Алтайский край. Конечная бесконечность.

Когда-то, ещё во времена послевоенные, был разработан план создания Государственных защитных лесных полос на территориях, подверженных ветровой эрозии. К ним должна была примыкать сеть полос полезащитных. Потом, после смерти Сталина это дело забросили, но Государственные полосы посадить успели. Это были широкие – от 50 до 100 метров ленты, на которых росли подходящие к данной местности древесные породы. Обычно полоса состояла из трёх таких лент с межполосным пространством 300 метров. Так вот – лет пять за ними ухаживали, потом забросили, полезащитные вообще не создали, а через десять-пятнадцать лет вдруг выяснилось, что даже в таком, несовершенном виде эти полосы работают. Урожайность в межполосных пространствах всегда, стабильно была выше, чем в открытом поле, ветры не сдували плодородный слой почвы, а скапливающиеся там снега сохраняли влагу. И тогда было решено проверить, в каком состоянии сейчас эти полосы и, естественно, поручили это нашему институту – поскольку по нашим же проектам их и создавали. Впервые на такой полосе – Белгород-Дон - я побывала ещё в юности, а вот на полосу в Алтайском крае – Рубцовск-Славгород - попала уже будучи дамой замужней и ведущим специалистом. Алтайский край – это не таинственно-прекрасный горный Алтай – это степь, целинные и залежные земли, частично засолённые, это жара летом и морозы зимой, ветер, способный выдрать с корнем 30-летние мелколистные вязы– там, где их посадили, (этот карагач выдерживает засолённые почвы, но легко ломается при снежных бурях), и в качестве бонуса – уникальные ленточные боры.

Так вот, такая работа – это сплошная дорога. Через весь Алтайский край, и, фактически пешком. Машина разбрасывала нас на расстоянии примерно 10 км друг от друга – трёх лесоводов – и возила в кузове почвоведа – даму вполне милую, но проходить такие расстояния не способную, тем более, что из разрезов брались образцы и тащить всё это на себе было просто невозможно. А мы, лесоводы, шли вдоль полос, шли таким своеобразным зигзагом – лент-то три и все надо посмотреть. В результате получалось 20-30 км в день. Я до сих пор помню завалы мелколистного вяза, поломанные ветром – в них нельзя было проникнуть – а надо было – именно этот кошмар, ощетинившийся корнями и ветками, превратившийся в непроходимую стену, был участком, подлежащим раскорчёвке и восстановлению. Это была головная боль местных лесничих, да и нас тоже – что с ним делать, было непонятно. Зато как радовала берёза, прекрасные берёзовые аллеи в середине полос и дикая яблоня в опушечных рядах. Вот эти берёзы и яблони и стали для меня своеобразным календарём. Когда мы приехали, листья на берёзе только появились, нежные, зелёные листочки, а яблоня цвела. Именно с тех пор я безумно люблю дикую яблоню. В голой степи, где эти полосы были единственным лесом для местного населения, расцветал по весне непередаваемой красоты сад.

Мы заканчивали работу в одном лесхозе, переезжали в другой, и я замечала, что берёза уже летняя, зелёная, тенистая, а на яблоньках появились крошечные плоды. И вновь я шла вдоль теперь уже совсем тенистой аллеи, спасаясь от палящего солнца, иногда присаживаясь отдохнуть рядом с кустиком смородины золотистой, которую, ввиду неприхотливости её, тоже высаживали в опушечных рядах. Ягоды смородины, постепенно наливались соком, созревали под лучами палящего солнца и становились очень вкусными. Впрочем, в таких маршрутах, вкусным становится многое из того, на что мы не обратили бы внимания в более благодатных местах. Поспевшая смородина шла мне на десерт и заменяла воду, которая очень быстро кончалась во фляге. Передохнув, я вновь шла вдоль полосы, переходя с выдела на выдел – пропускать что-либо было нельзя. У нас было очень строгое начальство, особо строгое по отношению ко мне лично – мой супруг, просто органически не переносил халтуры.

А время шло и мы шли вместе со временем. Созрели яблоки, и полоса расцвела новыми, очень яркими красками. Золотистые, розово-жёлтые, красные, пурпурные, мелкие яблоки в тёмно-зелёной листве. Они были похожи на гроздья невиданных цветов. Конечно, кисло-горькие, но такие притягательные – невозможно было не сорвать яблочко-другое. Иногда попадались и вполне себе неплохие – кисло-сладкие с горьковатым привкусом, впрочем, я не так уж люблю сладкое и яблочки тоже шли на десерт. На отдельных участках полосы в опушке посадили облепиху. Когда она созрела – местное население выдвинулось на массовый сбор – мы тоже не отстали, но собирать это очаровательное растение – удовольствие ещё то. Уж очень она колючая. Но две банки варенья я таки сварила.

Мы продвигались на север, к Славгороду. И уже в самом конце пути, почти осенью, наконец, познакомились с ленточными борами. Они действительно уникальны – чистая сосна, без примеси, с редким подлеском, тянется и тянется бесконечный бор, стоят, как колонны оранжевые стволы и редкая травка под ногами. Однажды вечером, уже перед заходом солнца, мы с мужем пошли на прогулку в этот самый бор. Лесхоз, в котором нам выделили целое крыло, стоял на краю посёлка, почти в лесу и мы, с нашим опытом работы, даже не думали о том, что можно заблудиться в лесу. Компас, естественно, не взяли. Мы просто хотели погулять среди сосен. Углубившись в лес на пару километром, мы обнаружили, что дорога, по которой мы шли, как-то растворилась, исчезла, и вокруг нас нет ничего, кроме совершенно одинаковых оранжевых стволов. И как-то быстро темнеет и лес становится каким-то уж совсем нереальным, призрачным местом. Словно в гигантском мутноватом зеркале отражаются и отражаются бесконечные ряды прямых стволов. Пришлось дожидаться появления луны и ориентироваться по этому дивному светилу. Луна должна была быть всё время у нас за спиной и мы повернулись к ней спиной и пошли по прямой – благо, что под ногами не было ни кочек, ни ям – только песок и жёсткие пучки невысокой травы. И мы, конечно, вышли к посёлку – но примерно в паре километров от лесхоза. Когда подошли к заднему крыльцу нашего очередного убежища – там уже собрался полный состав партии и решался вопрос, когда и, главное, куда идти на поиски.

А потом полевой сезон окончился – мы простились с полосой, ибо и бесконечность конечна – и отправились в Барнаул. То есть это мы с мужем отправились в Барнаул – оформлять, согласовывать и подписывать – а машина пошла в Москву. Управление лесного хозяйства Алтайского края было одним из лучших в системе лесного хозяйства, и главный лесничий этого управления был профессионалом высочайшего класса, отнеслись там к нам очень хорошо, но Аэрофлот к лесному хозяйству отношения не имеет. Билетов на самолёт до Москвы не было. Свободные места были только на рейс, отправлявшийся через неделю. Трястись в поезде нам что-то не хотелось и мы решили плюнуть на всё и устроить себе небольшой отпуск перед возвращением домой. В Управлении посоветовали центральную гостиницу, недавно построенное здание из стекла и бетона, но нас с мужем привлёк отель «Алтай» - тоже на главной площади (не помню, как она называлась, скорее всего, как обычно – площадь Ленина). Этот «Алтай» был угловым домом с колоннами у входа и выглядел он чрезвычайно старомодным. Такой уютный отель. Нам достался последний свободный двухместный номер, а рядом была душевая и в номере исправно работали батареи. Это было важно для нас – последний лесхоз, в котором мы жили, предоставил нам много места для устройства, но с отоплением там было туго. Его просто не было. А здесь тепло, уютный маленький номер, горячий душ – которым, кроме нас, по моему, никто не пользовался – я, во всяком случае, никогда никого там не видела. Зато уж сама воспользовалась на полную катушку – дважды в день. И незнакомый, но чем-то понравившийся нам город. Мы провели все согласования и начали просто отдыхать. Бродили по Барнаулу, обнаружили замечательный магазинчик, где продавались сыры местного производства – таких замечательных сыров не ела я ни до, ни после и уж никогда не попробовать мне настоящего Алтайского твёрдого сыра. На лотках продавали виноград и яблоки, в маленькой кафешке неподалёку можно было вполне прилично пообедать, потом сходить в кино и просто погулять по городу. Уже перед отъездом, мы решили, что бутылка сухого белого под сыры нескольких видов нам не повредит. Однако здесь нас ждал облом. Началась антиалкогольная компания. Самый большой винный магазин находился рядом с речным вокзалом на Оби. Мы стояли на верхней террасе вокзала и смотрели на площадь перед магазином. Площадь была плотно забита народом, как и все прилегающие к ней улицы. Зрелище было настолько удручающим, что мы перешли на другую сторону террасы и стали смотреть на реку. А потом пошли в отель «Алтай» - собирать вещи.

Коми. Лето перемен.

Не хочется вспоминать об этих переменах. Мы уехали весной из своего родного института, а вернулись не только в другую, не очень благополучную организацию, но и в очень неблагополучную жизнь. Но там, на севере, всё это было ещё не очень заметно. Поэтому я лучше попробую рассказать об удивительных лесах, тогда ещё очень чистых, нетронутых ягодных полянах с черникой и голубикой, ведьминых кругах грибов и множестве зверей в этих лесах. Зайцы и кабаны, пробудили в моём Щекне древние охотничьи инстинкты, и он постоянно выгонял на меня всякое мелкое зверьё, преимущественно зайцев. Хорошо хоть, что не кабанов. Жили мы тогда в Сторожевске – селе длинном, расположенном на высоком берегу реки Эжвы, она же Вычегда. Слово Эжва означает чистая вода и вообще слово «ва» - это река, большая река. А маленькая речка – это «лей». Противоположный, нижний берег начинался болотом, заросшем клюквой и брусникой. Река в наше время была уж не столь и чиста – по ней вёлся сплав и кое-где на отмелях спокойно затягивались песком потерянные брёвна. Село состояло, по сути, из одной улицы и нескольких проулков, но улица эта тянулась километров на десять. По улице пролегала асфальтированная дорога с выездами на большое шоссе и по обе стороны дороги стояли крепкие северные избы. А сразу за крайней избой, вдоль берега Эжвы, шел лес. И по другую сторону села тоже был лес, и на противоположном берегу реки болото переходило в лес – лес был везде, преимущественно еловый, с примесью осины и берёзы. Лесхоз предоставил нам дом для размещения, но нас было шесть человек, поэтому мы с мужем нашли себе бабу Аню, которая и сдала нам на лето отдельную половину избы. Очень интересно устроена была эта изба. Она состояла из двух изб – парадной, двухкомнатной и с двумя печами – русской – в кухне-столовой и подтопки в чистой горнице. Избы соединялись сенями, из тех же сеней можно было войти во вторую избу, поменьше, тоже с русской печью – там жила сама бабуся. Большую часть этой второй избы занимал огромный деревянный станок, на котором наша баба Аня ткала разноцветные половики. Большие и маленькие, очень нарядные, плелись они из старых платьев и ими застилали полы. Нам была сдана парадная чистая горница, устланная половиками, увешанная салфетками с вышивками (все вышивки были на тему леса – ели, медведь, девочка с лукошком грибов, лесные ягоды), фотографиями бабушкиной родни – которой уже не осталось, окна закрыты белыми, тоже вышитыми, занавесочками. Кухня с русской печкой была тоже предоставлена в наше распоряжение. Кстати сказать – рассматривая фотографии бабусиной родни, я обратила внимание на несомненное сходство людей на этих старых фото, с теми, кого я видела на фотографиях в избе одной из своих родных тёток. Моя матушка была родом из Нижегородской области, Арзамасского района. Вся эта территория (место эрзя - Арзамас), ранее была заселена мордвой, да и поныне там немало чисто мордовских сёл. Потом там раздавали земли русским, преимущественно Волжским казакам. И, естественно, шло смешение. Невест-то надо было где-то брать. Даже и топонимика в тех местах сохранилась мордовская – например речка, маленькая речка, как и в Коми, называлась – лей. Село, в котором родилась моя матушка, называлось по имени речки – Кудлей. А саму речку, уже русские, называли Кудлейкой. Неподалёку текла ещё речушка – Журелей. Удивительного в том нет – и коми и мордва изначально один народ – финно-угры и жили они по всей лесной зоне задолго до того, как туда пришли славяне.

Всё это было бы прекрасно, если бы не одно но…..В Коми собаки живут в каждом доме и собак там ценят. Но живут они в будках во дворе и временами сидят на цепи, временами просто бегают по улице, однако в избах их не держат. Посмотрев на меня со Щекном - а я держала его на руках - бабушка совершенно искренне предложила поселить Щекна под крыльцом, а для верности посадить на цепь. На той цепи раньше держали, по всей видимости, телёнка – судя по размерам. Я прижала Щекна к себе и собралась дать дёру со двора. Но Щекн оказался умнее меня. Спрыгнув с рук моих на землю, он принюхался и отправился к бабусиному сараю. Оттуда немедленно раздался истошный визг и появился Щекн с крысой в зубах. Положив к моим ногам крысу, он, на глазах онемевшей от удивления бабуси, отправился вновь тем же маршрутом и опять вернулся с добычей. Такой фокус он проделал пять раз. Потом сел рядом со мной и посмотрел бабе Ане в глаза. Вообще выдержать Щекнов взгляд было не просто – у него были удивительные глаза, большие, тёмные и очень умные. Муж мой, тем временем, объяснял хозяйке, что перед тем, как войти в дом, собаке моют лапы. Баба Аня махнула рукой и сказала – «Пусть живёт в избе, если такой умный!»

И мы вселились в наше очередное жилище. Для начала я прибралась в кухне, постирала и погладила занавески и салфеточки, вытрясла все половички, помыла пол и была в этом одобрена бабой Аней. Когда же, однажды, в отсутствие бабушки, я вымыла и её избу, испекла в русской печке пирожки и поставила к её приходу на чисто выскобленный стол блюдо с горячими пирожками – жизнь совсем наладилась. Бабушка, увидев вымытую избушку свою, прослезилась, а пирожки добили её окончательно. С тех самых пор она относилась к нам, как к родным. Если мы возвращались из дальнего маршрута - а мы уезжали иногда дня на три, а то и на неделю – нас всегда ждала протопленная баня и явно обрадованная нашим возвращением хозяйка. Дров мы ей запасли года на два – лесхоз в этом нас не ограничивал, брошенные вдоль лесных дорог дрова имелись почти у каждой отработанной лесосеки – главное было вывезти. ГАЗ - 66 – машина большая и с хорошей проходимостью, поэтому проблемы дров для нас не существовало. К тому же, в выходные дни, муж мой – просто, чтобы размяться - все их перепилил и переколол. И сделал две сушилки для грибов – мне и бабусе - теперь грибы из протопленной русской печи выходили не чёрными горелыми лепёшками, а чистенькими, даже сохранившими цвет, красивыми, как ёлочные игрушки.

Грибов в лесу, в 15 минутах хода от дома, было несметно. Мы привередничали. Подосиновики брали только маленькие, ещё не развернувшие шляпки. Подберёзовики вообще удостаивались только срезанной шляпки. Белые тоже выбирали помоложе, покрепче и чтобы никаких червей. Белые я сушила, подосиновики и шляпки подберёзовиков отваривала и закатывала в банки – смешно сказать, но делала я это согласно инструкции «Побочное лесопользование в лесах СССР», раздел «Грибы на экспорт». Подосиновики, приготовленные по этой инструкции, почти сохраняли цвет шляпки. Потом пошли грузди и, вообще, конца не было лесным дарам. А черничное варенье из свежесобранной черники – для бабушки я тоже сварила трёхлитровую банку. А осенью брусника и клюква! Но это я забегаю вперёд. Возвращаюсь, наконец, к лету и к работе – не всё же я грибы да ягоды собирала!

Лето в Коми короткое. На наше счастье, то лето выдалось сравнительно жаркое – по крайней мере месяца полтора мы наслаждались теплом, ходили купаться на Эжву (для меня Вычегда навсегда останется Эжвой), но потом как-то быстро похолодало. А работать было надо и маршруты наши вели нас на северо-восток от Сторожевска, в Комсомольск-на-Печоре и далее. В этом самом Комсомольске мы прожили две недели, в лесничестве, и мне запомнилась милая женщина-лесничий - мы с ней подружились и ходили к ней в гости, а она была рада пообщаться с приезжими из Москвы, узнать, что и как в столице. Помню ещё высокие кусты, усыпанные голубикой – просто вся поляна была сизо-голубого цвета. Разумеется, я тормозила у этих кустов и получала начальственный пинок от своего супруга. Ещё помню крутой берег Печоры, чистую холодную воду и необыкновенно красивый, сказочный лес. До Печоро-Илычского заповедника мы, к сожалению, не добрались – времени не было.

Потом был Троицко-Печорск – там уже было очень прохладно – это мягко говоря. Тоже лесничество, выезды на работу в лес и уже заметные холода. Иногда и ледяной дождь. Помню, мы однажды вернулись из такого выезда закоченевшие совершенно. Спасибо лесникам, они растопили печи, мы залезли в тёплые, сухие спальники и мгновенно отключились. Щекн, кстати, тоже залез в спальник, мой, разумеется. Удивительно, как мало бывает нужно человеку, чтобы почувствовать себя почти счастливым – после пронизывающего ледяного дождя угреться в спальном мешке с тёплой собакой в ногах и уснуть.

А потом и вовсе наступила осень и мы совсем осели в Сторожевске. Выезжали в Сыктывкар – по делам, добивали камералку, оформляли документы и собирались домой, в Москву. Бабушка наша впала в уныние – ей не хотелось с нами расставаться. Мы оставили ей на зиму все запасы тушёнки и сгущёнки, московских твёрдых макарон, но макароны не заменят друзей, тем более, что нас баба Аня считала уже почти родными. Щекна она тоже к этому времени считала уже членом семьи. Впрочем, Щекн вообще приобрёл неожиданную популярность среди наших соседей, особенно среди тех, у кого во дворах жили хвостатые леди. В Коми неплохо разбираются в собаках – внешность внешностью, но талант крысолова для деревенских жителей важнее пушистого хвоста и длинной родословной. Поэтому его охотно приглашали в гости к соседям и потом сообщали мне – «Татьяна, а твой-то москвАч сегодня к моей Найде приходил!». Нас тоже приглашали в гости – то к одним, то к другим соседям. Но приближался конец октября, были куплены билеты на самолёт для женщин и мы, наконец, начали грузиться. Бабушка плакала, я тоже слегка разнюнилась – привыкли мы к нашей старушке, и как-то жаль было оставлять её одну. Из соседнего двора принесли в подарок два мешка изумительной картошки-синеглазки, отобранной поштучно, тщательно укутанной, чтобы не помёрзла в пути. Укрыли её спальниками, попрощались со всеми, кого успели уже хорошо узнать и не без слёз полезли в машину. Мы, женщины, ехали на машине только до Сыктывкарского аэропорта – дальше самолётом. Мужчины должны были гнать машину в Москву. Щекна в самолёт, я, естественно, протащить не могла. Он ехал домой в тёплой кабине, на коленях у хозяина, любившего его, в компании шофёра, который вообще предпочитал собак людям, но …..Уже подойдя к двери аэровокзала, я обернулась. Из-за широкого, чистого стекла кабины на меня смотрели собачьи глаза. Что было в этих глазах – я словами не смогу передать. Отчаяние, безнадёжность, невыразимая тоска – все эти слова лишь в малой степени и, очень приблизительно, передают то, что смотрело на меня из собачьих, нет человеческих уже, глаз.

А через три дня я услышала за дверью московской квартиры нетерпеливо-радостный лай и открыла, не дожидаясь звонка.

Новгородская земля. Часть первая. Река Ратца.

Я не писала об этом полевом сезоне, да и о многих других не писала, но вот сейчас, когда подошла уже к последней экспедиции на Урал, на родину Бажова – решила всё-таки вспомнить и то, что было, по разным причинам ранее пропущено. Теперь рассказы мои будут идти не по порядку наших разъездов, а просто по запомнившимся чем-то местам и событиям. К тому же, на днях, одна из моих подруг по ЖЖ (не люблю я слова френд и, тем более френдесса) задала мне вопрос – «А как вообще в твоей жизни появился Щекн?». Так вот, именно этот сезон, прекрасный сам по себе, имел довольно трагические последствия и в результате этих самых последствий в мою жизнь пришёл Щекн, друг, которого нельзя, просто невозможно забыть.

В Новгородской области нам предстояло отработать два сезона. Работали там три партии под руководством Главного инженера проекта – моего супруга. Разумеется были и начальники партий – они делали рабочие проекты – небольшие и недорогие, а общая схема, с расчётами на 60 лет по замкнутому циклу лесопользования, огромная и довольно дорогостоящая – относилась к ведению ГИПа. Разумеется, при полевых работах шло взаимодействие, тем более, что начальники партий по должности подчинялись ГИПу, но вся основная работа по схеме – расчёты, обоснования, картография – выполнялась ГИПом и его помощником из состава одной из партий. Кто был этим помощником – Вы уже, наверно, поняли.

Так вот – партия, в которой базировался ГИП, отрабатывала северо-восток Новгородской области. Базировались мы в селе с несколько странным названием – Обечище. Когда-то это было большое село, расположенное по обоим берегам речки Ратцы. Был там и колхоз, была просторная школа, и дорога к нему вела вполне проезжая, хорошая дорога. Со всех сторон окружали это село леса, частично заболоченные и было в тех лесах множество всего доброго, а в речке водилась рыба и строили хатки бобры. Выше по течению, располагалось большое озеро – озеро это было, по сути, расширением той же Ратцы, исток которой был укрыт в лесах, на северо-запад от Обечищ. К моменту нашего явления в этот благословенный край, уже прошла очередная компания по укрупнению сельских населённых пунктов. Поэтому в селе осталась одна улица – на высоком берегу и несколько пустых домов на нашем, нижнем берегу. Школу, конечно, закрыли. Народ переселился в Хвойное и Песь, Избы, в большинстве разобрали и перевезли на новое место. Нам отвели одну избу и открыли два класса в школе. В школе поселилась семья – геодезист и милая дама-лесовод. Начальник партии с шофёром поселились в отведённой избе, и к ним присоединился несколько странный юноша, которого нам дали толи в качестве спецнагрузки, толи просто, чтобы куда-то приткнуть. Юноша гордо именовал себя почвоведом, но больше интересовался ботаникой, причём только одним растением, а именно – коноплёй. Выяснив, что нигде в окрестностях конопля не растёт, юноша загрустил и вскоре нас покинул. Эта милая троица мужичков развела в своей, очень неплохой, в общем, избушке такой удивительный свинарник, что нужно было крепко подумать, прежде чем войти в их обиталище. Они сходились практически во всём, кроме одного вопроса – кому мыть посуду и вообще убирать со стола. О том, чтобы помыть избу, речь не заходила никогда.

Мы с мужем решили, что глупо экономить на необходимом и усложнять себе жизнь на целых шесть месяцев, поэтому мы просто сняли на весь сезон избу у местного лесника. Лесник жил в доме жены, в Хвойнинском, изба пустовала – так почему её не сдать? А изба была хороша – с высоким крыльцом, сенями и холодной террасой. Из сеней дверь вела в прихожую и кухню, а дальше располагалась большая комната и маленькая спальня. В кухне была русская печь и отдельно топившаяся открытая печь-плита. Была в горнице и печь-подтопка. Даже необходимые удобства были не где-то там, а имели вход из холодных сеней. И стоял этот домик хорошо – на отшибе, крайний в своём ряду и прямо за ним начинался небольшой лесок, постепенно переходивший в болотце. Болотце, к слову здесь только начиналось – вообще-то это было то ещё болото, оно тянулось до самой Песи. И на том болоте много чего хорошего росло. Да и из лесу я с пустыми руками не возвращалась. Хозяева дома навестили нас только один раз – привезли банку солёных огурчиков и шматок розового сала, пообедали с нами – я как раз пекла блины – и более мы их не видели. Деньги за постой завозили в Хвойнинское сами.

Однако настоящий ягодный лес, с черникой и брусникой, был на высоком, левом берегу Ратцы. Но автомобильная проезжая дорога в тот лес предполагала долгий объезд – маленький деревянный мостик для нашей машины не годился. Поскольку дело с картами приходилось иметь мне, я, внимательно рассмотрев Карту-схему лесничества, обнаружила тропку, которая вела от мостика к грибным местам, а потом уводила как раз туда, где все таксационные описания указывали на черничники и брусничники. По этой тропке мы добирались до самых добычливых мест, минуя всякие там объезды. Ну и Ратца нас баловала – речка была чистая и в ней водилась рыбка. Щука, окуньки, но чаще всего попадалась именно щука. Через дорогу от нашего (уже нашего – привыкаешь) домика на самом берегу Ратцы жил одинокий дед. В избу к нему, я, признаюсь, не заходила, но вот баня у него была – всем баням баня. Просторная, топилась по белому и можно было прямо из этой баньки нырнуть в речку. Дед был рад, что у него появились соседи – на этом берегу, кроме него, никто не жил и баню предоставил в наше полное распоряжение. Признаюсь, мы этой баней несколько даже злоупотребляли. Дрова у нас были в изрядном количестве (мы за сенями немалую поленницу соорудили), речка под боком – вот мы и топили баню чуть ли не раз в три дня. Дед, впрочем, был доволен – самому ему было лень возиться, да и тяжело – а тут почти всегда протопленная банька. Не пожалел дедуля для нас и лодочки - мы поднимались вверх по реке и плавали по озеру, ловили рыбу, просто отдыхали – вода, если она чистая, ничем не загаженная, как-то очень хорошо действует на человека – живая она, вода. На реке стояли три бобровых хатки, но самих бобров увидеть удавалось редко – шлёпнет по воде широкий хвост и всё.

Конечно, не всегда мы жили в Обечище и наслаждались домашним теплом, чистой водой и благодатным лесом. Приходилось выезжать в маршруты – дня на три, иногда на неделю – но нам было куда возвращаться. Уже подъезжая к Песи, мы чувствовали, что вернулись домой. Даже воздух в том краю был другой – у него был свой, особенный запах чистоты и свежести. Наверно, когда-то давно, такой вот ароматный, настоянный на хвое воздух был в этих краях везде. Но мир меняется,.и первыми меняются вода и воздух.

Урал. Родина Бажова. Синегорье.

Сысерть, родина знаменитого сказочника. Малахитовая шкатулка, Хозяйка Медной горы, Данила-мастер - любимые сказки моего детства. Я стою у окна, смотрю на бегущие по стеклу струйки дождя. За окном улица, разбитая лесовозами до полной непроходимости. По краю, ближе к домам тянется узкая деревянная мостовая. На другой стороне улицы начинается лес, и к этому лесу идёт сейчас мой муж, в высоких охотничьих сапогах. Он держит на руках Щекна –собака просто утонет в жидкой, расползшейся глине. Вот муж и несёт его на руках – выгуливать. Я смотрю на них через пелену дождя и вспоминаю.

Этот дождь преследовал нас всё лето. В эту экспедицию мы решили ехать на машине – четверо. Две семьи – мы с мужем - лесоводы, шофер и его жена-геодезист. Строго говоря, геодезист нам был не нужен, но нужен был надёжный водитель. А в институте творилась такая неразбериха, что всем было, в общем-то плевать – кто, куда и с кем едет. Прежнего директора – очень порядочного и делового человека, профессионала в лучшем смысле слова, сняли. Сняли гадко, устроив так называемые выборы директора. И привезли кандидата – человека, который там, в бывшем Гослескомитете, уже всех достал. Начальника отдела, знакомого нам ещё с юных комсомольских лет – устранили таким же образом, поставив (выбрав) на его место некоего Самсона – чем меньше о нём, тем лучше. Новое начальство делило имущество института – гараж, отдел изданий - и резво сдавало в аренду помещения – всё остальное им было не нужно и не важно. И мы понимали, что это, если не последние, то предпоследние полевые. И ещё эти дожди. Всё лето они шли, не давая нам работать – а у нас был довольно большой объём работ. От Сысерти до Северо-Уральска.

Впрочем, когда мы выезжали из Москвы, погода стояла прекрасная. Мы очень удобно устроили всё в кузове машины, подготовили мягкие, уютные места – и чтобы посидеть и, если захочется, полежать. Кузов был закрыт хорошей фанерной крышей, обтянутой для верности брезентом. Понимая, что будущее наше весьма неопределённо, мы решили напоследок проехать не спеша от Москвы до Екатеринбурга, выбирая самые живописные места для ночлега и останавливаясь пораньше – чтобы и отдохнуть и, при случае искупаться – в общем, мы хотели устроить себе такое неторопливое путешествие на Урал.

Дождь встретил нас где-то за Рязанью и не пожелал больше с нами расставаться. О пикниках в живописных местах пришлось забыть. Теперь мы останавливались только на короткий ночной отдых и мчались дальше, мечтая только об одном – чтобы дождь кончился хоть ненадолго, но кончился. У дождя была другая точка зрения – видимо, мы ему понравились и Екатеринбург мы въехали под тем же дождём. Управление лесного хозяйства там было очень крепкое, встретили нас вполне дружелюбно и направили в Сысертский лесхоз. Нам сказали, что там, при лесхозе, есть небольшая служебная гостиница, где мы и сможем разместиться. Да, гостиница была, но она стояла под ремонтом. Спасибо работникам лесхоза – они таки нашли для нас жильё. Одна милая женщина отвела нас для начала к своему дальнему родственнику – деду, который держал что-то вроде постоялого двора для проезжающих через посёлок шоферов. Дед, сначала отказался – ему неплохо платили шофера, да и водочкой снабжали, но подумавши, всё-таки дал согласие поселить нас в «гостевой» избе. Мы, две женщины, так намучились за дорогу, что пока мужчины обговаривали с дедом условия, поставили раскладушки, залезли в спальники и отключились часа на три. За это время дед смирился с нашим присутствием, натопил для нас баньку, мы отмылись, отогрелись и сели за стол в дедовой избе – свою машину мы ещё толком не разгружали. Московская водка, баночная селёдочка пряного посола, копчёная колбаса, дедова варёная картошка – всё это способствовало установлению вполне уже дружеских отношений с хозяином. Присутствие Щекна, слава богу, деда не смущало. Когда, после ужина, мы пили чай с калганом, пришла наша знакомая дама из лесхоза и сказала, что нашла ещё один домик – хозяева выставили его на продажу, а ключи оставили ей. Она созвонилась с хозяином и он согласился на то, чтобы пока дом не продан, там пожила супружеская пара – разумеется, не бесплатно. К этому моменту выяснилось, что дед проникся ко мне почти родственными чувствами – я вымыла у него в избе всю скопившуюся за неведомо сколько времени посуду и подмела в избе пол – поэтому в свободный домик отправились шофёр с геодезистом, а мы остались у деда.

Так началось наше знакомство с Уралом. Почему из всех наших маршрутов мне особенно запомнился малюсенький городок Карпинск? Наверно, из-за удивительного трамвая. Городок состоял из двухэтажных домиков, нешироких улиц, поросших травой, и когда я увидела ползущий среди этой травы трамвай – появилось ощущение, что так не может быть. Трамвай был очень старый, такие трамваи я видела только на старых фотографиях Москвы, деревянный, но очень чистенький и с пёстрыми занавесочками на окнах. В кабине водителя сидела молоденькая девушка. И так мне это врезалось в память навсегда – старый, дребезжащий деревянный трамвай с окнами, закрытыми пёстрыми занавесочками. И высокая трава – рельсового пути в ней было не видно.

Потом была Тавда – деревянный город, потом Туринск. Из-за вечных дождей Тура разлилась, ближайший к нам мост оказался хлипким деревянным сооружением. Местные жители пользовались этим мостом – на телегах, запряжённых лошадью, там было можно проехать. Но не во время такого вот разлива. Для нашей тяжёлой машины это чудо мостостроительства и в сухое время года было непреодолимо. Поэтому мы остановились на спуске и стали искать на карте место, где можно было бы пересечь Туру. Объезд получался более чем изрядный. Пока мы обсуждали этот вопрос, с противоположного берега на мостик въехала телега, нагружённая флягами с молоком. Лошадь на мост не шла и двуногая скотина нещадно нахлёстывала животное кнутом. «Куда прёшь*****!» кричали с берега. «Мозги растерял****!». Всё тщетно. Этот урод гнал лошадь на мостик. Разумеется, как только телега проехали два-три метра, мост пошёл под воду. Вместе с лошадью и телегой. «Обрежь постромки, ***** дурак!» Орали с двух берегов. Но куда там! Возница шустро соскочил с телеги и поплыл к берегу. Выплыть ему никто не помог. Все смотрели на несчастную лошадь. Она, может быть, и выбралась бы, но тяжёлая телега тянула её на дно. В мутном водовороте мелькнула последний раз рыжая голова и ….всё. Я впервые, наверно, испытала такое явственное желание убить или, хотя бы, сильно покалечить человека. Мы, конечно, нашли нормальный мост, добрались до нужных нам мест, сделали работу, но весь этот маршрут для меня заслонила рыжая лошадиная голова, уходящая под воду.

Вернувшись в Сысерть и дождавшись небольшого перерыва в дождях, мы отправились в следующий маршрут. Я не хочу называть город и лесхоз – чтобы, как это ни смешно, не оставлять грязное пятно на мундире гослесоохраны. Он мне до сих пор ещё дорог. У нас было там немного работы – дня на три и лесхоз предложил нам остановиться в лесничестве- там имелось помещение для приезжих. Мы приехали в середине рабочего дня, лесничего (это была дама) не оказалось на месте, и чтобы не терять время, занялись выписками и выкопировками нужных нам участков. Дом, где мы должны были остановиться, был закрыт, и ключи были только у лесничихи. Вечером дама появилась и сообщила, что в доме том ведётся ремонт (хотя никаких признаков ремонтных работ мы не заметили) и что лучше бы мы сразу ехали дальше, а уж раз так случилось – мы можем переночевать вон в дом сарае, но он, сарай, недавно горел. Деваться нам было некуда – наступала уже ночь, мы поставили три раскладушки в погорелом сарае, положили на них спальники и улеглись поверх, даже не раздеваясь. Было как-то тревожно, нехорошо вокруг и мы решили убраться из этого гостеприимного местечка завтра утром. Шофёр остался ночевать в машине, в кузове, С собой он прихватил топор. Надо сказать, что тот наш шофёр больше всего на свете любил машина, потом собак, а всё остальное и всех остальных – как получится.

Предчувствия его не обманули….(с) Где-то уже перед рассветом залаял Щекн. Залаял тревожно, и мы услышали за окнами шаги – а спали мы в ту ночь очень чутко - и тихие голоса. Мы вышли на улицу. В предрассветной серой мгле мы увидели пятерых крепких парнишек, лет по 18-20. По их виду, трудно было предположить, что они пришли пожелать нам спокойной ночи. Однако, увидев в выстроившейся хилой шеренге двух дам (которые им в матери годились) и собачку, уверенно скалящую зубы и рычащую, ребята затормозили. Шофёр замер в кузове в боевой стойке с топором в руках. Парни смотрели на нас с некоторым удивлением – видимо, они ожидали чего-то другого. То, что они пришли сюда с ведома лесничихи – было совершенно ясно, но вот что она им про нас наплела? И чем ей могло помешать наше присутствие вообще – а ведь чем-то мешало. Узнав, кто мы и откуда и зачем здесь – парни несколько растерялись. Потом как-то скомканно попрощались и быстро ушли. Спать мы, естественно, уже не могли – быстренько погрузили в машину раскладушки и спальники и решили немедленно уезжать. Уже светало. Мы подъехали к воротам и, к нашему удивлению, ворота были закрыты. На амбарный замок. Мы посигналили и, вот чудо, из лесничества выбрался сторож. Значит, здесь был сторож, несомненно видевший то, что происходило ночью, имевший под рукой телефон и тихо сидевший себе в конторе. Сказав оному сторожу несколько тёплых слов, которые можно обозначить только звёздочками, мы выехали за ворота и отправились прямо на дорогу, ведущую к участкам, выбранным нами для обследования. Хорошо, что в лес вела приличная лесовозная дорога, местами щебёнка, кое-где деревянный настил, а иногда даже бетонные плиты. Мы отъехали подальше, нашли отработанную лесосеку, развели костёр, позавтракали и, наконец, отоспались – хоть немного. Два дня мы усердно работали, ночевали в лесу и, на третий день прибыли в лесхоз. Жаловаться на лесничиху мы не стали – ясно было, что у неё в лесхозе есть, как теперь принято говорить, крыша. Просто подписали документы, и, без особой теплоты попрощавшись, уехали. В Сысерть, К деду, который уже и истопил к нашему приезду баньку – хоть мы и заявились поздним вечером.

Тальков камень и Синегорье.

Каждое наше утро в Сысерти начиналось с прогноза пог<