К человеку. Но в простом деле дня идущий жизнью любви должен быть звеном

духовного единения со всем окружающим. Оставь свои мечты о высшей жизни.

Трудись здесь в простом дне и... всегда помни о нарушенном обете

добровольного послушания.

С этими словами он поднял Анну и поманил меня рукой. Я мгновенно понял -

как многое я стал угадывать в последнее время без каких-либо размышлений - и

подал ему синий платок с браслетом.

Как только сэр Уоми взял руку Анны, которой она закрывала лицо, и надел

ей браслет Браццано, она вскрикнула, точно раненая.

- Не бойся, дитя, - услышал я снова голос сэра Уоми - Теперь этот браслет

уже не символ обручения. В нем нет ничего, кроме того, что это прекрасное

произведение искусства. И он не заговорит и не затянет тебя в любовные сети

злодея. Ты сама - своею медлительностью, сомнениями, колебаниями и

нерешительностью - соткала связь со злодеем. Он должен или преобразиться или

погибнуть, так как из-за любви к тебе погрузился в такую пучину грязи и

ужаса, где не может жить ни одно существо. Века могут пройти, пока ты снова

встретишься с ним в таких условиях, чтобы своей стойкой верностью, любовью

без сомнений и радостью помочь ему и быть в силах развязать мрачный узел,

что так неосторожно завязала сейчас.

Иди домой, Ананда отведет тебя. И думай не о себе и своих скорбях. Но о

скорби Ананды, ручавшегося за тебя, о страданиях семьи, погрязшей во зле.

Будь мирна и благословенна. Жди меня, когда - под видом приятного вечера -

мы придем к вам в дом для очень тяжкого дела борьбы со злом. Расти в себе

силу каждый день. А для этого научись действовать, а не ждать, творить, а не

собираться духом. Кто думает о друге и брате, тот забывает о себе, - он отер

ей глаза прекрасным синим платком с павлином и отдал ей.

Голос сэра Уоми был снова мягок и проникал в сердце. А от лица его и от

всей фигуры точно шел свет.

Анна низко ему поклонилась; он обнял ее, прижал к себе, и я видел, как

она содрогнулась в его руках. Когда же она повернулась к нам, она точно

уносила на себе его отраженное сияние.

- Не забудь, в пять часов у княгини, - шепнул И. выходящему Ананде.

Вскоре сэр Уоми и И. засобирались, оставляя больную на нас с Хавой.

- Будь всё время с больной. Если к Хаве вдруг явятся неожиданные гости -

она справится с ними. Ты же, что бы ты ни услышал снизу, оберегай больную,

не покидай её и не пропускай к ней никого. Если Хаве понадобится помощь, мы

её пришлем, - сказал мне сэр Уоми. - Могу я надеяться на тебя? - глядя мне в

глаза, словно приоткрывая черепную коробку, спросил сэр Уоми.

- А если Хаву будут убивать? Мне также сидеть и не пытаться спасти её? -

в ужасе спросил я, вспоминая Жанну и князя.

Все трое расхохотались, да так весело, что я понял, какой у меня глупый и

жалобный вид.

- Можешь быть спокоен. Не так легко убивают людей. Но вот тебе флакон.

Если здесь будут очень уж шуметь, брось его вниз, он разобьется и напугает

непрошеных гостей.

Сэр Уоми положил мне на голову руку, от чего по мне пробежала волна

счастья и силы. Он подал мне небольшой флакон и покинул нас, усевшись в

коляску вместе И.

Я держал флакон в руке. Всё-таки я не мог всего взять в толк, а понял

только, что и Анна, как Генри, не исполнила чего-то и огорчила Ананду. Анна,

казавшаяся мне совершенством! Анна, которую я едва соглашался признать

земной женщиной!

"Боже, - подумал я. - Неужели и Наль? Наль, для которой брат пожертвовал

всем, отдал жизнь, - неужели и Наль может ему изменить, нарушить обет и

принести ему скорбь?"

- О чём вы так стонете, Левушка? - услышал я ласковый голос Хавы.

- Я разве стонал? Это мне померещилось что-то. Я ведь "Лёвушка-лови

ворон". Вот и сейчас вороню, а надо мне быть возле Жанны. Проводите меня,

пожалуйста. Я должен думать только о ней. А вас защищать с помощью вот этого

флакона. Там, верно, какое-нибудь смрадное лекарство.

Хава рассмеялась, сказала, что я, вероятно, буду иметь случай в этом

убедиться, и мы поднялись к Жанне.

Войдя в знакомую комнату, я не сразу увидел больную. Положительно всё

здесь было переставлено; и кровать Жанны, задёрнутая красивым белым пологом,

стояла совсем в другом месте, за ширмой.

- Это вы, Хава, так неузнаваемо всё переставили? - спросил я. -

-Признаться, очень бы хотелось сказать, что я. Но, к сожалению, всё, вплоть

до этого прекрасного белого полога, сделано руками самого И. Мы с няней были

только парой негритосов на посылках. Я долго рассматривала этот полог; но не

могу понять, из чего он сделан. Тонок, как бумага, мягок, как шёлк, и матов,

как замша, - вот и разберись. Очень хотела спросить И., где он нашёл эту

вещь, да не посмела.

Я подошёл к пологу и тотчас узнал материю; из неё был сделан халат,

который Али прислал моему брату перед пиром. - Это, несомненно, от Али, -

важно ответил я. - Али?! - воскликнула Хава с удивлением. - Неужели Али?

Почему вы так думаете? Правда, перед нашим отъездом к сэру Уоми приезжал от

него человек с посылкой. Но не думаю, чтобы эта вещь была прислана оттуда.

Рано утром, почти на рассвете, И. куда-то выходил, а потом я увидела этот

полог.

Но я слышу стук колёс, - прервала наш разговор Хава. - А вот и экипаж

остановился подле магазина, - продолжала она. - Колокольчик зазвенел!

Батюшки, вот так стук! Этак, пожалуй, все мёртвые проснутся, - весело

говорила негритянка, спускаясь вниз и велев мне запереть дверь в спальню.

Оставшись один, я стал присматриваться к Жанне. Прелестное личико,

точь-в-точь такое, как тогда, когда мы увидели её на пароходе, между

ящиками, в углу палубы 4-го класса. У неё, очевидно, был жар, и спала она

тяжёлым глубоким сном.

Внизу сначала всё было тихо; было слышно, что разговаривают, но слова

сюда не долетали.

- Вы способны понять, о чём вам толкуют? - вдруг услышал я гнусавый,

пронзительный голос и мгновенно признал любимого сынка Строгановой. - Не вы

нужны нам, а ваша хозяйка. Мало ли какая фантазия придёт кому-нибудь в

голову? Хозяйка ваша могла нанять вас, считая, что на такую приманку

обязательно прибегут посмотреть, вот лишняя шляпа и уйдёт из магазина. Но у

нас дело не шляпное, а такое, которое вашей башкой не понять. Позовите сию

же минуту хозяйку, - кричал наглый мальчишка.

Я так и представлял себе его кудрявую голову в феске, его красивое,

презрительное, капризное лицо, с отталкивающим выражением.

Прислушиваясь к тому, что делалось внизу, я решал, когда же будет пора

приступать к химической обструкции, которая, как я полагал, заключалась в

данном мне флаконе.

Слов Хавы, стоявшей, очевидно, спиной к лестнице, я не разбирал, но тон

её голоса был ровный и весёлый, что, вероятно, немало бесило мальчишку.

Теперь заговорил другой, женский голос; и тоже в повышенном тоне. Не

сразу я понял, что это Строганова.

- Мой друг передал вашей хозяйке на хранение некоторые драгоценности, -

услышал я. - Он поручил нам получить эти вещи назад сегодня же. Он был очень

болен эти дни и не мог передать нам своего желания раньше. Сегодня крайний

срок; вещи немедленно должны быть ему возвращены. Вот его письмо вашей

хозяйке; но передам я его сама, в её собственные руки. Ступайте и приведите

её сюда. Не заставляйте нас подыматься наверх, потому что вам будет очень

плохо, - говорила женщина. - Да что с ней толковать! Прочь с дороги! - орал

мальчишка. - Не смейте прикасаться ко мне вашими грязными руками; или вам-то

уж наверняка будет плохо, - раздался" голос Хавы, и такой сильный,

спокойный, властный, что я и рот раскрыл.

В магазине что-то упало, Строганова взвизгнула. Я решил, что настало

время действовать, кинулся к двери, открыл её и уже занёс было руку, чтобы

швырнуть флакон, как внизу внезапно воцарилась мёртвая тишина.

Я свесился с перил и увидел в дверях магазина фигуру, закутанную в тёмный

плащ. В сумерках я не сразу - а только услышав голос - узнал И.

- Сядьте на место, молодой человек! И молчите, если вы плохо воспитаны и

не знаете, как подобает вести себя культурному юноше в чужом доме, вдобавок

в доме одинокой трудящейся женщины. Позже вы принесёте свои извинения мисс

Хаве за своё грубое поведение. Теперь же сидите, как бессловесное животное,

поскольку вы и есть животное.

Ох, как грозно глядел И. и как звучал, подобно грому, его голос.

- Как и зачем пришли вы сюда, мадам Строганова? - обратился он к женской

фигуре, спрятавшейся за сына. - Ваш муж, Анна и Ананда категорически

запретили вам сюда являться. Как решились вы нарушить запрет? - спрашивал И.

- Да что с вами, доктор И.? Я едва знаю вас, вы для меня первый

встречный, и вдруг осмеливаетесь задавать мне какие-то вопросы. Я не

девочка! Будьте любезны вызвать ко мне Жанну. Если она не явится сюда

немедленно, - я буду знать, что она украла переданные ей моим другом вещи

чрезвычайной ценности. И мне придется обратиться в полицию. И. засмеялся.

- Что цените вы выше: браслет или нож, который вы передали Жанне, чтобы

заколоть меня? Человеческая жизнь не представляет для вас ценности,

поскольку лично вам она неинтересна: поэтому я вас и не спрашиваю, во что вы

оценили жизнь несчастной Жанны, мою, Левушки, князя. Я вас спрашиваю, что вы

будете искать через полицию: нож или браслет?

Строганова тяжело опустилась в кресло. Её красивое лицо побледнело так,

словно тёмная кожа покрылась белым налётом.

- Ваши дерзости я сносить не намерена, - прошипела она. - Вы можете быть

совершенно уверены, что без вещей я отсюда не выйду. Поэтому не тратьте

времени, - взвыла как разъярённая тигрица Строганова.

- Вы не только уйдёте без этих самых вещей, которые вам не принадлежат, к

вашему счастью, чего вы даже не понимаете, но и немедленно положите на стол

тот амулет, который Ананда подарил Анне, а вы украли его час назад. - Ваша

подлость... - Строганова не договорила. Глаза И. сверкнули, как два топаза;

он вытянул руку по направлению к ней и сказал:

- Можете посмотреть на вашего любимчика. Если вы не желаете уподобиться

ему, - удержите ваш язык и манеры в границах приличия.

Я посмотрел на любимчика. Он походил на бешеного пса: глаза его выражали

предельную злобу; язык свешивался изо рта и слюна бежала на его белоснежный

жилет; феска съехала на лоб. Он был так ужасен, что смотреть на него я не

мог.

Мать, увидев сына таким, не бросилась на помощь, не вымолвила ни одного

любящего слова; она думала только о себе и сказала И., доставая из сумки

амулет и кладя его на стол:

- Возьмите ваш амулет. Подумаешь, какая драгоценность! Не смейте меня

доводить до такого мерзкого состояния, в каком сейчас мой сын. Подайте мне

браслет, и мы уйдём.

На столе лежал дивный золотой медальон, в крышку которого была вделана

фиалка из аметистов. Я сразу увидел, что кольцо капитана было той же работы,

что и этот медальон.

- Браслет сейчас в вашем собственном доме. Он отдан той, которой

предназначался, - ответил И.

- Это самая наглая ложь, - выкрикнула Строганова. - Тот, кому принадлежит

браслет, требует его немедленно отдать. Понятно ли вам, что я не могу уйти

отсюда, не имея его при себе? Я дала слово Браццано привезти немедленно его

драгоценности.

- Много слов и обетов давали вы в вашей жизни. Вы клялись у алтаря в

любви к мужу, - пересчитайте, сколько раз вы ему изменяли. Три года назад вы

дали Анне обещание не преследовать её своей настойчивостью и не требовать,

чтобы она вышла замуж за Браццано. В результате вы продались ему, продали

сына, дочь и сегодня обокрали её, коснувшись самого дорогого и священного,

что у неё было.

Но слово, которое вы дали Браццано, вы нарушить боитесь, потому что эта

гадина пригрозила вам и вашему сыну смертью? Посмотрите на себя. Чей жемчуг

на вашей шее? Чьими кольцами унизаны ваши руки? Чьё платье надето на вас?

Чей ридикюль в ваших руках? Несчастнейшая из женщин! Опомнитесь, сбросьте с

себя все эти вещи, - и вы поймёте хоть частично тот ужас, в какой вы сами

себя погрузили.

Под взглядом И. Строганова выложила свой ридикюль, но И. велел Хаве

немедленно взять со стола медальон, чтобы он не касался больше ридикюля

Строгановой, откуда она его вынула. Медленно, будто лениво и как-то сонно,

Строганова сняла жемчуг, серьги, кольца и браслеты, которые на её руках

бряцали десятками, на восточный манер.

По мере того, как росла кучка золота и камней на столе, женщина

пробуждалась к жизни. Наконец, точно преодолевая какое-то последнее

препятствие, она вытащила из-за корсажа тончайшую платиновую цепочку, на

которой висели огромная чёрная жемчужина и такой же огромный розовый

бриллиант.

Положив их также на стол, она глубоко вздохнула, открыла глаза и с

удивлением огляделась.

- Что всё это может значить, доктор И.? Разве мне было дурно? - спросила

она.

- О да. Вам было очень плохо. Но теперь уже гораздо лучше. Ведь вам

дышится легче? - ответил ей И.

- И легче дышу, и не чувствую себя скованной. Но почему все мои вещи

лежат здесь? - опять спросила она. Она протянула руку к столу, но И.

остановил её.

- Подождите немного, придите в себя окончательно. Выпейте кофе. - И он

подал ей чашечку кофе, но я заметил, что он растворил в ней частицу пилюли

Али.

Хава поднялась ко мне и взяла у меня флакон сэра Уоми. Я уже приготовился

к смраду и был поражен, когда увидел, что Хава положила все вещи Строгановой

на поднос, открыла флакон, в котором оказался такой же жёлтый порошок, каким

сэр Уоми обсыпал нож и браслет в доме князя.

И. высыпал порошок на драгоценности Строгановой, поджёг его и сказал мне:

- Подай Жанне питье из стакана и перемени компресс. Я быстро выполнил

приказание. Проснувшаяся Жанна выпила питье, не узнавая меня, повернулась на

другой бок и через мгновение опять заснула.

Когда я вернулся на свой наблюдательный пост, порошок уже догорал. Вся

комната была полна дыма и смрада; что-то лопалось, точно стреляли из

маленького револьвера; вдруг раздался взрыв, и у Строгановой вырвался крик

ужаса.

- Теперь вам нечего бояться, - сказал И. - Носить эти вещи было страшно.

Сейчас они безвредны. Левушка, ты специалист протирать бриллианты, - вот

тебе жидкость и платок, - поманил меня И., указывая на драгоценности.

Я мигом - что тебе Верзила - очутился подле него и принялся за дело. В

каком печальном состоянии оказались драгоценности Строгановой! Прекрасная

чёрная жемчужина разлетелась в мельчайшие кусочки, как стекло. На месте

розового бриллианта лежал кусок лопнувшего чёрного угля. Из всей груды

бриллиантов и колец осталось около десятка прекрасных вещей.

- Посмотрите сюда, - сказал И. Строгановой. - Вещи, которые вы считали

золотыми, оказались просто медью и серебром. Позолота сошла с них, и вы

можете убедиться, чего они стоили. Камни, за исключением оставшихся, были

просто отлично шлифованным горным хрусталем. А вы носили эти тяжёлые

подделки, принимая их за умопомрачительные ценности. Строганова молча качала

головой.

- Эти уцелевшие вещи подарил мне мой муж. А всё, что оказалось хламом,

дарил Браццано, уверяя, что стоимость вещей так огромна, что на них можно

купить целое княжество, - выговорила она со стоном, в котором звучали досада

и раздражение.

- Для Браццано, быть может, эти вещи и были ценными. Но что подразумевал

он под этим, вам непонятно сейчас. Вскоре вы это узнаете. А теперь можете

безбоязненно надеть свои кольца и браслеты. Но внутри, в ридикюле, у вас

тоже немало мусора, который надо выбросить.

Строганова надела свои драгоценности, открыла ридикюль и вскрикнула.

Письмо Браццано, для передачи Жанне, тоже обуглилось и развалилось на куски.

Увидев превратившееся в пепел письмо, сын Строгановой замычал и заёрзал

на своём стуле.

- Закройте рот, вытритесь, примите человеческий облик и отвезите вашу

мать домой, - сказал повелительно и грозно И. - Бойтесь ослушаться моего

приказа. И помните только об этой минуте, а не о страхе перед Браццано. Вы

ещё молоды и можете поправить всё, что по своей наивности натворили. Я верю,

что вы ещё можете стать честным человеком, а не низкопробным негодяем.

Помните же об этой минуте, о состоянии, пережитом вами здесь, и желайте

всеми силами вырваться из рук шарлатана, наложившего на вас и вашу мать свои

гипнотические путы, - говорил И., пристально глядя на несчастного юношу.

Через некоторое время мать и сын вышли, я помог Хаве убрать оставшуюся от

мнимых драгоценностей дрянь, умылся и возвратился к И. Все вместе мы

поднялись к Жанне.

Она продолжала спать. Дыхание у неё было ровное, и И., наклонившийся над

нею, сказал, что жар у неё спал.

Он ничего не рассказывал нам, а я ни о чём не спрашивал. Меня очень

интересовало, например, где же дети, так как в их комнате было тихо.

- Хава, Левушка останется покараулить Жанну; а мы с вами съездим за

детьми, которых Анна временно устроила в своём доме. Кстати, я еще днём

хотел сказать тебе, Левушка, что вернулся капитан. Я видел его. Он мечется

по делам, но обещал к восьми часам прийти сюда. Я не сомневаюсь, что он

сдержит слово, и тебе будет радостно встретиться с нашим милым другом. Я не

накладываю вето на твой язык, Левушка: напротив, ты окажешь мне большую

услугу, если расскажешь капитану всё, что пережил за это время. Милый он

человек, спешил Бог знает как, чтобы лишний день провести в Константинополе

с нами. По расписанию пароход будет стоять здесь дней пять. Дождитесь моего

возвращения. Ты, бедный мой мальчик, давно ничего не ел. Ну, зато пойдём к

кондитеру, "Багдад" преподнесу тебе в лучшем виде.

- Дорогой Лоллион, я готов ничего не есть и не пить ещё два дня, только

бы не видеть и вас, и Ананду печальными и утомлёнными. Что бы я только не

дал, чтобы день ваш был лёгок, - прошептал я, вися на шее своего друга и еле

сдерживая слёзы.

- Вот так храбрец! Это где же видано, чуть ли не плакать взрослому

мужчине? - вдруг услышал я рядом голос Хавы. - Извольте поддерживать

репутацию весельчака: а то вы можете и мои глаза превратить в слезливые

потоки. - Она смеялась, но я уловил в её смехе не горечь, а что-то особенно

меня поразившее, чему я не мог найти определение. Я удивлённо посмотрел на

неё и сказал:

- Если сэр Уоми спросит меня ещё раз: "Как смеется Хава?", то я скажу

ему, что в её смехе не звенит хрусталь, в нём звук разбитой фарфоровой вазы.

- Помилуйте, господин Следопыт, не давайте такое чудовищное определение

моему смеху, - протестовала Хава. - Уж лучше скажите, что смех чернокожих

негармоничен для вашего слуха.

- Этого я сказать не могу, потому что мой великий друг Флорентиец однажды

объяснил мне, что кровь у всех людей красная, а И. научил меня понимать, что

такое любовь к людям. Я равен вам, как и вы мне, нашими правами на жизнь и

труд. Как же я могу сказать, что не способен слиться с вами в гармонии? Я

могу подслушать трещину вашего сердца и молчать о ней, но не могу выключить

себя из той атмосферы, в которой оно жалуется мне, когда вы смеетесь. Хава

развела руками и повернулась к И.

- Помилосердствуйте, И. Этот мальчик меня без ножа режет. И. весело

засмеялся, потрепал меня по плечу и сказал Хаве:

- Скорее, пожалуйста, я хочу вернуться до девяти часов. Могу сказать

только одно: устами младенцев глаголет истина.

Молча накинула Хава пелерину, оба вышли, я запер двери и остался в

магазине один.

По странной игре мыслей я принялся думать о пологе над кроватью Жанны.

Мне определенно стало казаться, что он предназначался Анне, что сэр Уоми вёз

его для неё, - и что и сам он ехал сюда в связи с чем-то очень большим и

значительным для её жизни. Его слова об Индии, о том, что теперь у неё нет

надежды туда уехать, - всё говорило мне, что жизнь Анны должна была

совершенно измениться. Но что сама она сделала что-то не так, что подвела не

только себя и Ананду с его дядей, но и сэра Уоми и Али.

"Если столь трудно удержаться на высоте таким большим людям, как Анна, то

как же пробираться по жизненной тропе такому мальчику, как я? - мелькало у

меня в голове. - И что могло разбить сердце Хавы? Почему нет в ней полной

удовлетворённости жизнью, хотя она живёт в непосредственном общении с сэром

Уоми?" - всё думал я, перескакивая от одного образа к другому.

Несколько часов, проведённых мною в работе с сэром Уоми, сделали меня

счастливым и радостным. Как же можно жить всю жизнь подле него и носить

трещинку, хотя бы на печёнке, не то что на сердце? Этого понять я не мог.

Я прошёл к Жанне, увидел, что там всё благополучно, снова спустился вниз

и стал ждать капитана, медленно расхаживая из угла в угол.

Вскоре зазвенел колокольчик, и я очутился в объятиях моего друга, который

принёс огромный букет благоухающих роз и лилий для Жанны.

Взаимные вопросы и ответы, удивление переменой, которую нашли друг в

друге, - и вот мы в углу на диванчике, и я поверяю капитану все недавние

события.

Во многих местах капитан вскакивал тигром; в иных смотрел на меня нежнее

матери; но кое-что положительно не мог взять в толк.

Когда дело дошло до слёз Анны, - он остановил меня и несколько раз

переспросил о том, что говорил сэр Уоми. Он яростно сжимал кулаки каждый

раз, когда я упоминал и я Браццано.

В заключение я рассказал ему о Хаве, о моём страхе перед ней в Б., о её

письме ко мне и подарке, не забыв упомянуть о том, как я определил её смех.

Капитан хохотал, говоря, что в жизни ещё так не смеялся. - Разбитая

негритянская ваза! Да это же чудо! Кто, кроме вас, такое выдумает?

- Ну а кто, кроме вас, придумает подарить мне такое кольцо? - сказал я,

благодаря его от всей души. - Вот едут, смотрите же, не выдайте меня перед

Хавой. Напустите всё ваше джентльменство и не забудьте, что чернота её ей не

очень приятна.

- Не волнуйтесь, Левушка. Буду тих, как паста для замазки трещин.

Я залился хохотом и так и встретил детей, Хаву и И. Побыв ещё немного в

магазине, мы ушли к кондитеру, стараясь всячески сократить время на утоление

аппетитов, и вскоре были дома.

Капитан снова занял свою комнату, а для Ананды князь распорядился о

комнате внизу.

Так окончился первый день моего секретарства. Я лег спать с мыслями о

том, какие ещё сюрпризы принесёт всем нам завтра.

 

ГЛАВА 23

ВЕЧЕР У СТРОГАНОВЫХ И РАЗОБЛАЧЕНИЕ БРАЦЦАНО

Ещё два дня жизни промелькнули для меня, как счастливый сон. Занятия с

сэром Уоми, письма, которые я писал под его диктовку каким-то неведомым мне

людям, иногда пронзали так глубоко, что я еле удерживал слёзы и дрожание

руки. Сколько было в них любви, утешения! Особенное впечатление произвело на

меня письмо к одной матери, потерявшей взрослого сына. Той нежности,

уважения к огромности её горя и вместе с тем величия мудрости, которое несло

ей письмо сэра Уоми, я не мог спокойно слышать, и слёзы бежали из глаз,

когда я его писал.

Как много надо было выстрадать самому, чтобы так понимать чужое горе. Всю

бездну земных страданий надо было постичь, чтобы понять и утешить скорбящего

человека.

В конце третьего дня сэр Уоми прислал за мной. Когда я вошёл к нему, я

нашёл там И. и Ананду. Сэр Уоми сказал мне, что сейчас все идут к княгине, и

если я хочу - то могу к ним присоединиться.

Если бы сэр Уоми шёл не через десять комнат, а через десять пустынь, то и

тогда бы я был счастлив каждой минутой, проведённой с ним.

- Я позвал тебя, поджидаю и капитана. Оба вы видели человека - старую

княгиню - обломком тела и духа. Не думаю, чтобы и сейчас можно было назвать

её цветущей яблоней, - чуть улыбнулся он. - Но как тебе, так и капитану, мне

кажется, будет очень поучительно увидеть, как иногда возрождается человек.

Княгиня нас не ждет. Мы застанем её без всяких прикрас, в которые

облекается человек, даже духовно высокий и очень правдивый, если он ждет

посещения, о котором мечтал. Встреча - если человек к ней готовился - почти

всегда несёт в себе лицемерие. Самые ценные встречи - неожиданные. Пойдёмте,

ты с капитаном останешься в комнате рядом. Когда настанет время и если будет

нужно, - я вас позову.

Мы вышли, по дороге я забежал за капитаном, и через несколько минут мы

были в комнате рядом со спальней княгини. Было темно, у княгини же горели

яркие лампы, и нам было видно и слышно всё, что делалось там.

Княгиня сидела в кресле. Её старое лицо до того изменилось, что я не

узнал бы её теперь. Никакой жестокости, никакой властности в нём теперь не

было.

Князь сидел возле и держал в руках книгу, намереваясь, очевидно, читать

ей вслух.

Услышав шум, он спросил: "Кто здесь?", но узнав сэра Уоми, быстро, весь

просияв, пошёл ему навстречу. Увидев, кто входит в комнату, княгиня

попыталась приподняться, но сэр Уоми запретил ей вставать. Он сел на место

князя, И. и Ананда разместились у стола, а князь встал за креслом княгини,

весь сияя точно лампада.

- Я не ждала вас сегодня, сэр Уоми, хотя жаждала видеть. Я не смела

просить вас ещё раз навестить меня. А вот теперь вы пришли сами, - и я так

растерялась, что забыла всё, о чём хотела вас просить, - сказала княгиня.

И голос её изменился. Ни грубости, ни визгливости, которые так неприятно

поражали в нём раньше.

- Вам не о чем меня просить, княгиня. Это я пришёл поблагодарить вас за

бедных детей, которых вы облагодетельствовали. Я ведь ничего не говорил о

них. Я только указал вам, что вы обидели их мать на пароходе. А вы не только

осознали свою ошибку, но и творчески поправили её, положив на каждого

ребёнка по десяти тысяч. Знаете ли вы, как ценен ваш дар именно потому, что

никто у вас его не просил, а сами вы подали бедным детям такую помощь? Если

бы вы испрашивали совет у десяти мудрецов, то и тогда не поступили бы

правильнее и умнее.

- О сэр Уоми. Помощники ваши так много дали мне в моей болезни, и не

только в физическом смысле. Из их разговоров со мною, таких терпеливых,

любовных, мудрых, я поняла весь ужас, в котором прожила. И того, что вы

благодарите меня, тогда как вам всем я обязана более чем жизнью, - я просто

не могу перенести.

Княгиня, закрыв лицо немощными и узловатыми руками, горько заплакала.

- Не плачьте, княгиня. Непоправимо только то, чего человек так и не понял

до своего смертного часа и ушёл с этим с земли. Выслушайте меня. Если вы

осознали, что обидели Жанну, - позовите эту милую и - поверьте - очень

несчастную женщину и извинитесь перед ней. Дар сердечной доброты - вот всё,

что необходимо отдавать в труде своего дня. И если вам кажется, что вы уже

стары и больны, что ваше время невозвратно прошло, то это полнейшее

недоразумение. Можно быть обречённым на неподвижность, лишённым рук и ног -