Дома, домишки, хижины – где мы только не жили.

Что-то мне стали вспоминаться дома и домики, в которых мне случалось жить. Я уже рассказывала про домик с гробами и про чудо с печью, которую нельзя было топить. Теперь расскажу ещё про парочку жилищ, которые мне особенно запомнились. Наверное, самым красивым был дом на границе Азербайджана и Дагестана. Он стоял на склоне горы, большой пустой дом, рассчитанный на большую семью – там было много комнат, и была ванная – правда, вода только холодная. Странный это был дом. Мы не могли понять – жили ли в нём когда-либо люди или нет. Меня просто интриговал вопрос о его хозяевах. Он был чистый и как будто не конца отделанный внутри. В той комнате, где была ванна, были аккуратно сложены доски. Но сама ванна была, похоже, никогда не мыта и покрыта ржавыми потёками – вот точно такими, которые показывают в телерекламе моющих средств. Я всё же попыталась отмыть ванну – особых успехов не достигла, но если нагреть ведро воды, поставить внутрь свой собственный тазик – уже можно было помыться, что меня безмерно радовало. Была в доме и большая кухня с газовой плитой на баллонном газе – и вот эту милую плиту отмыть было ещё труднее, чем ванну – значит, кто-то ей всё-таки пользовался. А вот комнаты для уединённых размышлений в доме не нашлось – непонятно почему, уж если есть водопровод. Это необходимое сооружение нашлось метрах в ста от дома, там, где пологий склон переходил в глубокий овраг, заросший лещиной. Отопления в доме не предусматривалось.

А на дворе стоял октябрь. Ночью было холодно, вершины гор побелели, на траве стал появляться иней и на фоне этого инея синели цветы. Все склоны неожиданно покрылись синей сон-травой, то есть прострелом. Он там, на этих склонах цветёт дважды в год – ранней весной и осенью. Множество цветов – синие, изредка белые, розовые и даже пурпурные. И я помню до сих пор эти синие склоны и цветы среди инея – так странно и так прекрасно - и вдали белые вершины гор и белый домик, совершенно одинокий – такой красивый и такой холодный. И синее небо над горами с ярким, сияющим солнцем – днём оно согревало склоны, иней исчезал, и становилось тепло. Это были последние наши дни в Азербайджане – больше мы там не работали и, вообще, на Кавказ я попала уже много лет спустя – в Чечню.

Со следующего года началась у нас работа по противоэрозионным мероприятиям в родимой нашей России – Нижний Новгород (тогда ещё Горький), Рязань – в основном эти области – овраги там росли с устрашающей скоростью, да ветровая эрозия тоже давала себя знать. И больше всего запомнились два дома – один в Рязани и один совершенно удивительный дом в Нижегородском совхозе имени уж не помню кого.

В Рязанской области мы обнаружили целую улицу, застроенную совершенно одинаковыми кирпичными домиками. Домики были очень прочными, построены ещё в девятнадцатом веке, местным помещиком, который затеял на своей земле кирпичный заводик. И на этом сельце он испытывал свою продукцию. У домиков была удивительная планировка – главный вход вёл в коридор, а коридор заканчивался чёрным ходом – на огород. Причём коридорчик был сводчатый – такая длинная арка – и уже из него вели двери на две половины домика. Мне запомнились эти домики, построенные так добросовестно, что из них за сто лет ни один кирпичик не выпал, да и сами кирпичики мне запомнились – маленькие, темно-красные. Таких домиков я больше нигде и никогда не видела.

А Нижегородская область – да не обидятся на меня нижегородцы – оказалась для нас сущим испытанием на прочность. То лето у нас вообще не задалось. Началось всё с того, что в нашем договоре (где фигурировали три стороны – областное управление сельского хозяйства, Минсельхоз и Рослесхоз), среди прочих объектов значился совхоз, директором которого был один очень известный впоследствии политик, а в те времена один из лучших директоров совхозов. Мы свои объекты для работы сами не выбирали – куда послали, туда и едем. И никогда в моей 25-летней практике не было случая, чтобы руководитель организации, значащейся в нашем договоре, нас просто не пустил на свою территорию. Лесхозы, леспромхозы, колхозы, совхозы – все руководители прекрасно понимали, что мы не досужие любители прогуляться, а такие же, как и они служилые люди, выполняющие свою работу. Так вот, господин С-цев нас просто не впустил. Плевать он хотел на Минсельхоз, Управление и даже на райком партии – О! – не пустил и всё. Мы полдня простояли перед воротами Правления и даже не имели счастья лицезреть. К вечеру стало понятно, что надо ехать в Нижний и менять объект – сами мы этого сделать не могли. Мы переночевали в чистом поле и подались в Нижний Новгород.

Тамошнее начальство, позвонив ещё пару раз господину С-цеву, тяжко вздохнуло и вписало в договор новый объект. И мы снова поехали, уже в другой совхоз, несколько уже напуганные оказанным приёмом. Там, куда мы приехали, проблем с руководством не было, но возникли проблемы внутренние – наше собственное руководство – Нач.партии и его супруга полмесяца, если не больше, не могли прийти к единому мнению – с чего и с кого начинать – у нас было ещё два объекта. Они бесконечно спорили, мы бесконечно занимались камералкой, а время шло. И шло оно, время, к осени. И уже не в октябре, а в начале ноября, приехали мы на последний объект. Директора совхоза, как на грех, не оказалось на месте и подобрать нам подходящее жильё взялся странного вида молодой человек, что-то такое делавший в Правлении совхоза. Он долго возил нас по окрестным дорогам и, наконец, мы приехали в чистое поле, где, посреди луга, стояло что-то типа сарая, причём недавно горевшего. Наш начальник, уставший и измотанный, решил было тут и остаться, а местный проводник горячо его поддержал, заявив, что, коль скоро мы геологи (почему они все называли нас геологами – ума не приложу), то и можем существовать в любых условиях. Даже если крыша наполовину сгорела, а печка вообще разрушилась. Но тут в бой пошла женская половина партии во главе с супругой начальника. Сказав молодому человеку всё хорошее, что мы о нём думаем, мы, дамы то есть, потребовали везти нас к директору совхоза, даже если у него закончился рабочий день и он пьёт чай с домашними булками.

Директор был донельзя удивлён тем, что нам вообще навязался в провожатые этот милый юноша – которому юноше он и сказал…ну, почти то же, что и мы, только более ярко и выразительно. А потом проводил нас до ближайшего пустого дома – таких было несколько – они строились приезжими бригадами с Кавказа (тогда не было в употреблении слово гастарбайтер) за счёт совхоза для его работников. И вот об этом доме я и хочу рассказать – потому, что это тоже было своеобразное чудо. Чудо строительства.

Вот представьте себе крепенький бревенчатый домик. В домике три комнаты и кухня. Есть водопровод. В кухне стоит не только дровяная плита для готовки, но специальная такая печь с котлом, в который котёл заливают воду и горячая вода подаётся в батареи. Хорошие такие, здоровенные батареи. То есть, практически все удобства. Мы радостно разгрузились, надеясь, как минимум отогреться и выспаться. Наш рабочий, Валентин – очень хороший человек, залил в котёл воду, растопил печь и батареи стали нагреваться. Через некоторое время выяснилось, что если перестать топить, то батареи сразу остывают – причём быстро. И в домике становится очень холодно. Бедный Валентин топил всю ночь, моя раскладушка стояла в маленькой комнате у самой батареи. До батареи нельзя было дотронуться, и правый бок у меня тихо поджаривался, но левый – левый бок просто замерзал – я не могла руку высунуть из спальника. И так каждый день. Как эти строители умудрились такое построить – для меня осталось тайной, не раскрытой по сей день. А ведь они таких домов целую улицу соорудили и люди там жили и зимой. Правда, местные, оседлые жители, утепляли домики и ставили в них обычные печи, но вот какими соображениями руководствовались строители – этого я понять не могу по сию пору. Конечно летом – а они работали летом – всё выглядело прекрасно, но в ноябре…..В тот год в ноябре пошёл снег, а у нас остался последний участок. Меня высадили в начале балки, заросшей терновником – сквозь начинающуюся снежную круговерть я видела, как исчезает в метели наша машина. Потом пошла по балке, нашла заросли терновника и сорвала несколько крупных чёрных ягод, терпких и сладких. Часа через четыре я вышла на место встречи, машина вынырнула из метели, мы забрались в кузов и поехали в наш удивительный домик – собираться домой, в Москву.

Храм на поляне.

Это было, как водится, давно. Мы работали в Костромской области. Я почему-то очень полюбила этот край и сам город мне казался уютным и приветливым. Город на берегу Волги, не большой, не маленький – средний город – я бы охотно в нём поселилась. Но речь не о городе – ведь жили мы поближе к лесным массивам, следовательно, в деревне. Костромские леса тоже были какими-то лёгкими, лёгкими для работы, я имею в виду. И я часто работала на маршруте совсем одна, и мне было хорошо в этих лесах.

Однажды просека вывела меня на поляну, не обозначенную на планшете. Поляна была не велика и я видела, где, за дальним её, поляны, краем, идёт продолжение моей просеки. Обычная лесная поляна, чистая, зелёная – в траве кое-где проглядывали мелкие полевые цветы – гвоздика, смолка, трёхцветная фиалка и обязательные колокольчики. И в самом центре этой поляны стоял Храм. Именно так вот, с большой буквы – Храм. Он был старый, сложенный из мелких тёмных кирпичей, но его не тронуло время и не изгадили люди. Купол, покрытый не позолотой, а каким-то серым металлом, гордо венчал крест. И крест этот смотрел прямо в зенит, в голубую бесконечность. На вратах Храма висел замок, и видно было, что никто не додумался использовать его для каких-либо хозяйственных нужд.

Я видела в своей жизни множество старых, полуразрушенных храмов, в них иногда ремонтировали трактора, а бывало, использовали в качестве сельского клуба или просто с упоением изгаживали и бросали. Этот Храм был нетронут. Даже стёкла в узких высоких окнах не были выбиты. Казалось, его вчера закрыли и ушли, что вернуться сегодня, но так и не вернулись. Ни одной тропики не вело к его закрытым вратам. Только трава и цветы – простые, полевые цветы. Более того, я видела по карте, что поблизости не было сёл или деревень – вот сейчас, в данный момент не было. Может быть, что-то было раньше, но так давно, что и все тропы заросли. Не было дороги к этому Храму.

Я до сих пор помню эту поляну, вижу строгое здание из тёмно-красных мелких кирпичей, тяжёлые створки ворот и мне порой кажется, что Храм на поляне есть и его, в то же время, нет. Во всяком случае – никто мне ничего не мог сказать об этой «черкви», как говорили местные жители. Да и далековато было от нашей деревни до того места – мы только по дороге ехали километров двадцать, а потом я ещё по лесу шла. Может быть, потому и сохранилось это чудо в глубине леса, что уже никто о нём не помнил? И, наверно, хорошо, что забыли – Храм как-бы исчез и только случайно, вот так зайдя в самую глубь леса, можно было увидеть поляну, строгое здание с куполом, увенчанным крестом, словно бы рвущемся в небо и оставить это, как сказку, ставшую былью, в глубине своей памяти.

Кавказский пленник.

Это старая история, ещё из времён моей работы в Азербайджане. Я не знаю – как и по каким законам живут там сейчас, но в те годы Азербайджан был частью Союза и считался государством вполне светским. По крайней мере, на словах. В крупных городах, таких, как Баку или Гянджа (тогдашний Кировабад) молодёжь училась в институтах, в Баку население было очень многонациональным и на улицах можно было увидеть пары молодых людей разных национальностей. Девушки и молодые женщины ходили с непокрытой головой и частенько в довольно сильно декольтированных платьях. Платки-келагаи носили пожилые женщины, чаще всего в отдалённых уголках страны – либо принадлежащие к очень религиозным семьям. Со смешанными браками дело было сложнее – женитьба на русской девушке, к примеру, принималась много легче, нежели противоположный вариант – выйти замуж за русского. Но и в этом случае – в крупных городах это было не особо принято, но не навлекало позора на семью. Но вот где-нибудь в глуши, в далёком горном районе – о, здесь всё было очень сложно. Я помню один такой лесхоз, где секретарём работала очень милая девушка, красивая, обладательница замечательных кос – они у неё были толщиной в руку и длиной почти до колен. Гюльнар уже перевалило за 20 – возраст невесты для неё, по местным обычаям, уже прошёл. Семья у неё была вполне приличная, но на семейной репутации лежало несмываемое пятно – старшая сестра девушки вышла замуж за русского и уехала с ним в Питер. Против воли родных, разумеется. Больше в эту семью за невестами не обращались – Гюльнар и её младшая сестра были покрыты некоей невидимой тенью позора, никто не хотел принимать в дом девушек, сестра которых совершила такой ужасный проступок.

Ещё более трагичной оказалась судьба одного молодого парня – он нанялся к нам в партию рабочим. В рабочих у нас никогда не было недостатка – безработица и тогда давала себя знать в Азербайджане, особенно в глуши. Но, как правило, подработать за лето к нам приходили мальчишки из старших классов, школьники – работа была лёгкая – рейки, мерные ленты, ну вырыть почвенный разрез – а всё-таки заработок. Тому парню, о котором я рассказываю, было уже лет 25, он ещё до армии окончил техникум, имел специальность бухгалтера и его отец имел полную возможность купить ему место по специальности. Именно купить – рабочие места продавались. Но…..вот здесь начинается но. Парень отслужил в армии, в Литве, в славном городке Панавежисе и там познакомился с хорошенькой и очень приличной девушкой. Женился, после окончания службы домой предусмотрительно не поехал, устроился на работу по специальности, и у молодой пары скоро родилась дочка. Родителей он, конечно, известил и попытался всё объяснить, но понят семьёй не был. Поэтому в вернуться на родину не спешил – он вообще побаивался возвращаться. Зная местные обычаи, парень ожидал, что стоит ему показаться в родительском доме и его ждёт какая-нибудь подлянка. Однако, когда пришла заверенная врачом телеграмма о том, что матушка его уже собралась покинуть этот мир – парнишка не выдержал. Он приехал домой, мать лежала в постели и, по всем признакам, собиралась умирать – вот-вот. Завтра-послезавтра. Но принят был он очень тепло, дальше всё как обычно, застолье, разговоры – утром парень обнаружил, что у него нет ни денег, ни паспорта. Все его документы и деньги были у отца, а ему предложили жить спокойно, невесту уже подобрали, вот жениться – тогда отец купит ему работу и всё будет хорошо и прекрасно. А пока живи дом, сынок, отдыхай – вон мама неожиданно выздоровела и готовит тебе на завтрак твои любимые лепёшки с домашним маслом.

Целый год бедолага перебивался случайными заработками, да и для этого ему приходилось на попутках ездить в Шамхор. Без паспорта много не заработаешь, разве на сигареты. И вот тут явилось спасение в лице нашей партии. Поговорив с нашим начальником, парень, во первых понял, что это его единственный шанс, а во вторых – что этот шанс следует использовать с умом. Он был согласен работать за двоих, но просил, чтобы деньги за работу ему выдавали не ежемесячно, как всем рабочим, а по окончании работ. И, разумеется, нам требовался паспорт, чтобы его оформить. Здесь помогло то обстоятельство, что мы прибыли из Москвы, как-никак, и позориться перед нами, демонстрируя семейное грязное бельё, никто не хотел. Могли ведь и пожаловаться куда-нибудь наверх, да и вообще лучше с москвичами этими не связываться. Помог ещё и директор лесхоза – он порассказал папеньке кавказского пленника такие истории про высокие – на самом верху- связи нашего начальника, каких у того сроду и не было. В общем, паспорт оказался в наших руках. В последний день, когда мы уже грузились, пришёл наш рабочий, уже готовый в путь, с маленьким чемоданчиком – как он вещи собрал, не знаю, не могу сказать – получил деньги, паспорт и попросил подбросить его до Гянджи. Там он с нами попрощался, купил билет на поезд и отбыл на запад. Я ничего не знаю о его дальнейшей судьбе, просто надеюсь, что все его беды миновали. Я и все наши ему искренне желали счастья – хороший был парень.