Краткие сведения об истории древнего Крита, периодизация.

Введение

Цивилизация древнего Крита - одна из самых загадочных на сегодняшний день. В истории Крита по сей день много неясного, многое служит предметом научных споров и изысканий, о многом можно только догадываться и строить предположения. Это и не удивительно, если учесть, что письменность минойской цивилизации, так называемое линейное письмо А, до сих пор не расшифрована. Таким образом, в данный момент при изучении Крита наука располагает только материальными данными археологических раскопок, которые можно трактовать весьма разнобразно. Сложность изучения Крита очевидна.

Одним из самых известных достижений Крити являются его знаменитые фрески. Они поражают свободой исполнения, отсутствием каноничности, "светской", на первый взгляд, направленностью, светлой и жизнерадостной эмоциональностью. Они же таят в себе немало загадок.

В данном реферате рассматривается значение фресок древнего Крита. Иначе говоря, меня интересует не столько художественная ценность критских фресок, которая важна и несомненна, сколько то, что они могут рассказать нами о критянах, об их общественных отношениях, религии, менталитете, психологии. Разумеется, все это отражают не только сюжеты фресок, но и их художественный стиль, их эмоциональная наполненность.

Реферат содержит краткие сведения об истории Крита, Кносском дворце, обзор наиболее значительных для заявленой темы фресок, также кратко рассмотрены религия Крита (в частности, культ Великой богини и бога-быка), его социальное устройство (предполагаемый матриархат), проблема типологической принадлежности критской культуры и ее значение для последующих эпох.

Важность изучения Крита очевидна, т.к., по мнению многих исследователей, он являюется неким "переходом" между восточной и античной культурами.

Религия древнего Крита

Общие замечания

Отличительные особенности критской религии — ее близость к природе, отсутствие строгих канонов, игравших столь большую роль в религии народов Древнего Востока, — не могли не оказать воздействия на формирование критской культуры, уже на ранних этапах отличающейся большой свободой и жизнеутверждающей силой. Это довольно распространенная точка зрения, но не все так просто.

В религии минойского Крита мы находим мощный пласт глубоко архаичных верований и обрядов, несущих на себе печать первобытного синкретизма. Но это "архаичное" мышление - довольно "абстрактно" и сложно для понимания современного человека.

В минойской модели мира не было хорошо известного по классическим пантеонам Египта, Вавилона, Греции и др. разделения на два ≪яруса≫: верхних (небесных) и нижних (хтонических) божеств. По всей видимости, не было здесь и ясно выраженного разграничения других мифологических оппозиций — культуры и дикости, космоса и хаоса, мужского и женского начал и т. д.

Минойский пантеон, вероятно, был аморфным и внутренне очень слабо дифференцированным. Рассматривая фигуры богинь, всегда непонятно, кого имел в виду художник: совершенно разных божеств или же просто разные ипостаси одного и того же божества — так называемой Великой богини.

Коллективное приобщение к ауре божества может считаться одной из наиболее характерных особенностей минойского культа. Особенно ярко проявила она себя в бурных экстатических танцах, запечатленных во многих произведениях критского искусства. В этих танцах могли участвовать как женщины, так и мужчины, хотя женские танцы встречаются чаще, чем мужские. Вероятно, участники этих ≪радений≫ приводили себя в состояние транса, во многом сходного с приступами ≪священного неистовства≫ у служителей греческого Диониса, малоазийских Кибелы и Аттиса и адептов других мистических культов. Не исключено также, что они, предварительно одурманивали себя вином или каким-нибудь наркотическим зельем.[40]

Критская религия не знала монументальных храмов, какие были распространены в Древнем Египте или в позднейшей Греции. Почитание божества, прежде всего Великой богини, олицетворяющей производительные силы природы, происходило в приспособленных для этих целей природных убежищах, в которых эпифании божества можно было ожидать с наибольшей степенью вероятности С раннего времени такими священными местами являлись пещеры. На горных вершинах воздвигались небольшие открытые святилища. Почитанием пользовались священные деревья и отдельно стоящие столбы, камни (бетилы), источники, берег моря. Все перечисленные святилища существовали наряду с "искусственными", находящимися во дворцах или иных постройках. Особо почитаемые фрагменты природного окружения минойцы явно пытались перенести в свои поселения и жилища, особенно во дворцы. Внутри некоторых минойских построек были обнаружены выходы скальной породы, видимо сознательно сохраненные и являвшиеся объектами религиозного почитания.

Очевидно, ту же самую задачу — воссоздание природной среды внутри ограниченного стенами культурного пространства — были призваны выполнять также и пейзажные фрески, украшавшие покои дворцов и особняков.

Даже при беглом знакомстве с произведениями критского искусства обращает на себя внимание исключительная насыщенность украшающих их сцен всевозможными культовыми символами. Такие священные предметы, как знаменитый лабрис, "рога посвящения", щит в виде восьмерки, колонна, бетил и т. д., постоянно участвуют в сценах сакрального характера. Все это придает минойской религии ясно выраженный оттенок фетишизма. Но чем диктовался сам выбор священных фетишей? Разумеется, ответы на этот вопрос сведется лишь к более или менее правдоподобным догадкам. В силу ограниченного объема работы, я скажу здесь только о знаменитом лабрисе.

Лабрисмог обрести свой особый статус в сфере культа и в качестве орудия ритуального убийства, и просто как эффективное и почти универсальное орудие, которое могло использоваться и как рабочий инструмент, и как грозное боевое оружие. Но в качестве культового символа лабрис, как ни странно, предшествовал двойному топору в качестве орудия труда или оружия. Его древнейшие изображения в настенной живописи относятся еще к эпохе неолита, когда изготовление орудий такого рода едва ли было возможно.[41] Необходимо сказать, что утилитарное не противостояло сакральному в сознании древних. Полезная вещь или животное считались средоточием жизненной энергии, она же и магическая сила, "мана". Однако, далеко не всякая полезная вещь сакрализовалась.

М. Гимбутас, считает, что знак лабриса уже изначально представлял собой ничто иное, как схематическое изображение бабочки, являющейся одним из многих воплощений и символов Великой богини жизни, смерти и возрождения, и что форма первых двойных топоров была сознательным подражанием именно форме крыльев и тела бабочки. Так же он мог символизировать великую богиню и ее "дублера" - мужское божество, это догадка Эванса.[42]

Родословная многих минойских ≪фетишей≫ восходит к эпохе неолита. Синкретическая сложность смыслового наполнения минойских ≪фетишей≫ не вызывает сомнений.

Превращение же ≪неодушевленного предмета≫, наполненного особой магической силой, в живое существо или растение не заключало в себе ничего особенно странного или противоестественного для мифологически мыслящего древнего человека. Поэтому нас не должно удивлять появление изображений цветущих лабрисов.

Итак, минойское искусство дает нам возможность присутствовать при переходе религиозного сознания со стадии безличностного или предличностного анимизма (пандемонизма) на стадию политеизма, хотя еще достаточно примитивного. Животные и растения, служившие первоначально тотемами и носителями магической энергии, способными передавать ее своим почитателям, постепенно меняли свой облик, превращаясь в человекоподобных божественных индивидов, хотя признаки, указывающие на их связь с животным и растительным миром, еще долго сохранялись.

Животные и растения, сопутствующие антропоморфным божествам в культовых сценах, могут трактоваться и как их воплощения, и как атрибуты, хотя в сознании людей, создававших эти произведения, грань, разделяющая эти две категории сакрального, вряд ли могла быть отчетливой.

Устоявшееся представление о минойцах как носителях высокой, рафинированной, гуманистической культуры, как людях цивилизованных почти в современном значении этого слова было серьезно поколеблено новыми сенсационными открытиями греческих и английских археологов. Как показали сделанные ими находки, этим сибаритам и утонченным эстетам, жизнерадостным ≪любителям цветов≫, были отнюдь не чужды такие чудовищные обычаи, как кровавые человеческие жертвоприношения и, может быть, даже ритуальный каннибализм. Следы человеческого жертвоприношения были обнаружены супругами Сакелларакис среди развалин минойского святилища в Арханесе неподалеку от Кносса в 1979 г. Спустя год ученые из Британской археологической школы в Афинах под руководством П. Уоррена уже в самом Кноссе в одном из домов неподалеку от так называемого малого дворца нашли большое скопление детских костей, многие из которых сохранили на себе ясно различимые следы надрезов, сделанных ножом. Возможно, тела убитых здесь детей были расчленены на части, а мясо отделено от костей и скорее всего съедено участниками некой ритуальной трапезы.[43] Обнаруживший следы этого каннибальского пиршества П. Уоррен предположил, что оно может быть связано с культом Диониса-Загрея, в мифе о котором сохранились косвенные указания на существование на Крите обычая ритуального людоедства, восходящего к очень ранним временам.

Нельзя не упомянуть и о находках в горных святилищах глиняных моделей человеческих конечностей и изуродованных торсов, которые, по мнению Нилльсона, связаны с ритуалами расчленениями жертвенных животных или людей, отзвуки которых сохранились в критском мифе о том же самом божественном юноше Дионисе-Загрее, растерзанном титанами. А эти предметы, вероятно, считались заменой реальных кусков человеческой плоти и приносились в жертву Великой богине[44]. Тогда становится интересно, почему в одних случаях была возможна такая замена, а в других, учитывая находки человеческих костей - нет. Если бы первые находки были хронологически младше других - тогда понятно, но никаких данных на этот счет я не обнаружила.

Эти неожиданные и поначалу многих шокировавшие находки позволили заглянуть в самые глубокие тайники сознания или скорее подсознания минойцев, приоткрыв перед исследователями до сих пор остававшуюся скрытой ≪ночную сторону≫ их мироощущения и их культуры. Теперь стало ясно, что под покровом беззаботного, почти детского упоения жизнью и любви к благостному лику матери-природы, в их душе таился ужас перед окружающим миром, иногда толкавший их на проявления крайней жестокости. И это даже логично - минойцы поклонялись природе, а она не только благостна, но и жестока, в особенности они могли в этом убедиться, страдая от высокой сейсмической активности своего родного острова.

Потому нет неразрешимого противоречия. Едва ли критяне могли быть цивилизованнее римлян - а ведь те развлекались гладиаторскими играми, уже не вкладывая в них никакого сакрального значения, в то же время создавали и жизнеспособную систему права, и фрески Помпей, и многое другое. "Человек широк", не только русский. Вот мы видим на фресках прелестных, оживленно переговаюриющихся в ожидании некой церемонии жриц - это ведь еще не значит, что церемония тоже будет вся такая легкая и веселая - матроны на гладиаторских играх тоже небось смеялись и болтали. Да и как было можно строить идиллические представления о критской религии, обнаружив сцены т.н. "тавромахии"? О них будет сказано ниже.

Все отмеченные выше черты и особенности обрядовой практики минойцев достаточно ясно показывают, что ее основой была та ≪архаическая техника экстаза≫ (по определению М. Элиаде), к которой могут быть сведены разнообразные формы шаманизма.[45]

Критские мифы дошли до нас лишь в очень поздних греческих переработках (мифы о Лабиринте и Дионисе-Загрее, о Кроне и младенце Зевсе) в которых их первоначальный смысл подвергся радикальному переосмыслению и в некоторых случаях, видимо, был полностью утрачен. С другой стороны, в самом минойском искусстве сцены на мифологические сюжеты почти не встречаются. Что не означает, будто у минойцев не было вообще никакой мифологии. Просто их мифы могли остановиться на одной из самых ранних ступеней развития мифологического творчества. Это были быть мифы космогонического, этнологического и календарного характера, которые давали слишком мало повествовательного материала. Возможно также, что деяния богов могли быть объектом табуации.

Минойский матриархат

Уже А. Эванс, изучая открытые им произведения критского искусства, пришел к выводу, что женщины занимали в минойском обществе особое, можно сказать, привилегированное положение. На эту мысль его натолкнули прежде всего поражающие своей живой экспрессией изображения так называемых придворных дам на миниатюрных фресках из Кносского дворца, для которых трудно подыскать сколько-нибудь близкие аналогии как в искусстве стран Древнего Востока, так и среди художественных шедевров классической Греции. Многое в этих фресках не укладывается в привычные представления о социальных ролях мужчин и женщин в древнем мире. Необычны уже сами по себе большие скопления представительниц ≪прекрасного пола≫, изображенных не в замкнутом пространстве дворцового гарема, а под открытым небом, среди толпы, оживленно переговаривающихся и жестикулирующих, на почетных местах. Необычны и удивительные свобода и раскованность поведения этих ≪дам≫, прекрасно переданные запечатлевшими эти сцены живописцами.

То, что мы видим на фресках, нельзя расценивать как отражение всего лишь придворного этикета. Гораздо более вероятно, что женщина пользовалась в минойском обществе особым почетом и уважением как существо, по самой своей природе тесно связанное с сакральной сферой бытия, и в силу этого способное выполнять функции посредника между миром людей и миром богов.[60]

Не случайно, что в многочисленных сценах ритуального характера, запечатленных в критской фресковой живописи, женщины, будь то жрицы или богини (провести сколько-нибудь четкую грань между теми и другими удается не всегда), как правило, ведут себя намного более активно, чем сопутствующие им мужчины. На долю последних обычно достаются второстепенные, служебные функции. Пример - "фреска походного стула" из Кносса. И далее Ю.В. Андреев делает странное заявление - когда мужчины вместе с женщинами участвуют в одной и той же культовой церемонии, они оказываются облаченными в одежду скорее женского, чем мужского покроя (нечто вроде длинных халатов).[61] Что значит мужской и женский покрой в древнем мире? Женщины на Крите ходили в длинных юбках. Но и мужчины всего Древнего мира ходили в одеяниях, напоминающих платье, даже в самых патриархальных обществах. Очевидно, тут автор переносит на древнее общество современные представления не только о покрое одежды, что уже нелепо, но и идею о "служебном" положении женщины, что для матриархального общества явно неактуально. Хотя, если автор имел в виду, что мужчина мог участвовать в культовой практике, лишь уподобившись женщине - это логично. Но почему "халаты", почему не длинные юбки? Может быть, мужчина мог немного "уподобиться" женщине, для чего нужно было скрыть отсутствие груди, и даже так он все равно не мог претендовать на более высокий статус в культовой практике?

В сакральной сфере жизни минойского общества женщины занимали все важные позиции. Только из их числа могли избираться жрицы так называемой Великой богини. А поскольку именно Великая богиня была главенствующей фигурой минойского пантеона, постольку и ее служительницы должны были пользоваться влиянием и могуществом, возможно, распространявшимися далеко за пределы сферы культовой деятельности.

Эту ситуацию Ю.В. Андреев объясняет так. Испытывая благоговейный ужас перед землей, которой они поклонялись в образе великого женского божества — дарительницы жизни и в то же время ее губительницы, минойцы какую-то часть этого смешанного со страхом пиетета переносили на женщин — своих матерей, сестер и жен. Самой природой женщины были поставлены в положение своего рода ≪полномочных представительниц≫ великой богини. Рядом с этими загадочными существами, приобщенными к грозным и непостижимым силам самой природы, мужчина осознавал свою слабость и эфемерность, и этот, по-видимому, врожденный или, может быть, приобретенный в процессе воспитания "комплекс неполноценности" уже сам по себе ставил его в определенную зависимость от женщины.[62] Но тогда встает вопрос: если дело всё в том, что "женское начало" отождествляли с природой, а природа на Крите была капризная и опасная, то почему женщины, столь же беззащитные перед этой самой природой, не чувствовали того же?

Как и в любом другом древнем обществе, именно мужчины Крита предпринимали далекие морские экспедиции, проектировали и строили, разрабатывали новые технологии в металлургии и других отраслях производства - считает Ю.В. Андреев, и это кажется логичным. Но почему он не сомневается даже в том, что ими же были созданы все наиболее известные шедевры минойского искусства? Единственное обоснование этого утверждения - неизжитые гендерные стереотипы. Причем, он напирает именно на шедевры - что-то второсортное, так уж и быть, женщины еще могли создать. Это абсолютно не научная точка зрения.

В любом случае, именно женщины держали в своих руках наиболее важную, с точки зрения самих минойцев, часть системы их жизнеобеспечения — контакты с потусторонним миром.

По мнению Ю.В. Андреева и некоторых других исследователей, вся минойская культура и в особенности религия и искусство несут на себе "печать своеобразного феминизма", т. е. типично женских вкусов и склонностей. Это, к примеру, ясно выраженное пристрастие архитекторов, скульпторов, художников к миниатюрным формам, часто идущее в ущерб монументальности, обилие всевозможных мелких деталей, явное npeнебрежение законами симметрии, отсутствие строгих канонов и вообще жесткой дисциплины художественного творчества. Также сюда добавляют предпочтение плавных, льющихся линий, избегание резко очерченных, угловатых контуров, любовь к ярким, иногда даже несколько пестрым тонам в живописи, "чисто женскую" чувствительность, столь ясно выраженную в сценах из жизни природы, особое настроении праздничности, буквально пронизывающее все наиболее известные произведения критского искусства. Хотя он и признает, что каждый из этих характерных штрихов в отдельности может найти свое особое объяснение и в каких-то иных глубинных свойствах минойского духа и минойской культуры, тем не менее, считает, что в своей совокупности эти черты ясно говорят о том, что присущая этой культуре система ценностей была ориентирована в весьма значительной мере именно на "женскую психику".[63]

Нельзя не отметить некорректность данного рассуждения. Не говоря уже о том, что слово "феминизм" употреблено в значении, ему не свойственном, нельзя современные стереотипы "типично женского" навязывать обществу, о котором мы фактически знаем очень мало, но мировоззрение которого явно отличалось от нашего. Я считаю, что всё гораздо сложнее, а категории "мужское" и "женское" - относительны, чрезвычайно текучи, зависят от страны и эпохи. Ведь, если взять эти черты по отдельности - их можно обнаружить и в искусстве чисто патриархальных обществ.

Принимая активное участие в формировании общественного мнения, морали и обычаев, женщины, по мнению Ю.В. Андреева, могли заставить считаться со своими вкусами художников. Именно этим ученый объясняет "удивительное" равнодушие минойских художников к трем темам, пользовавшимся популярностью в искусстве народов Древнего мира, это: война, охота и эротика.

Действительно, в творчестве минойских мастеров пока не обнаружено чересчур грубых и непристойных сцен (да что там - я вообще не знаю о существовании в их искусстве даже утонченных и деликатных эротических сцен), изображений полностью обнаженного тела, даже фаллических символов и т.п. И это действительно странно и заставляет задуматься. Нельзя же думать, что при всем своем гедонизме минойцы "совершенно не знали радостей плотской любви". Они просто не хотели их изображать. Но почему?

Конечно, дело вовсе не в "викторианской морали" (Шахермайр)[64], которая попросту не свойственна древнему миру. По мнению Ю.В. Андреева, это табу в минойском искусстве может быть понято как результат своеобразной дискриминации мужского пола, целенаправленного умаления даже биологической его значимости. Из искусства было устранено все то, что могло хотя бы в косвенной форме напоминать о биологической функции мужчины как производителя, отца, супруга и т. п. Его роль сексуального партнера женщины и одного из двух партнеров в процессе деторождения была, таким образом, то ли сведена к ничтожному минимуму, то ли вообще поставлена под сомнение.[65]

Эта версия заслуживает внимания и представляется логичной. Действительно: мужчины, когда пытались точно также снизить даже биологическое значение женщины, не отказывались от эротики в искусстве, потому что им просто удобно стало думать, что женщина - лишь "нива", куда мужчина помещает свое семя, которое многие себе представляли как уже готовых, но маленьких человечков, и это представление держалось довольно долго, вплоть до открытия яйцеклетки. Но у женщин не было возможности заявить о партогенезе и отделить эротику от воспроизводства рода - "очевидность" мешала.

Но против этой версии есть аргумент: отсутствие сюжетов эротического характера было совсем не характерно для культур европейского и ближневосточного неолита, многие их которых были "матристичны" (см. ниже - концепция М. Гимбутас). Отсутствие эротики в искусстве никак не может навести меня, как Ю.В. Андреева, на мысль о том, что на Крите роль женщин в социальной системе впервые приблизилась к матриархату или гинекократии в том значении этих терминов, которое вкладывали в них Бахофен и Морган.

В этой связи внимание ученого привлекают также особенности минойского мужского и женского костюма. Мужчины как будто скрывали признаки своего пола либо в специальных футлярах (гульфиках), либо под плотно обтягивающим верхнюю часть бедер передником, женщины же демонстративно выставляли на всеобщее обозрение совершенно обнаженную грудь, как будто подчеркивая тем самым присущую только им функцию рождения и вскармливания детей.[66]

Видимо, это смотря каким взглядом смотреть на фрески. У меня же скорее впечатление, что как мужчины, так и женщины скорее подчеркивают все свои достоинства и гордятся своим ухоженным телом. Что касается женщин, то все же основной признак своего пола они еще тщательнее скрывают под длинными юбками, но самое главное - во всем их облике нет ни малейшего намека на материнство, у них слишком часто идеальная грудь, а уж осиная талия - один из непременных атрибутов минойского канона красоты. Так что напротив - создается впечатление, что они и не рожали никогда. Нет сцен кормления детей, нет вообще изображений типа "мадонна с младенцем", так привычных представителям христианской цивилизации. Итак, нет ни сексуальных сцен, ни сцен материнства (а ведь в сознании древних людей эти темы часто были связаны намертво). Что бы это могло значить?

Возможно, тайна зарождения жизни для критян была настолько сакральной, что нельзя было вот так просто ее изображать. (Точно так же, кстати, Ю.В. Андреев рассуждает об отсутствующем образе критского царя). То же касается и сцен смерти - возможно, к смерти критяне относились точно также, что неудивительно - ведь жизнь и смерть тесно взаимосвязаны, особенно в сознании древних.

Есть и третье соображение. Известное нам минойское искусство вообще изображает исключительно коллективные сцены преимущественно религиозного характера, у мастеров попросту нет интереса к частной жизни человека, к которой как раз и относится сексуальная и семейная. Потому поневоле согласишься с тем же Ю.В. Андреевым, постулирующим неразвитость личностного начала в этом обществе, сильнейшие пережитки первобытного поглощения личности коллективом, что, удержавшись надолго, не могло не привести общество к деградации и упадку. В то же время, это весьма удивительно для такой утонченной, как она предстает на фресках, цивилизации.

Можно ли винить в этом "засилье женщин" - это очень спорный вопрос. И увы, нельзя этот исключительный коллективизм в искусстве оправдать ни его официальным, "дворцовым" характером, ни характером религиозным - значит, такая была религия и таково мирооощущение обитателей "дворца". У мастеров была возможность изобразить частную жизнь человека хотя бы где-нибудь, но они этого никогда не делали, а вот изображений самок животных с детенышами - это сколько угодно. Вероятно, и эти изображения были религиозными, не было ничего чисто "светского" в принципе. До этого разделения сознание еще не дошло. Вообще же, их сознание не отделяло еще строго сакрального от профанного, в искусстве "частное" могло проявляться лишь в особом настроении, которое многие искусствоведы предпочитают называть "светским", но не в сюжетах и образах как таковых.

Ю.В. Андреев аргументом считает и то, что изображенные на фресках и в других произведениях минойского искусства мужчины, как правило, имеют довольно-таки женственный вид (на наш, современный взгляд!), что иногда дает основание сравнивать их с придворными щеголями эпохи французского рококо (которая, кстати, оставалась насквозь патриархальной фактически, хотя, возможно, какие-то изменения в положении женщины и подготовляла). В большинстве своем они тщательно выбриты, их волосы уложены длинными прихотливо вьющимися локонами, у них такие же тонкие талии, как у женщин, они так же любят украшения.[67] Там, где представители обоих полов оказываются в близком соседстве друг с другом, как на уже упоминавшихся миниатюрных фресках из Кносса, их можно различить только по достаточно условной расцветке их лиц и тел - мужчин изображали загорелыми, женщин - белокожими. Отсюда едва ли можно сделать вывод, что в минойском обществе или по крайней мере в его верхних аристократических слоях "мужчины считались существами как бы третьего пола".[68] В эпоху рококо так ведь не считалось. Не думаю, что "в них видели своего рода больших детей или вечных юношей, которые в силу своей природной неполноценности должны были находиться под постоянной опекой своих матерей и жен".[69] Просто это ведь были придворные, у которых было время и возможности заниматься собой. А может быть, это были жрецы, и им полагалось походить на женщин.

Андрогинный облик критских мужчин прекрасно гармонирует с их удивительным миролюбием, воспринимающимся как некая аномалия на общем фоне суровых реалий бронзового века. Если принимать всерьез свидетельства дошедших до нас памятников изобразительного искусства, нам неизбежно придется признать, что демонстрация религиозного благочестия, т. е. участие во всевозможных обрядах и церемониях, занимала в их жизни несравненно более важное место, чем такие "подлинно мужские" занятия, как война и охота.

В минойском искусстве не встречаются еще две чрезвычайно важные, тесно переплетающиеся между собой темы: тема имманентной трагичности бытия и тема героического противоборства человека с враждебными силами мирового хаоса, т. е., по крайней мере, два ≪краеугольных камня≫ из тех, которые будут позже положены в основание классической греческой культуры.[70] Винить ли в этом "женскую цензуру"? А может, мужчины сами не хотели об этом думать?

Ю.В. Андреев полагает, что "мужские" агрессивность и любовь к авантюрам в минойском обществе искусственно сдерживались. Хотя, возможно, что мужчины и сами были не такие. Что, с другой стороны, удивительно для народа мореплавателей.

Но существовали две возможности демонстрации "удали и молодечества", скорее даже поощрявшиеся общественным мнением - это кулачные бои и тавромахия. И вот трагический исход тавромахий остается скрытым от нас. Тема смерти если и присутствует в сценах "игр с быками", то чаще всего лишь имплицитно. И в этом Ю.В. Андреев опять-таки видит "женственное" стремление уйти от слишком мрачных и тяжелых сторон действительности, сделав вид, что они вообще не существуют в природе. Быть может, дело вовсе не в этом, а в том, что, как уже указывалось (и им в том числе) минойцам немыслимо было изображать таинства смерти и жизни.

Надо сказать, что в данном случае демонстрацией "удали" занимались и женщины. Они наравне с мужчинами принимали участие в этих ≪корридах≫, несомненно требовавших от их участников огромной физической выносливости, силы, ловкости и отваги. Отсюда у меня и возникают сомнения в "изнеженности" и мужчин древнего Крита.

Кносские фрески достаточно ясно показывает, что в минойской тавромахии женщины отнюдь не довольствовались исполнением чисто вспомогательных функций, но отважно вступали в смертельно опасную схватку с разъяренным животным наравне с мужчинами. Уже само по себе это свидетельствует о необычайно высоком, даже непозволительном, по понятиям почти всех древних народов, уровне социальной активности критских женщин, их чрезвычайной уверенности в себе и обостренном чувстве собственного достоинства. Однако едва ли они выходили на арену лишь из-за честолюбия или жажды самоутверждения. Поскольку тавромахия представляла собой священнодействие, занимающее одно из ключевых мест в обрядовой практике минойцев, было бы логичнее предположить, что женщины просто не хотели полностью уступать мужчинам это важное средство общения с потусторонним миром.[71]

Отсюда почему-то ученый делает вывод о "маскулинизации" женщин и "феминизации" мужчин древнего Крита. Но ведь фактически - мы видим даже чрезвычайно "женственных" женщин не только на сценах празднеств, но и на тех же играх с быками - минойские акробатки прекрасны. И наоборот - как же "феминизированные" мужчины не боялись прыгать через быков? Нет, тут ученый снова мыслит в привычных гендерных категориях, игнорируя даже явную непоследовательность своих построений.

Те, кто так или иначе признает историческую реальность≪минойского матриархата≫, чаще всего склонны оценивать его как явление скорее пережиточного характера — не до конца изжитое наследие эпохи ≪материнского права≫. М. Гимбутас, однако, избегает в своих работах самого термина ≪матриархат≫, предпочитая называть минойское общество ≪матристичным≫ или ≪матрилинейным≫. В ее понимании, женщина в обществах этого типа занимала почетное, но отнюдь не безраздельно доминирующее положение как домовладычица, глава матрилинейного клана и жрица Великой богини. Имело место равновесие и более или менее гармоничное взаимодействие обоих полов в общественной жизни, отнюдь не подавление одного пола другим.[72]

Но некоторыми учеными ≪минойский матриархат≫ понимается как защитная реакция архаичной социальной системы на слишком быстрый для нее и, видимо, недостаточно подготовленный ее предшествующим существованием переход от первобытно-общинного строя к классам и государству (мы помним о том, что минойская цивилизация развивалась головкружительно быстро). Оказавшись в кризисной ситуации, минойское общество нуждалось в тормозе, который мог бы хоть сколько-нибудь замедлить это движение.

Эту потребность могли еще более обострить и усилить стихийные катаклизмы вроде великого землетрясения рубежа XVIII—XVII вв. до н. э., обратившего в развалины чуть ли не все критские дворцы и поселения. Такие события обращали вспять, к своим истокам, и без того уже травмированное этническое сознание минойцев, вынуждали его к отказу от сомнительного и опасного будущего во имя надежного, не раз проверенного прошлого.[73] Но если так, то почему именно после этой катастрофы и начался стремительный расцвет критской цивилизации?

И все-таки Ю.В. Андреев считает, что "в этой обстановке женщины как наиболее консервативная и традиционно мыслящая часть социума смогли выдвинуться на первый план общественной жизни. Они пользовались огромным авторитетом как главные блюстительницы культов хтонических божеств, которые, по понятиям древних, несли основную ответственность за землетрясения и другие стихийные бедствия. Это давало им возможность контролировать поведение своих мужей и братьев, тормозить слишком быстрое движение общества по пути исторического прогресса".[74]

И в этом, как ему думается, следует видеть одну из основных причин определенной недоразвитости или неполноценности минойской цивилизации. И опять же я вижу нестыковку - цивилизация Крита неполноценна из-за быстрых темпов развития или из-за "матриархальных" тормозов?

Говоря о торжестве консервативного и косного женского начала над активным и динамичным мужским началом, ученый некорректен, а говоря тут же о том, что "мудрой опеке над представителями противоположного пола обязаны мы тем, что созданная ими культура стала едва ли не самым прекрасным из побегов на древе истории древнего Средиземноморья"[75] - нелогичен.

Чью концепцию принимать, если исходить из реальных фактов - непонятно, потому что этих самых фактов пока слишком мало.

Заключение

В данном реферате предполагалось кратко рассмотреть особенности фресок Крита и то, как они отражали общественное устройство и религию данной цивилизации.

В результате работы получена и осмыслена новая информация по данному вопросу. И в то же время можно сказать, что, с расширением "горизонта" знаний вопросов стало еще больше.

Высокая культура Крита цвела не более двух-трех столетий, однако она дала миру как минимум потрясающие образцы изобразительного искусства и повлияла на последующие цивилизации, в том числе на классическую Грецию. Вместе с тем очевидно влияние египетского искусства на критское.

Крит относится к типу "дворцовых цивилизаций". Вероятно, при всей значимости административных и хозяйственных функций критских дворцов они были лишь производными от их основной сакральной функции.

Архитектурный образ Кносского дворца определяется не монументальностью, а живым богатством развитого внутреннего пространства. Огромную роль играли здесь стенные росписи, отличающиеся исключительной декоративностью, красочностью, миниатюрностью. На первый взгляд - в искусстве установка на мир, радость и наслаждения, прелестный гедонизм. В то же время оно утонченное, рафинированное. Это не "реализм, а движение и живой трепет жизни. Его справедливо называют кинетическим и экстатическим.

Поражают идеалы человеческой красоты этого древнего народа. На фресках изображены прекрасные женщины и мужчины, красота их совершенно не архаичная и даже не "естественная", напротив - красота очень цивилизованная, искусственная, "сделанная" - потому-то и восхитительная.

Очень важно осознание того факта, что критская живопись, несмотря на свою неканоничность - религиозная. Критяне обожествляли природу, в частности, в лице Великой богини и бога-быка, находящихся между собой в сложных, амбивалентных отношениях. Вследствие чего их религия логично имеет "дневную" (которую мы все видим на фресках) и "ночную стороны" (обнаружены остатки человеческих жертвоприношений, предполагается также существование ритаульного канннибализма). Впрочем, у эллинов тоже была напряженная дихотомия Аполлон-Дионис - возможно, и в этом они духовные наследники критян.

Интереснейшую проблему представляет собой "минойский матриархат" - фрески явно говорят о том, что женщина в обществе не только не был