Забытые надежды народничества

 

Термин «хождение в народ» принадлежит М.А. Бакунину; став хрестоматийным, он прочно вошел в отечественную историю. Им обозначают целый этап в движении российской интеллигенции навстречу своему народу (а не выходцам из него) с целью помочь ему обрести лучшую долю после веков крепостнического угнетения. Это яркое движение пользовалось симпатией советской историографии как проявление освободительного порыва лучших представителей России в ту эпоху, когда еще не созрели предпосылки для великой победы. Однако сегодня, используя знакомый термин, следует наконец уяснить то, что игнорировали или не замечали долгое время: это было хождение не просто в народ, а хождение в раскол. Именно так и никак иначе задумывали и обосновывали его отцы-вдохновители А.И. Герцен, Н.П. Огарев и М.А. Бакунин. Их идеи легли в основу практической деятельности многих энтузиастов из студенческой среды, за свое стремление в российские просторы прозванных «деревенщиками». Задача состояла в прояснении староверческого сознания и в организации сил в правильном направлении. Многие думали, что, учитывая бунтарскую родословную раскола, достаточно двух-трех, в крайнем случае пяти-шести, лет – и социальная революция в России станет явью.

«Хождение в народ» как массовое явление началось в 1870-х годах и продолжалось почти до конца десятилетия[181]. Энтузиазм его участников был связан с раскрытием внутренних сил староверчества – давнего врага самодержавия. Мы не нашли об этом никаких упоминаний в советских исследованиях[182]- что вызывает удивление, поскольку материалы имеются. Вот, например, О.В. Аптекман в своих воспоминаниях о народнической организации «Земля и воля» говорит прямым текстом:

 

«...В круг обязанности «деревенщины» входила деятельность среди раскольников и сектантов, на которых мы в то время возлагали большие надежды. В нашей программе раскол и сектантство чуть ли не стояли во главе угла»[183].

 

Эта установка отражала серьезные надежды тех, кто готовил и вырабатывал программу общества. Темой раскола был увлечен один из лидеров «Земли и Воли» М.А. Натансон. О чем имеются свидетельства у писателя В.Г. Короленко, да и у того же О.В. Аптекмана[184]. Что касается другого яркого народнического вожака, А. Д. Михайлова, то он постоянно находился в староверческих регионах страны. Объездив ряд приволжских губерний, жил и учительствовал в селениях раскольников. Сам он вспоминает:

 

«Мне пришлось сделаться буквально старовером. Пришлось брать себя в ежовые рукавицы, ломать себя с ног до головы. Я должен был во всем подделаться под эту среду, чтобы стать на одной с нею почве, иметь возможность влиять на нее»[185].

 

Мир раскола восхищал А.Д. Михайлова своей самобытностью, духовными интересами и самодеятельной организацией. У него завязались там прочные связи, с помощью которых он проник и к сибирским бегунам, и к астраханским общинникам, был принят на Преображенке в Москве. Во время заездов в Петербург А.Д. Михайлов настойчиво советовал своим соратникам изучать священное писание и историю раскола, рекомендовал создать типографию со специальным славянским шрифтом, чтобы революционную литературу для раскольников печатать именно на нем[186].

Стремление к раскольничьим низам отличало не только вожаков народников, но и всех, кто участвовал в движении. Так, перед выездами в российские губернии молодые люди проходили своего рода подготовку, чтобы им легче было погрузиться в народную среду. Подготовка происходила в рамках семинаров, численностью по 30-40 человек, действовавших и в Петербурге, и в Москве. О них нам известно из мемуаров Д.Н. Овсянико-Куликовского – известного впоследствии ученого-лингвиста и психолога. Рассказывая о студенческих годах, он писал о своем увлечении расколом, о том, с каким жадным любопытством и энергией принялся за изучение старообрядчества в его прошлом и настоящем. И в результате собрал обширный материал, прочел книги и статьи А. Щапова, П. Мельникова, И. Никольского, Г. Есипова и др. Приобретенные знания позволили молодому человеку заниматься со студентами, отбывающими на российские просторы для ведения пропаганды. Вполне естественно, что им прежде всего требовались сведения о тех социальных слоях, куда они направлялись. Кружок, где Д.Н. Овсяннико-Куликовский делал сообщения о расколе, пользовался известностью и прекратил свое существование, когда будущего ученого задержала полиция[187].

Подготовленное в таких кружках молодое поколение оказывалось среди того народа, который и предстояло поднять на борьбу, указав ему путь в будущее. Территориально деятельность народников сосредотачивалась в российских губерниях, расположенных вдоль по Волге. Считалось, что в этих преимущественно старообрядческих регионах наиболее силен бунтарский разинско-пугачевский дух. Волга рассматривалась в качестве естественной оси, от которой в обе стороны должны распространиться агитационные импульсы. Наиболее мощный народнический центр действовал в Саратове; кстати, к лету 1874 года там ожидали приезда самого М.А. Бакунина, который лично должен был возглавить пробуждение России[188]. Агитаторы всюду действовали по стандартной схеме: организовывали различные артели, школы, медицинские пункты и т.п., откуда распространялась нелегальная литература и где велась разъяснительная работа. Например, в Ярославской губернии устроили слесарную артель, куда приглашались крестьяне из соседних селений. Работа в ней шла для отвода глаз, главным же было настраивание местного населения на восстание против царя и правительства, за установление новых порядков. Крестьянам сообщалось о массах недовольных, о пяти тысячах уральских казаков, ожидающих начала бунта. Народовольцы ходили по селам, посещали сходы, учили революционным песням, раздавали листовки[189]. Иногда к делу относились более творчески, используя религиозные моменты. Так, в Калужской губернии столичные студенты из медико-хирургической академии, военно-артиллерийского училища ходили по деревням с Библией и в христианском ключе проповедовали о новой эре, когда не будет ни частной собственности, ни правительства, а все будет общее. Эта грядущая жизнь, по их убеждению, связана с утверждением новой религии, изложенной в Откровении Иоанна Богослова. Она станет своего рода надстройкой социализма, что сделает его более цельным и полным[190].

Необходимо подчеркнуть, что темы листовок, распространявшихся агитаторами по стране, были рассчитаны в первую очередь на раскольников. Скажем, в широко известной листовке «О правде и кривде» содержался рассказ о неправедном насаждении на Руси греческой церкви, от которой все зло. Два столетия тому назад народ восстал против попов, насаждающих иноземщину, и начал по своему разумению толковать Писание, отверг власть помещиков и церкви, весь царский порядок и решил вернуться к старым обычаям:

 

«Вот за что поднимались наши раскольники: старые книги и двуперстное сложение и восьмиконечный крест – это было для них то же, что знамя для солдат. Не за него бьются солдаты: знамя поднимается, чтобы собрать всех вокруг него»[191].

 

Другая популярная листовка – «Хитрая механика» – объясняла необходимость борьбы против правящих никониан с экономической точки зрения. Она обстоятельно расписывала механизм обирания народа, поясняя, откуда и куда идут деньги[192].

То, что народники действовали в основном именно в старообрядческих районах, подтверждают и данные об арестах, произведенных властями. Как следует из полицейских справок, летом 1874 года в 28 губерниях страны за распространение запрещенной литературы и агитационную деятельность было арестовано 298 человек, причем из них 200 – лишь в 9 губерниях (Московской, Саратовской, Самарской, Казанской, Ярославской, Владимирской, Пензенской, Вятской, Орловской). Остальные 100 человек задержаны в регионах юга России и Украины[193]. То есть там, где, образно говоря, ощущался недостаток староверческого духа, активность народнических организаций была незначительной, основные же силы народовольцы направляли в исконно раскольничьи регионы.

«Хождение в народ» стало популярным сюжетом в литературе тех лет. Маститый писатель И.С. Тургенев не смог пройти мимо этого яркого явления общественной жизни России, посвятив ему свой последний крупный роман «Новь» (1876). Изображая участников движения, показывая усилия пропагандистов, Тургенев вспоминает и о расколе, что, по-видимому, стало для него данью общей моде, поскольку в своих прежних произведениях он о старообрядчестве не упоминал; причем эпизоды, связанные с расколом, свидетельствуют об уважительном отношении к нему автора. К примеру, арестованный старовер в остроге не изменил своей вере и, отказавшись принимать пищу, уморил себя голодом. А пропагандист Нежданов, один из героев «Нови», признается в письме своему столичному другу, что не в состоянии конкурировать с раскольничьими начетчиками, так как народ предпочитает слушать их. В то же время староверческий купец Голушкин показан настолько неприглядно, что его предательство главных героев выглядит вполне закономерным[194].

Знакомство с творчеством писателей 1870-х годов подкрепляет вывод о том, что усилия пропагандистов и агитаторов направлялись в первую очередь на раскольничью среду. Обратимся к роману основательно ныне забытого литератора И. В. Федорова-Омулевского «Шаг за шагом». Знаток народнического творчества П. Быков писал:

 

«Молодежь им зачитывалась... его роман произвел настоящую сенсацию, не меньшую, чем «Что делать?» Чернышевского, потребовав второго издания, которое долго находилось под запретом...

От романа Омулевского веет чем-то бодрящим, свежим, молодой удалью, энергией, всем тем, что невольно окрыляет душу»[195].

 

По сюжету романа пропагандист Светлов организовал в деревне школу для детей и взрослых. Выходец из столицы, он проникает в глубины народной жизни; многое ему удается, все преклоняются перед его знаниями, характером. Он вращается среди раскольников – крестьян, рабочих. Между ними возникает взаимопонимание, союз, из которого растет нечто конспиративное и великое, т.е. революция. Сделают ее новые люди из молодежи, а за ними из неведомых деревень, из лесов, из недр раскола и общины двинется загадочный и неизвестный народ. В романе изображен бунт раскольников на фабрике; Светлов, который воплощает веру в будущее, присоединяется к бастующим и вместе с ними попадает в острог. Следующую схватку, надо понимать, они выиграют вместе. Очевидно, что эта книга воспринималась не только как произведение литературы, но и как программа действий, ведущих к успеху. Отсюда такая популярность этого романа именно в 1870-х годах. Здесь нужно отметить одно важное обстоятельство: сегодняшнему читателю нелегко определить, что «Шаг за шагом» написан именно о староверах, поскольку это передано незначительными штрихами. Например, мир (община) выбирает пятерых наставников для переговоров с фабричной администрацией, которых та не признает, а для рабочих это и есть самая настоящая власть[196]. В острог к Светлову его новые знакомые беспрепятственно доставляют письма, намекая, что у них особая почта и свои курьеры[197]и т.д. Для современников же И.В. Федорова-Омулевского все было совершенно ясно. Так, В.Г. Короленко комментирует связи главного героя романа именно с раскольниками, что является для него фактом, на котором нет необходимости останавливаться специально[198].

Аналогичные темы развивались и весьма плодовитым писателем той поры Д.Л. Мордовцевым. В его крупной вещи «Знамение времени» (1868) также обосновывается перспективность союза староверов и прогрессивной интеллигенции. В романе дан образ раскольника Матвея Тавологина; про него замечено, что:

 

«из таких выходят или атаманы разбойников или коноводы раскола, вожаки народных масс во времена внутренних смут государства»[199].

 

Судьба сводит его с интеллигентом Стожаровым, который слушал лекции в разных университетах Европы, работал в заграничных журналах русской эмиграции, помогая:

 

«с другого берега очищать в России гниль и плесень».

 

Осваивая революционную науку, он убеждается, как медленно строится здание свободы, а главное непонятно:

 

«откуда начать его строить, сверху или снизу?»

 

Размышляя над этим вопросом, Стожаров заглянул дальше учения Чернышевского и нашел, что его идеалы присущи лишь ограниченному кругу людей: применительно к жизни его доктрины не пошли дальше устройства швейных и магазинов, которые вскоре все лопнули; они «сочинены в кабинете, а не взяты из жизни» [200]. Стожаров находит новый путь – использование сил, таящихся в русском расколе. По его убеждению, только обретение такого союзника позволит движению вести серьезную борьбу с самодержавием. Для этого нужно просветить русского крестьянина, переделать его старый мир в новую общину без власти капитала и торговли. И если образованные люди не понимают, как это сделать, то раскольник Тавологин представляет лучше них[201]. Кстати, на протяжении всего сюжета романа использованы раскольничьи песни, взятые из сборника Н.Г. Варенцова, о котором мы уже упоминали[202]. Хорошо видно, что помыслы главного героя связаны не просто с русским народом, а именно с русским расколом.

Произведения Д.Л. Мордовцева – это своеобразная староверческая эпопея, состоящая из масштабных панорам российского прошлого. Большую часть своих произведений он посвятил народным движениям, полагая, что заложил первый камень в фундамент великого здания будущей истории русского народа[203]. Наиболее плодотворен в биографии писателя петербургский период (1870-е годы), когда на первый план его творчества попадают различные события старообрядческой истории. «Движения в расколе», «Последние годы раскольничьих скитов на Иргизе», «Сидение раскольников в Соловках», «Великий раскол» – вот далеко неполный перечень трудов Д.Л. Мордовцева, красноречиво свидетельствующий о его интересах. Вывод, сделанный в этих исторических хрониках, не менее показателен:

 

«Неразумная борьба против родных братьев, оставшихся верными старой обрядности... станет источником великих преступлений и бесчеловечных жестокостей. Борьба с расколом обошлась дороже всех войн, начиная с Отечественной войны 1812 года»[204].

 

В условиях 1870-х годов такие параллели из русской истории были более чем актуальны и воспринимались обществом как злободневные и своевременные. Надо отметить, что Д.Л. Мордовцев до конца своих дней сохранил интерес к староверческой тематике. Проведя последние двадцать лет жизни на родине, на Дону, он создал ряд исторических романов о казачестве, где главными действующими лицами выступали раскольничьи атаманы С. Разин, Е. Пугачев, К. Булавин, И. Некрасов.

Из всего вышесказанного можно сделать такой вывод: борьба народничества 1860—1870-х годов имела свою специфику, свои особенности. Они связаны с выстраиванием этого движения не вокруг какого-либо класса, а вокруг старообрядческих низов как определенной религиозной -не социально-экономической – общности. С середины XIX столетия российское общество, по сути, впервые получило серьезные знания о расколе, что заметно расширило представления о жизни страны. Объединяющим началом староверческого социума выступала его религиозная идентификация, в корне отличающая старую веру от государственности синодального православия. Действительно, староверие выглядело весьма привлекательно, поскольку издавна противостояло самодержавной России и РПЦ. С точки зрения групп, жаждущих политических перемен в стране, раскол был признан движущей силой, которая наконец-то трансформирует революционные порывы лучшей части интеллигенции в реальную практику. Такое понимание раскола, а главное – политических перспектив, связанных с ним, и явилось основой для выработки конфессионального подхода в борьбе против правящего режима. Неразвитость социальных структур в России середины XIX века была очевидной. Многие наблюдатели, включая иностранных, говорили о невозможности использовать достижения европейского общественно-политического багажа в российском опыте. Классовые теории как новейшее слово западной мысли признавались непригодными для наших условий. Тем большую ценность приобретали осмысление раскола как сугубо доморощенного явления и стремление к практическому взаимодействию с ним. Противники самодержавия обрели вектор для выстраивания не только идейной, но и всей организационной работы. Конфессиональный подход к борьбе, сформулированный знаменитыми революционерами А.И. Герценом, Н.П. Огаревым и М.А. Бакуниным, стал своего рода фирменным знаком народничества. О конфессиональности движения свидетельствует и то, что в народнических организациях в принципе отсутствовало деление народа на крестьян и рабочих[205]. Вместе с тем четко прослеживались религиозные предпочтения. Знакомство с деятельностью народных агитаторов, позволяет лучше понять высказывание известного революционера С.М. Степняка-Кравчинского:

 

«...Тип пропагандиста 70-х годов принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ – божеством... он твердо верил, что не сегодня-завтра произойдет революция, подобно тому, как в Средние века люди иногда верили в приближение Страшного суда»[206].

 

Но действительность нанесла жестокий удар по этой восторженной вере. После разочарований в староверческом купечестве и в раскольничьих религиозных авторитетах, о чем говорилось выше, к 1880-м годам стало очевидно, что и старообрядцы из низов слабо реагируют на пропаганду, оставаясь глухими к призывам подниматься на борьбу, час которой пробил. О полученной литературе они говорили:

 

«что много греха взяли на душу, читая такие книги, которыми только прогневали Господа Бога»[207].

 

Власти довольно быстро подметили бесплодность деятельности радикальной молодежи. Как отмечалось в полицейских отчетах, народная масса, малограмотная и инертная, не способна адекватно воспринять революционные призывы, поскольку:

 

«решительно не может себе усвоить, что такое государственный переворот, но зато хорошо понимает, что приятно ничего не делать... и свободно налагать руку на чужую собственность»[208].

 

Более того, не только бунтарские настроения, но даже здравые начинания интеллигенции по организации школ, созданию различных артелей, учреждению ссудно-сберегательных касс и т.д. встречали мало понимания у трудового народа. Это хорошо передал писатель-беллетрист П.В. Засодимский в романе «Хроника села Смурина» (1875). Усилия главного героя по преобразованию сельской жизни если к чему и приводят, то только к полному разочарованию в этом благородном деле: он покидает село, где пытался зажечь его обитателей надеждами на лучшую долю. Характерно, что Засодимский вначале назвал свою книгу «Печать антихриста», подчеркивая тем самым, что интеллигенцию в ее искренних порывах преследует какой-то злой рок; и только по настоянию М. Е. Салтыкова-Щедрина заменил его на более спокойное[209]. Участники движения убедились, что от народных верований, традиций и быта их отделяет настоящая пропасть, преодолеть которую невозможно. На их подвижничество народ смотрел как на господские забавы. Один из теоретиков народничества И.И. Каблиц впоследствии пояснял:

 

«Интеллигенция находилась издавна у нас в самой тесной связи с бюрократией и владельцами крепостных душ. Из их рядов наполнялась она и им, в свою очередь, служила; неудивительно, что народ привык их вполне смешивать. Для него студент – барский сынок и ничего больше»[210].

 

Отметим интересную статью этого автора «Политические воззрения староверия»; в ней проанализировано крушение надежд интеллигенции на революционный потенциал раскола. Автор пишет, что политическая опасность старообрядчества преувеличена, и призывает к более трезвому и критическому взгляду. Раскол – явление неоднородное и потому требует дифференцированного подхода. В нем, конечно, присутствуют группы, которые проповедуют неповиновение государству и предсказывают открытую борьбу с ним, однако их число невелико. Основная масса староверов не подвержена подобным настроениям и не настроена на борьбу с властями; она ограничивается лишь просьбами о свободе своего вероисповедания – отсюда и ничтожное количество «творящих брань с антихристом». Надо оставить иллюзии и прекратить смешивать эти малочисленные кучки бунтарей со староверием в целом, стоящим на почве мирного развития. Нельзя обойти вниманием слова известного народника о том, что правительство, опасаясь противогосударственных действий, изучало раскол гораздо тщательнее, нежели литература[211].

К концу 70-х годов XIX века революционное движение, выстроенное на конфессиональной основе, заходило в тупик. Потуги интеллигенции выглядели удручающе: прежние конфессиональные ставки оказались несостоятельными. На этом нерадостном фоне у молодой интеллигенции произошло обретение новых ориентиров для продолжения борьбы: в российском обществе происходит разворот к классовому подходу. Пересмотр идейных установок повлек качественную переоценку всей революционной практики. Недавние участники «хождения в народ» начинают смотреть на него исключительно с классовых позиций; в нем видят не раскольников и никониан, а крестьян и рабочих – как участников, прежде всего, экономического процесса. За кем в России будущее? В зависимости от ответа на этот вопрос происходило размежевание народнического движения в восьмидесятых годах.

Большая часть интеллигенции провозгласила крестьянство экономическим классом, который поведет страну к светлому горизонту – в силу своей многочисленности, подлинной, обусловленной близостью к земле нравственности и т.д. Ему посвящен роман известного тогда писателя-народника Н.Н. Златовратского под характерным названием «Устои» (1883). Это не просто талантливое произведение, это выражение новых чаяний большой части российского общества, связанных с мужиком. Надо открыть золотоносные жилы в крестьянстве, надо разъяснить всем их смысл и значение – такую задачу ставил перед собой автор «Устоев», воспевший трудовые будни земледельцев, самоорганизацию их жизни. Однако для нашего исследования важно другое: кардинальное изменение религиозного фона, на котором разворачивается действие романа. Его герой, крестьянин Еремей Строгий, проявляет свои лучшие качества – справедливость, свободомыслие, ответственность – уже вне какого-либо староверческого аспекта. Он не ходит на исповедь, не посещает церковь, но в то же время отвергает и раскольничьего начетчика, который вынужден оставить его в покое. И это все потому, что у него своя вера: крестьянство и община. Приведем фрагмент из его обильных речей:

 

«Все пройдет, только одно не пройдет – крестьянство да хлеб! Объявится правда, и будет над всем владыка один – мужик!. Это только дураки староверы толкуют, что, мол, последнее время пришло... Да разве то можно, чтоб Бог мужичка изничтожил?»[212].

 

Что касается РПЦ, то отношение к ней со стороны популярного народнического литератора вполне понятно. Но подобные высказывания в адрес староверия из уст писателя, оппозиционного власти, звучали непривычно. Вообразить нечто подобное в шестидесятых или даже в середине семидесятых годов было невозможно. Даже у П.В. Засодимского в его «Хронике села Смурино», написанной в 1875 году и уже дышащей пессимизмом, прямых и откровенных выпадов против раскола найти еще нельзя. О религиозных аспектах крестьянского мира в «Устоях» говорилось уже в свете новых мотивов, связанных с сектантским движением. То. же мы видим и в другом популярном у народников произведении А.И. Эртеля «Гарденины» (1888), отмеченного Л.Н. Толстым. Здесь в крестьянском мире уже совсем новые, далекие от староверия герои, которые заряжены на поиск правды, на обретение новых смыслов. Их социальный динамизм резонирует с раскольничьим консерватизмом, с нежеланием что-либо менять в этой несправедливо устроенной жизни, что явно не вызывает у автора одобрения[213].

В 1880-х годах староверческую тему стали игнорировать не только литераторы, пишущие о крестьянстве или общине, но и ученые, исследующие данную проблематику. Так, программы университетов и ученых обществ не включали ни одного параграфа о раскольниках как выразителях духовных стремлений крестьянства, концентрируясь вокруг различных экономических вопросов[214]. Это демонстрирует, насколько стремительно нарастало разочарование в конфессиональных теориях российской интеллигенции, переходящей на другие идейные позиции.

Следствием этой трансформации явилось увлечение некоторых бывших народников марксизмом, интерес к которому пробуждается в России в тех же 1880-х годах. В соответствии с учением Маркса главным двигателем борьбы объявлялся пролетариат, за которым теперь закреплялась роль могильщика старого мира. Часть российской интеллигенции восприняла марксистские постулаты, что привело к заметному падению интереса к народной тематике вообще и к расколу в частности[215]. Подобные темы стали квалифицироваться как устаревшие и ненужные. Описанная эволюция неплохо прослеживается по автобиографическим очеркам именитой революционерки В.Н. Фигнер. Она вспоминала, что в начале ее революционного пути, помимо обычной литературы, сильное влияние на нее оказал «трогательный образ кроткого учителя из Назарета». Этот образ послужил примером для многих из ее круга:

 

«Иисус Христос удовлетворял нравственное чувство, давал в Евангелии наибольшее количество когда-либо полученных этических идей, учил, что самопожертвование есть высшее, к чему способен человек»[216].

 

С такими идеями В.Н. Фигнер, активная участница «хождения в народ», вместе со своими товарищами испытала крушение пропагандистских иллюзий. Осознание бесперспективности усилий привело ее к пересмотру жизненных ориентиров уже на основе экономической литературы. А то, от чего пришлось отказаться, познакомившись с политическими и бытовыми реалиями России, Фигнер называет четко и ясно:

 

«...Для нас, материалистов и атеистов (теперь уже так! – А. Я.), мир раскольников закрыт, а в смысле протестующей силы безнадежен»[217].

 

Участники революционной борьбы, познавшие горькое разочарование в своем прежнем кумире – расколе, обрели новый источник и начали действовать по другим схемам. Применение этих схем в России явилось задачей целой плеяды деятелей, влившихся в ряды народившейся российской социал-демократии: Г.В. Плеханова, В.И, Ленина, Л. Мартова и др. Конфессиональный взгляд А.И. Герцена, Н.П. Огарева, М.А. Бакунина и их последователей выхолащивался, предавался забвению; они остались борцами допролетарского периода и многого просто не сумели понять. К тому же основатели народнического движения находились, мягко говоря, в сложных отношениях с идолом нового учения – К. Марксом, что, при всех заслугах, не делало им чести в глазах социал-демократов. У марксистов-материалистов российского разлива тема раскола как союзника по борьбе с самодержавным режимом оказалась на далекой периферии и лишь контурно обозначена в документах и материалах. Как известно, ответственным в партии за работу среди раскольников и сектантов был В.Д. Бонч-Бруевич, фигура не первого ряда. Ему поручались тематические доклады на партийных мероприятиях, а также материалов по данной тематике. Труды В.Д. Бонч-Бруевича преследовали определенную цель: выяснить, какие старообрядческие слои наиболее полезны для борьбы, которую разворачивает партия. С этих позиций анализируются поповцы и беспоповцы, влияние в их среде купеческой буржуазии и т.д.[218]В 1904 году по решению II-го съезда РСДРП было начато издание газеты «Рассвет», предназначенной «для тех, кто не согласен с верой русских князей, царей и монахов и кого те преследуют почти девять веков» [219]. Газета брала на себя миссию сообщать, что происходит в рядах сектантов и раскольников, но информировала она не долго: вышло всего 9 номеров за 9 месяцев. В официальном плане этим, пожалуй, все и ограничивалось.

Таким образом, пик интереса к расколу пришелся на период с конца 1850-х до конца 1870-х годов. Ему предшествовало серьезное изучение староверия как крупной и малоизвестной религиозной общности, начавшееся по инициативе правительства под эгидой МВД. Власти опасались этой неблагонадежной с исторической точки зрения силы в недрах российской империи. Появление староверческой темы в широком публичном пространстве во второй половине 1850-х сразу привлекло к ней внимание различных общественных групп. Выводы министерских чиновников о политическом потенциале старообрядчества, став достоянием гласности, были оценены по достоинству. Революционное движение 1860-1870-х годов стало ориентироваться не на классовые, а на конфессиональные принципы ведения борьбы. С реализацией этого подхода связан целый этап революционного движения в стране, вошедший в историю под названием народнического. Однако практическое его воплощение столкнулось с непреодолимыми трудностями. Все усилия лучших представителей интеллигенции оставались безответными, не вызывая заинтересованности у староверческих масс, не говоря уже о верхах – купечестве и раскольничьей иерархии. В результате в конце семидесятых годов XIX века мы наблюдаем небывалое разочарование, охватившее энтузиастов «хождения в народ». Конфессиональные надежды народничества были отброшены как ошибочные и бесперспективные. Произошел поворот к классовым идеям, сформулированным европейской мыслью. На народные массы стали смотреть уже не конфессиональным, а экономическим взглядом. На революционный пьедестал вместо религиозного раскола взошли экономические классы – пролетариат и крестьянство. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1917 года. Новое поколение борцов с режимом связывало свои перспективы только с тем или иным из них, не обращая серьезного внимания на раскол. Его отправили на глубокую идейную периферию, а надежды на него у предшественников по борьбе объяснили их недостаточной политической зрелостью. Учитывая названное обстоятельство, обратимся к исследованию этой конфессиональной общности и ее роли в российской истории.

 

Глава вторая