Либеральных общественных настроений

Развитию либерализма в наибольшей мере благоприятствовала социокультурная ситуация, сложившаяся в России в этот период; логика саморазвития общественной системы после «сжатия» потребовала «разрежения», влекущего за собой либерализацию, отмену всевозможных запретов, позволение больших степеней свободы. Либерализм как философия в первой половине XIX столетия еще не сформировался в общественном сознании, но уже наметились такие зачатки либерального мышления как допущение возможности высвобождения из традиционных коллективистских отношений, большая индивидуализация поведения, снижение межклассовой напряженности, стремление сблизить разные точки зрения, отказаться от крайностей, выработать меру во всем, найти срединную, медиативную линию с позиции «над схваткой».

Либеральные настроения в этот период своеобразно окрасили книжное дело: расширились границы дозволенного в книгоиздании, сословные перегородки между различными категориями читателей перестали казаться непреодолимым барьером. Создавались условия для реализации читательской деятельности лиц обоего пола, различного социального происхождения, обладающих разным имущественным цензом. Сближались полюса между представлениями о допустимом и недопустимом в книжном деле, европейской и национальной книжными культурами. Одним из путей реализации либеральных ценностей в книжном деле этого периода был поиск компромисса между западной и национальной культурами, стремление к равновесию между «своим» и «чужим», выравнивание баланса между «открытостью» и «закрытостью» общественной системы. Зрело понимание необходимости занять срединное положение между европейской и отечественной культурами. П. А. Вяземский в 1817 г. писал: «Ныне русские поставлены между извержением огнедышащих мнений иноплеменных, между волканическою литературою французскою и замерзлым прудом русской литературы. Нам нужно непременно иметь теплые ключи целительные, живой воды для избежания невыгод, следующих за двумя крайностями».

Либерализм как течение общественной мысли распространялся в основном в среде наиболее образованного и промонархически настроенного дворянства, но это проявление общественной мысли проникло в систему самых разнообразных представлений, в том числе – в систему представлений о читателе и его деятельности. Либеральная концепция читателя при всех ее оттенках, порожденных духом общественных перемен, имела такие основные черты как стремление к просветительству, вера в государственную добродетель и благонамеренность. Она предполагала широкие возможности в читательской деятельности и культурный плюрализм в ее осуществлении.

На развитие либеральной концепции читателя большое влияние оказал Александр I, который в первое десятилетие своего царствования опирался на просвещенное, прозападное дворянство, в своих реформаторских устремлениях был близок декабристам (на донос о заговоре гвардейских офицеров он ответил известной фразой: «Мне ли их судить») и вынашивал смелые социальные проекты, которые, с его точки зрения, было «некем взять». Император в поисках социальной опоры проводил либеральную политику; его меры в отношении читательской деятельности дворянства носили разрешающий, поощрительный характер. В книжном деле он предпринял регулятивные усилия «с точностью до наоборот» по отношению к деятельности Павла I: разрешил запрещенный предшественником ввоз иностранных книг, ликвидировал созданные им цензурные органы, возобновил работу частных типографий. Запретительный характер цензуры был заменен на разрешительный: когда место, подверженное сомнению, имело двоякий смысл, разрешалось истолковывать его благоприятным для сочинителя образом. Книги и эстампы, выписываемые из «чужих краев», вовсе не рассматривались цензурой. Устойчивая регулятивная формула тех лет – «задержать не запрещая». Как отмечают В. Розенберг и В. Якушин, главной целью цензуры назначалось «доставить обществу книги и сочинения, способствующие к истинному просвещению ума и образованию нравов…». Как видим, сохранились и лексика екатерининских времен, и представления о функциях книги.

Запреты касались лишь того, что было «противно закону Божию, правлению, нравственности и личной чести какого-либо гражданина». Таковыми считались темы, связанные с политическими событиями, взаимоотношениями России с иностранными государствами, конституционным устройством и крепостным правом. Нельзя было «разгорячать умы, воспалять страсти».

Осуществляя либерализацию российского социально-политического строя и общественной мысли, Александр I опирался на духовную элиту, ярчайшими представителями которой были государственный деятель Михаил Михайлович Сперанский и историограф, писатель, журналист Николай Михайлович Карамзин. М. М. Сперанский расширил свободу печати, разрешил гласность в определенных пределах. С 1802 г. было дозволено заводить типографии во всех городах, издавать книги и журналы с одобрения цензуры. Это стимулировало книгоиздание и рост либерально ориентированной периодики; соответствующего направления придерживались журналы «Северный Вестник» И. И. Мартынова, «Журнал Российской словесности» Н. П. Брусилова, «Вестник Европы» Н. М. Карамзина.

Либеральные представления дворян основывались на примирительном отношении к самодержавию, вере в возможность постепенных общественных преобразований при социальном согласии, надежде на силу просвещенного разума в разрешении проблем государственной общественной системы. Эта вера в мощь и добродетель просвещенного разума была характерна для деятелей культуры того времени; Петр Андреевич Вяземский в стихотворении «На новый 1828 год» писал:

Дай Бог нам более журналов, / Плодят читателей они. / Где есть поветрие на чтенье, / В чести там грамота, перо; / Где грамота – там просвещенье, / Где просвещенье – там добро.

Соответственно, литературные устремления просвещенного дворянства теснейшим образом были связаны с просветительскими целями, что предопределило формирование либерально-просветительской концепции читателя в этот период.

Особая роль в формировании этой концепции принадлежит Н. М. Карамзину; его приверженность либеральным ценностям проявилась прежде всего в отношении к своей личности. Он позволял себе творческую свободу непрерывного самосовершенствования (не случайно Юрий Михайлович Лотман по отношению к нему употребляет такие слова как самосотворение, самосозидание, самостроение и др.) и пересмотр сложившихся в обществе стереотипов поведения, устоявшихся вкусов и представлений. Чтение играло огромную роль в жизни Н. М. Карамзина. Ю. М. Лотман о нем писал: «Он читал в почтовой карете и на английских ледниках, с пером в руках в рабочем кабинете и вслух в будуаре «милой женщины». Как человек книги и профессиональный литератор, горячий сторонник просвещения Н. М. Карамзин много сделал для создания русской читающей публики. Сравнивая его с Николаем Ивановичем Новиковым, Виссарион Григорьевич Белинский отметил, что первый распространял в обществе охоту к чтению множеством книг, а Карамзин делал то же самое «заманчивостью сочинений», развивая и оттачивая вкус читателей: «Его читатели относились к прежним как относятся люди с гастрономическими замашками к людям, которые без разбору едят все, что ни поставит перед ними, ничем особенно не услаждаясь, ничем не оскорбляясь…».

Н. М. Карамзин ориентировался в основном на образованную часть общества: ему рисовался дворянский интеллигент пушкинской эпохи, стремящийся к «европеизации», красоте и изяществу. Представления Н. М. Карамзина о читателе отразились в его суждениях о том, что следует печатать в «Московском журнале»: это русские сочинения в стихах и прозе, которые «доставят удовольствие» читателю, а также иностранные сочинения, которые будут ему приятны. Обязательное условие всех публикаций – государственное дозволение. Карамзину были свойственны просветительский оптимизм, стремление к популяризации, всегда имеющей в виду воспитание читателя. Он старался излагать достижения науки и культуры общепонятным языком, обращаясь к аудитории, которая была заведомо ниже его по культурному кругозору. Просветитель одновременно сохранял высокий уровень идей, умел не опускаться до читателя, а поднять его до себя. Как отмечалось ранее, Н. М. Карамзин старался расширить границы своей читательской аудитории, вовлекая в нее малоискушенных читателей, в том числе – дам. Ориентироваться на «дамский вкус», писать так, чтобы было понятно дамам – один из его эстетических принципов. Это не было типичным для дворянства описываемого периода, достаточно вспомнить реплику А. С. Пушкина в письме А. А. Бестужеву: «Чего бояться читательниц? Их нет и не будет на русской Земле, да и жалеть не о чем».

Об особенностях женского чтения в этот период мы можем судить по роману А. С. Пушкина "Евгений Онегин"; считалось, что чтение романов недопустимо для незамужней женщины, так как они дают ей образцы недостойного поведения. Татьяна – поклонница европейских романов, которые разгорячали ее воображение:

Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.

Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит...

 

Возможно, известное письмо Онегину и родилось под влиянием этих романов, потому что оно резко контрастировало с представлениями о приличиях в дворянском обществе той поры.

В упорном стремлении к просвещению, расширению рамок дозволенного, европейской свободе мышления проявился Карамзин-воспитатель: он строил личность читателя, надеясь создать более гармоничное общество усилиями литературы. Причем воспитатель-Карамзин отличался от воспитателя-Новикова тем, что он старался воспитывать не только нравственность, но и культуру, искусство жить и чувствовать, что расширяет возможности личности, раздвигает границы личной свободы.

Либеральные взгляды распространялась и на разночинцев. Для либерально настроенных дворян был характерен педагогический настрой по отношению к этой категории читателей. Прогресс не мыслился без просвещения разночинцев, поэтому образованное и демократически ориентированное дворянство стремилось вовлечь их в образовательный процесс, чтобы использовать как ресурс общественного развития. Предполагалось, что оно будет динамичнее, если к образованности дворян прибавятся практическая смекалка и конкретные умения разночинцев. Отметим, что в приобщении к чтению разночинца принимало участие и правительство, так как по ряду позиций в отношении разночинца интересы либерального дворянства и правительственных кругов совпадали.

Активно открывавшиеся в первой половине XIX века публичные библиотеки должны были способствовать распространению практически полезных знаний; под словом «полезная книга» подразумевались преимущественно книги по вопросам науки и промышленности. Надежды на развитие последних связывались отнюдь не с дворянством. Председатель ВЭО граф Н. С. Мордвинов утверждал: «Известно, что богатые люди у нас большей частью ничего не читают и не следуют за успехами наук и промышленности, а среднего состояния и недостаточные граждане не имеют возможности пользоваться книгами и периодическими сочинениями»[1]. Это высказывание отражает представления о роли, предназначении читателя-разночинца и связанные с ним социальные ожидания. Зрело понимание того, что в книге все нуждаются. Именно поэтому прилагались усилия к открытию публичных библиотек: общедоступность означала демократичность. Отметим и то немаловажное обстоятельство, что, несмотря на ограничительные меры, наиболее способные разночинцы могли получить университетское образование на «казеннокоштном» обеспечении. В этом устремления правительства совпадали с просветительскими усилиями либерального дворянства.

С либерально-просветительской точки зрения, публичные библиотеки должны были развивать вкус к просвещению, служить умственному образованию, способствовать научному использованию книг, помогать читателю в выборе литературы, «оказывать услуги» каждому читателю без различия звания, быть общедоступными учреждениями. Представления о функциях библиотек, взаимоотношениях с читателями отражает набор слов, использованных для их обозначения: библиотеки создавались «для всеобщего употребления», «для каждого», «для граждан различного состояния», «для бедного и богатого», «для всех состояний», «для людей недостаточных», «для просвещенного и непросвещенного», «для любителей отечественной учености и просвещения», «в пользу желающих заниматься чтением». Наряду со словом «читатель» использовались слова и словосочетания «посетители», «любители книг», «читающая публика» и «граждане». Предназначение библиотеки выражалось словами «общественная польза», «распространение просвещения», «удовлетворение требований сердца», «облегчение и умножение способов приобретения знаний». По данным А. Н. Ванеева, либерально настроенные библиотековеды старались не просто обслуживать читателей, а руководить их чтением в целях «истинного просвещения», помогать в выборе литературы посредством росписей книг рекомендательного характера.

Либерально настроенное дворянство приветствовало реформу народного образования и добивалось бесплатного обучения в университетах юношей недворянского происхождения. Приветствовалось и распространение художественной литературы среди разночинцев. Н. М. Карамзин, например, искренне радовался вовлечению в читательскую деятельность демократических слоев населения: «Уже прошли те блаженные и вечной памяти достойные времена, когда чтение книг было исключительным правом некоторых людей; уже деятельный разум во всех состояниях, во всех землях чувствует нужду в познаниях и требует новых, лучших идей». В статье «О книжной торговле и любви к чтению в России» просветитель отмечал, что уже самые бедные люди подписываются на периодику и «самые безграмотные желают знать, что пишут из чужих земель». Либерализм Н. М. Карамзина стимулировал заинтересованное общественное отношение к самым разным проявлениям читательской активности. Радуясь успехам книжной торговли и развитию любви к литературе у самых широких слоев общества, Н. М. Карамзин не разделял снобистского осуждения высшими кругами аристократов увлечение менее образованных сограждан незатейливыми романами. Он считал, что даже писаные без всякого таланта произведения (в том числе – популярные у массового читателя «ужасные», «забавные», «чувствительные» романы) способствуют некоторым образом просвещению. Литератора не смущали такие неизбежные следствия приобщения к печатному слову читательских масс как невзыскательный вкус, однообразие массового читательского спроса: «Не знаю, как другие, а я радуюсь, лишь бы только читали!».

Пробуждение интереса к читателю-разночинцу и формирование отношения к нему «сверху вниз» было характерно для литераторов-аристократов: Василий Андреевич Жуковский, например, предостерегал читателей «третьего сословия» от занимательного чтения романов «ужасных», «забавных», «чувствительных», «моральных» и настаивал на необходимости чтения просвещающего, возвышающего душу, подвигающего к доброму и прекрасному.

Либеральные представления о чтении разночинного читателя значительно развил А. С. Пушкин, прозорливо заметивший, что русская литература в первой половине XIX столетия отходила от двора и верхнего слоя русского общества. Он стремился выйти за пределы ограниченного круга дворянских читателей, ориентированных в основном на западную культуру. Поэт справедливо полагал, что хорошее общество может существовать не только в высшем свете, но везде, где есть люди честные, умные, образованные и стремился к успеху у среднего сословия, которое считал единственным «истинно русским».

Выход разночинцев на литературную арену обусловил расширительное толкование словосочетания «читающая публика» и формирование определенного отношения к ней: оно было снисходительным, порой резко критическим, но в то же время читающая публика осознавалась как значимое для литературного процесса явление. С ней надо было считаться, учитывать ее вкусы и пожелания. Для либерально-просветительного подхода было характерно стремление просвещать читающую публику, говорить ей правду. А. С. Пушкин относился к читающей публике заинтересовано, радуясь ее успехам и сожалея о несовершенстве. И вместе с тем он был невысокого мнения о читающей публике, называя ее «детской», невосприимчивой к истинно высокому: «публику почитаю наравне с книгопродавцами – пусть покупают и врут, что хотят». Характеризуя предпочтения читающей публики, поэт саркастически записал: «Булгарин создан для публики, а она для него; им вместе жить, вместе и умирать». В то же время в высказываниях А. С. Пушкина проскальзывает замаскированное небрежностью напряженное внимание за реакцией публики, осознание ее субъектной роли, значимости для него ее оценок и суждений: «Искренно признаюсь, что я воспитан в страхе почтеннейшей публики…», «надеюсь, что барыня-публика меня по щекам не прибьет…», «я что-то в милости у русской публики…».

Культура разночинцев, в том числе книжная, в это время тоже дифференцировалась, расслаивалась; на смену единичности приходила множественность культурных явлений. Это проявилось, в частности, в том, что наиболее образованные разночинцы по своим взглядам и представлениям приближались к дворянскому сословию. Так, например, представления В. Г. Белинского о демократическом читателе практически смыкались с либерально-просветительскими воззрениями, сформированными дворянством.

Примирительное отношение В. Г. Белинского к окружающей действительности, которое было характерно для литературного критика до 40-х годов, просветительские устремления, готовность воспитывать читателя, уважительное отношение к его индивидуальности, признание права человека на свободное саморазвитие позволяют рассматривать высказывания В. Г. Белинского в русле либерально-просветительской парадигмы.

Различая читающую публику и читающую «толпу», литературный критик к первой относил людей, которые осознают себя в литературе, воспринимают ее как свое добро, сокровище, взыскательно оценивают художественные произведения и находятся в живом соотношении со своими читателями. Роль читающей публики активна: она «грозный властелин-невидимка», который предъявляет строгие требования к литературе, выражает определенные желания, руководствуется в своих оценках сложившимися вкусами и настроениями. Это не исключает необходимости иногда «наклоняться» к ней, сообразуясь с ее возможностями. «Неистовый Виссарион» призывал журналистов всеми силами стремиться к умножению числа читателей: «не пренебрегайте для этого никакими способами кроме предосудительных, наклоняйтесь до своих читателей, если они слишком малы ростом, пережевывайте им пищу, если они слишком слабы и, соображаясь с ними, действуйте на них». Делая вид, что журнал наклоняется к публике, на самом деле нужно стоять прямо, развивая у читателей вкус к чтению и эстетическое чувство.

Иную оценку В. Г. Белинский давал «толпе», которая, с его точки зрения, состояла не из читателей, а из чтецов. «Толпе» недоступно истинно художественное, ее увлекает яркое, блестящее и доступное; она не имеет своего мнения и ждет, что скажут о том или ином произведении ее оракулы. «Толпа» ведома чужими мнениями, а когда руководствуется сама собою, то увлекается весьма посредственными произведениями. Вместе с тем В. Г. Белинский разделял убеждение Н. М. Карамзина о пользе легкого, занимательного и развлекательного чтения; более того, он считал, что бестселлеры – искусство «толпы» – необходимы для развития культуры, не дают ему изолироваться от общества и подготавливают «толпу» к более серьезному чтению. Литературный критик отметил цикличность и взаимозависимость этого процесса: «по мере того, как высшие (нравственно) слои общества переходят от легкой литературы к науке, низшие от невежества и необразованности восходят к легкой литературе. Это круговая порука, и успехи легкой литературы – ручательство успехов науки. Одно без другого быть не может». В то же время В. Г. Белинский старался уберечь читающую публику от книг, которые «отзываются толкучим рынком», и настаивал на необходимости руководства малообразованным читателем; с его точки зрения, следовало формировать мнения читающей публики по поводу литературной продукции.

В русле либеральной идеологии действовали и многие институты книжного дела этого периода, некоторые из которых были организованы выходцами из разночинной среды. Они развили традиции, заложенные Н. И. Новиковым: дешевые, скромно оформленные, иногда даже без иллюстраций и украшений, но добротные по содержанию книги заняли достойное место в деятельности Базуновых, Глазуновых, А. Ф. Смирдина и других деятелей книги. Формировалось убеждение, что чем дешевле книги, тем больше их читают и тем образованнее становится общество.

Особенно ярко просветительские тенденции были выражены в деятельности Александра Филипповича Смирдина, который старался слить свое имя с русской литературой и удешевлением стоимости книг (при высоких гонорарах русским писателям!) давал возможность приобрести небогатым людям лучшие произведения классиков русской литературы.

А. Ф. Смирдин выпустил относительно дешевую серию «Библиотека для чтения», массовое издание «Полное собрание сочинений русских авторов», куда входили произведения В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, П. А. Вяземского, Н. В. Гоголя и др.

Для тех, чье материальное положение не позволяло приобретать достаточное количество книг, по-прежнему открывались платные «кабинеты для чтения» – симбиоз книжного магазина и библиотеки. Таковые заводили при своих книжных лавках И. П. Глазунов, В. А. Плавильщиков, А. Ф. Смирдин и по примеру Н. И. Новикова давали книги для чтения за небольшую абонентную плату. Эта плата в «кабинете» И. П. Глазунова, например, составляла 30 руб. за год, но М. С. Михайлов упоминает и о более дешевых заведениях такого рода – по 10 руб. ежегодно. «Кабинеты» удовлетворяли тягу преимущественно к легкому, развлекательному чтению, ориентировались на быстро изменяющиеся запросы читающей публики.

Таким образом, либеральная идеология, выработанная в основном либеральным дворянством, давала разночинцу возможность приобщиться к книжному знанию, выйти за пределы культурного пространства, дозволенного среднему сословию. Это во многом совпадало с самопредставлением разночинцев, но не могла в силу социальной ограниченности выразить его в полной мере. Объективная заинтересованность в разночинце и условия, созданные для наращивания его интеллектуальных возможностей, сообщили ему большой потенциал саморазвития. Получившие доступ к образованию со времен Петра I, они в первой половине XIX столетия использовали свой исторический шанс подняться вверх по социальной лестнице. Началось оформление разночинцев в саморазвивающуюся социальную силу, способную к формированию собственной культуры, собственного мировоззрения.

Отношение к возможности распространения либерально-просветительной идеологии на крестьянство и других представителей «нижнего сословия» в первой половине XIX века было достаточно противоречивым. В период господства либеральных настроений в обществе звучали гимны просвещению, в том числе – народному. Считалось, что «умножение познания» – единственный способ сделать людей мягкосердечными, верными подданными и усердными исполнителями возложенных на них должностей; оно должно было содействовать успешному труду земледельца, заводчика и ремесленника. Предполагалось, что от просвещения в обществе будут проистекать «мир, тишина, спокойствие и изобилие», а невнимание к нему породит «страшные неустройства». Эти либеральные воззрения о просвещении как средстве воспитания благонамеренных подданных были непоследовательны, скованы страхом отмены крепостного права. Например, либерал Н. М. Карамзин, видевший в заведении приходских школ истинное основание государственного просвещения, усматривал в последнем «моральную узду» для народа, благодаря которой он будет лучше повиноваться. «Речи и книги Аристократов убеждают Аристократов, а другие, смотря на их великолепие, скрежещут зубами, но молчат или не действуют, пока не обузданы силой. Вот неоспоримые доказательства в пользу аристократии: палица, а не книга!». Интерес Н. М. Карамзина к народному просвещению сочетался со стремлением избежать революционных изменений: здесь налицо конфликт аристократии и народа.

Подводя итоги, подчеркнем, что либерально-просветительская концепция читателя первой половины XIX века была логическим продолжением екатерининской концепции читателя в новых социокультурных условиях, среди которых важнейшими были дифференциация представлений о чтении дворянства и постепенное перемещение разночинного читателя с периферии в центр общественной жизни. Эта концепция занимала срединное, буферное положение между консервативно-охранительной и радикально-революционной концепциями читателя, смыкаясь в чем-то с каждой из них и имея заряд оппозиционности по отношению к обеим. Она была полемична и воззрениям радикально настроенной общественности (А. С. Грибоедов, Н. И. Гнедич, В. К. Кюхельбекер, А. Н. Радищев, М. В. Петрашевский), и настроениям сторонников монархической системы (В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, И. В. Кириевский и др.).

Судьба либеральной концепции читателя в первой половине XIX века была неровной: «тонкая полоса дворянского либерализма» оборвалась после войны 1812 г.; страх перед западным революционным влиянием и напором общественного дворянского радикализма побудил Александра I к консервации существующего социального порядка с соответствующими политическими институтами. Тем не менее, император расшатал общественную систему, ускорил социокультурную динамику, дал толчок развитию либеральных представлений о читателе и его деятельности.

В эпоху Николая I либеральная идеология начала разлагаться и угасать, хотя и этому императору были свойственны проблески либерализма. В 1828 г. он принял смягченный цензурный устав (запрету подвергались лишь издания, «вредные в отношении к вере, престолу, добрым нравам и личной чести граждан»), а в 30-е годы способствовал открытию библиотек.

Либеральная концепция читателя и сопутствующая ей либерализация книжного дела способствовали росту книгоиздания, большему разнообразию тематики издаваемой литературы, развитию книжной торговли, расширению круга читателей. С начала XIX века издавалось большое количество социально-политической, философской, правовой, экономической, публицистической литературы. По данным А. Шторха и А. Аделунга, в период с 1801 по 1837 гг. количество издаваемой в России литературы выросло в три раза; в 1837 г. зарегистрировано 1143 издания.

К середине столетия либеральная концепция читателя подавлялась правительственными ужесточениями, принятием запретительной книжной стратегии. Страх перед хаосом на макроуровне общественной системы угнетал ростки либерализма: как радикальное средство поддержания установившегося социального порядка использовались цензурный террор 1848-1855 гг., «двойная фильтрация» произведений печати. Так либеральная концепция читателя, которая доминировала в первое десятилетие правления Александра I, начала смещаться на периферию общественного сознания, вытесняться консервативно-охранительной концепцией читателя и в середине XIX столетия утратила возможности доминирующего влияния на общественную жизнь; ей суждено было возродиться на следующем витке возобновления либерально-реформаторской деятельности в первые годы правления Александра II.