Профессор Баклэнд и женский скелет

Как выглядела Козья дыра? «Вряд ли удалось бы найти более подходящее временное пещерное обиталище, нежели пещера в Пэвилэнде, — писал в 90-х гг. прошлого столетия один из оксфордских преемников Баклэнда У. Дж. Соллас. — Ее окружение представляет собой плодородную местность, которая уже в древние времена должна была располагать прекрасными охотничьими угодьями. Сама пещера просторная, светлая и сухая, с естественным камином, защищенным от ветра и отводящим, следовательно, дым очага, под ним устроенного. Перед входом в пещеру имеется открытая скальная площадка с уготованными самой природой сиденьями, где охотники могли греться на солнце под открытым небом. Прибавьте к этому еще и то обстоятельство, что пещера скрыта от взора со стороны суши и едва ли доступна для тех, кто не знает дороги, — и вот вам во всех отношениях самый желанный охотничий приют».

Весь пол пещеры (длина ее составляла чуть более 20 м) был покрыт обильными остатками или, лучше сказать, кухонными отбросами, производственным мусором, скопившимися в давно прошедшие времена. Баклэнд раскопал отложения этого культурного слоя до самой скалы и, будучи хорошим геологом, составил подробный разрез пещеры, который в духе своего времени очень мило населил: возле открытого разреза он нарисовал стоящего мужчину, для масштаба, затем в самом недоступном уголке — пса (чтобы показать, что собака туда еще могла проникнуть, а человек уже нет), еще один человек лезет по приставной лестнице к отверстию скального камина под потолком пещеры, другой, словно альпинист, карабкается по наружной стене утеса. Парусник на море дополняет этот наглядный рисунок, на котором более, чем все описанные статисты, нас должен заинтересовать крохотный человеческий скелет. Это и есть «Красная дама».

Скелет, что вошел в литературу своего времени под именем «Красной дамы из Пэвилэнда», ныне покоится в Пит-Риверском музее Оксфордского университета. Откуда происходит столь красочное имя? Когда профессор Баклэнд вскрыл покров глины мощностью в один фут, перед ним явился скелет, украшенный различными предметами, изготовленными из мамонтова бивня, раковинами морских моллюсков, и все это было явно окрашено в красный цвет охрой, которой в древности посыпали тело покойника. Почему — угадать трудно, но в палеолите так делалось часто. Может быть, хотели вернуть усопшему цвет тела живого человека, может быть, эта краска была символом крови и жизни…

Впрочем, Баклэнду приходилось решать и более важные вопросы. Кто был тот, от кого остался лишь красный скелет? Как он умер? Когда это произошло?

Это был человек высокого роста в возрасте около 25 лет. (Все это выяснилось позднее — ведь антропологические методы исследования со времен Баклэнда и до сегодняшнего дня прошли долгий путь развития.) Пол покойника его первооткрыватель мог бы определить, но, к несчастью, череп у скелета отсутствовал, хотя на рисунке он и изображен. А без черепа такое дело в то время, конечно, не могло получиться. Баклэнд высказал мнение, что речь идет о женщине, а остальные уже приняли «пэвилэндскую даму» как достоверный факт. Лишь спустя сто лет после открытия были осуществлены настоящие антропологические исследования, и было установлено, что на самом деле это мужчина! Однако столетняя привычка оказалась слишком стойкой и прозвище «Красная дама» так и осталось.

Еще более сложен был, конечно, вопрос о возрасте костей из Козьей дыры. Человеческие кости в пещерах Англии были найдены не впервые: еще в 1797 г. в графстве Сомерсет вблизи Чеддара несколько подростков преследовали кролика, который вдруг исчез в какой-то дыре под известняковой скалой. Расширив лаз, мальчики оказались в пещере (позднее ее назвали Эвилайн Хоул), где на полу лежало приблизительно 50 человеческих скелетов. Еще один скелет был найден в пещерном заполнении в окрестностях Баррингдона в том же графстве: самой природой он был запечатан под синтровым покровом и прочно обызвесткован. И все-таки Баклэнд и другие делювиалисты отказывались признать очевидность — то, что скелет должен принадлежать современнику вымерших «допотопных» животных, кости которых сохранились в том же слое. Их ожесточенное сопротивление самой идее существования «допотопного» человека происходило не столько из принципиальных соображений, сколько из-за связанности оковами привычки и, вероятно, страха перед возможным конфузом в случае ошибки в столь важном деле. Все это толкало их на сомнительные спекуляции по поводу каких-то беглецов, погибших якобы здесь во время одной из многочисленных войн исторического времени.

Подобным же образом была истолкована и «Красная дама». Баклэнд встретился здесь с тяжелой проблемой: во что бы то ни стало, любой ценой он должен был сохранить свое мнение неизменным. Скелет был, несомненно, прямо связан с примитивными, грубо обработанными каменными орудиями. Пренебрежение этим обстоятельством еще можно было бы простить: тогдашние познания о палеолите были весьма скудными, исследование палеолита, по сути, еще только начиналось. Баклэнд среди множества скребков, режущих и других орудий обратил внимание лишь на одно, которое напомнило ему кресало для высекания огня.

Но бивни мамонта в слое, включавшем захоронение, и даже украшения из слоновой кости на самом скелете — этого уж палеонтолог того времени проглядеть не мог. И действительно, можно с уверенностью утверждать, что Баклэнд не мог не понять, что возраст «Красной дамы» — делювиальный. А он объявил, что речь идет о могиле, значительно более молодой, выкопанной во времена почти что исторические, и что по возрасту она явно не связана с «допотопными» костями мамонта, шерстистого носорога, пещерного медведя и гиены, северного оленя и других видов животных, останки которых, по его мнению, были намыты в пещеры всемирным потопом.

Словно настоящий детектив, Баклэнд повел поиск следов, которые могли бы объяснить смерть «Красной дамы», в самой пещере и в ее окрестностях. Хуже всего было то, что он искал доказательств заранее составленного суждения. Первый ориентир ему предоставила римская монета, найденная в ином месте пещеры. Затем он обследовал окрестные скалы и неподалеку, над пещерой, отыскал древние земляные валы. Это было городище эпохи железа, но в то время этого не знали, и никто не мог опровергнуть утверждение Баклэнда о том, что речь идет о военном лагере римлян того времени, когда они владели Британией. Ну а дальше уж нетрудно было вообразить ужасное происшествие: однажды темной ночью почти 2 тысячи лет назад в пещере оказался римский воин с туземной британской девушкой, которую он подверг насилию и от которой потом хотел избавиться. Убив ее ударом по голове (утверждать это было несложно, так как череп не был обнаружен), он закопал труп в пещере.

Итак, факт предумышленного убийства был установлен, решен и пропечатан. Никто ведь тогда еще не ведал, что захоронен был мужчина, — иначе доказать правдивость этой впечатляющей историйки было бы сложно. Но, считая его дамой, Баклэнд отнесся к скелету весьма галантно: он омолодил ее и притом почти на 20 тысяч лет!

Истина в таких случаях обнаруживается не сразу. Пэвилэндский скелет в течение десятков лет пребывал в забвении в музее, которому даровал его открыватель, и лишь профессор У. Дж. Соллас в своем исследовании, опубликованном в 1913 г., установил его младопалеолитический возраст. Само собой разумеется, тем самым «Красная дама» обрела новое значение. Все-таки речь шла о первом в истории археологии палеолитическом захоронении, о первом научно открытом и признанном скелете «допотопного» плейстоценового человека, устраивало это Баклэнда или нет.

Современная наука точно установила его возраст: радиоуглеродный анализ кости «Красной дамы», проведенный в лаборатории Британского музея в Лондоне, дал цифру 16 510 лет до н. э. с возможной погрешностью ±340 лет, т. е. определение возраста было осуществлено достаточно точно, хотя кости, изъятые из земли еще 150 лет назад, — далеко не самое подходящее сырье для этого метода. Уточнение результатов датирования, проведенное в последнее время, в частности на основе годичных колец очень старых деревьев, приведенную дату, по-видимому, еще несколько удревняет. Палеолитический охотник, названный «Красной дамой», жил соответственно в суровых условиях конца последнего ледникового периода, когда территория Уэлса была захвачена континентальным ледниковым покровом, надвинувшимся с севера. Проблема в том, что каменные орудия, найденные в пещере, принадлежат эпохе, еще более древней, к начальным фазам верхнего палеолита, т. е. относятся к середине ледниковой эпохи. Поскольку документация, проведенная Баклэндом, и по сегодняшним меркам достаточно поверхностная, не позволяет определить место погребения в ряду других позднее выделенных в пещерном разрезе слоев, вопрос относительно соотношения скелета и каменных орудий остается открытым.

И это лишь малая толика в массе проблем, которые за 150 лет скопились вокруг пэвилэндской находки.

 

Эскимосы

 

Всего лишь около 10 тысяч лет назад закончился последний ледниковый период, во время которого мощный ледниковый покров доползал до севера Германии. Откуда же тогда взялись люди в краю у Полярного круга? Значит, они должны были прийти туда намного позднее, лишь после того как ледники отступили. И что влекло человека из более южных краев в такие условия, при мысли о которых у среднего жителя Центральной Европы зуб на зуб не попадает? При этом люди живут там вполне счастливо, охотятся за тюленями в хитроумно сделанных челнах, строят жилища из снега и делают еще многое множество всяческих вещей, снискавших им популярность у читателей путевых записок и иллюстрированных журналов с конца XVIII в.

Таковы были вопросы, не дававшие спать Уильяму Б. Даукинсу еще в то время, когда он не был сэром Уильямом, а был просто мистером Даукинсом. Он читал геологию в Оуэновском колледже в Манчестере в Англии, но всей его энергии это занятие далеко не исчерпывало. Как истинный «охотник за пещерами», он облазил все дыры в земле между Ла-Маншем и Шотландским нагорьем, заботился о пополнении коллекций Манчестерского музея, искал уголь в графстве Кент, писал в качестве эксперта заключения о возможности прорытия тоннеля под Ла-Маншем… А когда случайно оказывался без дела, размышлял о разных предметах: например, откуда на Севере взялись эскимосы либо куда подевались люди, которые в конце ледникового времени исчезли из пещер Западной Европы со своей культурой охотников за северным оленем? Словно бы под землю провалились!

Размышления привели его к тому, что оба вопроса весьма тесно связаны друг с другом. Ледниковая эпоха заканчивается, ледники отступают, из Западной Европы исчезают северные олени и охотники, которые на них охотились, но появляются они в прежде почти безжизненных полярных землях! От оленей опять олени, от палеолитических людей — эскимосы. А где сказано, что первоначально это не могло быть наоборот: в начале ледниковой эпохи (во времена Даукинса признавали лишь одну ледниковую эпоху, но охватывающую почти весь плейстоцен, который по тогдашним представлениям был, само собой разумеется, значительно короче) ледники двинулись к югу, оттесняя охотников и северных оленей до самой Англии и Франции. То, что произошло в конце ледниковой эпохи, могло быть лишь возвратом к первоначальным условиям.

Так это теоретически представлялось Даукинсу, который, вероятно, совершенно не подозревал, что аналогичную идею выдвинул и французский археолог Э. Ларте. Это была простая и логичная теория, особенно в том виде, как ее ясно и вразумительно изложил Даукинс сначала в заметке «Эскимосы на юге Галлии» (в снискавшей уважение лондонской газете «Сатэрдэй ревью» от 8.Х.1866 г.): «Люди, о которых идет речь (так называемые люди из позднепалеолитических пещер Франции), были безусловно эскимосы; с ними были тесно связаны северный олень и мускусный бык того времени, точно так же, как они связаны с обитателями высоких широт Северной Америки».

Еще более основательно он пытался ответить в 1874 г. на вопрос, куда подевались пещерные люди «эпохи северного оленя» (как тогда, вслед за Э. Ларте, стали именовать поздний палеолит), после того как эта эпоха закончилась, в книге, озаглавленной весьма характерно — «Охота за пещерами»: «Можно ли этих обитателей пещер отождествлять с каким-либо из ныне живущих на Земле народов? Либо они тоже остались без потомков, как их современники — мамонты и шерстистые носороги? Полной ясности мы в этом вопросе не имеем, однако ряд соображений все же дает нам право дать совершенно верный ответ…»

Даукинс приходит к заключению, что верхнепалеолитические охотники за северным оленем (носители культуры, позднее названной мадленской) и современные эскимосы — кровные родственники: «Что касается собственно определения расы, к которой принадлежали обитатели Дордони, то это может быть единая, позднее эскимосская, раса».

Хотя мы этого точно и не знаем, но думается, что «духовный отец» западноевропейских эскимосов почувствовал удовлетворение, когда в пещерах на юге Франции на самом деле удалось найти не только орудия, сходные с эскимосскими, но даже останки представителя этой удивительной «расы»!

 

 

Эскимос господина Тесту

Это случилось в октябре 1888 г., когда археологи-любители Фо и Гарди раскопали, с одной стороны, для забавы, а с другой — из научной любознательности глинистые отложения на дне грота Раймонден поблизости от селения Шанселад недалеко от города Периге в Дордони. На глубине 1,5 м, почти у скального основания, они обнаружили скелет невысокого статного мужчины, приблизительно 35 лет от роду, по всей вероятности, преднамеренно там захороненного. Сильно скорченный, он лежал на левом боку, лицом между рук, и был осыпан красной охристой краской (почему — мы уже обсуждали в случае с «Красной дамой»). Его хорошо сохранившийся череп имел следы зажившего перелома. В том же слое, что и человеческие кости, были найдены и каменные орудия раннего мадлена, т. е. самого конца палеолита.

Однако 1888 г. мы еще не можем считать «датой рождения» южнофранцузского эскимоса. Это событие произошло год спустя, после того как за исследование шанселадского скелета взялся профессор Леон Тесту, анатом и антрополог из Лиона. Измерения черепа подтвердили то, что он увидел своим опытным оком: череп был удлинен, а его лицевая часть — необычайно высока и широка, с высокими глазницами; более всего он походил на черепа эскимосов с полуострова Лабрадор или из Гренландии, которые Тесту имел возможность исследовать в качестве сравнительного материала. От эскимосов «человек из Шанселада» не отличался и фигурой при более малом росте и коренастости (его рост достигал приблизительно 155 см).

 

Зарисовка черепа со стоянки Раймонден, Шанселад (Франция), публикация французского антрополога профессора Л. Тесту

 

Все это было изложено в статье под заголовком «Антропологическое исследование четвертичного скелета из Шанселада в Дордони», опубликованном в 1890 г. в «Ежегоднике антропологического общества» в Лионе.

Помимо кроманьонца, явился новый, отличный от того, по Тесту, представитель монголоидной расы, верхнего палеолита Европы. Наукой это было воспринято как подтверждение идеи Даукинса о происхождении эскимосов из пещер Дордони, и обе гипотезы внешне как будто бы взаимно подтверждались. Но упования на последующие находки представителей «шанселадской расы» не оправдались, первый эскимос так и остался в семье палеолитических скелетов в одиночестве.

И все-таки его стали рассматривать как представителя большой группы. Общественное мнение того времени выразил профессор Марселэн Буль: «Шанселадские люди предстали перед нами как группа, достаточно развитая, но в несколько отличном от кроманьонцев направлении, по-видимому, под более северным небом. Они пришли, с той или иной степенью вероятности, на смену кроманьонцам в конце плейстоцена и позднее отступили на север, до современного полярного пояса (в то же самое время, что и северный олень) под напором новых иммигрантов». Даукинс мог быть удовлетворен!

Еще какое-то время антропологи готовы были видеть в такого рода единичных отклонениях доказательства существования новых и несколько отличных палеолитических «рас» (примером может служить и выделение негроидной расы, о чем будет рассказано далее), однако постепенно возобладал более трезвый взгляд. Осознанию его содействовало то, что ни одна популяция в современном мире не является антропологически полностью униформной, но имеет большую или меньшую вариационную широту, в пределах которой у отдельных индивидов могут проявляться в значительной мере несходные черты.

Кроме того, возникло подозрение, что при реставрации черепа из грота Раймонде некоторые его части, например носовые кости — а их форма оказала влияние на установление «расовой» принадлежности, — были составлены из обломков неточно (вдобавок к этому они при перемещениях в музее с течением времени были отломаны и потеряны).

Первым известным противником «эскимосской расы» стал английский антрополог сэр Артур Кизс («Возраст человека», 1925). Критическое отношение постепенно росло: в 1927 г. профессор Соллас еще верил в эскимоса, когда в журнале Королевского антропологического общества появилась статья о шанселадском черепе; выдающийся французский знаток палеолита аббат Брейль верил в него и десятью годами позже. Но начиная с 30-х гг. «человек из Шанселада» стал утрачивать свою исключительность и был в конце концов помещен в рамки более молодого варианта кроманьонского типа. Окончательно похоронил его антропологическую самостоятельность парижский профессор X. В. Валлуа в статье, написанной в военные годы и опубликованной в 1946 г. В 1960 г. «человека из Шанселада» изучал советский антрополог (одновременно отличный скульптор, известный своими научно обоснованными реконструкциями древних людей по сохранившимся черепам) М. М. Герасимов и заявил, что череп на самом деле не несет каких-либо монголоидных черт, несмотря на то что в достаточной мере отличается от типичного кроманьонца. Нос его, судя по сохранившимся остаткам, не был эскимосским, а был тонким и хорошо выраженным. Прежде обращали внимание лишь на отдельные черты, пренебрегая другими, которые не были эскимосскими: широкий и крутой лоб, прямые зубы верхней челюсти… Короче, по Герасимову (то же самое заявил еще и сэр Артур Кизс), это был череп и лицо типичного европеоида.

Так было покончено с первым и последним южноевропейским эскимосом. Его череп и кости в отличие от незаслуженной им легенды, однако, не исчезли: они закончили свой нынешний мирской путь в витрине городского музея в Периге, куда их отдал когда-то господин Фо, сменив карьеру дорожного инженера на должность директора этого музея.

 

Фальсификации

 

К ошибочным представлениям человек может прийти в результате неточных, недостаточно полных наблюдений, навязчивой идеи либо за счет ложного истолкования реальных фактов. Однако фальшивые представления могут создаваться и преднамеренно, нередко в их подкрепление фабрикуются и поддельные факты. Даукинс и другие, о которых мы до сих пор говорили, конечно, не были преднамеренными фальсификаторами, однако и таких случаев пещеры не избежали. Следующая глава нашей книги позволяет нам выяснить, как на исследованиях взаимоотношений человека и пещеры сказались фальсификации.

 

 

* * *

Сколько ученых мужей спорили и ломали головы над вопросом, имеются ли на самом деле какие-то доказательства существования «допотопного» человека, свидетеля потопа! Жаль, что они не дожили до той торжественной минуты, когда в одной из пещер в Бадене, неподалеку от Вены, на белый свет всплыла гравюра на кости, изображавшая потоп как таковой. Каждый желающий мог на ней разглядеть «семь небольших человеческих фигурок, очевидно, из последних сил пытающихся добраться до вершины холма». Этого оказалось достаточным для директора баденского музея, чтобы уверовать в то, что люди убегают от наступающих вод всемирного потопа и что эту ужасную сцену, должно быть, запечатлел неизвестный древний репортер, бывший свидетелем событий, рисковавший и, возможно, расставшийся с жизнью ради того только, чтобы сохранить эти мгновения для будущего.

Какими прекрасными открытиями мы имели бы возможность восторгаться в музеях мира, если бы тут и там не находились скептики, которым до всего есть дело! В нашем случае эту «неблагодарную роль» сыграл археолог Йозеф Сзомбаты. Пришел, увидел и… не поверил. Он начал рассматривать найденные в пещере вместе с гравюрой древние янтарные бусы и не был в состоянии объяснить, почему в отверстиях, куда продергивали нить, осели остатки вещества с характерным дурным запахом. Напрашивалось единственное объяснение: круглые бусины были выточены из старых янтарных мундштуков для сигар.

Последней инстанцией в сражении за единственное аутентичное изображение потопа стал окружной судья, представ перед которым, местный токарь признался в этом и других археологических грехах. А нам этот забытый спор послужит назидательным примером фальсификации пещерных находок. К сожалению, примером далеко не единственным. Именно вокруг пещер нагромоздилось столько всяческих махинаций, что жаль было бы не вспомнить хотя бы некоторые из них.

Объектом внимания фальсификаторов, разумеется, становились предметы и явления, бросающиеся в глаза, могущие возбудить интерес общественности, а нашедшего их — прославить или пополнить его мошну, доказать или опровергнуть какое-либо положение, послужить пропаганде определенной идеи. Поэтому, как правило, фальсификации не подвергались обычные каменные орудия, напротив, фальсифицировалось самое ценное из того, что могли дать пещеры, — предметы древнего искусства.

Даже самое первое местонахождение, где, по сути, было распознано палеолитическое искусство резьбы по кости и рогу, стало ареной широкой фальсификаторской деятельности. Речь идет о пещере Шаффо во Франции, где с 1834 г. вел раскопки археолог-любитель Андре Бруйе, нотариус из Шарру. В 1845 г. он извлек палеолитическую гравюру с изображением двух ланей, однако не понял ее значения (как, впрочем, и никто иной!). Гравюра попала в коллекцию А. Соммерарда, а оттуда — в парижский музей Клюни, где оставалась до тех пор, пока на нее не обратил внимания Э. Ларте и в 1861 г. не опубликовал рисунок с нее. Только тогда гравюра из Шаффо, а с ней и несколько других, до того не признанных, получила известность в ученом мире.

Однако после этой общеизвестной главы из истории открытий в Шаффо была написана и другая, менее известная. В течение трех лет после упомянутой публикации появилась целая серия гравюр. Мир был извещен о них сочинением, озаглавленным «Допотопная и кельтская эпоха в Пуату» (1864). Автор его — аптекарь и торговец древностями Мейе, который вел раскопки Большой пещеры вблизи Шаффо вместе с сыном Бруйе Амадеем, воспроизвел эти странные примитивные гравюры на ископаемых костях, некоторые даже с древнеиндийскими письменами, и именно последние способствовали скорейшему разоблачению. Возникла полемика, в которой Мейе (их подлинный автор) на первых порах решительно защищался. Он даже потребовал экспертизы знаменитого тогда специалиста по древним языкам и древним письменностям профессора Адольфа Пикта из Женевы, но дело сложилось не так, как он ожидал: Пикт чистосердечно предупредил о возможности подделки и призвал к осторожности. Мейе все-таки удалось еще раньше продать всю коллекцию американскому коллекционеру-любителю маркизу де Вибрей, прежде чем молодой Бруйе разглядел мошенничество и публично от него отмежевался. Неловкая защита со стороны Мейе была бесполезной, и осуждение, вышедшее из-под пера Габриэля де Мортилье в 1865 г., закрыло аферу, связанную с первыми фальсификатами палеолитического искусства.

Первыми, но далеко не последними. Десять лет спустя еще более крупный скандал разразился в соседней Швейцарии: вызвали его открытия в пещере Кесслерлох (Пещере медников или бродячих лудильщиков) в кантоне Шафхаузен, а исследования по истории швейцарской археологии прибавили к нему в последнее время целый ряд любопытных подробностей.