Ты должен быть чем-то таким, для чего Заратустра - не что иное, как мечта, не что иное, как стремление, не что иное, как весть.

Вы должны стать сверхчеловеком; просто верить в Заратустру недостаточно. В мире столько верующих - все ве­рующие. Верующие ни на йоту не изменили человеческое сознание. Мне нужно доказательство посильнее, вера в ме­ня нужна мне меньше всего. Ты не сможешь убедить меня, потому что у меня нет эго, которое можно было бы убла­жить твоей верой. Я требую, чтобы ты доказал - доказал, что Заратустра прав. И это доказательство не должно быть просто интеллектуальной гимнастикой, это должна быть актуализация твоего потенциала.

Но положим, кто-нибудь сказал всерьез, что поэты мно­го лгут: он был бы прав - мы слишком много лжем.

Нужна смелость, большая смелость, чтобы сказать: мы слишком много лжем. Но это необходимо. Нельзя сказать неразбавленную, чистую истину. Она слишком абстрактна - за нее нельзя ухватиться. Ложь относится к этому миру, вашему миру, вашему языку; но ею можно пользоваться как неким инструментом, чтобы оказался доступным хотя бы проблеск истины.

Я всегда привожу эту небольшую историю. Загорелся дом, в котором находились трое или четверо маленьких детей. Их мать умерла, а отец ушел на рынок. Все соседи собрались, они кричали детям, но те играли в доме, и никто не осмеливался забежать в дом и вынести де­тей. Это было слишком опасно - дом со всех сторон был охвачен пламенем.

Наконец, пришел их отец. Люди сказали:

- Мы делали что могли, но у тебя какие-то странные де­ти, они не слушают. Им нравится, что вокруг все горит. Они еще маленькие, они никогда не видели такой красоты. Им совершенно не страшно.

Отец сквозь огонь бросился в дом и сказал детям:

- Что вы здесь делаете? Дети, я принес вам все игрушки, о которых вы просили - они ждут на улице. Пойдемте со мной.

Он взял детей за руки и выбежал с ними из дома. Они не хотели никуда идти; им действительно все очень нрави­лось. Они говорили отцу:

- Здесь так красиво! Мы никогда не видели такого огня, танцующего пламени... А отец сказал:

- Идем скорее, поговорим на улице. Игрушки вас ждут - не дождутся. - И они пошли только из-за игрушек; хотя никаких игрушек там и не было. Отец обещал их, но забыл принести. Он сказал:

- Простите меня, завтра я принесу вам больше игрушек, чем вы просили, но сегодня вам придется меня простить. Но они спросили:

- Зачем ты нас обманул?

- Вы не поймете, вы слишком маленькие, - ответил он. - Дом горит; вы могли сгореть заживо. Вы могли погибнуть - тогда, кому я приносил бы игрушки?

Можно ли назвать это обманом? Неужели вы скажете, что это нечто предосудительное, неправедное? Это просто средство. Ваш дом тоже горит, и вас нужно каким-то обра­зом выманить из него.

И Мастеру приходится говорить множество вещей только для того, чтобы убедить вас покинуть темную пе­щеру, чтобы вывести из горящего дома, чтобы уговорить вас оставить несчастье, оставить свой гнев, ревность, нена­висть.

Он обещает вам много игрушек, хотя сегодня он и не купил их. Но стоит вам выйти, и вы поймете, что этих иг­рушек не существует. Это была ложь, вымысел, но он ока­зал вам неоценимую помощь; не будь его, вы не смогли бы выйти наружу.

Заратустра говорит: Мы очень мало знаем и плохо учим­ся: потому и должны мы лгать. Даже самые великие муд­рецы знают слишком мало - существование так огромно, так таинственно. И если они говорят вам, что знают слиш­ком мало, вы, возможно, станете искать кого-нибудь еще, кто знает больше. Всякий, кто говорит, что знает больше, что он знает все, может лгать. Но он поможет вам.

Когда вы достигнете того же уровня, вы поймете, поче­му он лгал. Вы будете благодарны ему за обман. Вы пой­мете, что существование настолько огромно, что никто не может знать его полностью. Знать даже ничтожную части­цу тайны существования достаточно. Достаточно неболь­шого огня, и вы преодолеете тысячу миль темноты. Этот огонек будет освещать всего лишь четыре фута вокруг вас, но этого достаточно; вы движетесь, и круг света все время движется с вами.

И мы верим в народ и «мудрость» его, как если бы суще­ствовал особый, тайный ход к знанию, закрытый для тех, кто чему-нибудь учится.

Человек, в какой-то степени познавший истину, испы­тывает множество затруднений. Первое: он не может выра­зить ее; она ускользает. Второе: если он пытается выразить ее, он вынужден лгать. Третье: даже если ему удается что-нибудь сказать, вы понимаете что-то другое, потому что в вас полно так называемой «народной мудрости», традици­онной мудрости.

Когда вы слышите что-то новое, вы тут же приводите это в соответствие со своими предрассудками. Вы уничто­жаете новизну, вы уничтожаете свежесть. Люди очень не ­расположены учиться - настолько, что создается впечатление, будто они верят, что массы... Чем больше масса людей, тем больше ее мудрость. И всякий, кто пыта­ется учиться индивидуально, кто удаляется от толпы, не просто чужой - он опасен.

Столько людей не могут ошибаться. Но на самом деле все эти люди действительно ошибаются. Только индивиду­альности изредка достигают вершин. Толпа всегда остает­ся в темных долинах невежества, уверенная, что ее знания - это мудрость. Они должны верить, что это мудрость; иначе им станет очень некомфортно. Нельзя все время напоми­нать себе о собственном невежестве - это больно, это не­заживающая сердечная рана.

Это было... Я часто бывал в Бхопале, в доме одного своего друга. Он был врачом и жил в поселке при медицин­ском колледже. В тот день я был у него... наверное, было около полуночи... Мы разговаривали - это был мой друг детства, мы вместе учились в школе, в колледже, в универ­ситете - и тут кто-то постучал в дверь. Это был мужчина, он сказал:

- Я смертельно устал. Город готовится к какой-то яр­марке, - Бхопал мусульманский город, это мусульманский штат, - поэтому сюда съехались тысячи мусульман, и оста­новиться совершенно негде. Я стучался в двери многих го­стиниц и крайне устал. Если вы позволите, я посплю прямо на полу.

Мой друг сказал:

- Нет, зачем же, в больничной палате есть пустая кро­вать.

Он отвел меня в сторонку и шепнул:

- Есть одна проблема: там умерла женщина. Надо ли говорить ему, что на другой кровати, рядом с ним, лежит мертвая женщина?

Я сказал:

- Сумасшедший! Если ты ему скажешь, все пропало. Помалкивай, он ничего не узнает. Эта женщина мертва, и она уж точно ему ничего не скажет. Дай ему выспаться; по крайней мере, он будет спать ночью.

Это была единственная свободная кровать, она стояла в женской палате. Доктор не подумал об этом, а мужчина, входя, прочитал: «Женская палата». Он прошел к своей кровати, но через десять минут примчался обратно. Он не мог говорить, он весь дрожал и издавал какие-то нечлено­раздельные звуки. Доктор сказал:

- Успокойтесь; в чем дело?

- Эта женщина мертва! Я сказал:

- Но зачем вам понадобилось подходить к ней?

- Когда я увидел, что это женская палата, мне захоте­лось познакомиться с человеком, который спит рядом со мной. Вы опасные люди... Эта женщина мертва. Я тряс ее, я пытался ее растолкать, открывал ее глаза, и вдруг - о Боже! - до меня дошло, что она мертва!

Я сказал:

- Мы дали вам возможность поспать. Она умерла в своей кровати; не нужно было пытаться познакомиться. Теперь вы знаете: она мертва, она не сделает вам ничего плохого. Живой человек может как-нибудь навредить - те­перь вы можете спать спокойно, без всякого страха.

Он сказал:

- Я не могу даже войти в эту комнату. Я ухожу!

- Куда вы пойдете? - спросил я.

- Куда угодно. Я буду спать на улице, но ни за что не пойду в эту комнату. Страшно подумать, что... По край­ней мере, нужно было предупредить меня заранее.

Я сказал:

- Неужели вы думаете, что смогли бы войти в эту ком­нату, если бы мы сказали вам заранее?

- Да, пожалуй, я бы не пошел туда; но вы могли хотя бы попытаться закрыть табличку, на которой написано, что это женская палата. Тогда я спал бы спокойно - даже если там есть кто-нибудь, пусть себе спит, - но спящая женщи­на, совсем рядом... Мне захотелось хотя бы взглянуть, ка­кое у нее лицо. Женщина оказалась красивой, и я попробовал разбудить ее, чтобы сказать: «Я хочу пить, вы не знаете, где взять воды?» - но она молчала. Я тряхнул ее посильнее, попытался открыть ей глаза, и тут до меня вдруг дошло - о Боже, эта женщина мертва!