Каким образом Аженор узнал о том, что приехал слишком поздно

 

Оставив солдат и офицеров, этих влюбленных в войну, погруженными в обсуждение различных замыслов, планов боевых действий, тонкостей воинского искусства, Аженор продолжал стремиться к цели, которая заключалась в том, чтобы найти Аиссу, свое бесценное сокровище.

Любовь у Аженора стала одерживать верх над честолюбием, даже над воинским долгом, потому что молодой человек, спеша попасть в Испанию, чтобы получить известия об Аиссе, страдал оттого, что выкуп, который в минуту геройской гордыни коннетабль назначил за себя, повезли в Бордо посланцы короля Франции и люди графа де Лаваля.

И поскольку страницы об этом не будет хватать в нашем рассказе — ведь ее недостает в жизни Аженора, — мы заполним ее историческими фактами; и посему вынуждены в нескольких словах сообщить, что Гиень ужаснулась в тот день, когда неизменно великодушный принц Уэльский отпустил из Бордо пленника, выкупленного за золото всей Франции.

Первым делом Бертран быстро примчался в Париж благодарить короля. Остальное мы с вами увидим, если еще об этом не знаем. Что касается коннетабля, то отныне мы выступаем как его подлинные и беспристрастные историки.

Итак, Аженор и его верный Мюзарон, делая большие переходы, направлялись в замок, где дон Педро надеялся овладеть Аиссой.

Аженор понимал, что надо торопиться. Он слишком хорошо знал дона Педро и Мотриля, чтобы тешить себя иллюзиями.

«Как знать, не пошла ли донья Мария из слабости или из страха на сделку с совестью, — спрашивал себя Аженор, — не показался ли ей более выгодным союз с мавром Мотрилем, чем угроза разрыва с доном Педро; что если фаворитка, разыгрывая из себя снисходительную супругу, закрывает глаза на прихоть своего царственного любовника?»

От этих мыслей закипала горячая кровь Аженора. Теперь он рассуждал только как влюбленный, то есть нес вздор, казалось не лишенный здравого смысла.

В пути он размахивал копьем, удары которого частью доставались мулу Мюзарона, частью спине славного оруженосца; результат оказывался неизменным: разбуженный ударом, Мюзарон начинал погонять лошадь. В дороге также произносились речи, из которых мы извлечем самую суть и воспроизведем в назидание читателям.

— Понимаешь, Мюзарон, если я хоть час поговорю с доньей Марией, — рассуждал Аженор, — то мне станет известно все, что происходит сейчас, и я узнаю, как мне поступать в будущем.

— Нет, сударь, вы ровным счетом ничего не узнаете и в конце концов попадете в лапы негодяя-мавра, который подкарауливает вас, как паук муху.

— Вечно ты твердишь одно и то же, Мюзарон. Неужели сарацин стоит христианина?

— Сарацин, когда он что-то задумал, стоит трех христиан. Это все равно, что вы спросили бы: стоит ли женщина мужчины? А ведь мы каждый день видим мужчин, которых покоряют и побеждают женщины. И знаете почему, сударь? Потому что женщины всегда думают о том, что они хотят сделать, тогда как мужчины почти никогда не делают того, над чем им следовало бы подумать.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что какая-то интрига сарацина помешала донье Марии прислать к вам Аиссу.

— И что дальше?

— Дальше? Мотриль, который помешал донье Марии привезти вам вашу возлюбленную, ждет, вооружив душу и тело, что он поймает вас в ловушку, как ловят жаворонков в зеленеющих хлебах, убьет вас, и Аисса вам не достанется.

Аженор ответил ему гневным криком и пришпорил коня. Он подъехал к замку, который поразил его своим печальным видом. Камни красноречивы, они говорят на языке, внятном избранным душам.

Аженор пристально вглядывался в озаренное светом молодой луны здание, где находилась вся его любовь, вся его жизнь. Пока он предавался созерцанию, в таинственных и неприступных боковых пристройках замка свершилось чудовищное убийство, триумф Мотриля.

Измученный долгой дорогой и почти полным неведением, уверенный в том, что перед ним именно то место, какое он искал, Аженор, проведя долгие часы за осмотром стен замка, добрался вместе с Мюзароном до деревушки, расположенной по другую сторону горы.

В ней, как нам уже известно, жили пастухи. Аженор попросился к ним на ночлег и щедро заплатил им. Ему даже удалось раздобыть пергамент и чернила; руками Мюзарона он написал письмо донье Марии; оно было заполнено нежными сожалениями и изъявлениями признательности, а также тревогами и сомнениями, которые были выражены со всем французским изяществом.

Для большей уверенности в том, что его послание прибудет по назначению, Аженору очень хотелось послать в замок Мюзарона; но оруженосец обратил внимание хозяина на то, что он, будучи известен Мотрилю, подвергается гораздо большим опасностям, нежели обыкновенный гонец, какой-нибудь пастух-горец.

Аженор согласился с этим доводом и послал пастуха отнести письмо.

После этого он улегся рядом с Мюзароном на козьи шкуры и стал ждать.

Но сон влюбленных подобен сну безумцев, честолюбцев и воров: он очень неспокоен.

Уже через два часа Аженор был на ногах и, стоя на склоне горы — отсюда, несмотря на большое расстояние, можно было ясно видеть ворота замка, — поджидал возвращение гонца.

В письме было сказано:

 

«Благородная госпожа, добрейшая и преданнейшая интересам двух бедных влюбленных, я вернулся в Испанию, словно пес, которого тащат на цепи. Ни от Вас, ни от Аиссы нет известий, умоляю Вас, дайте мне знать о себе. Я в деревне Куэбра, куда доставят Ваш ответ, что несет мне жизнь или смерть. Что случилось? На что мне надеяться, чего опасаться?»

 

Пастух не возвращался. Вдруг ворота замка раскрылись, и Аженор почувствовал, как сильно забилось его сердце; однако из ворот вышел не ожидаемый гонец.

Длинная вереница неизвестно откуда взявшихся солдат, женщин и придворных (хотя король приехал в летнюю резиденцию с горсткой людей) — одним словом, целая процессия следовала за носилками, везущими покойника, что можно было установить по черным коврам, украшавшим носилки.

Аженор счел это дурным предзнаменованием. Но едва он успел об этом подумать, как ворота снова закрылись.

— Очень странная задержка — обратился он к Мюзарону, который с недовольным видом кивнул в ответ. — Пойди узнай, в чем дело, — прибавил Молеон.

И Аженор уселся на пригорочек, поросший запыленным вереском.

Не прошло и четверти часа, как Мюзарон вернулся, ведя с собой солдата, которого явно пришлось долго упрашивать прийти сюда.

— Я повторяю вам, — кричал Мюзарон, — что вам заплатит мой хозяин, и заплатит от души.

— Кому и что надо заплатить? — спросил Аженор.

— Сеньор, важная новость…

— Что за новость?

— Сеньор, это солдат из эскорта, который везет тело в Бургос.

— Черт побери, говори, чье тело?

— Беда, сеньор! Ох, беда, дорогой мой господин! Мне вы не поверили бы, а вот ему, наверное, поверите… Ведь тело, что везут в Бургос, — это донья Мария де Падилья!

У Аженора вырвался крик отчаяния и недоверия.

— Это правда, — подтвердил солдат. — И мне надо спешить занять место в эскорте.

— О, горе, горе! — воскликнул Молеон. — Ну, а Мотриль в замке?

— Да нет, сеньор, — ответил солдат. — Мотриль уехал в Монтель.

— Уехал?! И носилки с ним?

— Да, сеньор, в них увезли умирающую девушку.

— Девушку? Мюзарон, Аисса умирает! Я тоже умираю, — вздохнул несчастный рыцарь, навзничь рухнув на землю, словно его действительно хватил удар; это сильно испугало славного оруженосца, совсем не привыкшего к обморокам своего господина.

— Вот все, сеньор рыцарь, что мне известно, — сказал солдат, — да и узнал-то я об этом случайно. Сегодня ночью мне пришлось нести девушку, сраженную кинжалом, и отравленную сеньору Марию.

— Будь проклята эта ночь! О, горе, горе! — стенал полуобезумевший молодой человек. — Вот, друг мой, возьмите эти десять флоринов, как будто вы и не принесли мне весть о беде моей жизни.

— Спасибо, сеньор рыцарь, и прощайте, — крикнул солдат, бросившись бежать через вересковую пустошь.

Мюзарон, приложив ко лбу ладонь, смотрел вдаль.

— Посмотрите-ка вон туда, — воскликнул он. — Вы видите, ваша милость, там, вдалеке, за холмом, людей и носилки, что движутся по равнине. Вон, видите, верхом на лошади наш враг, сарацин в белом плаще.

— Мюзарон, давай оседлаем коней и растопчем этого негодяя! — вскричал рыцарь, которому придали сил жестокие страдания. — Если Аиссе суждено умереть, то я хотя бы приму ее последний вздох.

Мюзарон позволил себе положить руку на плечо господина.

— Ваша милость, никогда нельзя верно оценить только что случившееся, — заметил он. — Нас двое, а их дюжина. Мы устали, а они полны сил. Кстати, нам известно, что они едут в Монтель, там мы их и настигнем. Видите ли, ваша милость, мы должны полностью выяснить все, чего нам не смог рассказать солдат. Надо узнать, почему донью Марию отравили, а донье Аиссе нанесли удар кинжалом.

— Ты прав, мой верный друг, — согласился Аженор. — Делай со мной что хочешь.

— Я сделаю вас победителем и счастливцем, господин мой.

Аженор в отчаянии отрицательно покачал головой.

Мюзарон знал, что от отчаяния есть лишь одно лекарство — занять делом тело и ум.

Он повез хозяина обратно в лагерь, где бретонцы и преданные Энрике де Трастамаре испанцы уже почти не таились и все громче объявляли о своих намерениях с тех пор, как до них дошла еще непроверенная новость об освобождении Дюгеклена, а особенно после того, как они убедились, что их силы возрастают с каждым днем.

 

XIV

Паломники

 

Поздним вечером, в нескольких льё от Толедо, Аженор и его верный Мюзарон уныло тащились по песчаной, окаймленной хилыми сосенками дороге, отыскивая пристанище, где они, разбитые усталостью, могли бы дать себе недолгий отдых и велеть зажарить зайца, которого стрела оруженосца настигла прямо на лежке. Вдруг они услышали за спиной приглушаемый песком топот копыт резвого мула, который нес на мощной спине паломника; на голове всадника была большая шляпа, с широких полей которой свисало некое подобие вуали.

Этот паломник пришпоривал мула и, судя по всему, умел превосходно ездить верхом.

Великолепный, породистый мул скорее летел, чем бежал, и промчался мимо наших путников так быстро, что они едва смогли расслышать брошенную паломником на ходу фразу «Baya ustedes con Dios».[193]

Не прошло и десяти минут, как Мюзарон снова услышал топот копыт. Обернувшись, он успел лишь развернуть коня Аженора и свою лошадь, как к ним вихрем подлетели четверо всадников.

Их главарь, что скакал впереди, тоже был в одеянии паломника, которое напоминало костюм того, кто промчался раньше.

Правда, у второго паломника, более осмотрительного, под мантией можно было заметить латы, а его лицо скрывало опущенное забрало; даже в темноте это было забавным зрелищем — голова рыцаря в шлеме, на котором красовалась широкополая шляпа.

Незнакомец подъехал так близко, будто хотел, словно ищейка, обнюхать наших путников; но Аженор предусмотрительно опустил забрало и взялся за рукоять меча.

Мюзарон тоже держался начеку.

— Сеньор, не ехал ли здесь верхом на черном муле, быстром как ветер, паломник, вроде меня? — спросил незнакомец на ломаном испанском языке; голос его звучал глухо, как будто доносился со дна пропасти.

Голос этот неприятно поразил Аженора: ему смутно почудилось, что он его где-то слышал. Но долг рыцаря обязывал его дать учтивый ответ.

— Сеньор паломник или сеньор рыцарь, человек, о котором вы спрашиваете, примерно десять минут назад проехал здесь, — сказал он по-испански. — Он, действительно, ехал на муле, таком резвом, что мало найдется коней, способных его догнать.

Мюзарону казалось, что паломник, услышав голос Аженора, тоже несколько удивился, ибо он подъехал еще ближе и нагло сказал:

— Эта услуга, рыцарь, для меня гораздо дороже, чем вы думаете. Кстати, она была высказана столь учтиво, что я был бы рад познакомиться с человеком, который ее мне оказал… По вашему акценту я понял, что мы оба с севера, это повод, чтобы мы получше узнали друг друга. Поднимите, пожалуйста, забрало, чтобы я имел честь поблагодарить вас, глядя вам в лицо…

— И вы тоже откройте забрало, сеньор рыцарь, — ответил Молеон, которого все больше раздражали и этот голос, и эта настойчивая просьба.

Паломник смутился. В конце концов он очень грубо отказался открыть забрало, что подтвердило, насколько его просьба была коварной и корыстной.

Не прибавив больше ни слова, он подал знак своим спутникам и галопом поскакал по дороге, по которой раньше проехал первый паломник.

— Ну и наглец! — воскликнул Мюзарон, когда он исчез в темноте.

— Мне кажется, Мюзарон, что этот гнусный голос я уже слышал, когда попал к наемникам.

— Мне тоже так кажется, ваша милость, и, будь наши лошади не столь усталыми, мы могли бы поскакать за этими мошенниками, от которых можно ждать любого подвоха.

— Какое нам до них дело, Мюзарон, — ответил Молеон, во всем разочаровавшийся. — Мы едем в Толедо, где должны собраться наши друзья. А Толедо недалеко от Монтеля. Это все, что я знаю и хочу знать.

— В Толедо мы получим известия от сеньора коннетабля, — продолжал Мюзарон.

— И возможно, от дона Энрике де Трастамаре, — откликнулся Аженор. — Мы будем получать приказы, станем послушным орудием… Это единственный выход, единственное утешение для людей, которые, потеряв свою душу, уже не знают, о чем им говорить и что делать в жизни.

— О-ля-ля! — воскликнул Мюзарон. — Впасть в отчаяние мы всегда успеем… Как гласит французская поговорка, последней приходит победа…

— Или смерть… Так ведь? Вот что ты боишься прибавить.

— Полно, сеньор, ведь умираем только раз.

— Ты думаешь, я боюсь смерти?

— Помилуй Бог, ваша милость, мне досадно, что вы совсем ее не боитесь.

Коротая время в подобных разговорах, они дотащились до вожделенной венты.[194]Это был уединенный дом — таковы в Испании эти приюты, благословенные прибежища, где путники днем находят спасение от солнца, а ночью от холода; он словно оазис в пустыне, чьих границ страстно желают достичь, но часто не могут пересечь, ибо, прежде чем оазис отыщется, погибают от голода, жажды и усталости.

Когда рыцарь и его верный Мюзарон поставили лошадей в конюшню — вернее, заботу эту взял на себя достойный оруженосец, — Аженор, войдя в низкую комнату венты в ярком свете очага, среди спящих беспробудным сном погонщиков мулов увидел двух паломников, которые, вместо того чтобы беседовать, сидели, повернувшись друг к другу спиной.

«Вот оно что! Я-то думал, они друзья», — удивился Аженор.

Когда в залу вошли два новых постояльца, паломник с вуалью на шляпе отодвинулся поглубже в тень.

Паломник с закрытым забралом не сводил глаз с другого паломника, как будто подкарауливал, когда приоткроется хоть краешек его вуали.

Этого не случилось. Безмолвный, неподвижный, явно чем-то раздосадованный, таинственный паломник, чтобы не разговаривать с назойливым соседом, притворился, будто крепко спит.

Постепенно погонщики мулов ушли на двор и, завернувшись в накидки, улеглись спать рядом со своими животными; у очага остались Молеон, отужинавший вместе с оруженосцем, и оба паломника — один из них бодрствовал, другой спал.

Человек с закрытым забралом обратился к Аженору с избитыми извинениями за то, что так грубо расстался с ним на дороге, потом спросил, не намерен ли он вскоре отправиться к себе в комнату, где ему, вероятно, будет спать удобнее, чем на этой скамье.

Аженор, так и не открывший забрало, упрямо намеревался оставаться в зале, хотя бы для того, чтобы досадить незнакомцу, но неожиданно его осенила мысль, что, сидя здесь, он ничего не узнает. Ему было совершенно ясно, что паломник с вуалью не спит. Следовательно, этих людей, которые очень хотели остаться наедине, должно что-то связывать.

Аженор жил в такое время и в такой стране, когда любопытство часто спасало человеку жизнь.

Он сделал вид, будто собирается пойти в комнату, предоставленную ему хозяином венты, но встал за дверью; крепкая и массивная, она неплотно сидела на петлях, и щели позволяли видеть, что происходит в зале.

Аженор рассудил верно, ибо его ожидало зрелище, достойное внимания.

Когда Аженор вышел, паломник с закрытым забралом, оставшись наедине с тем, кого считал спящим, встал и прошелся по комнате, чтобы убедиться, крепок ли сон соседа.

Спящий паломник не шелохнулся.

Тогда человек с закрытым забралом на цыпочках подкрался к нему и протянул руку, чтобы приподнять вуаль, скрывавшую лицо паломника.

Но он не успел к ней прикоснуться: паломник вскочил и разгневанно спросил:

— Что вам угодно? Почему вы нарушаете мой сон?

— Он был не слишком крепок, господин завуалированный паломник, — насмешливо ответил человек с закрытым забралом.

— Но это не значит, что его надо нарушать, господин проныра с железным лицом.

— Вероятно, господин паломник, у вас есть веские причины, чтобы никто не узнал, какое у вас лицо — железное или как у простых смертных?

— Это никого не касается, и, если я ношу вуаль мшит, я не желаю, чтобы видели мое лицо, по-моему, это ясно.

— Сеньор, я ведь очень любопытный и ваше лицо все равно увижу, — усмехнулся человек с закрытым забралом.

Паломник быстро задрал подол мантии и выхватил длинный кинжал.

— Сперва вы увидите вот это, — пригрозил он.

 

Человек с закрытым забралом на мгновение задумался, потом задвинул тяжелые засовы двери, за которой подслушивал Аженор. И сразу же распахнул выходившее на дорогу окно, через которое в залу ворвались четверо вооруженных до зубов людей в доспехах.

— Вы сами видите, сеньор, — обратился он к паломнику, — что защищаться бесполезно и даже невозможно. Поэтому, чтобы сохранить свою драгоценную жизнь, извольте ответить мне всего на один вопрос.

Паломник, сжимавший в руке кинжал, дрожал от ярости и страха.

— Вы дон Энрике де Трастамаре? — спросил бандит.

— На подобный вопрос, заданный в такой форме, да еще в таких условиях, — сказал паломник, — можно отвечать, лишь готовясь к смерти, если я тот, о ком вы говорите Поэтому я буду защищать свою жизнь, ведь я и есть тот граф, чье имя вы произнесли.

И он величественным жестом поднял вуаль, открыв свое благородное лицо.

— Граф! — вскричал Молеон из-за двери, которую хотел высадить.

— Это он! — с дикой радостью заорал человек с закрытым забралом. — Я был уверен в этом, друзья мои! Мы долго за ним гнались. От самого Бордо, а это не близко! Хватит, уберите кинжал, граф, мы не собираемся вас убивать, мы хотим взять за вас выкуп. Бес меня задери, мы ребята покладистые, спрячьте кинжал, спрячьте!

Аженор с удвоенной силой молотил по двери, которую хотел разнести в щепки, но дуб не поддавался.

— Выйдите и успокойте малого, что колотит в дверь, — обратился к своим дружкам человек с закрытым забралом, — а я останусь уговаривать графа.

— Бандит! — с презрением сказал Энрике. — Ты хочешь выдать меня моему брату.

— Если он заплатит больше, то выдам.

— Я же говорил, что лучше уж погибнуть здесь, — воскликнул граф. — На помощь! Ко мне!

— Не кричите, сеньор, а не то мы будем вынуждены вас прикончить, — сказал бандит. — За вашу голову дон Педро, наверно, заплатит меньше, чем за вашу живую и невредимую персону. Впрочем, нам и придется удовольствоваться только головой.

— Это мы еще посмотрим, — вскричал Аженор, который каким-то сверхчеловеческим усилием высадил дверь и яростно набросился на четырех спутников разбойника.

— Из этого следует, что придется вас убить, — изрек бандит, выхватив из ножен меч, чтобы атаковать Энрике. — У вас, сеньор, очень неумный друг, прикажите ему не вмешиваться.

Но едва он успел произнести эти слова, как с улицы вошел третий паломник, которого, разумеется, никто не ждал.

На нем не было ни шлема с опущенным забралом, ни шляпы с вуалью. Он считал, что ему вполне достаточно мантии паломника. Весь его облик: широкие плечи и огромные руки, круглая голова и умное лицо — предвещал, что на подмогу явился сильный и смелый защитник.

Он стоял на пороге и, не обнаруживая ни гнева, ни страха, удивленно смотрел на переполох в зале венты.

— Здесь что, драка? — спросил он. — Эй, христиане, кто тут прав, кто виноват?

Его уверенный и властный голос перекрывал шум подобно тому, как рык льва заглушает вой бури в ущельях Атласских гор.

Услышав этот голос, сражающиеся повели себя странно.

Граф издал изумленный, радостный крик; человек с закрытым забралом в ужасе отпрянул к стене; Мюзарон закричал:

— Клянусь жизнью, это же сеньор коннетабль!

— Ко мне, коннетабль, на помощь, они хотят меня убить! — кричал граф.

— Это вы, мой граф! — взревел Дюгеклен, разорвав мантию, чтобы она не стесняла его движений. — А это кто, скажите-ка на милость?

— Друзья, — обратился бандит к пособникам. — Мы должны или убить этих людей, или погибнуть. Мы с оружием, они безоружны. Нам подарил их дьявол. Ведь вместо ста тысяч флоринов нас ждут двести тысяч! В бой!

Едва бандит успел произнести эти слова, как коннетабль с бесподобным хладнокровием вытянул руку, легко, словно барана, схватил его за горло и, швырнув себе под ноги, прижал к полу. Потом вырвал у него меч.

— Вот я и с оружием, — сказал он. — Трое против троих, ну, начинайте, пташки мои ночные.

— Мы пропали! — вскричали сообщники бандита и выскочили на улицу через незакрытое окно.

Аженор бросился к лежавшему на полу бандиту, поднял его забрало и воскликнул:

— Это же Каверлэ! Так я и знал!

— Эту гадину надо раздавить немедленно! — воскликнул коннетабль.

— Это я беру на себя, — ответил Мюзарон, приготовившись ножом добить бандита.

— Пощадите, — прохрипел разбойник, — сжальтесь! Не позорьте свою победу.

— Да, пощадим его! — воскликнул граф, в горячем порыве радости обнимая Дюгеклена. — Слишком много милосердных деяний должны мы свершить, чтобы возблагодарить Господа, который свел нас вместе… У нас нет времени на этого мерзавца: подарим ему жизнь, он сам найдет место, где его повесят.

Каверлэ в порыве благодарности поцеловал ноги великодушного принца.

— Пусть убирается на все четыре стороны, — согласился Дюгеклен.

— Убирайся, разбойник, — недовольно проворчал Мюзарон, распахивая перед Каверлэ дверь.

Каверлэ не заставил себя упрашивать: он выбежал из зала с такой прытью, что его нельзя было бы догнать даже на лошади, если бы граф передумал.

Поздравив себя со счастливой удачей, граф, коннетабль и Аженор завели разговор о будущей войне.

— Как видите, я не опаздываю на встречи, — заметил коннетабль. — Я ехал в Толедо, о чем мы с вами договорились в Бордо. Значит, вы рассчитываете на Толедо?

— Я очень надеюсь, что Толедо распахнет передо мной ворота, — сказал граф.

— Но уверенности в этом нет, — ответил коннетабль. — С тех пор как я разъезжаю в этом одеянии, то есть за четыре дня, я узнал о положении в Испании больше, чем за два года. Толедцы стоят на стороне дона Педро.

Это означало, что придется осаждать город.

— Дорогой коннетабль, ради меня вы подвергались множеству опасностей.

— Дорогой государь, я даю слово лишь однажды. Я обещал, что вы будете королем Кастилии — так будет, или я умру, — и к тому же мне надо взять реванш. Поэтому, как только я получил свободу в Бордо благодаря вашему хладнокровию, я за десять дней побывал у короля Карла и вернулся на испанскую границу. Уже неделю я разыскиваю вас в Испании, ведь мой брат Оливье и Виллан Заика получили сообщение, что вы ненадолго заезжали в Бургос, направляясь в Толедо.

— Верно, я заезжал в Бургос… Я жду под Толедо высших командиров моей армии и переоделся паломником только в Бургосе…

— И бандиты тоже, ваша светлость, приняли такой вид и этим подали мне одну мысль. Переодевшись паломниками, командиры могут пробираться незамеченными, чтобы готовить места расположения войск. Теперь все щеголяют в такой одежде, сегодня каждый хочет совершить путешествие в Испанию. И даже негодяй Каверлэ оделся так же, как и мы. Главное, что мы встретились. Вы выберете резиденцию и призовете к себе всех испанцев, ваших сторонников. А я призову рыцарей и солдат из всех стран. Нельзя терять ни минуты. Дон Педро еще не утвердился на троне, он потерял своего лучшего советника, донью Марию, — единственное существо, которое было дорого ему в этом мире. Мы должны воспользоваться его нерешительностью и начать войну, пока он не успел опомниться.

— Донья Мария мертва! — воскликнул Энрике. — Это верно?

— Я точно знаю это, — печально сказал Аженор. — Я видел, как везли ее тело.

— Ну, а где дон Педро?

— Неизвестно. Он похоронил свою несчастную жертву в Бургосе и после этого исчез, — ответил коннетабль.

— Как исчез? Разве это возможно? Но вы сказали, что донья Мария его жертва. Расскажите мне об этом подробнее, коннетабль, я целую неделю не решался говорить ни с одной живой душой.

— Как донесли мне мои лазутчики, произошло вот что, — начал свой рассказ коннетабль. — Дон Педро влюбился в мавританку, дочь этого проклятого Мотриля… Донья Мария заподозрила неладное, она даже узнала о сговоре короля с мавританкой. Оскорбленная до бешенства, она вонзила кинжал в сердце соперницы, а потом отравилась.

— Нет, сеньоры, нет! — вскричал Аженор. — Это невозможно… Это было бы таким гнусным злодеянием, таким черным предательством, что солнце померкло бы от ужаса…

Король и коннетабль с удивлением посмотрели на молодого человека, который столь пылко выражал свои чувства, но не могли получить от него никаких вразумительных объяснений.

— Простите меня, господа, — смиренно сказал Аженор, — у меня есть дорогая для меня и горькая тайна, одну половину которой донья Мария унесла с собой могилу, а другую я хочу благоговейно хранить.

— Ты влюбился, бедный мальчик? — спросил коннетабль.

Вместо ответа на этот вопрос Аженор сказал:

— Я в полном вашем распоряжении, сеньоры, и готов умереть, служа вам.

— Я знаю, что ты верный человек, — ответил Энрике, — честный, умный, неутомимый слуга. Поэтому рассчитывай на мою благодарность, но скажи нам, что тебе известно о любви дона Педро?

— Мне известно все, государь, и если вы приказываете говорить…

— Где сейчас может находиться дон Педро — вот все, что нам хотелось бы узнать.

— Господа, соблаговолите дать мне неделю, и я отвечу вам, где он находится, — сказал Аженор.

— Дать неделю? — спросил король. — Что вы на это скажете, коннетабль?

— Я скажу, государь, что неделя уйдет у нас на подготовку нашей армии, на ожидание подкреплений и денег из Франции. Мы абсолютно ничем не рискуем.

— Тем более, ваша светлость, — подхватил Молеон, — что, если мой план удастся, вы будете располагать знанием настоящих причин войны, а ее истинного виновника, дона Педро, я с большой радостью выдам вам.

— Он прав, — согласился король. — Если один из нас будет схвачен, кончится война в Испании.

— О нет, государь! — воскликнул коннетабль. — Я клянусь вам, что если вы попадете в плен и вас разрубят на куски — этого, я надеюсь, Бог не допустит, — то я приложу все силы, чтобы наказать нечестивца дона Педро, который хладнокровно убивает своих пленных и водит дружбу с неверными.

— Я тоже так думаю, Бертран, — живо ответил король. — Не заботьтесь обо мне… Если я буду взят в плен и убит, то отбейте у врага мое тело и бездыханным положите на трон Кастилии: я заявляю, что считал бы себя счастливым победителем, если бы к подножию этого трона швырнули труп дона Педро — этого бастарда, предателя, убийцы.

— Государь, это я вам обещаю, — прибавил коннетабль. — Ну а теперь предоставим свободу этому молодому человеку.

— Где мы встретимся? — спросил Молеон. — Под стенами Толедо, который будем осаждать?

— Через неделю?

— Через неделю, — ответил Аженор.

Энрике нежно обнял молодого человека, который совсем сконфузился от подобной чести.

— Не смущайтесь, — сказал король, — я хочу доказать вам, что вы, деливший со мной трудные минуты моей судьбы, будете делить со мной и ее счастливые мгновения.

— А я тоже обязан ему свободой, которой наслаждаюсь, — заметил коннетабль, — обещаю помочь ему всеми своими силами в тот день, когда он потребует моей помощи в чем угодно, где угодно и против кого угодно.

— О господа, господа, вы переполняете меня радостью и гордостью! — воскликнул Молеон. — Вы, столь знатные люди, относитесь ко мне с таким вниманием… Ведь вы на этой земле олицетворяете для меня самого Бога, вы открываете мне Небо.

— Ты этого достоин, Молеон, — сказал коннетабль. — Скажи, нужны ли тебе деньги?

— Нет, ваша милость, нет.

— Но задуманный план потребует от тебя многих хлопот, и богатые подарки не помешают…

— Сеньоры, вы помните, что однажды я захватил шкатулку с драгоценностями этого бандита Каверлэ, в которой было сказочное богатство, но для меня это было чересчур много, и я без сожалений с ним расстался, — ответил Молеон. — Во Франции я получил от короля сто ливров, это для меня целое состояние, ведь мне на все хватает…

— О, как прекрасно сказано, — со слезами на глазах пробормотал Мюзарон из своего угла.

Король услышал его.

— Это твой оруженосец? — спросил он.

— Верный, храбрый слуга, — ответил Молеон, — он облегчает мне жизнь и не раз спасал меня.

— Он тоже получит награду. Подойди ко мне, оруженосец, — сказал граф, сняв брошь в виде выложенной жемчужинами раковины, — возьми это, и в тот день, когда ты или кто-нибудь из твоих потомков будет испытывать нужду, эта вещь, переданная в мои руки или в руки моего наследника, составит целое состояние… Бери, оруженосец, бери.

Мюзарон опустился на колени; сердце его готово было выскочить из груди.

— А теперь, мой король, — сказал коннетабль, — воспользуемся темнотой, чтобы добраться до места, где вас ждут ваши офицеры, ведь мы напрасно отпустили этого Каверлэ. Он, утроив свои силы, может снова напасть на нас и на этот раз действительно взять в плен хотя бы для того, чтобы доказать нам, что он далеко не дурак.

Они вооружились и, веря в свою неустрашимость и свои силы, добрались до леса, где было трудно на них напасть и невозможно их догнать.

Тут Аженор спешился и простился со своими могучими покровителями, которые пожелали ему удачи и счастливой дороги.

Мюзарон ждал приказов хозяина, готовый погнать лошадей в любую сторону.

— Куда мы едем? — спросил он.

— В Монтель… Ненависть подсказывает мне, что рано или поздно мы отыщем там дона Педро.

— Кстати, ревность — чувство полезное, — заметил Мюзарон, — она позволяет видеть даже то, чего нет. Ладно, едем в Монтель.

 

XV

Монтельская пещера

 

И они тотчас отправились в путь. В два дня Аженор достиг цели своей поездки — места, где находилась его любовь.

С помощью Мюзарона он так незаметно пробрался к замку, что в округе никто не мог похвастать тем, будто видел их.

Однако из-за всех этих предосторожностей они не сумели что-либо разведать. Кто молчит, тот ничего не узнает.

Когда Мюзарон увидел Монтель (замок, словно каменный великан, чью голову задевали облака, а ноги омывали воды Тахо, сидел на скалистом основании) и при свете луны разглядел окаймленную колючим кустарником дорогу, которая обвивалась вокруг скалы (ограда дороги была высечена острыми углами таким образом, чтобы поднимающийся в замок путник видел не дальше, чем на двадцать шагов, тогда как дозорный с высоких стен просматривал дорогу насквозь), — он сказал Молеону:

— Это настоящее гнездо стервятника, дорогой мой сеньор. Если голубка заперта там, нам ни за что до нее не добраться.

Неприступный Монтель, действительно, мог одолеть только голод; но два человека не могли осадить крепость.

— Нам важно знать, находятся ли Мотриль с Аиссой в этом логове, — ответил Аженор, — какое положение занимает Аисса среди наших врагов, — одним словом, как ведет себя во всем этом деле дон Педро.

— Мы узнаем это со временем, — возразил Мюзарон, — хотя у нас осталось всего четыре дня, не забывайте об этом, сеньор.

— Я буду ждать до тех пор, пока не увижу Аиссу или любого человека, кто мне расскажет о ней.

— Надо его поймать, но, сами подумайте, мой господин, пока мы будем охотиться в этом замке, либо Мотриль, либо какой-нибудь Хафиз подстрелит нас из лука или набросит на нас сеть, в которую мы попадемся, словно жабы на камне. Позиция для этого у нас очень удобна, как видите.

— Верно.

— Поэтому нам надо придумать что-то похитрее, чем привычные средства. Я, например, верю, что донья Аисса находится в этом логове; зная Мотриля, я скорее не поверил бы, что он заточил ее в другом месте. А узнать, находится ли в замке дон Педро, мы, по-моему, сможем дня через два.

— Почему?

— Потому что замок маленький, припасов там немного, гарнизона в нем быть не может, и, чтобы возобновлять запасы, необходимые такому расточительному королю, из него часто должны выезжать люди.

— Но мы-то где расположимся?

— Неподалеку. Я отсюда вижу, где…

— В этой пещере…

— Эта расщелина в скале, из нее бьет источник, там сыро, но зато надежно. Если кто туда и заглянет, то лишь напиться или набрать воды. Мы спрячемся в глубине, схватим первого попавшегося и заставим его разговориться: или пообещаем денег, или пригрозим ему. А пока побудем на свежем воздухе.

— Ты храбрый и умный друг, мой Мюзарон.

— О да, верьте мне, что у короля дона Педро немного найдется таких умных советников, как я. Значит, насчет пещеры вы согласны?

— Ты забыл о двух вещах: о еде, которую мы не найдем в пещере, и о лошадях, которые в ней не поместятся.

— Верно… всего не предусмотришь. Я отыскал вход, а вы ищите выход.

— Мы убьем лошадей и сбросим их в Тахо, что течет внизу.

— Хорошо, ну а есть мы что будем?

— Мы пропустим того, кто поедет за припасами, а на обратном пути остановим его и отберем продукты.

— Замечательно! — воскликнул Мюзарон. — Только вот люди в замке, не дождавшись своего поставщика, заподозрят неладное.

— Ерунда, зато мы добудем необходимые сведения.

Было решено осуществить оба замысла. И все-таки в тот момент, когда он хотел ударом палицы свалить своего коня, у Аженора дрогнуло сердце.

— Бедное животное, ты так преданно служило мне, — сказал он.

— И могло бы еще послужить в том случае, если нам придется увозить отсюда донью Аиссу, — заметил Мюзарон.

— Твоими устами глаголет судьба. Я не убью моего несчастного коня, Мюзарон, ну-ка, разнуздай его, спрячь сбрую и седло в пещере. Он будет бродить здесь и сам отыщет себе пропитание, в этом он искуснее человека. Самое хорошее, что с ним (и с нами заодно) может случиться, — это если его заметят и уведут в замок. Но мы всегда сможем постоять за него, так ведь?

— Так, ваша милость.

Мюзарон расседлал коня, а седло и сбрую спрятал в глубине пещеры; голый каменный пол славный оруженосец для большего комфорта присыпал песком, который натаскал в своем плаще с берега Тахо, и устлал вереском.

Конец ночи прошел в этих трудах. Рассвет застал наших искателей приключений в глубине их уединенного пристанища.

Их слух поразило чудесное явление.

Благодаря этой своеобразной витой лестнице, которая от подножия скалы вела на вершину, можно было слышать голоса людей, что прохаживались на открытой площадке замка.

Звуки эти, вместо того чтобы просто подниматься вверх, отражались от ограды дороги, затягивались в эту воронку, потом снова выплескивались, как брызги в водовороте.

В результате оказывалось, что из глубины пещеры Аженор мог слышать людей, разговаривающих в трехстах футах у него над головой.

Первый ряд укреплений замка был расположен над водосбором; сюда можно было свободно пройти, но здешний край был таким пустым и разграбленным, что, кроме людей из замка, никто не осмеливался забредать в этот лабиринт.

Первую половину дня Аженор и Мюзарон провели в унынии. Они напились воды, потому что их мучила жажда, но есть им было нечего, а они сильно проголодались.

На исходе дня из замка спустились два мавра. Они вели осла, чтобы нагрузить его припасами, которыми рассчитывали разжиться в соседнем городке, лежавшем от замка в одном льё.

В то же время из