? Фургонщик-коробейник, дорогой мой старый Дмитрич.

Разбойника отшатнуло.

— Ты тот фургонщик! — дико заворочал глазами Артемьев.

— Я, я самый.

В эту секунду налетели вихрем казаки.

— Берите братцы их! — приказал Путилин.

Сын Семена Артемьева, тот, который был женат на красавице-молодухе, попробовал было спастись бегством, но это ему не удалось.

— Эх, попались, батя! — стоном вырвалось у него, когда спешившиеся казаки вязали его веревкой. — Говорил тебе: довольно поработали, зашабашим.

— Корысть, сынок, заела! — поник головой душегуб.

Путилин подошел к ним.

— Звери, вы звери! И как это вы решились столько душ загубить?

Злобно и мрачно посмотрели на него разбойники — отец и сын.

— Тебя не, спросили, проклятый, — вырвалось у Семена Артемьева. — А вот ты скажи, как ты разнюхать дела наши сумел? Вот это интересно послушать!

Путилин улыбнулся.

— Денежки новенькие торопитесь в ход пускать, да и убитых плохо закапываете, — ответил он.

Вздрогнули сын и отец.

— Как так плохо закапываем? А ты почему знаешь?

— В сарае видел вашу работу. Что же это вы только до половины почтальона зарыли? Не по христиански, мерзавцы, да и смрад на весь двор пускаете!

Широко раскрытыми глазами глядели преступники на Путилина. Глядели-глядели-глядели, да как бацнулись в ноги!

— Прости! Вызволи! Покаемся мы... Видит Бог, больше не будем! Все тысячи тебе отдадим! — заголосили они, точно бабы.

— Теперь поздно, голубчики, спасаться: теперь надо наказанием искупать грех.

Губернатор Григорьев, к которому Путилин заехал на обратном пути, ликовал от восторга.

— Вы — истинный чародей, Иван Дмитриевич! — восклицал он.

Разбойники угодили на двадцатилетнюю каторгу.