Глава, где мы находим продолжение и объяснение предыдущей

 

События, что остались нам неизвестны после отъезда, а вернее, бегства, Аженора из Бордо и сцены в саду, развертывались таким образом.

Дон Педро добился покровительства принца Уэльского, в чем он нуждался ради того, чтобы возвратиться в Испанию; уверенный в поддержке людьми и деньгами, он вместе с Мотрилем немедля отправился в путь, получив от принца охранную грамоту, что обеспечивало власть и безопасность при встрече с бандами наемников-англичан.

Маленький отряд направился к испанской границе, где, как мы уже рассказывали, храбрый Гуго де Каверлэ раскинул целую сеть ловушек.

И все-таки, несмотря на то что Каверлэ был осторожным командиром и опытным воином, король дон Педро, благодаря Знанию местности, сумел бы, вероятно, миновать Арагон и пробраться в Новую Кастилию без всяких неприятностей, если бы не следующий случай.

Однажды вечером, когда король с Мотрилем, разложив большой сафьяновый пергамент — карту всех Испании, отыскивали дорогу, по которой им предстояло ехать дальше, шторы носилок бесшумно раздвинулись и высунулась головка Аиссы.

Юная мавританка взглядом подала знак рабу, лежавшему рядом на земле, подойти поближе.

— Раб, из какой ты страны? — спросила она.

— Я родился за морем, — ответил он, — на берегу, который смотрит на Гранаду, но не завидует ей.

— Тебе ведь очень хочется вернуться на родину, правда?

— Да, — тяжело вздохнул раб.

— Завтра, если пожелаешь, станешь свободным.

— Отсюда далеко до озера Лаудиа,[143] — сказал он, — и беглец умрет с голоду, прежде чем туда доберется.

— Не умрет, потому что он возьмет с собой жемчужное ожерелье, и ему хватит одной жемчужины, чтобы прокормиться в пути.

И Аисса сняла свое ожерелье и бросила его рабу.

— Что я должен сделать, чтобы получить и свободу, и жемчужное ожерелье? — спросил раб, дрожа от радости.

— Видишь вон ту серую стену, что закрывает горизонт? — сказала Аисса. — Там лагерь христиан. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться до него?

— Еще не смолкнет песнь соловья, как я буду там, — ответил раб.

— Ну так слушай, что я тебе скажу, и храни каждое мое слово в своей памяти.

Раб внимал Аиссе с исступленным восторгом.

— Возьми эту записку, — продолжала она, — проберись в лагерь, узнай, где знатный рыцарь-франк, командир по имени граф де Молеон; устрой так, чтобы тебя провели к нему, и передай вот этот мешочек; за это он даст тебе сто золотых монет. Ступай!

Раб схватил мешочек, спрятал под своей грубой одеждой, улучил момент, когда какой-то мул забрел в соседний лесок, и, притворившись, будто побежал пригнать скотину назад, исчез в кустах с быстротой стрелы.

Никто не заметил исчезновения раба, кроме Аиссы, которая, трепеща от волнения, провожала его глазами и вздохнула с облегчением лишь тогда, когда он скрылся в кустах.

Случилось то, на что и рассчитывала юная мавританка. С опушки леса раб совсем скоро заметил странную — стальные когти, шлем с металлическим клювом, гибкое железное оперение кольчуги — хищную птицу, которая взгромоздилась на скалу, что высилась над колючим кустарником, чтобы иметь больший обзор.

Выйдя из зарослей, перепуганный раб попался на глаза часовому, который сразу же направил на него арбалет.

Беглецу только этого и надо было. Он помахал рукой, показывая, что хочет поговорить; часовой, продолжая целиться из арбалета, подошел ближе. Раб рассказал, что идет в лагерь христиан, и просил провести его к Молеону.

Это имя — правда, Аисса преувеличивала его значительность — пользовалось в наемных отрядах некоторой известностью после одного дерзкого поступка Аженора, захваченного бандой Каверлэ, а особенно с тех пор, как наемники узнали, что сотрудничеством с коннетаблем они обязаны Молеону.

Солдат прокричал пароль, взял раба за руку и подвел к другому часовому, что стоял шагах в двухстах от него. Тот, в свою очередь, привел раба к последнему кордону дозорных, за которым сеньор Каверлэ, окруженный солдатами, расположился в своей палатке, словно паук в центре сотканной им паутины.

По тому возбуждению, которое он чувствовал за стенами палатки, по смутному шуму, достигавшему его ушей, Каверлэ понял, что случилось нечто необычное, и вышел на порог.

Раба подвели прямо к нему.

Он назвал имя бастарда де Молеона; до сих пор оно служило ему надежным пропуском.

— Кто тебя послал? — спросил Каверлэ раба, который старался увильнуть от ответа.

— Вы и есть сеньор де Молеон? — осведомился он.

— Я один из его друзей, — ответил Каверлэ, — причем самых близких.

— Это не одно и то же, — сказал раб, — ведь мне велено передать письмо, которое я несу, только ему в руки.

— Послушай, — сказал Каверлэ, — у храброго христианского рыцаря сеньора де Молеона среди мавров и арабов много врагов, которые поклялись убить его. Ну а мы дали клятву никого к нему не подпускать до тех пор, пока не узнаем, что написано в письме, которое несет гонец.

— Хорошо! — сказал раб, убедившись, что всякое сопротивление бесполезно (кстати, намерения капитана показались ему добрыми). — Хорошо. Меня послала Аисса.

— Какая еще Аисса? — спросил Каверлэ.

— Дочь сеньора Мотриля.

— Вот оно что! — воскликнул капитан. — Дочь советника короля дона Педро?

— Правильно.

— Сам видишь, что дело совсем запутывается, и письмо это, вероятно, заколдовано.

— Аисса не колдунья, — возразил раб.

— Пусть так, но я хочу его прочесть.

Раб быстро огляделся по сторонам, желая убедиться, нельзя ли бежать; но наемники уже окружили его плотным кольцом. Он вытащил из-за пазухи мешочек с письмом Аиссы и протянул капитану.

— Прочтите, — сказал он, — в нем сказано и обо мне.

Сговорчивая совесть Каверлэ в подобном приглашении не нуждалась. Он развязал мешочек, надушенный росным ладаном и амброй, вынул кусок белого шелка, на котором Аисса густыми чернилами написала по-испански следующее послание:

 

«Милостивый сеньор, я пишу тебе, как и обещала. Король дон Педро и мой отец вместе со мной, чтобы попасть в Арагон, решили пройти ущелье; ты можешь одним ударом составить наше вечное счастье и добыть себе славу. Возьми нас в плен, и я стану твоей нежной пленницей; если ты пожелаешь получить за них выкуп, то они достаточно богаты, чтобы удовлетворить все твои желания; если ты предпочитаешь славу деньгам и без выкупа вернёшь им свободу, то они, весьма гордые, повсюду расскажут о твоем великодушии; но если ты их отпустишь, мой повелитель, то меня оставишь при себе; у меня есть ларец, полный рубинов и изумрудов, которые могли бы украсить даже корону королевы.

Прочти это и крепко запомни. Мы отправляемся в дорогу сегодня ночью. Расставь своих солдат в ущелье так, чтобы мы не смогли проскользнуть незаметно. Сейчас охрана у нас слабая, но с часу на час она может усилиться, потому что к нам должны присоединиться шестьсот вооруженных людей, которых король ждал в Бордо; они пока не смогли его догнать, так как он шел очень быстро.

Таким образом, мой повелитель, Аисса станет твоей, и никто у тебя ее не отнимет, потому что ты завоюешь ее силой своего победоносного оружия.

Письмо это доставит тебе наш раб. Я обещала, что ты отпустишь его на свободу и дашь ему сто золотых монет; исполни мою просьбу.

Твоя Аисса».

 

«Ну и дела! — подумал Каверлэ, у которого от волнения под закрытым шлемом катился по лицу горячий пот. — Сам король! И чем я в последнее время так угодил фортуне, что она шлет мне такие удачи? Король! Тут надо все хорошенько обдумать, бес меня задери! Но сперва избавимся от этого дурака».

— Значит, — сказал Каверлэ, — сеньор Молеон должен отпустить тебя на волю.

— Да, капитан, и дать сто золотых монет.

Гуго де Каверлэ счел уместным пропустить мимо ушей эти слова раба. Он лишь окликнул своего оруженосца:

— Эй ты, возьми коня, отвези его на пару льё от лагеря и отпусти. Если он станет просить денег, а у тебя их в избытке, можешь дать. Но имей в виду, с твоей стороны это будет просто подарок.

— Ступай, друг мой, — обратился он к рабу, — ты свое дело сделал. Сеньор де Молеон — это я.

Раб упал ниц.

— А сто золотых монет? — спросил он.

— Вот мой казначей, я велел ему дать тебе денег, — ответил Гуго де Каверлэ, показывая на оруженосца.

Раб поднялся и, сияя от радости, пошел за тем, на кого ему указали.

Едва отойдя от палатки шагов на сто, Каверлэ выслал в горы отряд и, не смущаясь тем, что опускается до столь мелких дел (он сам расставил в ущелье часовых, чтобы никто не мог ускользнуть), стал ждать развязки.

Мы застали Каверлэ в этом ожидании; вскоре она и произошла в полном соответствии с его планами.

Сгорая от нетерпения ехать дальше, король пожелал немедленно отправиться в путь.

К великой радости Аиссы, которая нетерпеливо ждала нападения, думая, что атакой командует Молеон, их окружили в глубоком овраге. Кстати, Каверлэ прекрасно организовал засаду, превосходство англичан было подавляющим, и никто из людей дона Педро даже не подумал сопротивляться.

Аиссу, которая рассчитывала увидеть Молеона во главе нападающих, вскоре стало беспокоить его отсутствие, хотя она считала, что он действует таким образом из осторожности, однако, убедившись, что операция соответствует ее желаниям, она надежды не теряла.

Теперь нас не должно удивлять, что английский наемник сразу узнал дона Педро, которого, впрочем, узнать было вовсе не трудно.

Благодаря своей поразительной проницательности Каверлэ разгадал, какие отношения связывают Мотриля с Аиссой, Хотя его слегка пугало, что раскрытие этой тайны может вызвать страшный гнев Молеона; но он быстро смекнул, что все легко свалить на измену раба, а Молеон, чьим доверием Каверлэ злоупотребил, наоборот, будет ему благодарен: ибо, взяв с короля и Мотриля выкуп, Аиссу он намеревался отдать молодому человеку бескорыстно и радовался собственному великодушию как удачному новшеству.

Мы видели, что охранная грамота принца Уэльского, которую предъявил дон Педро, спутала все карты, расстроив столь Дерзкие и умело разработанные планы Каверлэ.

После ухода Робера, когда дон Педро стал рассказывать командиру наемников о целях заключенного в Бордо договора, послышался громкий шум: стучали копыта коней, звенели доспехи и мечи, цепями прикрепленные к поясам воинов.

Потом полог палатки резко распахнулся и появился Энрике де Трастамаре, чье бледное лицо озаряла какая-то зловещая радость.

Позади него стоял Молеон и, казалось, кого-то искал; он заметил носилки и не спускал с них глаз.

Увидев Энрике, дон Педро — он был столь же бледен, как и его брат, — стал пятиться назад, искать на боку отнятый у него меч и успокоился лишь тогда, когда натолкнулся на один из столбов палатки, на котором был развешан целый арсенал оружия, и ощутил под ладонью холодок боевого топора.

Несколько мгновений все молча смотрели друг на друга, и угрожающие взгляды перекрещивались, словно грозовые зарницы.

Первым тишину нарушил Энрике.

— Я вижу, война закончилась, так и не начавшись, — с мрачной улыбкой сказал он.

— Ха-ха! Неужели вы так думаете? — дерзко и насмешливо спросил дон Педро.

— Именно так я и думаю, — ответил Энрике, — и прежде всего спрошу у благородного рыцаря Гуго де Каверлэ, какую цену он просит за ту славную добычу, что ему досталась. Ведь захвати он двадцать городов и выиграй сто сражений, а подобные подвиги дорого ценятся, он не имел бы столько прав на нашу благодарность, сколько он заслужил за один этот подвиг.

— Мне лестно, — сказал дон Педро, поигрывая топором, — что за меня дают такую высокую цену. — Ну что ж, любезность за любезность. Позвольте спросить вас, дон Энрике, во сколько вы оценили бы свою особу, окажись вы в том же положении, в каком, по-вашему, нахожусь я?

— По-моему, он издевается над нами! — вскричал Энрике с яростью, которая растапливала его радость подобно тому, как первые улыбки солнца растапливают полярные льды.

«Поглядим-ка, чем все это кончится», — прошептал про себя Каверлэ и сел, стремясь не упустить ни одной детали этой сцены и наслаждаясь этим спектаклем как истинный ценитель искусства, а не алчный свидетель.

Энрике обернулся к нему, он явно собрался ответить дону Педро.

— Так вот, дружище Каверлэ, — сказал он, окидывая дона Педро самым презрительным взглядом, — за этого человека, бывшего короля, у которого нет больше на челе золотистого отблеска короны, я дал бы тебе либо двести тысяч экю золотом, либо — на выбор — пару славных городов.

— Ну что ж, — заметил Каверлэ, поглаживая ладонью подбородник шлема и сквозь решетку опущенного забрала в упор глядя на дона Педро, — сдается мне, что такое предложение приемлемо, хотя и…

Дон Педро ответил на эту сделку жестом и взглядом, которые означали: «Капитан, мой брат Энрике не слишком щедр, я дам больше».

— Хотя?.. — повторил Энрике последнее слово командира наемников. — Что вы хотите сказать, капитан?

Молеон больше не мог сдерживать своего страстного любопытства.

— Вероятно, капитан хочет сказать, — ответил он. — что шесте с королем доном Педро он взял других пленных и желал бы, чтобы за них тоже назначили выкуп.

— Право слово, господин Аженор, это называется читать чужие мысли! — воскликнул Каверлэ. — Да, клянусь честью, я захватил и других пленных, даже очень знатных, но…

И новая недомолвка опять показала нерешительность Каверлэ.

— Вам за них заплатят, капитан, — пообещал сгоравший ОТ нетерпения Молеон. — Но где же они? Вероятно, в этих носилках?

Энрике взял за руку молодого человека и ласково его придержал.

— Вы согласны, капитан Каверлэ? — спросил он.

— Ответить вам, сударь, должен я, — сказал дон Педро.

— О, не распоряжайтесь здесь, дон Педро, ибо вы больше не король, — презрительно заметил Энрике, — и прежде чем мне ответить, ждите, пока я обращусь к вам.

Дон Педро улыбнулся и, повернувшись к Каверлэ, попросил:

— Объясните же ему, капитан, что вы не согласны.

Каверлэ снова провел ладонью по забралу, словно это железо было его лбом, и, отведя Аженора в сторону, сказал:

— Мой храбрый друг, добрые товарищи, вроде нас, должны говорить друг другу правду, так ведь?

Аженор посмотрел на него с удивлением.

— Послушайте, — продолжал капитан, — если вы мне верите, выходите через вон ту маленькую дверь, что позади вас, а если у вас добрый конь, гоните его до тех пор, пока он не сдохнет.

— Нас предали! — вскричал Молеон, внезапно все поняв. — К оружию, граф, к оружию!

 

Энрике изумленно взглянул на Молеона и машинально схватился за рукоять меча.

— Именем принца Уэльского, — вскричал, властным жестам простирая руку, дон Педро, который понимал, что комедия закончилась, — повелеваю вам, мессир Гуго де Каверлэ, взять под стражу графа Энрике де Трастамаре!

Не успел он договорить, как Энрике уже выхватил меч, но Каверлэ, на миг приподняв забрало, поднес к губам рог, и по его сигналу два десятка наемников набросились на графа, молниеносно его обезоружив.

— Приказ исполнен, — сказал Каверлэ дону Педро. — Теперь, государь, послушайтесь меня и уходите, ибо ручаюсь вам, что сейчас здесь станет очень жарко.

— Почему? — спросил король.

— Тот француз, что ушел через заднюю дверь, не позволит захватить своего господина без того, чтобы не отрубить в его честь несколько рук и не раскроить несколько черепов.

Дон Педро выглянул из палатки и увидел Аженора, который садился на коня, чтобы, по всей вероятности, отправиться за подмогой.

Схватив арбалет, король натянул его, вложил стрелу и прицелился.

— Хорошо, — сказал он. — Давид убил Голиафа[144]камнем из пращи, посмотрим, убьет ли Голиаф Давида из арбалета.

— Подождите, государь, черт бы вас побрал! — вскричал Каверлэ. — Не успели вы явиться сюда, а уже во всем мне мешаете. И что скажет господин коннетабль, если я позволю убить его друга?

И он поднял вверх арбалет в то мгновенье, когда дон Педро спустил курок. Стрела полетела в воздух.

— При чем тут коннетабль? — топнув ногой, воскликнул король. — Из страха перед ним не стоило портить мой выстрел. Ставь западню, охотник, и поймай этого вепря, таким образом, охоте сразу придет конец, и лишь на этом условии я тебя прощу.

— Вам легко говорить! Взять коннетабля! Ну и ну! Сами попробуйте взять его! Черт побери, какие же болтуны эти испанцы! — заметил он.

— Полегче, господин Каверлэ!

— Я правду говорю, разрази меня гром! Взять коннетабля! Я, государь, человек нелюбопытный, но, даю слово капитана, охотно поглядел бы, как вы будете брать эту добычу.

— Но покамест нам досталась вот эта, — сказал дон Педро, показывая на Аженора, которого схватили и вели назад.

В тот момент, когда Молеон послал лошадь в галоп, один из наемников серпом перебил ей колени, и она пала, придавив всадника.

До тех пор, пока Аисса думала, что ее возлюбленный не участвует в борьбе и ему не грозит опасность, она не сказала ни одного слова и даже не пошевелилась. Могло показаться, что, сколь бы важными ни были интересы, спор о которых происходил рядом с ней, они нисколько ее не занимали; но когда безоружный, окруженный врагами Молеон подошел поближе, шторы носилок раздвинулись и появилось лицо девушки; оно было белее длинной белоснежной шерстяной накидки, в которую закутываются женщины Востока.

Аженор вскрикнул. Аисса выпрыгнула из носилок и бросилась к нему.

— Стойте! — закричал Мотриль, нахмурившись.

— Что все это значит? — спросил король.

— Это объяснение мне ни к чему, — пробормотал Каверлэ.

Энрике де Трастамаре бросил на Аженора мрачный и подозрительный взгляд, который тот прекрасно понял.

— Вы можете объясниться со мной, — обратился он к Аиссе, — говорите скорее и громче, сеньора, потому что с той минуты, как мы стали вашими пленниками, до минуты нашей смерти, терять время нельзя даже пылко влюбленным.

— Нашими пленниками! — удивилась Аисса. — О, милостивый государь, все совсем наоборот, я не этого хотела.

Каверлэ чувствовал, что попал в весьма щекотливое положение; этот железный человек почти дрожал от страха перед тем обвинением, которое могли выдвинуть против него молодые люди, оказавшиеся в его руках.

— А мое письмо? — спросила Аисса молодого человека. — Разве ты не получил мое письмо?

— Какое письмо? — переспросил Аженор.

— Хватит! Довольно! — вмешался Мотриль; это объяснение явно не входило в его планы. — Капитан, король приказывает вам отвести графа Энрике де Трастамаре в палатку короля дона Педро, а этого молодого человека ко мне.

— Каверлэ, ты подлец! — взревел Аженор, пытаясь вырваться из тяжелых железных лап, которые держали его.

— Я предлагал тебе бежать, ты не захотел или захотел, но слишком поздно, что то же самое, — ответил капитан. — Право же, это твоя ошибка! Тебе ли жаловаться, ты ведь будешь жить у нее.

— Надо спешить, господа, — сказал дон Педро, — и пусть сегодня ночью соберется совет, чтобы судить этого ублюдка, который именует себя моим братом, мятежника, который утверждает, будто он мой суверен. Каверлэ, он предложил тебе два города, но я щедрее и жалую тебе провинцию. Мотриль, вызовите моих людей, через час мы должны быть в безопасности, где-нибудь в надежном замке.

Мотриль поклонился и вышел, но, не отойдя от палатки и десяти шагов, стремглав примчался назад, подавая рукой знак, который у всех народов означает просьбу помолчать.

— Что еще стряслось? — спросил Каверлэ с плохо скрываемой тревогой.

— Говори, добрый Мотриль, — велел дон Педро.

— Послушайте, — сказал мавр.

Казалось, все присутствующие обратились в слух, и на короткое время палатка английского командира превратилась в какую-то галерею скульптур.

— Слышите? — снова спросил мавр, все ниже склоняясь к земле.

Можно было в самом деле расслышать некое подобие раскатов грома или приближение группы мчащихся галопом всадников.

— За Богоматерь Гекленскую! — раздался внезапно суровый и громкий голос.

— Ага, вот и коннетабль, — прошептал Каверлэ, узнавший боевой клич сурового бретонца.

— Ага, вот и коннетабль, — нахмурившись, повторил дон Педро, который знал об этом грозном кличе, но слышал его впервые.

Пленники переглянулись, и на их устах промелькнула улыбка надежды.

Мотриль подошел к дочери, которую обнял и еще крепче прижал к себе.

— Государь, — сказал Каверлэ тем насмешливым тоном, которого он не оставлял даже в минуты опасности, — по-моему, вы хотели взять вепря; он явился сам, чтобы избавить вас от хлопот.

Дон Педро подал знак своим воинам, которые встали у него за спиной. Каверлэ, решивший держать нейтральную позицию в отношении и своего бывшего боевого товарища, и своего нового командующего, отошел в сторону.

Еще один ряд стражников утроил железное кольцо, окружавшее Энрике де Трастамаре и Молеона.

— Что с тобой, Каверлэ? — спросил дон Педро.

— Я, сир, уступаю место вам, моему королю и моему главнокомандующему, — ответил капитан.

— Хорошо, — ответил дон Педро, — значит, все должны исполнять мои приказы.

Стук копыт умолк; послышалось легкое позвякиванье железа, и на землю с грохотом спрыгнул человек в тяжелых доспехах.

Через несколько секунд в палатку вошел Бертран Дюгеклен.

 

VII

Вепрь, попавший в западню

 

За коннетаблем, хитро поглядывая по сторонам и слегка улыбаясь, вошел честный Мюзарон, покрытый пылью с ног до головы.

Казалось, он появился здесь, чтобы объяснить присутствующим столь молниеносный приезд коннетабля.

Войдя, Бертран поднял забрало и окинул взглядом все общество.

Заметив дона Педро, он слегка поклонился; увидев Энрике де Трастамаре — отвесил почтительный поклон; подойдя к Каверлэ — пожал ему руку.

— Здравствуйте, сир капитан, — спокойно сказал Дюгеклен, — значит, нам досталась добрая добыча. О, мессир де Молеон, прошу прощения, я вас не сразу увидел.

Эти слова, которые свидетельствовали о его явном незнании положения, повергли в изумление почти всех.

Но Бертран, нисколько не обращая внимания на это почти торжественное молчание, продолжал:

— Кстати, капитан Каверлэ, я надеюсь, что к пленнику отнесутся с тем почтением, что приличествует его положению, а главное, его горю.

Энрике хотел было ответить, но дон Педро заговорил раньше:

— Да, сеньор коннетабль, не беспокойтесь, мы отнеслись к пленнику со всем уважением, которого требует обычай.

— Вы отнеслись? — спросил Бертран, изобразив на лице изумление, которое составило бы честь самому искусному комедианту. — Как это, вы отнеслись? Почему вы так говорите, ваша светлость, объясните, пожалуйста.

— Ну да, мессир коннетабль, я повторяю, что мы отнеслись как положено, — с улыбкой ответил дон Педро.

Бертран посмотрел на Каверлэ, который, опустив стальное забрало, был невозмутимо спокоен.

— Я не понимаю, — сказал Дюгеклен.

— Дорогой коннетабль, — начал Энрике, с трудом поднявшись, так как он был избит и помят солдатами; в схватке куча воинов в доспехах едва не задушила его своими железными ручищами. — Дорогой коннетабль, убийца дона Фадрике прав, теперь он наш господин, а мы из-за предательства оказались в плену.

— Что?! — спросил Бертран, обернувшись и бросив такой злобный взгляд, что многие побледнели.

— Вы говорите из-за предательства, так кто же предатель?

— Сеньор коннетабль, — ответил Каверлэ, выступая вперед, — по-моему, слово «предательство» здесь не годится, вернее было бы говорить о преданности.

— Преданности! — вскричал коннетабль, который удивлялся все больше.

— Конечно, о преданности, — продолжал Каверлэ, — ведь мы все-таки англичане — не так ли? — следовательно, подданные принца Уэльского!

— Ладно! Но что же все это значит? — спросил Бертран, расправляя свои могучие плечи, чтобы поглубже вздохнуть, и опуская на рукоять своего длинного меча мощную железную длань. — Кто вам говорит, дорогой мой Каверлэ, что вы не подданный принца Уэльского?

— Тогда, сеньор, вы согласитесь — ибо лучше вас никто не знает законов дисциплины, — что я вынужден подчиниться приказу моего государя.

— Вот этот приказ, — сказал дон Педро, протягивая Бертрану пергамент.

— Я читать не научен, — грубо ответил коннетабль.

Дон Педро забрал назад пергамент, а Каверлэ, сколь бы храбр он ни был, вздрогнул.

— Ну что ж! — продолжал Дюгеклен. — Кажется, теперь я понял. Король дон Педро был взят в плен капитаном Каверлэ. Он показал охранную грамоту принца Уэльского, и капитан сразу же вернул дону Педро свободу.

— Именно так! — воскликнул Каверлэ, который какое-то время питал надежду, что благодаря своей безукоризненной честности Дюгеклен одобрит все его действия.

— Пока все идет как по маслу, — сказал коннетабль.

Каверлэ облегченно вздохнул.

— Но кое-что мне пока неясно, — продолжал Бертран.

— Что же именно? — высокомерно спросил дон Педро. — Только отвечайте поскорее, мессир Бертран, а то все эти допросы становятся утомительны.

— Сейчас скажу, — ответил коннетабль, оставаясь угрожающе-невозмутимым. — Но зачем капитану Каверлэ, освобождая дона Педро, нужно брать в плен дона Энрике?

Услышав эти слова и увидев вызывающую позу, в которую встал Бертран Дюгеклен, произнося их, Мотриль посчитал, что пришло время призвать на помощь дону Педро подкрепление из мавров и англичан.

Бертран глазом не моргнул и, казалось, даже не заметил этого маневра. Только, если такое вообще возможно, его голос стал еще спокойнее и бесстрастнее.

— Я жду ответа, — сказал он.

Ответ дал дон Педро.

— Удивляюсь, — сказал он, — французские рыцари столь невежественны, что не могут понять: одним махом заполучить друга и избавиться от врага — двойная выгода.

— Вы тоже так думаете, метр Каверлэ? — спросил Бертран, устремив на капитана взгляд, сама безмятежность которого была не только залогом силы, но и таила угрозу.

— Ничего не поделаешь, мессир, — ответил капитан. — Я вынужден подчиняться.

— Ну что ж! — сказал Бертран. — А я, в отличие от вас, вынужден командовать. Поэтому приказываю вам, — надеюсь, вы меня понимаете? — приказываю освободить его светлость графа дона Энрике де Трастамаре, которого я вижу здесь под охраной ваших солдат, а поскольку я учтивее вас, то не буду требовать, чтобы вы арестовали дона Педро, хотя вправе это сделать: ведь мои деньги лежат у вас в кармане, и вы мой вассал, раз я плачу вам.

Каверлэ рванулся вперед, но дон Педро жестом остановил его.

— Молчите, капитан, — сказал он. — Здесь только один господин, и это — я. Поэтому вы будете исполнять мой приказ, и немедленно. Бастард дон Энрике, мессир Бертран и вы, граф де Молеон, я объявляю вас моими пленниками.

После этих страшных слов в палатке воцарилась гробовая тишина. По знаку дона Педро из строя вышли полдюжины солдат, чтобы взять под стражу Дюгеклена так же, как раньше они взяли под стражу дона Энрике; но славный коннетабль ударом кулака — под этим кулаком прогибались латы — сбил с ног первого, кто приблизился к нему, и, крикнув своим зычным голосом: «За Богоматерь Гекленскую!», обнажил меч. Клич этот эхо разнесло по всей равнине.

В этот миг палатка являла собой зрелище страшного хаоса. Аженор, которого стерегли плохо, одним рывком отбросил охранявших его солдат и присоединился к Бертрану. Энрике перегрыз зубами последнюю веревку, которой были связаны его руки.

Мотриль, дон Педро и мавры выстроились угрожающим клином.

Аисса просунула голову между шторами носилок и, позабыв обо всем на свете, кроме своего возлюбленного, кричала: «Держитесь, мой повелитель! Смелее!»

А Каверлэ ушел, уведя с собой англичан и стремясь как можно дольше сохранять нейтралитет; правда, опасаясь быть застигнутым врасплох, он приказал протрубить сигнал седлать коней.

И начался бой. Стрелы из луков и арбалетов, свинцовые шары, выпускаемые из пращей, засвистели в воздухе и градом посыпались на трех рыцарей, когда неожиданно раздался громкий рев и группа всадников ворвалась в палатку, рубя, круша, давя все на своем пути и поднимая вихри пыли, которые ослепили самых яростных бойцов.

По крикам «Геклен! Геклен!» нетрудно было узнать бретонцев, ведомых Вилланом Заикой, неразлучным другом Бертрана, которого он поставил у ограды лагеря, отдав приказ атаковать лишь тогда, когда тот услышит клич «За Богоматерь Гекленскую!»

Несколько минут странная неразбериха царила в этой распоротой, разрубленной, растоптанной палатке; на несколько минут друзья и враги смешались, сплелись, ничего не видя; потом пыль рассеялась, и при первых лучах солнца, встающего из-за Кастильских гор, стало ясно, что поле боя осталось за бретонцами. Дон Педро, Мотриль, Аисса и мавры растаяли как видение. Сраженные палицами и мечами, на земле валялось несколько мавров, умиравших в лужах собственной крови; они словно служили доказательством, что бретонцы сражались отнюдь не с армией быстрых призраков.

Прежде всех исчезновение дона Педро и мавров обнаружил Аженор; он вскочил на первого попавшегося коня и, не заметив, что тот ранен, погнал его к ближайшей горке, откуда можно было осмотреть равнину. Взлетев на горку, он увидел пять арабских скакунов, которые приближались к лесу; в голубоватой утренней дымке Аженор разглядел белую шерстяную накидку и развевающийся капюшон Аиссы. Не беспокоясь о том, скачет ли кто-нибудь за ним, в безумном порыве надежды Аженор пустил своего коня в погоню, но через несколько метров конь пал, чтобы уже больше не подняться.

Молодой человек вернулся к носилкам — они были пусты, и он нашел внутри лишь букет роз, влажных от слез Аиссы.

На границе лагеря в боевом порядке выстроилась вся английская кавалерия, ожидая боевого сигнала Каверлэ. Капитан так умело расположил своих воинов, что они взяли бретонцев в кольцо.

Бертран сразу же понял, что цель этого маневра Каверлэ — отрезать ему путь к отступлению.

Каверлэ выехал вперед.

— Мессир Бертран, — сказал он, — чтобы доказать вам, что мы честные боевые товарищи, мы пропустим вас, и вы сможете вернуться в свой лагерь: вы сами убедитесь, что англичане верны слову и уважают рыцарей короля Франции.

Тем временем Бертран, молчаливый и спокойный, как будто ничего особенного и не произошло, снова сел на коня и принял из рук оруженосца копье.

Он огляделся вокруг себя и увидел, что Аженор сделал то же самое.

Все бретонцы в боевом строю стояли за его спиной, приготовившись к атаке.

— Господин англичанин, — ответил Бертран, — вы мошенник, и, будь у меня больше сил, я повесил бы вас вон на том каштане.

— Хо-хо, мессир коннетабль, — сказал Каверлэ, — сами поберегитесь! А то вы вынудите меня взять вас в плен именем принца Уэльского.

— Вот как? — спросил Дюгеклен.

Каверлэ понял угрозу, прозвучавшую в насмешливом тоне коннетабля, и повернулся к своим воинам.

— Сомкнуть ряды! — приказал он солдатам, которые сблизились и образовали перед бретонцами железную стену.

— Чада мои! — обратился Бертран к своим храбрецам. — Приближается время обеда, а наши палатки стоят вон там, поехали же домой.

И он так сильно пришпорил коня, что Каверлэ едва успел отпрыгнуть в сторону, пропуская железный ураган, который несся прямо на него.

Действительно, за Бертраном с неудержимой силой бретонцы бросились вперед во главе с Аженором. Энрике де Трастамаре почти против своей воли оказался в центре маленького отряда.

В ту эпоху, благодаря умению обращаться с оружием и физической силе, один человек стоил двадцати. Бертран так ловко направил свое копье, что поднял на воздух англичанина, который очутился перед ним. Когда была пробита эта первая брешь, стали слышны громкий треск ломающихся копий, крики раненых, глухие удары, наносимые железными палицами, ржание искалеченных в стычке коней.

Обернувшись, Каверлэ увидел широкую окровавленную просеку, а дальше, шагах в пятистах позади, — бретонцев, легко, в стройном порядке мчавшихся галопом, словно они пересекали поле зрелых хлебов.

— Я же давал себе зарок, — бормотал он, покачивая головой, — не связываться с этими скотами. К черту болтовню фанфаронов! Я потерял в этом деле, по крайней мере, дюжину коней и четверо солдат, не считая — о, что я за невезучий человек! — выкупа за короля. Ладно, господа, придется отсюда убираться. С этого часа мы — кастильцы. Поднимайте другое знамя.

И английский наемник в тот же день снял лагерь и выступил в поход, чтобы присоединиться к дону Педро.

 

VIII