Определение времени появления естественного языка.

Определение времени появления у гоминид естественного языка – проблема, которая особенно остро волнует и историков, и антропологов, и биологов-специалистов по эволюции, и этологов и, конечно, лингвистов. Представитель каждой из указанных областей при этом считает, что он может обойтись в определении этого момента методами своей науки с минимальным привлечением данных других наук. Посмотрим, что из этого получается.

Время появления речи у человека обычно, так или иначе, связывается со временем появления кроманьонцев. И здесь имеется три логических возможности: язык возник до появления кроманьонца, язык возник одновременно с появлением кроманьонцев, и язык возник позже, чем появились кроманьонцы. Сторонников первой гипотезы очень много и среди биологов, и среди антропологов, и среди лингвистов, и среди философов. Хотя, надо сказать, что аргументация в пользу того или иного решения по-прежнему лишена научного фундамента. Вот, например, мнение специалистов по теории биологической эволюции. У А. В. Яблокова и А. Г. Юсуфова (1998) можно найти такую мысль: «Судя по размеру мозга, они (архантропы - А. Б.) должны были обладать настоящей речью (рубиконом для этого считается масса мозга, близкая к 750 г; именно при такой массе мозга овладевает речью ребенок современного человека). Речь, несомненно, была очень примитивной, но это была речь, а не отдельные сигналы животных.

Реконструкция мышц и связок и моделирование речевого аппарата показали, что (в отличие от человека умелого, владевшего еще не всеми гласными) архантропы, жившие в пещерах Южной Франции около 450 тыс. лет, были в состоянии издавать такие звуки, как «аах», «чен», «реу», и овладели уже всеми гласными» (Яблоков и др. 1998, стр. 266).

Вся эта цитата свидетельствует о крайне отдаленном знакомстве ее авторов с научными представлениями о том, что такое человеческая речь, человеческий язык, чем они отличается от семиотических текстов и «языка» животных.

Во-первых, не понятно, что значит, владеть всеми гласными. Я думаю, что авторы книги, вне всякого сомнения, неоантропы, не владеют всеми гласными.

Во-вторых, странно напрямую сравнивать объем мозга ребенка и взрослого питекантропа хотя бы потому, что вес взрослого питекантропа не сравним с весом двухлетнего ребенка. Если этого не учитывать, то можно высказать недоумение по поводу того, почему не говорит слон.

В-третьих, надо все-таки учитывать, что в геноме ребенка имеются врожденные программы, благодаря которым у ребенка и запускается процесс овладения сложнейшей семиотической системой – естественным языком, процесс, расписанный геномом по месяцам и годам лет до пяти-шести. Такого рода предпосылки для возникновения речи отсутствуют у архантропов, поскольку у них не было говорящих предков.

В-четвертых, все приведенные уважаемыми авторами «слоги» выглядят, приблизительно, так же убедительно, как «сал», «бер», «йон», «рош» в известной стадиальной теории происхождения языка Н. Я. Марра. Главной особенностью членораздельных звуков человеческой речи являются не экспоненты звуков, а их внутренняя структура, структура и функции дифференциальных признаков (ср. противопоставление сегментных и суперсегментных дифференциальных признаков в некоторых фонологических теориях (например, в теории Фёрса (1960)). Структура же эта принципиально не может быть обнаружена по экспоненте ни одним имитатором звука. Кроме указанного выше сомнения, основанного на физиологических данных, есть еще и сомнения, связанные с тем, что Homo erectus располагал центром, координирующим мышечные операции, производимые языком и глоткой, и дыхательные модуляции тонко подстраивающие силу выдоха под то, что произносится.

И, наконец, последнее. Прежде чем делать утверждения относительно человеческой речи, нужно договориться, что отличает человеческую речь от семиотических систем животных. Главным отличием человеческой речи от семиотических систем животных является комбинаторный ее характер и система уровней (фонемы è слоги / означающие морфов и т. д.). Все знаки, приведенные авторами книги (аах и т. д.) не членимы на фонемы, морфемы, из них даже по предположению авторов не строились слова. Следовательно, нет налицо и ни одного признака человеческой речи. Произнесение «гласных» - еще не речь, именно между произнесением нечленораздельных звуков и сознательным их комбинированием по определенным правилам и пролегает та непроходимая эволюционная пропасть, которая отделяет речь человека от коммуникативных систем животного.

Из всего этого следует, что попытки решить даже проблему времени происхождения языка без лингвистов невозможны. Теперь посмотрим, как решают эту проблему лингвисты. Из приведенных выше цитат авторы лингвистических сочинений также исходят из того мнения, что речь зародилась либо до появления кроманьонцев, либо приблизительно одновременно с процессом их становления как вида. Серьезная аргументация отсутствует.

По моим данным гипотеза о том, что процесс выработки у человеческого языка современных черт предшествовал появлению кроманьонца, равно как и гипотеза о том, что он сопровождал становление кроманьонца как вида, противоречат данным, которые находятся в поле зрения специалистов по теории глоттогенеза. Вначале коснемся гипотезы о происхождении человеческой речи в период до появления кроманьонцев (ср., например, с упоминавшейся работой биологов – Яблоков и др. 1998, с работами философов, например, Алексеев 1984, лингвистов, например, Леонтьев 1963, Sebeok 1991, 95, антропологов, например, Donald 1991, 122 и др.).

Для решения этой проблемы привлечем сравнительные данные об устройстве речевого аппарата человека, обезьяны и неандертальца, как вида, наиболее близкого к homo sapiens. В этой связи наиболее интересными кажутся малоизвестные факты, полученные выдающимся российским психологом Н. И. Жинкиным (см. Жинкин 1958, 1998), применившим при экспериментальном изучении звукопроизводства уникальную методику кинорентгенографии[1]. Эксперименты Н. И. Жинкина интересны и тем, что он при помощи той же методики сравнил работу человеческих органов речи с работой таковых у обезьян. Основными выводами, к которым он пришел, были следующие. Базовыми различиями артикуляционных аппаратов человека и обезьяны являются наличие у человека а) наряду с ртовым и назальным еще и глоточного резонатора, появившегося у него в результате значительного опущения надгортанника; б) двух координируемых каналов управления речевым аппаратом: подкоркового, отвечающего за синтез слога, фонетического слова, такта, и аппарата, расположенного в коре и отвечающего за артикуляцию членораздельных звуков и знаковых построений; в) отдельного режима речевого дыхания, отличного от режима дыхания во время ходьбы и бега; г) сложной системы управления речевого дыхания (появление которой привело к значительному увеличению диаметра позвоночного ствола). У архантропов и палеоантропов, в отличие от кроманьонцев, надгортанник располагался так же высоко, как и у обезьян (см. по этому поводу Либерман, Крелин 1971, Либерман, Крелин, Клет 1972), что должно однозначно свидетельствовать о том, что звуковой речи у них не было. По экспериментальным исследованиям Н. И. Жинкина именно низкое положение надгортанника позволяет осуществлять управление фарингсом, а вместе с ним и динамикой слоговедения, «т. е. энергией дыхания» (Жинкин 1998, 82). Исследовавший и артикуляционный аппарат обезьян Н. И. Жинкин писал: «Вследствие того, что у обезьян в процессе звуковой сигнализации фарингс неуправляем, слог совпадает с сообщением. Внутренний код описывается фиксированным списком сообщений, а код реализации представляет собой отдельный слог (без присоединения последующего)» (Жинкин 1998, 82). По поводу управления речевым дыханием: «Насколько своеобразно и тонко осуществляется регулирование речевого дыхания видно по движениям диафрагмы, регистрируемым при помощи рентгенокимографа. Здесь мы сталкиваемся с парадоксом речевого дыхания, состоящим в том, что дыхательный аппарат на выдохе производит вдыхательные движения, разные в разных случаях» (там же). И далее: «В том и состоит слоговая динамика, что каждый элемент, входящий в слог и слово, обладает разной громкостью или, лучше сказать, разной акустической мощностью. Это обратная сторона энергетического спектра. <…> Задача речевого дыхания состоит в том, чтобы компрессировать слоговую динамику в обозримые для слуха рамки, ослабить большие мощности и усилить малые. Это и делается при участии парадоксальных движений диафрагмы. Выработка механизма точных расчетов прибавок и убавок энергии происходит в процессе выучки. Ведущую роль при этом выполняет фарингс. Он является следящей системой, при помощи которой в центральное управление афферентируются сведения о нормативных объемах и скорости воздуха, поступающего в надставную трубку. Результат на выходе контролируется слухом. Можно сказать, что фарингс выполняет функции сервомотора, так как научается точно по определенной программе модулировать по объему и упругости на каждом звуке речи» (Жинкин 1998, 83).

Различия в форме гортани согласуются и с различиями в диаметре позвоночного ствола: у архантропов и неандертальцев он значительно меньше, чем у кроманьонца. Из этого следует, что до появления кроманьонца звуковая речь у гоминид развиться не могла.

Теперь рассмотрим гипотезу о параллельном развитии речи и физическом становлении неоантропа. По данным генетиков возникновение неоантропа относится к периоду около 200 тыс. лет назад. По данным митохондриального анализа все люди произошли от одной небольшой популяции, жившей в Африке. Археологических находок, подтверждающих эту датировку, не имеется.

Для ориентировочного установления периода, в котором происходила завершающая стадия глоттогенеза, я предлагаю обратить внимание на типологические особенности существующих языков именно в том отношении, на которое обратил свое внимание Н. И. Жинкин. Открытый Н. И. Жинкиным в нейрофизиологии феномен координированного двойного управления фарингсом и языком, слогообразованием и артикуляцией – из подкорки и из коры – хорошо согласуется с давним и опять же малоизвестным наблюдением И. А. Бодуэна де Куртене, указавшего на то, что в естественном языке процесс усложнения единиц разделяется на две согласующиеся друг с другом линии: линию произносительно-слуховых (в моей терминологии – метрических (m) единиц – слоги, фонетические слова, такты, периоды) и семасиологически-морфологических (в моей терминологии – сигнификативных (s)) единиц – в современных терминах – морфы, грамматические слова, словосочетания и предложения (см. Бодуэн 1963, 255 – 256)). Единицы этих двух планов организации языка согласованы друг с другом таким образом, что на каких-то более низких уровнях они могут и не совпадать, а на каком-то более высоком уровне усложнения происходит их обязательное совпадение. В разных языках уровень, на котором они совпадают, свой. Так, в языках типа древнекитайского[2] они совпадают на уровне слога-морфемы, в языках типа вьетнамского или ванкьеу – на уровне грамматического и фонетического слова, в языках типа чукотского или русского – на уровне предложения-периода. Эти совпадения характеризуют технику взаимодействия метрических и сигнификативных единиц, а, следовательно, и технику координации в управлении, идущем из подкорковой зоны, и управлении, идущем из коры. Древнекитайский тип соединения (ms) в биологии подобен образованию колоний: самостоятельные единицы соединяются с другими самостоятельными единицами для того, чтобы образовать новое сложное единство: [(ms)+(ms)+(ms)+(ms)]ms… Единица же (выражение в круглых скобках) на значащие части разделена быть не может. В языках типа русского, или какого-нибудь инкорпорирующего языка типа чукотского, образование сложных единиц можно уподобить образованию многоядерных клеток или вынашиванию близнецов в одной утробе: там процесс усложнения значащих сущностей происходит внутри некоего объемлющего метрического или, наоборот, сигнификативного «мешка»: ((s+s)m+(s+s+s+s)m+(m-m-m-m)s)m[3].

Переход от сообщений, принципиально выраженных одним знаком, не комбинируемым с другими, к сообщению, состоящему из комбинируемых фонем, комбинируемых слогов и нескольких комбинируемых элементарных знаков, и есть собственно переход от зоосемиотической системы к человеческому языку. Из этого следует, что изобретение техники «сплавления» метрических и сигнификативных единиц, разграничение которых совершенно не нужно в зоосемиотических системах, – последний, завершающий шаг на пути перехода к естественному языку.

Как представляется, при моногенетическом пути развития языков могло быть что-нибудь одно: либо техника сплавления метрических и сигнификативных единиц в языках мира должна была быть единообразной, либо во всех языках мира должны были присутствовать все возможные такого рода техники. Поскольку разные техники соединения распределены по языкам, я склоняюсь к тому мнению, что человеческий язык был «изобретен» в нескольких различных популяциях независимо друг от друга и вне их контактов друг с другом, а, следовательно, – скорее всего, уже после расселения homo sapiens по старому свету, т. е. в период от 60 до 40 тыс. лет до Р. Х. Из этого же следует и прогноз, по которому в происхождении языка имел место полигенез, а не моногенез.

Итак, единственной, на мой взгляд, правдоподобной гипотезой по поводу соотношения моментов появления у гоминид речи и появления кроманьонцев, как отдельного вида, является та, по которой речь у кроманьонцев появилась позже, чем сформировался вид homo sapiens sapiens. Косвенным подтверждением этой гипотезы является большой разрыв между древнейшим временем распада самых ранних из реконструированных праязыков (≈ 15 – 20 тыс. лет до Р. Х.) и временем, к которому относится появление первых кроманьонцев (по данным генетического анализа митохондрий – ≈200 тыс. лет до Р. Х.).

О том же, на мой взгляд, говорит и еще один факт: пóзднее по отношению к времени возникновения современного человека появление захоронений. Захоронения же – свидетельство появления у человека нового моделирующего мира (U₃), не соотносящегося ни с моделью реального мира (U₁), ни с моделью внутреннего мира-состояния человека, связанного только с настоящим моментом (U₂). Последние два модельных мира имеются и у животных, первый – только у человека. Это мир фантазии, планирования будущего, мифологический мир и т. д. Характерной чертой абстрактной лексики, нового типа знаков, свойственных только естественному языку, является ее универсальность по отношению к различным мирам: референт, обозначаемый абстрактной лексемой L_i, может последовательно принадлежать и к U₁, и к U₂, и к U₃. Это говорит о том, что абстрактная лексика (а вместе с ней и естественный язык) сформировалась уже после того, как у человека появился U₃, внешним проявлением которого является появление у человека захоронений с явными следами представлений о загробном мире.