Тема 3. Менталитет древних греков.

Скудные природные условия древней Греции наложили неизгладимый отпечаток на формирование менталитета древнего эллина. «Бедность – сводная сестра Эллады». Эти слова Геродота особенно точно характеризуют жизнь греческого крестьянства, которое в V в. до н.э., когда жил историк, ещё составляло подавляющую массу населения страны. В таких бедных плодородными землями районах греческого мира, как Аттика или соседняя с ней Мегарида, жизнь крестьянина-земледельца была сущим мучением. Ему приходилось постоянно очищать свой маленький земельный надел от зарослей кустарников и сползающих с окрестных гор каменных осыпей, бороться с засухой и паводками, таскать землю на склоны гор для устройства террас, на которых можно было выращивать оливы. Скудного урожая, полученного ценой всех этих тяжких трудов, обычно едва хватало, чтобы дотянуть до весны. Поэт Алкман, живший не в бедной Аттике, а в богато плодородной землями Лаконии, в одном из дошедших до нас стихотворных отрывков ругает весну, как самое скверное время года, когда иссякают запасы пищи, накопленные с осени, и надвигается угроза голода.

Постоянная борьба за выживание выработала в греческом характере такую важную черту, как бережливость. Впрочем, у многих она незаметно превращалась в самую настоящую скупость. Вот несколько наставлений из уже упоминавшейся поэмы Гесиода «Труды и дни», ярко характеризующих и личность самого поэта, и то общество, среди которого довелось ему жить:

Только дающим давай: ничего не давай не дающим.

Всякий дающему даст, не дающему всякий откажет.

Если и малое даже к малому прикладывать будешь,

Скоро большим оно станет, прикладывай только почаще.

Жгучего голода тот избежит, кто копить приучился.

Природа была суровой нянькой и воспитательницей греческого народа. Она приучила его довольствоваться немногим. Нам, людям начала XXI века, живущим в так называемом «потребляющем обществе» и выше всего ценящем житейский комфорт, трудно себе представить, насколько простой, убогой, лишённой самых элементарных удобств была жизнь даже высших слоёв греческого общества, тех, кого их соотечественники считали аристократами и богачами, не говоря уже обо всей остальной его массе. Ежедневный рацион зажиточного афинянина времён Платона и Сократа показался бы нам голодной диетой. Он включал в себя хлеб, чаще всего ячменный (белый, пшеничный хлеб даже богатые греки ели очень редко), овощи, бобы, маслины, немного рыбы с приправой, немного сыра из козьего или овечьего молока. Мясо считалось деликатесом. В основном его ели по праздникам во время жертвоприношений богам, которые тоже получали свою долю от трапезы в виде костей. Каждая трапеза, утренняя или вечерняя, сопровождалась у греков вином, но его пили сильно разбавляя водой.

Но греки очень быстро научились извлекать максимальную выгоду из того скудного достояния, которым их могла наделить их нищая страна. Страдая от постоянной нехватки земли, они научились обрабатывать свои карликовые наделы с каменистой, почти бесплодной почвой с такой удивительной тщательностью и старанием, что производимые ими сорта вин и оливкового масла вскоре были признаны лучшим в мире, и в дальнейшем никто уже не решался конкурировать с ними на внешних рынках. Конкуренция шла лишь между самими греческими виноделами и маслоделами: каждый стремился придать своей продукции какой-то особый, необыкновенно тонкий, доступный лишь подлинным знатокам вкусовой оттенок, чтобы его вино или его масло можно было бы всегда отличать от всех остальных. Такая же борьба оттенков велась и между различными ремесленными мастерскими, производящими глиняную расписную посуду, ткани, оружие, разнообразные изделия из бронзы, золота и серебра. И здесь победа над соперником могла быть достигнута только за счёт огромнейшей изощрённости технического умения и очень высокого художественного вкуса. И здесь простейшие материалы, нередко сами по себе не представляющие особой ценности, как, например, гончарная глина, камень или дерево, превращались в подлинные произведения искусства, с которыми трудно было сравнивать произведения чужеземных мастеров.

«Нужда – мать изобретательности» - гласит древне изречение. История греческой цивилизации вполне оправдывает этот афоризм. Именно непрерывная борьба с нуждой сделала греческий интеллект необыкновенно изобретательным, изворотливым, способным найти выход из любого самого затруднительного положения. Недаром в Греции пользовались такой огромной популярностью великие изобретатели и вместе с тем великие хитрецы, плуты и обманщики: Прометей Сизиф, Дедал, Одиссей. Можно даже сказать, что эти мифические персонажи стали наглядным воплощением некоторых очень важных особенностей греческого менталитета. Греки всегда ценили в людях такие качества, как хитроумие, ловкость, умение одурачить другого. Во всем этом они видели проявление особой одарённости или даже своего рода артистизма человеческой натуры. Хитроумие мастера-художника, озабоченного усовершенствованием своих изделий и хитроумие вора-обманщика, думающего лишь о том, как бы половчее надуть попадающихся ему навстречу простаков, ставились ими практически на одну доску. «Отец истории» Геродот, захлёбываясь от восторга, рассказывает читателям об одном поистине гениальном воре, сумевшим провести самого царя Радаманта.

Даже своим богам греки не стеснялись приписывать явно мошеннические наклонности, которые в их характере причудливо и для грека вполне естественно и закономерно соединялись с различными проявлениями художественной и технической одарённости. Так, например, вестник богов Гермес. В одном из т.н. «Гомеровских гимнов» рассказывается о том, как только что появившийся на свет Гермес, едва выбравшись из пелёнок, совершил два замечательных дела: изобрёл лиру, соорудив её из панциря пойманной им черепахи, и украл целое стадо коров у самого Аполлона, причём чтобы сбить с толку преследователя нарочно гнал их хвостами вперёд. Оба этих подвига «божественного младенца» вызывают у поэта чувство неподдельного восторга и умиления. Сам Аполлон, наконец, разыскавший своё стадо и его похитителя, не может сдержать своего восхищения и предрекает проказнику-мальчишке великое будущее.

Плутовская ловкость и предприимчивость греков были хорошо известны близко соприкасавшимся с ними племенам и народам варварской периферии. Они охотно вступали с греками в коммерческие сделки, покупали у них их превосходные вина, разнообразные ремесленные изделия, даже приглашали их к себе на службу, когда возникла потребность, когда возникала потребность в квалифицированных мастерах, художниках или строителях, но в то же время склонны были смотреть на них свысока как на достойную всяческого презрения породу профессиональных торгашей и мошенников. Это общее мнение о греках, бытовавшее среди варварских народов, удачно выразил Геродот, вложивший в уста персидского царя Кир Старшего такую оценку эллинов: «Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определённое место, куда собираются народ, обманывая друг друга и принося ложные клятвы». В этих словах заключён прямой намёк на греческую агору – место, где устраивались народные собрания, вершилось судопроизводство, и в то же время занимались торговлей. Здесь важна та репутация, которая закрепилась за греками среди их соседей по ойкумене. Однако если перевести эту оценку из негативного в позитивный план, придётся признать, что среди других народов древности греков выделял высокоразвитый интеллект, предприимчивость и необычная для той исторической эпохи жизненная активность.

Изобретательность и предприимчивость были тесно переплетены в характере греков с другой не менее важной чертой – необыкновенной непоседливостью, предрасположенностью к вечной перемене мест. Иногда в одиночку, иногда небольшими компаниями-гетериями, иногда даже целыми общинами-полисами они удивительно легко снимались с насиженных мести отправлялись куда-нибудь за тридевять земель в поисках удачи или ещё чаще просто хлеба насущного. Очень легко можно было обвинить их на том основании в недостатке патриотизма. Как и многие другие народы древности средневековья, греки жили по принципу: отечество там, где лучше. Они никогда не были намертво привязаны к той земле, на которой они родились и выросли, тем более, что эта земля, как мы видели, не редко становилась для них не матерью, а злою мачехой. Как хорошо заметил А.Боннар: «Греки сделались мореплавателями в силу необходимости. Вопль голодного брюха оснащал корабли и направлял их в море». Разумеется, здесь сыграла свою роль и исключительная, пожалуй, не знающая себе равных во всем Средиземноморье приспособленность Эгейского бассейна для занятий мореплаванием в те времена, когда искусство кораблевождения делало ещё только первые робкие шаги. Море плескалось буквально «у порога» чуть ли не каждого греческого городка и было бы просто безрассудно не использовать те заманчивые возможности, которые оно открывало перед смелыми и хоть немного склонными к авантюрам людьми.

Тем не менее, даже попадая в самые отдалённые концы тогдашней ойкумены, оказавшись то в устье Днепра или Дона среди диких степных кочевников, то на побережье Галлии среди не менее диких кельтских племён, далеких предков теперешних французов, греческие купцы и колонисты никогда не забывали о своей причастности к эллинскому миру, к его культуре и языку, к его общим для всех греков святыням. Более того, именно здесь среди чуждых языков и наречий, среди диковинных, а иногда и отвратительных для эллина варварских обычаев и нравов, это чувство кровной связи со своей далёкой родиной, со своим народом переживались особенно остро и напряженно. Можно сказать, что греки всюду возили за собой своё отечество, как улитка таскает за собой свою раковину. Ведь представление о родине у каждого из них было связано прежде всего с его родным полисом и его ближайшими окрестностями. А воссоздать эту малую родину где-нибудь на новом месте, хотя и в сильно уменьшенной копии, было делом, в общем, не таким уж сложным. Все греческие полисы были стандартны по своей планировке и по своему внутреннему устройству. Почти все они включали в себя один и тот же набор основных элементов: агору, городскую цитадель-акрополь а расположенными на нём храмами богов, гавань с верфями и причалами, в более поздние времена – театр, гимнасий, стадион – место для атлетических упражнений молодёжи.

Массовые миграции населения, в которых участвовали отдельные общины и целые племена, были в древности, и в эпоху раннего средневековья в общем довольно обычным явлением. Но что было характерно именно для греческого мира и чему трудно было подобрать сколько-нибудь близкие аналогии в жизни других народов – это чрезвычайно высокая подвижность отдельных индивидов. В странах Древнего Востока свобода пространственного передвижения личности всегда была крайне ограничена. Почти каждый человек, особенно находившийся на одном из нижних этажей социальной лестницы, крестьянин-земледелец или ремесленник, был чаще всего пожизненно прикреплён к свому месту жительства, к своей сельской общине, с другими словами которой он был связан своеобразной круговой порукой. Те же купцы на Востоке чаще всего были агентами какого-либо храма или же непосредственно зависели от царской власти.

В Греции, начиная с гомеровских времён всё обстояло совершенно по иному. Любой свободный человек, будь он аристократом или простолюдином, богачём или бедняком – безразлично, мог в любой момент, не спрашивая ни у кого разрешения, снарядить корабль или повозку, или просто взять в руки посох, надеть дорожные сапоги с толстыми подошвами и отправиться куда угодно с какой угодно целью, будь то поездка по торговым делам, пиратский набег, посещение какого-либо особо святого места или просто поиски работы или куска хлеба. История Греции полна подобными примерами. Постоянно странствуют по суше и морю герои гомеровских поэм. Постоянно передвигались с места на место ремесленники-демиурги. Постоянно странствовали известные поэты, философы, художники. Среди них мы видим поэта Архилоха – великого законодателя и поэта Солона, выдающегося греческого историка Геродота и т.д.

Диапазон передвижений греческих путешественников все время расширялся и нередко выходил далеко за пределы давно обжитого греками Эгейского бассейна и даже Средиземноморья. Ещё в VII в. до н.э. корабельщик Колей с о. Самоса в Эгейском море проплыл через Столпы Геракла (так греки называли Гибралтарский пролив) в Атлантический океан, побывал на юго-западном побережье Испании и вернулся на родину с большим грузом серебра. В том же столетии странствующий поэт и прорицатель Аристей уроженец о. Проконнеса на Пропонтиде, проник в глубинные районы Северного Причерноморья, долго скитался среди населявших их диких племён и, возможно, добрался до Уральских гор, или, по крайней мере, до Поволжья. Если в гомеровские времена путешествие в Египет или Сирию считалось смелым предприятием, то уже в VII-VI вв. до н.э. такие путешествия стали обычным делом. Так, в начале VI в. Египет посетил Солон.

Но едва ли не самой подвижной частью греческого общества, его авангардом, были греческие наёмники. Задолго до походов Александра Македонского наёмники, завербованные в армию «царя царей», обследовали чуть ли всё огромное пространство Персидской державы от Малой Азии до северной Индии. Скорее всего, именно от них получали необходимую информацию о глубинных районах этого огромного государства не только греческие купцы, но и учёные: географы, историки, натуралисты. Среди скитавшихся по варварским станам греков было также немало мастеров-ремесленников и художников порой самого высокого класса.

Весьма показательно, что при таком обили информации об освоении греками стан Востока и других регионов варварской периферии, свидетельств противоположного рода о посещении Греции выходцами из этих стран сохранилось в наших источниках на удивление мало. Основная масса чужеземцев, побывавших в Элладе в период с VIII по III в. до н.э., т е. в эпоху становления и расцвета греческой цивилизации попадали туда в качестве военнопленных и рабов.

В целом же это сопоставление лишний раз свидетельствует об исключительном динамизме и открытости греческого общества так же, как и о крайней инертности, статичности и замкнутости противостоящих ему варварских обществ. Следует иметь в виду и ещё одно немаловажное обстоятельство: подвижность пространственная вполне естественным образом соединялась в жизни древних греков с подвижностью передвижения по социальной лестнице. Одно здесь плавно переходило в другое. Так, человек, которому долго не везло у себя на родине, скажем, в Афинах или Милеете, мог быстро разбогатеть, поменяв место жительства, перебравшись в одну из отдалённых колоний и занявшись там, допустим, транзитной торговлей – скупкой или перепродажей хлеба, вина, рабов или чем-либо ещё. Дело было сопряжено с определённым риском, но приносило в случае удачи хорошие барыши. Нажив большое состояние, такой купец мог стать одним из первых богачей своей колонии, но мог и вернуться назад в своё отечество, купив дом или земельный надел, пользоваться влиянием и почётом. Конечно, сделать это удавалось далеко не каждому. Иначе в греческих полисах не было бы ни бедноты, ни простонародья, а все были бы богачами и аристократами. Тем не менее, путь к жизненному успеху был в принципе открыт перед любым человеком, от природы наделённым отвагой, предприимчивостью или деловой хваткой.

В связи с этим нельзя не заметить, что греки с удивительной лёгкостью меняли не только место жительства, но и род занятий. И источники средств существования, а вместе с ними, образ жизни и социальный статус. Так, Солон, человек знатного происхождения, и как все афинские аристократы – землевладелец, вынужден был заняться морской торговлей, чтобы таким способом поправить своё пошатнувшееся материальное положение своей семьи. Отец поэта Гесиода, напротив, сменил скитальческую жизнь мореплавателя и погоню за наживой на более размеренное и спокойное существование крестьянина-земледельца. Классическим образцом греческой предприимчивости и умения приспосабливаться к быстро меняющейся обстановке, находить выход из самых трудных положений может считаться жизненный путь одного из самых популярных греческих писателей IV в. до н.э. Ксенофонта, биография которого известна по его же сочинениям. Выходец из богатой и знатной семьи, он почти до тридцатилетнего возраста прожил в Афинах, занимаясь философией под руководством мудрого Сократа и в тоже время увлекался охотой и верховой ездой. Однако обстоятельства круто изменили его жизнь. В 401 г., после окончания длительной и опустошительной Пелопоннесской войны, в которой Афины потерпели поражение, он был вынужден покинуть родной город и променять спокойную жизнь землевладельца на опасное ремесло наёмного солдата. Ксенофонту удалось завербоваться в армию персидского наместника Малой Азии царевича Кира Младшего и в составе десяти тысяч наёмников совершить поход через внутренние области Персидской державы, позже описанный им в его произведении «Анабасис». В благодарность за услуги, оказанные Спарте, он получает от спартанцев большой земельный надел в Элиде и около 12 лет живёт там, мирно занимаясь литературой и сельским хозяйством. Но затем его жизнь вновь делает резкий поворот: в Элид вторгаются войска враждебного Спарте Беотийского союза и оставаться здесь ему стало смертельно опасно. Он был вынужден бежать в Коринф, где видимо, и окончил свои дни в положении политического изгнанника. Главная и наиболее примечательная черта его карьеры – ясно выраженная активность и самостоятельность в выборе путей и способе устройства своего жизненного благополучия в сочетании с явным недостатком нравственной щепетильности.

Такими образом, некоторые достаточно важные черты менталитета древних греков, как бережливость, умеренность, изобретательность, предприимчивость, склонность к передвижениям могут быть объяснены особенностями их образа жизни, в свою очередь обусловленного природной средой их родной страны. В данном случае оправдывается старая марксистская формула: «Бытие определяет сознание», хотя далеко не всё богатство духовного мира греков и их психической жизни выводится прямо и непосредственно из их бытового уклада или форм хозяйственной деятельности. Во многих случаях их сознание оказывало ощутимое обратное воздействие на их индивидуальное и общественное бытие.